Текст книги "Знание в контексте"

6. Миф о семантической чистоте

Роберт Брэндом указывает на общую и для рационалистов эпохи просвещения (например, для Канта), и для редуктивных материалистов (например, для нигилистов) неверную наивную семантическую предпосылку, которая состоит в чётком разделении и независимой трактовке семантики и эпистемологии. Эту предпосылку он называет «мифом о семантической чистоте». Рационалисты полагают, что содержание концептов может быть понято до их действительного применения. Редукционисты полагают, что имеющие пропозициональное содержание мнения могут быть поняты без принятия во внимание концептуальной нормативности. На самом деле, отсутствие подлинной концептуальной составляющей у наших «мнений» не позволило бы нам даже сказать, что вещи тем или иным образом нам кажутся. Аналогичным образом, для Дональда Дэвидсона мы не формируем сначала концепты, а затем открываем, каким образом они применяются; в базовых случаях применение определяет содержание концепта. Базовые применения, о которых говорит Дэвидсон, – витгенштейновские примитивные языковые игры. Для Дэвидсона содержательные мнения (убеждения, верования) имеют свои реальные условия. По этой причине он считает, что не может быть так, чтобы большинство наших обыденных мнений о том, что существует в мире, было ложным («в природе мнения заключено предположение об [тенденция к] истинности»). Скептик ложно предполагает, что мнения могут быть массивно ложными и в то же время содержательными. Поэтому скептическая проблема – это псевдопроблема.

Лишь в употреблении языка, когда мы делаем суждения и формируем мнения, и, следовательно, несём ответственность за их содержание, выражающее состояние вещей, они приобретают смысл. Употребляя язык, мы одновременно придаём ему смысл, одновременно применяем и изменяем концептуальные нормы. Применительно к скептической проблеме сказанное выше означает, что мозг-в-баке (вследствие отсутствия какого-либо контакта с внешней средой) не мог бы мыслить и, в частности, он не мог бы сформировать суждение, что он мозг-в-баке, или суждение, что он не мозгв-баке. Как заметил Витгенштейн в «О достоверности»: «Аргумент “быть может, я вижу сон” бессмыслен, потому что тогда мне снилось бы и это высказывание, а также и то, что эти слова имеют смысл» (§ 383). Аналогичным образом, Бенуа критикует семантический идеализм аналитической философии второй половины XX века. Согласно ему, современный идеализм – прежде всего идеализм смысла, то есть утверждение абсолютной самостоятельности смысла, а реализм в том, чтобы всегда привязывать смысл к своим действительным условиям. С другой стороны, он также критикует и феноменологию XX века, абсолютизирующую видимость, понятие феномена, принимающую феномены за самоочевидные автономные данные, лишающие их нормативного (концептуального) измерения. Такая феноменология есть физика видимости, перевёрнутый платонизм, а не подлинная феноменология. Современный французский феноменолог Клод Романо корректирует и расширяет традиционную феноменологию, делает её реалистской. Он приводит прагматико-феноменологический аргумент против скептицизма, согласно которому понимание требует наличия базовых способностей, предполагающих существование мира, телесную и практическую принадлежность ему.

Вернёмся в байскопическому подходу. Тезис о возможности глобальной рациональной оценки наших мнений соответствует рационалистическому полюсу семантически наивной предпосылки, а тезис о замкнутости рациональных оснований – её материалистическому полюсу. Нам представляется, что две формы скептического парадокса имеют общую семантическую предпосылку, которая проявляет себя дуально. То есть два ложных тезиса, которые выделяет Притчард и которые приводят к двум формам скептицизма, сами основаны на ещё более глубокой семантической предпосылке. Мы не нуждаемся в дизъюнктивизме, чтобы устранить скептический парадокс.

7. Заключение

Современная эпистемология унаследовала свои проблемы от традиционной эпистемологии модерна, которая во второй половине XX века выродилась в эпистемологию постмодерна. Предпосылкой эпистемологии модерна является дуализм субъекта и объекта познания (деление на внешний и внутренний миры) и, соответственно, репрезентационализм (Декарт, Кант). Представление как бы играет роль вуали между субъектом и объектом – внешней реальностью. В результате возникает проблема доступа субъекта к реальности, а также скептические сомнения о том, что по ту сторону наших представлений вообще что-то есть. Постмодернизм отождествил реальность с её представлением и тем самым, по сути, отверг понятия реальности, истины и знания в пользу релятивизма и конструктивизма.

В рамках философии модерна эпистемология первична, а онтология вторична. Принимается лишь эпистемический реализм, который отождествляется с тезисом объективности истины. Если мы хотим решить проблемы традиционной эпистемологии, требуется избавиться от её ложных метафизических предпосылок, что невозможно в отрыве от исследования принимаемой концепции реальности. На наш взгляд, правильная философская позиция – витгенштейновский по духу контекстуальный реализм Жослена Бенуа, преодолевающий не только идеализм и, в частности, семантический идеализм, но и так называемые «новые реализмы», содержащие в себе много идеализма.

Различные виды дизъюнктивизма и, в частности, эпистемологический дизъюнктивизм, рассмотренный нами байскопический подход, предлагаемые некоторыми авторами различные варианты синтеза ЭСЗ и более традиционных подходов (например, рилайбилизма, эпистемологии добродетелей), – промежуточные позиции, подобные старой квантовой механике начала прошлого века, которая частично употребляла язык классической физики для описания новых квантовых явлений. Другое дело ЭСЗ Уильямсона – альтернатива стандартной эпистемологии. В плане метафизическом, как нам представляется, она совместима с витгенштейновским неметафизическим реализмом Бенуа, который есть движение в направлении устранения разрыва между континентальной и аналитической философиями и в них самих. В этом есть необходимость, так как и та, и другая и, в частности, аналитическая эпистемология, на наш взгляд, содержат в себе «разрывы», которые, подобно проблеме объяснения в философии сознания, не могут быть устранены ни чисто аналитическими средствами, ни чисто феноменологическими. На самом деле, это проблема идеалистических, антиреалистических способов мышления, которым подвержены не только основные философские направления XX века, но «новые реализмы» XXI века. Нам нужна подлинно реалистическая позиция. Что касается вопроса о внешнем мире, то, как сказал Жослен Бенуа в 2016 году в своей боннской лекции «Реализм и метафизика»: «Нет никакого “большого внешнего мира”, поскольку мы всегда уже находимся во внешнем мире (где же ещё?). Мышление [и, добавим от себя, познание] есть постоянное усилие этот внешний мир измерить».

Список использованных источников

1. Schӧnbaumsfeld, G. The illusion of doubt / G. Schӧnbaumsfeld. – Oxford: Oxford UP, 2016.

2. Прись, И. Е. Проблема доступа в теории эпистемологического дизъюнктивизма [Электронный ресурс] / И. Е. Прись // Философская мысль. – 2014. – № 10. – С. 1–25. – Mode of access: https://e-notabene.ru/fr/article_13641.html. – Date of access: 26.07.2021.

3. Pritchard, D. Epistemic Angst: Radical Skepticism and the Groundlessness of Our Believing / D. Pritchard. – Princeton University Press, 2016.

4. Прись, И. Е. О «байскопическом» подходе к скептическому парадоксу / И. Е. Прись // Философия и социальные науки. – 2015. – № 2. – C. 32–37.

5. Benoist, J. Toward a Contextual realism / J. Benoist. – Harvard UP, 2021.

Глава 2
Витгенштейновский контекстуализм против эпистемического релятивизма

«Во что мы верим, зависит от того, что мы усваиваем. Все мы верим, что невозможно попасть на Луну; но могли бы быть люди, верящие, что это возможно, да иногда и случается. Мы сказали бы: эти люди не знают многого из того, что знаем мы. И сколь бы ни были уверены они в своей правоте – они ошибаются, и мы это знаем» [1, § 286].

В этой главе мы приводит аргументы в пользу того, что эпистемический релятивизм есть неправильный способ опровержения эпистемического метафизического реализма: релятивист опровергает его в его же собственных метафизических рамках, то есть предполагая, что метафизический реализм, хотя и ложен, но имеет смысл. В результате релятивизм оказывается противоречивой позицией. Её истина лишь в том, что она отвергает метафизический реализм, но не в том, как она это делает. Релятивизм может быть преобразован в витгенштейновский контекстуализм, лишённый недостатков семантического контекстуализма, и предполагающий неметафизическую (контекстуальную) онтологическую позицию (без рассмотрения онтологических вопросов невозможно удовлетворительно решить эпистемологические проблемы). В рамках контекстуального подхода в нашем понимании нет необходимости вводить релятивистский «контекст оценки», как это делает Дж. МакФарлайн, а контекст употребления совпадает с контекстом, в котором располагается субъект, которому приписывается знание. Между различными употреблениями одного и того же концепта знания, «S знает, что р», имеется семейное сходство, наличие которого является причиной того, что контекстуализм может быть с лёгкостью принят за релятивизм. Проблема разногласия во мнениях между экспертами лишь видимая. Различным употреблениям соответствуют различные смыслы-употребления предложения р. Наша позиция близка к позиции А. Картера, предлагающего комбинировать элементы эпистемологии Витгенштейна, реляционизма, содержащегося в позиции П. Богосяна, и релятивизма (который при этом преобразуется в контекстуализм) Дж. МакФарлайна.

Атрибуторный семантический контекстуализм Д. Льюиса, С. Коена, К. ДеРоуза и других авторов (см., например, [2–6]) утверждает, что стандарты для знания, которым должен удовлетворять субъект S, зависят от контекста употребления субъектом-атрибутором выражения «S знает, что р», приписывающего субъекту S знание, что р. Соответственно, от контекста атрибутора зависят содержание, истинностные условия выражения «S знает, что р» и смысл слова «знает» (в то же время отвергается неоднозначность концепта знания и считается, что содержание предложения р не меняется).

Например, контекстуалист скажет, что в обыденном контексте (с точки зрения обыденных стандартов) Джон знает, что существуют окружающие его объекты внешнего мира и, следовательно, сам внешний мир, а в скептическом контексте (с точки зрения картезианских стандартов) он это не знает. В частности, суждение «Джон знает, что у него две руки» истинно или ложно в зависимости от контекста. Семантический контекстуализм игнорирует или, во всяком случае, не определяет, момент инвариантности (известной независимости от контекста), который, несомненно, есть у концепта знания, как и у всякого концепта. Критики семантического контекстуализма полагают, что он не может решить проблему подлинного разногласия во мнениях, когда субъекты придерживаются противоположных мнений, и их разногласие не может быть рациональным образом разрешено. Если наличие у субъектов противоположных мнений (один утверждает, что S знает, что р, а другой утверждает, что S не знает, что не р) обусловлено различием в контекстах и, соответственно, различием в содержаниях мнений, то оно не может считаться подлинным разногласием. Например, разногласие между мнениями «Джон знает, что у него две руки» и «Джон не знает, что у него две руки» не может считаться подлинным, так как мнения относятся к разным контекстам, имеют разные содержания. Джон знает, что у него две руки, так сказать, в смысле «слабого знания». И Джон не знает, что у него две руки в смысле «сильного знания».

«Инвариантизм», напротив, утверждает независимость стандартов для знания от контекста и, в частности, от контекста атрибутора знания (употребления выражения «S знает, что р») и/или контекста оценки (см. ниже), но он может признавать их зависимость от контекста, в котором располагается субъект S (см., например, [7; 8]). Абсолютистский инвариантизм (независимость от любого контекста) противоречит тому, что условия (стандарты) применимости всякого концепта, в том числе и концепта знания, вообще говоря, зависят от контекста.

Согласно релятивизму МакФарлайна, истинность высказывания «S знает, что р», приписывающего субъекту знание в контексте своего употребления, зависит от контекста его оценки. То есть одно и то же суждение «S знает, что р», имеющее фиксированное содержание в контексте своего употребления, может быть оценено с точки зрения разных стандартов, относящихся к разным контекстам оценки [9]. Например, релятивист скажет, что суждение «Джон знает, что у него две руки», сделанное в обыденном контексте, истинно с точки зрения стандартов этого контекста (то есть когда контекст оценки совпадает с контекстом употребления этого выражения – контекстом атрибутора), но ложно в скептическом контексте оценки (с точки зрения картезианских стандартов оценки).

Следующий пример МакФарлайна, относящийся к знанию модальности, является ещё более наглядным. Джон ожидает рождение ребёнка. Исходя из той информации, которой он располагает, он делает суждение «(Я знаю, что) это может быть мальчик». И действительно, в этом случае субъективная байесовская вероятность, что может родиться мальчик, отлична от нуля. Релятивист оценивает суждение Джона в контексте, в котором Джон его употребляет, как истинное. На самом деле рождается девочка. Следовательно, мальчик не мог родиться. В новом контексте, располагая новой информацией, релятивист (им может быть сам Джон) оценивает первоначальное суждение Джона как ложное. Знание модальности оказывается зависящим от контекста оценки. Джон, однако, естественным образом может сказать: «Делая суждение, что (я знаю, что) это может быть мальчик, я ошибался.» Это идёт вразрез с позицией релятивиста, полагающего, что истинность суждения зависит от точки зрения и, следовательно, с точки зрения первоначальной, суждение Джона «(Я знаю, что) это может быть мальчик» было и остаётся истинным.

Релятивизм, таким образом, комбинирует контекстуализм и инвариантизм, пытаясь сохранить преимущества и одновременно избавиться от недостатков обоих [10–12]. Релятивизм претендует на то, что он позволяет объяснить возможность подлинного разногласия во мнениях. Разногласие обусловлено разными оценками мнения, имеющего фиксированное содержание (относящееся к контексту употребления), в разных контекстах оценки, которые полностью независимы от контекста употребления. Например, в обыденном и скептическом контекстах оценки суждение «Джон знает, что у него две руки» имеет одно и то же содержание, но, как сказано, выше оценивается по-разному. Говоря в терминологии подходящих альтернатив, для релятивиста альтернативы, которые следует принять во внимание или исключить, чтобы обоснованно утверждать, что имеет место знание, зависят от контекста оценки (в случае эпистемического (семантического) контекстуализма – от контекста субъекта-атрибутора).

Субъект-чувствительный инвариантизм утверждает, что существует привилегированный контекст. Это контекст, в котором располагается субъект S. Именно характеристики этого контекста должны быть приняты во внимание, чтобы установить наличие или отсутствие у субъекта S знания, что р. Зависимость от контекста атрибутора или контекста оценки отрицается.

Согласно аргументу Т. Уильямсона, направленного против семантического контекстуализма, оценка действия субъекта S предполагает наличие привилегированного контекста – контекста, в котором располагается субъект S и в котором он формирует намерение действовать. Проблема с контекстуализмом в том, что с точки зрения одного контекста (в котором располагается субъект-атрибутор), субъект S должен действовать, а с точки зрения другого контекста, он не должен действовать. Это значит, что семантический контекстуализм, отдающий предпочтение факторам, относящимся к контексту субъекта-атрибутора, пренебрегает автономией субъекта S. Семантический контекстуалист также сталкивается с проблемой сохранения и передачи информации, что субъект S знает, что р, так как стандарты нового контекста могут отличаться от стандартов исходного контекста [13, p. 102], [14, p. 109–110]. Семантический контекстуализм основывается на употреблении дисквотационной схемы: «S знает, что р» истинно тогда и только тогда, когда S знает, что р. Он, таким образом, рассматривает употребление слова «знает». То есть он акцентирует внимание не на контексте субъекта S, а на речевом контексте – контексте субъекта-атрибутора, который может оказаться неспособным проникнуть в контекст, в котором располагается субъект S. (Поэтому семантический контекстуализм ещё называют речевым (конверсационным) контекстуализмом.)

На наш взгляд, контекстуалист также не принимает во внимание, что употребление всякого концепта, в том числе и концепта знания, зависит от контекста двояким образом: с одной стороны, сам концепт может менять свой смысл (референт), но тогда он превращается в другой концепт, который имеет с исходным концептом лишь весьма поверхностное сходство (альтернатива состоит в том, чтобы признать неоднозначность, плюралистичность (но не просто семантическую двусмысленность) концепта). С другой стороны, в зависимости от контекста, концепт может менять условия своего употребления, в то же время оставаясь тем же самым концептом. В этом последнем случае меняется смысл-употребление концепта, но не смысл (референт) концепта. Когда контекстуалисты говорят о контекстуальном изменении смысла слова «знает», они должны указать, о каком из двух возможных изменений смысла в каждом случае идёт речь. Таким образом, «контекстуалисты» игнорируют то, что между различными употреблениями концепта есть нечто общее (если речь действительно идёт об одном и том же концепте), а инвариантисты игнорируют то, что между различными употреблениями концепта, вообще говоря, имеется лишь семейное сходство, то есть условия употребления концепта варьируются. Релятивист пытается по-своему избавиться от указанных недостатков контекстуализма и инвариантизма, но делает это путём механического комбинирования элементов той и другой позиции. В результате у МакФарлайна возникает два вида контекста – контекст употребления выражения «S знает, что р» и контекст его оценки. Последний является внешним по отношению к первому.

Ниже мы пытаемся показать, что релятивизм может быть преобразован в витгенштейновский контекстуализм, лишённый указанных выше недостатков семантического контекстуализма, и предполагающий неметафизическую (контекстуальную) онтологическую позицию (мы полагаем, что без рассмотрения онтологических вопросов невозможно удовлетворительно решить эпистемологические проблемы). В рамках контекстуального подхода в нашем понимании нет необходимости вводить релятивистский «контекст оценки», а контекст употребления совпадает с контекстом, в котором располагается субъект S. Между различными употреблениями одного и того же концепта знания, «S знает, что р», имеется семейное сходство, наличие которого является причиной того, что контекстуализм может быть с лёгкостью принят за релятивизм. Проблема разногласия во мнениях лишь видимая. Различным употреблениям соответствуют различные смыслы-употребления предложения р (тогда как в рамках семантического контекстуализма содержание предложения р не меняется).

Витгенштейновским контекстуализмом называет свою антирелятивистскую позицию и М. Уильямс [15]. Он критикует «эпистемологический реализм», согласно которому эпистемические объекты (инстанциации знания, обоснованного мнения и другие) имеют не зависящее от контекста глубинное структурное единство, позволяющее отнести их к одному и тому же виду. Уильямс утверждает, что об определённом эпистемическом статусе имеет смысл говорить лишь по отношению к контексту (ситуации, дисциплине и так далее), в котором располагается познающий субъект S [15]. Это не семантический, а эпистемический контекстуализм, в рамках которого от контекста зависят стандарты для обоснованности мнения [16].

Для Уильямса петлевые предложения Витгенштейна, которые он называет «методологическими необходимостями», зависят от контекста. Соответственно, от контекста зависят и эпистемические структуры (тогда как инвариантизм утверждает существование инвариантных структур), между которыми нельзя сделать рациональный выбор. Он пишет: «Устанавливая, обосновано ли мнение – любое мнение, – мы всегда полагаемся, имплицитно или эксплицитно, на эпистемическую систему: некоторые стандарты или процедуры, которые отделяют обоснованные убеждения от необоснованных. Но как быть с утверждениями, которые являются частью самой эпистемической системы: являются ли они обоснованными? Отвечая на этот вопрос, мы с неизбежностью применяем нашу эпистемическую систему. Таким образом, допуская, что наша система является когерентной и не подрывает саму себя, лучшее, на что мы можем надеяться, – это на круговое эпистемическое обоснование, употребляющее нашу эпистемическую систему для своего собственного обоснования. Поскольку эту процедуру может употребить всякий, какой бы ни была его эпистемическая система, все такие системы, принимая во внимание, что они являются самосогласованными, в равной мере защищаемы (defensible) (или не защищаемы)» [15, p. 3–4].

Наша позиция, излагаемая в следующем разделе, имеет некоторые сходства как с субъект-чувствительным инвариантизмом, так и с контекстуализмом Уильямса (возражения против позиции Уильямса выдвинул Д. Притчард [17]. Мы исходим из того, что существует привилегированный контекст. Это контекст, в котором располагается субъект S, которому приписывается наличие или отсутствие знания, что р.