Текст книги "Полный курс русской литературы. Древнерусская литература – литература первой половины XIX века"

Пятый период (Литература времени образования единого Русского государства: середина XV – XVI век)

Вторая половина XV в. – время больших перемен в Северо-Восточной Руси. Победа московских князей над своими соперниками привела к подчинению Москве многочисленных земель – Ростова и Ярославля, Новгорода и Новгородской земли, Твери, с начала XVI в. – также Пскова и Рязани; в эти же годы были отвоеваны и некоторые из русских земель, находившихся под властью Литвы (Вязьма, Гомель, Чернигов, Смоленск и др.). На месте отдельных феодальных княжеств было образовано единое Русское государство; власть главы этого государства становилась все более неограниченной. В связи с развитием рыночных отношений в сфере сельского хозяйства полным ходом шел процесс закрепощения крестьянства: с середины XV в. право перехода крестьян от одного владельца к другому в отдельных землях начинает ограничиваться, а в конце века общерусский «Судебник» Ивана III вводит специальные условия для такого перехода (выплата «пожилого») и устанавливает для него точный и краткий срок (две недели в период осеннего Юрьева дня).

С XV в. большинство русских княжеств начинает чеканить собственную монету; иностранцы отмечали бросающийся в глаза рост русских городов. Усиление экономических связей между русскими землями содействовало укреплению их политического единства, отсутствие которого в XIII—XIV вв. сыграло весьма трагическую роль, облегчив монгольское завоевание Руси.

Конец XV в. – время расцвета гражданского и церковного строительства Древней Руси (в конце XV в. были построены главный храм Московской Руси – Успенский собор и здание Грановитой палаты; ко второй половине XV в. относятся и сохранившиеся до нашего времени новгородские кремлевские стены). Важнейшие перемены происходят в этот период и в русской письменности. Если прежде основным материалом для письма был дорогой пергамен (береста употреблялась, по всей видимости, только для небольших, преимущественно деловых письменных документов), то с XV в. его вытесняет бумага. Бумага была привозным товаром, однако она была все же гораздо дешевле пергамена. Все известные нам памятники светской литературы Древней Руси, за ничтожными исключениями дошли в рукописях не старше XV в.; даже произведения, составленные и переведенные в более ранние периоды («Моление Даниила Заточника», хронографическая «Александрия», «Сказание об Индийском царстве», «Повесть об Акире Премудром» и т. д.), известны по спискам именно XV в. или более позднего времени. XV век – время расцвета русского летописания.

В европейских странах в это время происходили вполне сопоставимые процессы: преодоление феодальной раздробленности, складывание централизованных государств, усиление монархической власти, опирающейся на рядовое дворянство и горожан. Ослабляется верховное господство церкви во всех областях западной культуры, чему способствуют общеевропейский Ренессанс и Реформация в ряде стран Северо-Западной Европы (т. е. реформирование церкви). Глубочайшие изменения происходили и в западной литературе. Именно в XV– XVI вв. литература как искусство (светская литература) становится значительным и широко распространенным явлением. Начинает записываться средневековый рыцарский эпос, ранее лишь случайно и фрагментарно отраженный в письменных памятниках.

Появляется массовая «народная книга», перенесшая в письменность сюжеты средневекового сельского и городского фольклора. На фольклорных традициях основывалось и творчество ряда писателей европейского Возрождения – Д. Боккаччо, Д. Чосера, Ф. Вийона, Ганса Сакса. Роль фольклора в формировании общеевропейской ренессансной культуры, едва ли не более значительная, чем роль античного наследия (имевшего определяющее значение лишь для итальянского Возрождения), отмечается многими исследователями.

В России протекали сходные с этим процессы. Выше упоминалось о чертах Предренессанса (Предвозрождения) на Руси. Однако следующим в культурном развитии этапом за Предвозрождением должно было быть движение в сторону секуляризации культуры (т. е. превращение ее в «светскую», освобождение из-под власти церкви), начало Возрождения. Развитие отдельных элементов Возрождения имело место во второй половине XV в. и на Руси. Конечно, это были только отдельные черты, не дающие оснований говорить о «русском Возрождении» в полном объеме. К этому времени относится строительная деятельность Аристотеля Фиораванти и Марко Руффо в Кремле, в русском книжном орнаменте появляются ренессансные черты. Однако церковь, несмотря на некоторое ослабление своего безраздельного господства, по-прежнему продолжает держать в своих руках практически все нити культурного развития.

Тем не менее антицерковное движение было и в России. XV век – время развития еретических движений. Уже в конце XIV в. в Новгороде, а с XV в. и в Пскове получает развитие ересь стригольников, противников церковной иерархии и сторонников «простого строя раннехристианской церкви». В конце XV и начале XVI в. Русская земля была охвачена широким еретическим движением (получившим в научной литературе XVIII—XIX вв. крайне неточное и тенденциозное наименование «ереси жидовствующих»). О масштабах этого движения можно судить по тому, что сами противники ереси утверждали, будто споры о вере проходили в то время повсеместно – «в домах, на путях и на торжищах». В связи с этим создавалась полемическая литература, связанная с ересью (отстаивающая или опровергающая ее). Местом первоначального возникновения ереси были русские города-коммуны – Новгород (откуда и название движения, данное его современниками: «новоявившаяся новгородская ересь») и Псков; затем еретические споры перешли в Москву и другие города. Новгородско-московская ересь соединяла в себе черты реформации с живым интересом к светской и даже к нехристианской культуре. Важнейшей особенностью новгородско-московской ереси были критика послебиблейского «предания» и стремление вернуться к источникам христианской мысли. Как и все реформаторы позднего средневековья, еретики отрицали институт монастырей и монашество, считая, что он противоречит Библии. С позиций рационализма (т. е. «разумности») критиковали еретики и догмат о троице: они напоминали о том, что, согласно богословским авторитетам, троица «телесными очами незрима», и потому ее изображения на иконах абсурдны (характерной чертой еретических движений конца XV в. было как раз иконоборчество, по крайней мере, критическое отношение в целому ряду иконописных сюжетов).

Весьма характерно в этом отношении «Лаодикийское послание» Федора Курицына, в котором церковному догмату противопоставляется идея о рационалистическом (т. е. при помощи разума и логики) познании мира, утверждается, что источником «самовластия» (т. е. духовного могущества) является грамота (т. е. образованность, знание). «Наука преблаженна есть; сею приходим в страх божий – начало добродетели» – пишет автор Послания.

Признаки постепенного освобождения от верховного господства богословия во всех областях умственной деятельности» обнаруживаются в XV в. не только в выступлениях явных вольнодумцев. Черты эти можно обнаружить, например, в сочинении замечательного русского путешественника того времени Афанасия Никитина. Во время своего путешествия в Индию Никитин встречался с представителями многих вер; мусульманские власти в Индии не раз требовали от него перехода в «магометову веру». Никитин мужественно (иногда с риском для жизни и свободы) отвергал эти требования, но положение гонимого иноверца, живущего среди разных религий, не могло не оказать известного влияния на его взгляды. «Магометова вера еще годится», – записал Никитин по-тюркски в своем дневнике, рассказывая об успехах мусульманского султана, и тут же изложил свой взгляд на отношение между разными верами: «А правую веру бог ведает, а правая вера бога единаго знати, имя его призывати на всяком месте чисте чисту». Признавая носителем «правой веры» всякого человека, соблюдающего единобожие и моральную чистоту, Никитин несомненно расходился с господствующей религиозной идеологией тогдашней Руси, требовавшей признания православия единственной «правой верой», но обнаруживал в то же время неожиданное (и, конечно, никакими влияниями не обусловленное) единомыслие с гуманистами итальянского Возрождения.

«Хожение за три моря» Афанасия Никитина многими чертами напоминало паломнические «хожения», однако памятник этот имел иной характер и совсем иное значение для истории литературы. Своеобразие этого «Хожения» заключалось не только в том, что путешествие Никитина было не паломничеством в христианскую землю, а поездкой по торговым делам в далекую Индию, но и в глубоко личном характере повествования купца-путешественника.

Путешествие Афанасия Никитина, вероятнее всего, относится ко времени между 1471 и 1474 гг.

Вопреки мнению ряда авторов, путешествие Никитина в Индию вовсе не было официозной дипломатической или торговой миссией, так как отправляясь в путь, он имел с собой только верительные грамоты своего государя – великого князя Михаила Борисовича Тверского и тверского архиепископа. Под Астраханью Афанасий Никитин и его товарищи были ограблены ногайскими татарами; они обратились к «ширваншаху» (местному государю) и русскому послу Папину, но помощи не получили и «заплакав да разошлися кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь, а кой должен, а тот пошел, куды его очи понесли». В числе тех, кто имел долги на Руси и кому путь домой был закрыт из-за опасности разорения и кабалы, был и Афанасий Никитин. Направляясь через Персию в Индию, Никитин не имел с собой каких-либо значительных товаров. Единственный товар, который он, судя по «Хожению», рассчитывал продать в Индии, был привезенный им с большим трудом конь, да и то этот товар принес ему больше неприятностей, чем дохода: мусульманский хан Чюнера (Джунира) отобрал у него коня, требуя, чтобы Никитин перешел в ислам, и только помощь знакомого персидского купца помогла путешественнику вернуть назад его собственность. Когда Никитин через шесть лет после начала странствий с бесчисленными трудами, через «Стембольское» (Черное) море, пробрался назад на Русь, он по-прежнему был не способен расплатиться с долгами, и ему грозила неволя за долги. Единственным плодом путешествия оказались его записки– «Хожение за три моря».

В целом «Хожение» Никитина представляло собой его путевой дневник – непосредственные записки о пережитых приключениях, рассказывая о которых автор еще не знал, как они окончатся.

Довольно широко вставлены в русский текст дополнения на каком-то своеобразном тюркском диалекте. Вряд ли это было особым приемом для того, чтобы придать записям налет экзотичности, скорее, по-тюркски Никитин записывал те отрывки (проявления свободомыслия, мусульманские молитвы, замечания, сомнительные с точки зрения христианской морали), которые могли принести ему неприятности на Руси. В записях отсутствует стремление следовать каким-либо церковным или литературным нормам того времени. Никитин записывал то, что видел и чувствовал: «И тут есть Индийская страна, и люди ходят все наги… А детей у них много, а мужики и жены все наги, а все черныя: яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивятся белому человеку».

Несмотря на добрые отношения, которые установились у Никитина с «индеянами», отрыв от родной земли воспринимался тверским путешественником очень болезненно: «Русская земля да будет богом хранима!.. На этом свете нет страны, подобной ей, хотя вельможи Русской земли несправедливы. Да станет Русская земля устроенной, и да будет в ней справедливость» (все эти слова написаны по-тюркски).

В указанный период продолжается составление житий. Общерусское литературное распространение, в частности, получила «Повесть о Петре и Февронии» (о святых Муромского княжества).

Сюжет жития о Петре и Февронии не похож на большинство житийных сюжетов. Здесь нет ни страданий за веру, ни мученической кончины героев, утверждающей их святость. Герои повести весьма мало связаны с историей; попытки установления их исторических прототипов сомнительны; для XV– XVI вв. эти герои, во всяком случае, были персонажами далекого прошлого. В центре повести – крестьянская девушка Феврония, согласившаяся излечить княжича Петра, заболевшего от пролившейся на него змеиной крови. В награду за это Феврония требует, чтобы княжич женился на ней. В начале Петр пытается «искусить» Февронию: моясь в бане перед излечением, он посылает Февронии клочок льна и требует, чтобы она выткала из него «срачицу и порты и убрусец». Но Феврония поступает, как и подобает фольклорному хитрецу, которого пытаются одурачить: она отвечает нелепостью на нелепость, соглашаясь выполнить просьбу Петра при условии, если княжич приготовит ей из щепочки ткацкий станок. Так же неудачно кончается попытка излеченного князя просто нарушить свое обещание: Феврония предусмотрительно велела смазать все его язвы (полученные от змеиной крови), кроме одной, и вероломство Петра приводит к тому, что от «того струпа начаша многие струпы расходитися на теле его»; для окончательного излечения Петру приходится выполнить свое обещание. После смерти брата Петр занимает престол Муромского княжества. Когда мятежные бояре решают изгнать княгиню-крестьянку из Мурома, она соглашается уйти, если ей разрешат взять с собой то, что она попросит. Бояре соглашаются, и княгиня просит «токмо супруга моего князя Петра». Петр следует за нею. В конце концов Петр и Феврония благополучно «державствуют» в Муроме; по «преставлении купнем» (одновременной смерти) и раздельном погребении они оказываются все же воссоединенными «в едином гробе».

Связь «Повести о Петре и Февронии» с устным народным творчеством, отражение в ней «мировых» фольклорных мотивов весьма значительны и неоднократно отмечались в научной литературе – например, с кельтской легендой и средневековым западным романом о Тристане и Изольде. Однако существующие записи сказок и преданий о святых Петре и Февронии – поздние (не ранее конца XIX в.) и сложились уже под влиянием письменной житийной традиции (хотя, возможно, включают и подлинные фольклорные мотивы).

Дошедший до нас письменный текст Повести восходит ко времени не ранее середины XVI века и создан писателем-публицистом этой эпохи Ермолаем-Еразмом.

Сюжет жития Петра и Февронии принадлежит к числу популярнейших сюжетов мировой литературы. Впитав в себя мотивы фольклора и так называемые «бродячие сюжеты», характерные для иных народов (в частности, Западной Европы), Повесть знаменовала процесс дальнейшей демократизации литературы, превращение ее в светскую. Примечательно, что подобным влияниям подвергся именно жанр житий, ранее находившийся полностью «в ведении» церкви.

Означенный период – это время Возрождения на Западе. В русских литературных памятниках отражались также сходные процессы. Для русской литературы такими особенностями стали:

1. Ее светский характер (связанный с общей секуляризацией культуры), распространение прозы, основанной на «бродячих» фольклорных сюжетах, возникновение жанра «народной книги».

2. Вопреки привычной традиционной сословности средневековой литературы, в некоторых памятниках появляется личная точка зрения автора на окружающий его мир, его индивидуальная, внесословная позиция. Черты эти всего определеннее обнаруживаются в «деловой» письменности, не осознающей себя литературой и поэтому более легко порывающей с традициями. Таково, например, «Хожение за три моря», автор которого ощущал себя в «Индейской стране» не столько тверяком или купцом, сколько бесправным чужестранцем, одинокой «заблудившейся» человеческой личностью.

3. Новой чертой литературы второй половины XV в. было и нарушение традиционных норм средневековой морали. Разделение мира по границе света и тьмы, «благочестия» и «нечестия», нарушается появлением персонажей, остроумие и «изящество» которых (возрожденческое) не зависело от этих категорий.

4. Наконец, и тематика ряда памятников, вошедших в литературу во второй половине XV в., оказывалась необычной для средневековой литературы. Литература эта обращалась к «соблазнительным» темам, совершенно чуждым русской средневековой письменности: она заимствовала темы из античной истории и мифологии, повествовала, часто без традиционного осуждения, о «женской любви».

Однако все это лишь отдельные черты, позволяющие говорить не о «русском Ренессансе», а об элементах культуры Возрождения. Некоторые черты Ренессанса могут быть обнаружены и в памятниках следующего, XVI столетия. Но в целом XVI век был крайне мало благоприятным временем для развития литературы Возрождения. Именно в этот период ростки русского Ренессанса, не получившие достаточного развития, были решительно и сурово подавлены господствующей феодально-церковной идеологией.

Шестой период (Литература XVI века)

В XVI в. в судьбе русской литературы наступает глубокий перелом, обусловленный изменениями в судьбе самого Русского государства. Объединение Северо-Восточной Руси (Великороссии) было осуществлено уже к началу XVI в.; в XVI в. власть главы этого государства (в 1547 г. русский государь – молодой Иван IV – стал именоваться царем) приобретает характер ничем не ограниченной самодержавной власти.

Пути развития Русского государства во многих отношениях расходятся с путями развития тех государств Центральной и Северной Европы, в которых в XV в. наблюдались сходные с Русью политические и культурные процессы. Расхождение между судьбой русской культуры и культуры ряда европейских (в частности – западнославянских) стран объяснялось прежде всего своеобразием развития русских земель в средние века. Как известно, эпоха Возрождения была во многом плодом развития городов. Между тем в России монгольское завоевание, а затем и междоусобные войны нанесли серьезный удар именно по городам и на несколько веков задержали их развитие.

Тем не менее в XV в. городские и рыночные отношения на Руси переживали значительный подъем; особенно интенсивно они развивались на русском севере – в Новгороде и Пскове. Присоединение Новгородской земли (а потом и Пскова) имело для развития русского севера двоякое значение. С одной стороны, эти области, издавна связанные с морем и заморской торговлей, получили связь с Владимиро-Суздальской, Московской Русью и через нее – с Волгой и южными рынками. Но, с другой стороны, чем далее, тем больше эти земли начинали ощущать на себе тяжелую руку московской администрации. Если в первой половине XVI в. можно говорить о становлении на Руси сословно-представительных учреждений, аналогичных сходным учреждениям Западной Европы (напр, знаменитое новгородское вече), то со второй половины XVI в., и особенно со времени опричнины, их вытесняют деятели централизованного бюрократического аппарата, не зависимые от каких бы то ни было представительных органов и всецело послушные воле царя. Все это сопровождалось ростом крепостнических отношений в стране – все большим ограничением крестьянского перехода, завершившимся его полной отменой в конце XVI в. («заповедные годы»).

Противоречивое значение имело укрепление централизованного государства и для развития русской культуры. С одной стороны, объединение земель объединяло культурные традиции, содействовало более широкому распространению культуры по всей русской территории, но событие это едва ли повышало уровень просвещения северо-западных районов страны (Псков, Новгород), где, как показывают археологические находки (т. наз. «берестяные грамоты»), грамотность была достаточно распространена среди городского населения: грамотной была, по-видимому, большая часть населения Новгорода. В XVI в. положение в этом смысле отнюдь не улучшилось: отцы Стоглавого собора 1551 г., жалуясь на недостаток грамотных лиц, писали о том, что «прежде же сего училища бывали в Российском царствии на Москве и в Великом Новеграде… потому тогда и грамоте гораздых было много».

Беря на вооружение многие культурные достижения Новгорода и Пскова (строительную технику, навыки книжного письма, живописные традиции), централизованное государство решительно противодействовало тем опасным для него тенденциям, которые намечались в идеологии и литературе этих городов.

Это обстоятельство и сказалось на судьбе русских реформационно-гуманистических движений. Еретики конца XV– начала XVI в. не были противниками великокняжеской власти – напротив, многие из них были очень близки к Ивану III, но ересь в целом, как движение, покушавшееся на основы религиозно-феодальной идеологии, должна была вызвать в конце концов отпор со стороны феодального государства. После разгрома новгородско-московской ереси в 1504 г. великокняжеская власть начинает строго преследовать любые формы свободомыслия. Уже с конца XV в. воинствующие церковники (Иосиф Волоцкий и другие) не раз выступали против распространения светской литературы – «неполезных повестей». Особенно строгим стало преследование подобной литературы с середины XVI в., после раскрытия новых еретических учений.

Всякая литература, идущая с Запада, где наряду с «латынством» появилось еще более опасное, с точки зрения московских властей, «люторство» (т. е. явившееся в результате реформации учение Лютера, лютеранство) вызывала серьезные подозрения. Светская литература, лишенная черт «полезности», которые могли бы оправдать ее появление на Руси, попадала под запрет в первую очередь. «Царство Руское» было, по выражению Курбского, затворено «аки во аде твердыни».

Это не означает, что никакие веяния Возрождения не проникали в Россию XVI в. В первой половине XVI в. на Руси жил и развивал активную литературную деятельность человек, глубоко и близко знакомый с Италией времен Возрождения, – Михаил-Максим Триволис, прозванный в Москве Максимом Греком. Максим рассказывал в своих сочинениях о европейских гуманистах и книгопечатании, о парижском университете: он первый сообщил на Руси о великих географических открытиях конца XV в. Широко образованный человек, Максим Грек оставил ряд языковедческих сочинений, оказавших на развитие русского языкознания более значительное влияние, чем аналогичные труды еретиков («Лаодикийское послание» и др.). Но носителем идей Возрождения в России Максим не стал, напротив, весь пафос его русских сочинений заключался как раз в проклятиях «языческому нечестию», распространившемуся «во Италии и Лонгобардии», – нечестию, от которого и сам он, Максим, «погибл бы с сущими тамо несчастья предстатели», если бы бог не «посетил» его своевременно «благодатию своею».

О людях Возрождения Максим вспоминал прежде всего как о жертвах «языческого учения», погубивших свои души.

Показательно то, что этот противник возрожденческих идей ощутил в России те самые «злонравные недуги», которые так испугали его в Италии, а значит, в общих настроениях в Москве в то время действительно можно было увидеть склонность к «развращению догматов», знакомую ему по «Италии и Лангобардии».

Гуманистические и реформационные движения в Русском государстве в XVI в. имели меньший размах и распространение, чем движения конца XV в., однако такие движения все же были. В Москве встречались не только любители «внешней философии» (т. е. зарубежной), вроде Федора Карпова, цитировавшего Овидия и читавшего (вероятно, в извлечениях) Гомера и Аристотеля, но и более опасные мыслители. В середине XVI в. (в период государственных реформ во время начала царствования Ивана IV и оживления общественной мысли) в Москве вновь обнаруживаются еретические движения. Как и их предшественники в XV в., еретики XVI в. критиковали с рационалистических позиций церковное «предание» – догмат о троице, иконопочитание, церковные институты. Осужденный в середине XVI в. за ересь сын боярский Матфей Башкин сделал из евангельской идеи о «любви к ближнему» смелый вывод о недопустимости владения «христовыми рабами». Еретик-холоп Феодосий Косой пошел еще дальше, заявив о равенстве людей независимо от народности и вероисповедания: «…люди едино суть у бога, и татарове и немци и прочие языци». Дальше своих предшественников шли еретики XVI в. и в философских построениях: у них, по-видимому, появилась даже идея «несотворенности» и «самобытия» мира.

Еретические движения середины XVI в. были быстро и жестоко подавлены церковью и государством. Это обстоятельство не могло не сказаться на русской культуре.

Например, говоря о реформах Стоглавого собора, исследователи обычно рассматривали их, как меры по пресечению злоупотреблений некоторой части духовенства (Стоглавый собор проходил в 1551, на нем был принят свод законов о жизни русского духовенства, о его взаимоотношениях с обществом и государством, свод состоял из 100 глав – отсюда и название, которое получил собор, как на Руси называлось собрание высшего духовенства). А между тем уже во вступительном послании «отцам» Стоглавого собора Иван Грозный призвал их защищать христианскую веру «от душегубительных волк и от всяких козней вражиих». Как царские вопросы, так и соборные ответы в значительной степени были направлены против чтения и распространения «богомерзких», «еретических отреченных» и даже просто «неисправленных» книг, против «скомрахов», «глумотворцев и арганников и гусельников и смехотворцев» и против иконников, которые пишут не «с древних образцов», а «самосмышлением». Фактически запрещалось всякое внецерковное искусство.

Это же стремление взять под контроль церкви и государства любую интеллекуальную деятельность проявилось и в «Великих Минеях Четиих», составленных в середине XVI в. под руководством митрополита Макария. Прямо провозглашенное Макарием намерение собрать в грандиозном кодексе «все книги четьи» (т. е. предназначенные для чтения), определяло кругозор тех умственных интересов, которые не должен был переступать русский человек.

В состав «Великих Миней» входили все виды книг, существовавшие в монастырских библиотеках: помещенные здесь тексты могли служить и для богослужения, и для чтения вслух в церкви, и для индивидуального чтения. Именно в такой универсальности и заключался, очевидно, смысл грандиозной работы, предпринятой Макарием и его помощниками. В составе «Великих Миней Четиих» находились, конечно, не все книги, которые обретались в Русской земле, но все, которые, по мнению составителей, должны были в ней обретаться.

В связи с реализацией подобной политики, среди рукописей XVI в. не только не обнаруживается новых памятников светской литературы, но даже исчезают те памятники, которые уже бытовали в рукописной традиции предыдущего столетия, например: «Повесть о Дракуле», «Сказание об Индийском царстве», «Повесть об Акире Премудром» и другие памятники. Из текста ряда памятников XVI в. были вырезаны тексты сказаний о Соломоне и Китоврасе; из текста «Троянской истории» в Лицевом своде (официальная царская летопись) были выпущены наиболее «соблазнительные», любовные сцены.

Многие повести и предания, имевшие большую популярность и ходившие в списках, изымались из культурного обихода и уничтожались.

Раннесредневековый эпос был сохранен на Западе благодаря записи на бумагу в конце средних веков и в эпоху Возрождения. Осуждение «неполезных повестей» и прекращение деятельности таких любителей светской литературы, каким был в XV в. Ефросин, помешало, по-видимому, подобной фиксации древнего эпоса на Руси (это было сделано лишь в XIX веке).

Расхождение в путях экономического и политического развития между Россией XVI в. и странами Западной Европы предопределило и существенные расхождения в культурном развитии Руси и Запада. Это обстоятельство бросается в глаза уже при сопоставлении русской культуры XVI в. с культурой западных славян. Хотя гуманистическое движение в Чехии и Польше не достигало такого развития, как, например, в Италии или во Франции, XVI век был временем значительного расцвета культуры в западнославянских странах, «золотым веком» польского Возрождения (совпадавшего со временем укрепления, хотя недолгого и непрочного, сословно-представительной, т. е. ограниченной, монархии в Польше).

XVI век в целом был неблагоприятным временем для развития «неполезных повестей», т. е. художественной литературы в современном смысле. Однако другие виды письменности и культуры продолжали весьма интенсивно развиваться. Хотя летописание с начала XVI в. было централизовано и подчинено власти (не московские летописцы при изложении событий близкого к ним времени вынуждены были почти буквально передавать официальное великокняжеское летописание), все же оно продолжало развиваться и даже приобретало новые формы (напр., летописи, посвященные одному периоду – Иоасафовская летопись, «Летописец начала царства»). Развивалась житийная литература, тем более что в этот период список святых пополнился большим количеством подвижников и церковных деятелей местного значения, а также тех, кто ранее не был причислен к лику святых. Канонизация эта была связана с идеологическими явлениями того времени – с образованием централизованного Русского государства и разрывом между русской церковью и Константинополем. Жизнь и духовные подвиги новых святых (главным образом, церковных деятелей недавнего прошлого) должны были быть описаны в житиях.

Наконец, широкое развитие получило совершенно новое явление русской письменности – светская публицистика. Исторически она во многом была связана с разгромленными в начале века и вновь подавленными в середине века реформационно-гуманистическими движениями. Из ренессансных идей, появившихся на Руси в предыдущем XV в., смогла сохраниться во всяком случае одна – идея сильного государя, объединяющего страну и вводящего «правду» любыми средствами, не исключая самых жестоких (напр., труды итальянского мыслителя Н. Макиавелли).

Наиболее яркое развитие эта идея получила в сочинениях Ивана Пересветова, писателя-«воинника», приехавшего в Москву с Запада. Сторонник «грозной» власти, Пересветов не был официальным идеологом. Сочинения этого писателя, ставившего «правду» в государственном управлении выше «веры», не получили официального одобрения при Иване Грозном: сочинения эти не дошли до нас в списках XVI в.; судьба Пересветова после вручения его сочинений царю остается неизвестной. Но и сам Грозный вовсе не был сторонником безраздельного влияния «епархов» (духовных лиц) в государственной деятельности. Склонность церковных идеологов подчинять царей «иереям» (т. е. деятелям церкви) вызывала у него решительное противодействие. Государственные дела, доказывал царь в своей переписке с Курбским, принципиально отличны от дел «святительства» и не могут быть подчинены нормам, предписанным христианскими заповедями.