Текст книги "Ананасы в шампанском"

 
Она идет тропинкой в гору.
Закатный отблеск по лицу
И по венчальному кольцу
Скользит оранжево. Бел ворот
Ее рубашечки сквозной.
Завороженная весной,
Она идет в лиловый домик,
Задумавшийся над рекой.
Ее душа теперь в истоме,
В ее лице теперь покой.
Озябший чай и булки с маслом
Ее встречают на столе.
И на лице ее угаслом
К опрозаиченной земле
Читаю нежное презренье,
Слегка лукавую печаль.
Она откидывает шаль
И обдает меня сиренью.
 

Перу И. И. Ясинского посвящаю

 
Весенней яблони, в нетающем снегу,
Без содрогания я видеть не могу:
Горбатой девушкой – прекрасной, но немой —
Трепещет дерево, туманя гений мой…
Как будто в зеркало – смотрясь в широкий плёс,
Она старается смахнуть росинки слёз,
И ужасается, и стонет, как арба,
Вняв отражению зловещего горба.
Когда на озеро слетает сон стальной,
Бываю с яблоней, как с девушкой больной,
И, полный нежности и ласковой тоски,
Благоуханные целую лепестки.
Тогда доверчиво, не сдерживая слёз,
Она касается слегка моих волос,
Потом берет меня в ветвистое кольцо, —
И я целую ей цветущее лицо…
 

 
На реке форелевой, в северной губернии,
В лодке сизым вечером, уток не расстреливай:
Благостны осенние отблески вечерние
В северной губернии, на реке форелевой.
 
 
На реке форелевой в трепетной осиновке
Хорошо мечтается над крутыми веслами.
Вечереет холодно. Зябко спят малиновки.
Скачет лодка скользкая камышами рослыми.
На отложье берега лён расцвел мимозами,
А форели шустрятся в речке грациозами.
 

 
Я ночь не сплю, и вереницей
Мелькают прожитые дни.
   Теперь они,
   Как небылицы.
В своих мечтах я вижу Суду
И дом лиловый, как сирень.
   Осенний день
   Я вижу всюду.
Когда так просто и правдиво
Раскрыл я сердце, как окно…
   Как то давно!
   Как то красиво!
Я не имею даже вести
О той, которой полон май;
   Как ни страдай, —
   Не будем вместе.
Я к ней писал, но не достоин
Узнать – счастлива ли она.
   Прошла весна,
   Но я… спокоен.
О, я не требую ответа,
Ни сожаления, ни слёз,
   Царица грёз
   Елисавета!
Биеньем сердца молодого,
Стремленьем любящей души
   Хочу тиши
   Села родного.
Я на мечте, своей гондоле,
Плыву на Суду в милый дом,
   Где мы вдвоем
   Без нашей воли.
Меня не видишь ты, царица,
Мечтаешь ты не обо мне…
   В усталом сне
   Твои ресницы.
 

 
Январь, старик в державном сане,
Садится в ветровые сани, —
И устремляется олень,
Воздушней вальсовых касаний
И упоительней, чем лень.
Его разбег направлен к дебрям,
Где режет он дорогу вепрям,
Где глухо бродит пегий лось,
Где быть поэту довелось…
Чем выше кнут, – тем бег проворней,
Тем бег резвее; всё узорней
Пушистых кружев серебро.
А сколько визга, сколько скрипа!
То дуб повалится, то липа —
Как обнаженное ребро.
Он любит, этот царь-гуляка,
С душой надменного поляка,
Разгульно-дикую езду…
Пусть душу грех влечет к продаже:
Всех разжигает старец, – даже
Небес полярную звезду!
 

Морозову-Гоголю

 
Снежеет дружно, снежеет нежно,
Над ручейками хрусталит хрупь.
Куда ни взглянешь – повсюду снежно,
И сердце хочет в лесную глубь.
 
 
   Мне больно-больно… Мне жалко-жалко…
   Зачем мне больно? Чего мне жаль?
   Ах, я не знаю, ах, я – фиалка,
   Так тихо-тихо ушла я в шаль.
 
 
О ты, чье сердце крылит к раздолью,
Ты, триумфатор, ты, властелин!
Приди, любуйся моей фиолью —
Моей печалью в снегах долин.
 
 
   О ты, чьи мысли всегда крылаты,
   Всегда победны, внемли, о ты:
   Возьми в ладони меня, как в латы,
   Моей фиолью святя мечты!..
 

В могиле мрак, в объятьях рай,

Любовь – земли услада!..

Ал. Будищев

 
Вдалеке от фабрик, вдалеке от станций,
Не в лесу дремучем, но и не в селе —
Старая плотина, на плотине танцы,
В танцах поселяне, все навеселе.
 
 
Покупают парни у торговки дули,
Тыквенное семя, карие рожки.
Тут бесполья свадьба, там кого-то вздули,
Шепоты да взвизги, песни да смешки.
 
 
Точно гул пчелиный – гутор на полянке:
«Любишь ли, Акуля?..» – «Дьявол, не замай!..»
И под звуки шустрой, удалой тальянки
Пляшет на плотине сам царевич Май.
 
 
Разошелся браво пламенный красавец,
Зашумели липы, зацвела сирень!
Ветерок целует в губы всех красавиц,
Май пошел вприсядку в шапке набекрень.
 
 
Но не видят люди молодого Мая,
Чувствуя душою близость удальца,
Весела деревня, смутно понимая,
Что царевич бросит в пляске два кольца.
 
 
Кто поднимет кольца – жизнь тому забава!
Упоенье жизнью не для медных лбов!
Слава Маю, слава! Слава Маю, слава!
Да царят над миром Солнце и Любовь!
 

 
Кружевеет, розовеет утром лес,
Паучок по паутинке вверх полез.
Бриллиантится веселая роса.
Что за воздух! что за свет! что за краса!
Хорошо гулять утрами по овсу,
Видеть птичку, лягушонка и осу,
Слушать сонного горлана-петуха,
Обменяться с дальним эхо: «ха-ха-ха!»
Ах, люблю бесцельно утром покричать,
Ах, люблю в березках девку повстречать,
Повстречать и, опираясь на плетень,
Гнать с лица ее предутреннюю тень,
Пробудить ее невыспавшийся сон,
Ей поведать, как в мечтах я вознесен,
Обхватить ее трепещущую грудь,
Растолкать ее для жизни как-нибудь!
 

 
Зашалила, загуляла по деревне молодуха.
Было в поле, да на воле, было в день Святого духа.
Муж-то старый, муж-то хмурый укатил в село
                                                       под Тройцу.
Хватит хмелю на неделю, – жди-пожди теперь
                                                         пропойцу!
Это что же? разве гоже от тоски сдыхать молодке?
Надо парня, пошикарней, чтоб на зависть в околотке!
Зашалила, загуляла! знай, лущит себе подсолнух!..
Ходят груди, точно волны на морях, водою полных.
Разжигает, соблазняет молодуха Ваньку-парня,
Шум и хохот по деревне, будто бешеная псарня!..
Все старухи взбеленились, расплевались, да –
                                                            по хатам;
Старикам от них влетело и метлою, и ухватом.
Всполошились молодухи, всех мужей – мгновенно
                                                              в избы!
А звонарь на колокольне заорал: «Скорее вниз бы!»
Поспешил, да так ретиво, что свалился с колокольни…
А молодка всё гуляла, ветра буйного раздольней!
 

Всеволоду Светланову

 
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю»…
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
 

 
Христос воскресе! Христос воскресе!
Сон смерти – глуше, чем спит скала…
Поют победу в огне экспрессий,
Поют Бессмертье колокола.
 
 
   Светло целуйте уста друг другу,
   Последний нищий – сегодня Крёз…
   Дорогу сердцу к святому Югу! —
   Христос воскресе! Христос воскрес!
 

Я сердце свое захотел обмануть,

А сердце меня обмануло.

К. Фофанов

 
«Цветы любви и веры разбросав,
Молю Тебя, святитель Иосаф:
Посей в душе благие семена,
Дай веру мне в златые времена!»
 
 
Так пред Твоей иконой всеблагой
Молился я и набожной рукой
Не раз творил интуитивный крест.
И слышал я, как вздрагивал окрест.
 
 
Всё, всё, о чём Тебя я попросил,
Исполнил Ты. Я жарко оросил
Свои глаза и, к образу припав,
Пою Тебя, святитель Иосаф!
 

 
О, посмотри! как много маргариток —
   И там, и тут…
Они цветут; их много; их избыток;
   Они цветут.
 
 
Их лепестки трехгранные – как крылья,
   Как белый шелк…
Вы – лета мощь! Вы – радость изобилья!
   Вы – светлый полк!
 
 
Готовь, земля, цветам из рос напиток,
   Дай сок стеблю…
О, девушки! о, звёзды маргариток!
   Я вас люблю…
 

 
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне,
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
 
 
   И слёзы капали беззвучно
   В сырой осенней тишине.
   Гас скучный день – и было скучно,
   Как всё, что только не во сне.
 

 
Если прихоти случайной
И мечтам преграды нет, —
Розой бледной, розой чайной
Воплоти меня, поэт!
 

Мирра Лохвицкая

 
Над тихо дремлющим прудом —
   Где тишина необычайная,
Есть небольшой уютный дом
   И перед домом – роза чайная.
 
 
Над нею веера́ стрекоз —
   Как опахала изумрудные;
Вокруг цветы струят наркоз
   И сны лелеют непробудные.
 
 
В пруде любуется фасад
   Своей отделкой прихотливою;
И с ней кокетничает сад,
   Любуясь розою стыдливою.
 
 
Но дни и ночи, ночи – дни —
   Приливы грусти необычные.
И шепчет роза: «Мы – одни
   С тобою, сад мой, горемычные…»
 
 
А между тем, с огней зари
   И до забвения закатного,
В саду пигмеи, как цари,
   Живут в мечте невероятного.
 
 
Они хохочут и шумят,
   Ловя так алчно впечатления;
Под их ногами сад измят:
   Бессмертье – часто жертва тления!..
 
 
Что станет с розой, если весть
   О ней дойдет до них случайная?..
И не успевшая расцвесть,
   Спешит увянуть роза чайная…
 

 
Разум мой бесстрастен. Сердце бьется четко.
Вспомнилось мне лето давнее в лесу.
Только что узнал я: у тебя чахотка, —
Вскоре гроб твой белый к церкви понесу.
 
 
Вспомнилось мне лето: мошки, незабудки,
Грозы и туманы, вечера в луне.
Силы были сильны, чувства были чутки;
Ты была со мною, ты была при мне.
 
 
Может быть, томилась вешнею ажурью,
Может быть, любила чувственно и зло, —
Только вся дышала знойною лазурью
Или омрачалась девственно светло…
 
 
Часто мы лежали в ландышах и в кашке,
Точно брат с сестрою, телом к телу льня;
Часто приходила ты в одной рубашке
Ночью в кабинет мой, возжелав меня…
 
 
Но когда тянулся я к тебе всем телом,
Чтоб в тебя, как в омут, глубоко упасть,
Ты, с лицом от муки страстной побледнелым,
Грубою издевкой охлаждала страсть.
 
 
То лазорьно-нежно, то кошмарно едко
Говорила броско о каком-то «нем»;
Тщетно я терзался: кто ты? амулетка,
Верная обету? лилия с вином?..
 
 
Всё я понял после. Хорошо и кротко
На душе печальной. Слушай-ка, дитя!
Твой удел – могила: у тебя чахотка.
От тебя заразу я приму шутя.
 

 
Я чувствую, как падают цветы
  Черемухи и яблони невинных…
    Я чувствую, как шепчутся в гостиных, —
      О чём? О ком?.. Не знаю, как и ты.
 
 
Я чувствую, как тают облака
  В весенний день на небе бирюзовом,
    Как кто-то слух чарует полусловом…
      И чей-то вздох… И чья-то тень легка…
 
 
Я чувствую, как угасает май,
  Томит июнь и золотятся жатвы…
    Но нет надежд, но бесполезны клятвы!
      Прощай, любовь! Мечта моя, прощай!
 

 
Наша встреча – Виктория Регия:
   Редко, редко в цвету…
До и после нее жизнь – элегия
   И надежда в мечту.
 
 
Ты придешь – изнываю от неги я,
   Трепещу на лету.
Наша встреча – Виктория Регия:
   Редко, редко в цвету!..
 

 
Ни доброго взгляда, ни нежного слова —
Всего, что бесценно пустынным мечтам…
А сердце… а сердце всё просит былого!
А солнце… а солнце – надгробным крестам!
 
 
И всё – невозможно! и всё – невозвратно!
Несбыточней бывшего нет ничего…
И ты, вся святая когда-то, развратна…
Развратна! – не надо лица твоего!..
 
 
Спуститесь, как флеры, туманы забвенья,
Спасите, укройте обломки подков…
Бывают и годы короче мгновенья,
Но есть и мгновенья длиннее веков!
 

Злате

 
Ты ко мне не вернешься даже ради Тамары,
Ради нашей дочурки, крошки вроде крола:
У тебя теперь дачи, за обедом – омары,
Ты теперь под защитой вороного крыла…
 
 
Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат;
Он скрывает бескрылье утомленных плечей…
Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах
Погасил за целковый вспышки поздних лучей!..
 
 
Ты ко мне не вернешься, даже… даже проститься,
Но над гробом обидно ты намочишь платок…
Ты ко мне не вернешься в тихом платье из ситца,
В платье радостно-жалком, как грошовый цветок.
 
 
Как цветок… Помнишь розы из кисейной бумаги?
О живых ни полслова у могильной плиты!
Ты ко мне не вернешься: грёзы больше не маги, —
Я умру одиноким, понимаешь ли ты?!
 

 
Пойте-пойте, бубенчики ландышей,
Пойте-пойте вы мне —
О весенней любви, тихо канувшей,
О любовной весне;
 
 
О улыбке лазоревой девичьей
И – о, боль! – о луне…
Пойте-пойте, мои королевичи,
Пойте-пойте вы мне!
 

 
Любви возврата нет, и мне как будто жаль
Бывалых радостей и дней любви бывалых;
Мне не сияет взор очей твоих усталых,
Не озаряет он таинственную даль.
 
 
Любви возврата нет, – и на душе печаль,
Как на снегах вокруг осевших, полуталых.
– Тебе не возвратить любви мгновений алых:
Любви возврата нет, – прошелестел февраль.
 
 
И мириады звезд в безводном океане
Мигали холодно в бессчетном караване,
И оскорбителен был их холодный свет:
 
 
В нем не было былых ни ласки, ни участья…
И понял я, что нет мне больше в жизни счастья,
Любви возврата нет!..
 

 
Прост и ласков, как помыслы крошек,
У колонок веранды и тумб
Распускался душистый горошек
На взлелеянной пажити клумб.
 
 
И нечаянно или нарочно,
Но влюбился он в мрамор немой,
Точно был очарован он, точно
Одурачен любовью самой!
 
 
Но напрасно с зарей розовел он,
Обвивая бесчувственный стан:
Не для счастия камень был сделан,
И любить не умел истукан.
 
 
Наступали осенние стужи,
Угасал ароматный горох;
И смотрелся в зеркальные лужи
Грубый мрамор, закутанный в мох.
 
 
– Мох идет мне, – подумал он важно:
Но зачем я цветами обвит? —
Услыхал это вихрь и отважно
Порешил изменить его вид.
 
 
Взял он в свиту песчинки с дорожек
И шутливо на старца напал, —
И опал разноцветный горошек,
Алым снегом мечтаний опал!..
 

 
Бледнел померанцевый запад,
В горах голубели туманы,
И гибко, и цепко сплетались
В объятьях над вами лианы.
 
 
Сквозь кружева листьев ажурных
Всплывали дворцов арабески,
Смеялись алмазы каскадов
Под их пробужденные плески.
 
 
Вам слышался говор природы,
Призывы мечтательных веток,
И вы восхищалися пляской
Стрекоз, грациозных кокеток.
 
 
Растенья дышали душисто
Вечерним своим ароматом,
И птицы, блаженствуя, пели —
Как вы, восхищаясь закатом.
 
 
Весь мир оживал при закате
По странной какой-то причуде…
И было так странно, так дивно
Вам, жалкие темные люди!
 
 
И было вам всё это чуждо,
Но так упоительно ново,
Что вы поспешили… проснуться,
Боясь пробужденья иного…
 

И. Д.

 
У мельницы дряхлой, закутанной в мох
  Рукою веков престарелых,
Где с шумом плотины сливается вздох
  Осенних ракит пожелтелых,
Где пенятся воды при шуме колес,
  Дробя изумрудные брызги,
Где стаи форелей в задумчивый плёс
  Заходят под влажные взвизги
Рокочущих, страстных падучих валов,
  Где дремлет поселок пустынный, —
Свидетель пирушек былых и балов, —
  Дворец приютился старинный.
Преданье в безлистную книгу времен
  Навек занесло свои строки;
Но ясную доблесть победных знамен
  Смущают всё чьи-то упреки.
Нередко к часовне в полуночный час
  Бредут привиденья на паперть
И стонут, в железные двери стучась,
  И лица их белы, как скатерть.
К кому обращен их столетний упрек
  И что́ колыхает их тени?
А в залах пирует надменный порок,
  И плачут в подполье ступени…
 

 
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса.
Люблю мгновенность: лодка… хобот…
Серп… полумаска… леса шпиц…
Но кто надтреснул лунный обод?
Кто вор лучистых тонких спиц?
Морозом выпитые лужи
Хрустят и хрупки, как хрусталь;
Дороги грязно-неуклюжи,
И воздух сковывает сталь.
Как бред земли больной, туманы
Сердито ползают в полях,
И отстраданные обманы
Дымят при блеске лунных блях.
   И сколько смерти безнадежья
   В безлистном шелесте страниц!
   Душе не знать любви безбрежья,
   Не разрушать душе границ!
   Есть что-то хитрое в усмешке
   Седой улыбки октября,
   В его сухой, ехидной спешке,
   Когда он бродит, тьму храбря.
   Октябрь и Смерть – в законе пара,
   Слиянно-тесная чета…
В полях – туман, как саван пара,
В душе – обмершая мечта.
Скелетом черным перелесец
Пускай пугает: страх сожну.
Люблю октябрь, предснежный месяц,
И Смерть, развратную жену!..
 

 
Предчувствие – томительней кометы,
Непознанной, но видимой везде.
Послушаем, что говорят приметы
О тягостной, мучительной звезде.
Что знаешь ты, ученый! сам во тьме ты,
Как и народ, светлеющий в нужде.
 
 
Не каждому дано светлеть в нужде
И измерять святую глубь кометы…
Бодрись, народ: ведь не один во тьме ты, —
Мы все во тьме – повсюду и везде.
Но вдохновенна мысль твоя в звезде,
И у тебя есть верные приметы.
 
 
Не верить ли в заветные приметы,
Добытые забитыми в нужде?
Кончина мира, скрытая в звезде, —
Предназначенье тайное кометы;
И ты, мужик, твердишь везде, везде,
Что близок час… Так предреши во тьме ты.
 
 
Как просветлел божественно во тьме ты!
Пророчески-туманные приметы;
Они – костры, но те костры – везде…
Народный гений, замкнутый в нужде,
Один сумел познать мечту кометы
И рассказать о мстительной звезде.
 
 
Я вижу смерть, грядущую в звезде,
И, если зло затерянной во тьме ты,
Пророк-поэт языческой приметы,
Мне говоришь об ужасах кометы,
Сливаюсь я с тобой и о нужде
Хочу забыть: к чему? ведь смерть везде!
 
 
Она грядет, она уже везде!..
Крылю привет карающей звезде —
Она несет конец земной нужде…
Как десять солнц, сверкай, звезда, во тьме ты,
Жизнь ослепи и оправдай приметы
Чарующей забвением кометы!
 

 
Земля любит Солнце за то,
Что Солнце горит и смеется.
А Солнце за то любит Землю,
Что плачет и мерзнет она.
Не сблизиться им никогда,
Они и далёки, и близки;
Пока не остынет светило,
Живет и страдает Земля.
Хотя у них общего нет,
Не могут прожить друг без друга:
Земля для того и живет ведь,
Чтоб только на Солнце смотреть.
Оно для нее – идеал,
Любимая, вечная грёза;
А Солнце живет для того лишь,
Чтоб Землю холодную греть.
Они неизменны в любви,
И, если не видятся долго,
Виною – нелепые тучи,
Которые их разлучают, —
Разлука рождает тоску,
И Солнце томится и страждет,
И жаждет скорее свиданья
С далекой, но милой Землей.
Влюбленные видятся днем,
Встречаясь всегда на рассвете;
Но к часу вечернему Солнце
Улыбно уходит домой.
А если б оно не ушло
В урочное время – от жара
Земля бы блаженно зачахла,
И было б виновно оно.
А если б оно не ушло
Три дня и три долгие ночи,
Земля бы сама запылала
И ярче, чем Солнце само!
Тогда бы погибла любовь! —
Когда бы увидело Солнце,
Что больше Земля не тоскует…
Пускай бы погибла любовь!
Тогда бы погибла мечта! —
Когда бы увидело Солнце
Веселой и радостной Землю…
Пускай бы погибла мечта!
В своей всепобедной любви
Светило готово на жертву —
Отдать и сиянье, и пламя
Для блага, для счастья Земли.
Не хочет, боится Земля
Сравняться с прекрасным светилом:
Кому же тогда ей молиться?
Кого же тогда ей любить?
 
 
Страданье – природы закон…
Нет равной любви на планете…
– Тебя я люблю за бессилье,
Ты любишь за силу меня!
 

 
Не убивайте голубей.
 

Мирра Лохвицкая

 
Целуйте искренней уста —
Для вас раскрытые бутоны,
Чтоб их не иссушили стоны,
Чтоб не поблекла красота!
С мечтой о благости Мадонны
Целуйте искренней уста!
 
 
Прощайте пламенней врагов,
Вам причинивших горечь муки,
Сковавших холодом разлуки,
Топящих в зле без берегов.
Дружней протягивайте руки,
Прощайте пламенней врагов!
 
 
Страдайте стойче и святей,
Познав величие страданья.
Да не смутят твои рыданья
Покоя светлого детей!
Своим потомкам в назиданье
Страдайте стойче и святей!
 
 
Любите глубже и верней —
Как любят вас, не рассуждая,
Своим порывом побуждая
Гнать сонмы мертвенных теней…
Бессмертен, кто любил, страдая, —
Любите глубже и верней!
 

 
Проснулся хутор.
Весенний гутор
     Ворвался в окна… Пробуждены,
Запели – юны —
У лиры струны,
    И распустилась сирень весны.
 
 
Запахло сеном.
И с зимним пленом
     Земля простилась… Но – что за сны?!.
Согнулись грабли…
Сверкнули сабли
    И надрубили сирень весны!..
 

II. Мороженое из сирени

– Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!

 
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударыни, судари, надо ль? – не дорого – можно
                                                       без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
 
 
Я сливочного не имею, фисташковое всё распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крэм-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
 
 
Сирень – сладострастья эмблема.
                            В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый
                                            и сладкий пушок…
Мороженое из сирени, мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-богу,
                                        похвалишь, дружок!
 

 
О, Лилия ликеров, – о, Crème de Violette![3]3
  Фиалковый ликер (фр.).


[Закрыть]
Я выпил грёз фиалок фиалковый фиал…
Я приказал немедля подать кабриолет
И сел на сером клене в атласный интервал.
 
 
Затянут в черный бархат, шоффер – и мой клеврет —
Коснулся рукоятки, и вздрогнувший мотор,
Как жеребец заржавший, пошел на весь простор,
А ветер восхищенный сорвал с меня берэт.
 
 
Я приказал дать «полный». Я нагло приказал
Околдовать природу и перепутать путь!
Я выбросил шоффера, когда он отказал, —
Взревел! и сквозь природу – вовсю и как-нибудь!
 
 
Встречалась ли деревня, – ни голосов, ни изб!
Врезался в чернолесье, – ни дерева, ни пня!
Когда б мотор взорвался, я руки перегрыз б!..
Я опьянел грозово, всё на пути пьяня!..
 
 
И вдруг – безумным жестом остолблен кленоход:
Я лилию заметил у ската в водопад.
Я перед ней склонился, от радости горбат,
Благодаря: за встречу, за благостный исход…
 
 
Я упоен. Я вешний. Я тихий. Я грёзэр.
И разве виноват я, что лилии колет
Так редко можно встретить, что путь без лилий сер?…
О, яд мечты фиалок, – о, Crème de Violette…