Текст книги "Ананасы в шампанском"

 
Влюбленная в Северный Полюс Норвегия
   В гордой застыла дремоте.
Ленивые лоси! вы серебро-пегие,
   Льдяное пламя поймете…
И там, где сливается с снегом медведица,
   Грёза ее постоянна…
Бледнея в экстазе, сомнамбулой светится
   Так же, как д’Арк Иоанна.
Не быть Северянке любовницей Полюса:
   Полюс – бесплотен, как грёза…
Стремленья об иглы лесов укололися…
   Гаснет ее ариозо…
Морей привидения – глыбы ледя́ные —
   Точат насмешливо лязги…
И марева сыплют пророчества рдяные
   Во́лнам в сердитой припляске…
Дух Полюса чутко тревожит элегия, —
   Она воплощается в ноте…
И гордо вздыхая обманом, Норвегия
   Вновь застывает в дремоте.
 

 
Никогда ни о чём не хочу говорить…
О поверь! – я устал, я совсем изнемог…
Был года палачом, – палачу не парить…
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог…
 
 
Ни о чём никогда говорить не хочу…
Я устал… О, поверь! изнемог я совсем…
Палачом был года – не парить палачу…
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм…
 
 
Не хочу говорить никогда ни о чём…
Я совсем изнемог… О, поверь! я устал…
Палачу не парить!.. был года палачом…
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал…
 
 
Говорить не хочу ни о чём никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о, поверь!..
Не парить палачу!.. палачом был года!..
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..
 

 
Захрустели пухлые кайзэрки,
Задымился ароматный чай,
И княжна улыбкою грёзэрки
Подарила графа невзначай.
 
 
Золотая легкая соломка
Заструила в грёзы алькермес.
Оттого, что говорили громко,
Колыхался в сердце траур месс.
 
 
Пряное душистое предгрозье
Задыхало груди. У реки,
Погрузясь в бездумье и безгрёзье.
Удили форелей старики.
 
 
Ненавистник дождевых истерик —
Вздрагивал и нервничал дубок.
Я пошел проветриться на берег,
И меня кололо в левый бок.
 
 
Детонировал бесслухий тенор —
На соседней даче лейтенант,
Вспыливал нахохлившийся кенар —
Божиею милостью талант.
 
 
Небеса растерянно ослепли,
Ветер зашарахался в листве,
Дождевые капли хлестко крепли, —
И душа заныла о родстве…
 
 
Было жаль, что плачет сердце чье-то,
Безотчетно к милому влекло.
Я пошел, не дав себе отчета,
Постучать в балконное стекло.
 
 
Я один, – что может быть противней?
Мне любовь, любовь ее нужна!
А княжна рыдала перед ливнем,
И звала, звала меня княжна!
 
 
Молниями ярко озаряем,
Домик погрузил меня в уют.
Мы сердца друг другу поверяем,
И они так грёзово поют.
 
 
Снова – чай, хрустящие кайзэрки.
И цветы, и фрукты, и ликер,
И княжны, лазоревой грёзэрки,
И любовь, и ласковый укор…
 

1

 
Когда взвуалится фиоль,
   Офлеря ручеек,
Берет Грасильда канифоль,
   И скрипку, и смычок.
Потом идет на горный скат
   Запеть свои псалмы.
Вокруг леса, вокруг закат,
   И нивы, и холмы.
Прозрачна песня, как слюда,
   Как бриллиант в воде…
И ни туда, и ни сюда, —
   И всюду, и везде!
 

2

 
Я выхожу в вечерний сад,
   Утопленный в луне.
Шагну вперед, шагну назад, —
   То к дубу, то к волне.
Повсюду сон, везде туман,
   Как обруч – голоса…
Струят чарующий обман
   Еловые леса.
Грасильда песнь поет во тьме,
   Подобную звезде…
И ни в груди, и ни в уме, —
   И всюду, и везде!
 

3

 
Какая ночь! – и глушь, и тишь,
   И сонь, и лунь, и воль…
Зачем же, сердце, ты грустишь?
   Откуда эта боль?
Грасильда, пой. Грасильда, пой,
   Маячь пути ко сну.
Твоей симфонией слепой
   Я сердце захлестну!
Грасильда, пой!.. Уста к устам, —
   И мы уснем в воде…
Любовь ни здесь, любовь ни там, —
   И всюду, и везде!
 

Мисс Лиль

 
Взгляни-ка, девочка, взгляни-ка! —
В лесу поспела земляника,
И прифрантился мухомор —
Объект насмешек и умор…
О, поверни на речку глазы
(Я не хочу сказать: глаза…):
Там утки, точно водолазы,
Ныряют прямо в небеса.
Ты слышишь? – чьи-то голоса
Звучат так весело-задорно
Над обнебесенной рекой?
Дитя, послушай, – успокой
Свою печаль; пойми, всё вздорно
Здесь, на земле… Своей тоской
Ты ничего тут не изменишь,
Как нищего ни обезденежь.
Как полдня ты не олунишь…
Взгляни вокруг себя, взгляни ж!
Оно подобно мигу, лето…
Дитя, ты только посмотри:
Ведь мухомор – как Риголетто,
Да не один еще, – их три!
 

 
Ты ласточек рисуешь на меню,
Взбивая сливки к тертому каштану.
За это я тебе не изменю
И никогда любить не перестану.
 
 
Всё жирное, что угрожает стану,
В загоне у тебя. Я не виню,
Что петуха ты знаешь по Ростану
И вовсе ты не знаешь про свинью.
 
 
Зато когда твой фаворит – арабчик
Подаст с икрою паюсною рябчик,
   Кувшин Шабли и стерлядь из Шексны,
Пикантно сжав утонченные ноздри,
Ты вздрогнешь так, что улыбнутся сестры,
   Приняв ту дрожь за веянье весны…
 

 
Чистокровные лошади распылились в припляске,
Любопытством и трепетом вся толпа сражена.
По столичному городу проезжает в коляске
Кружевная, капризная властелина жена.
 
 
Улыбаясь презрительно на крутые поклоны
И считая холопами без различия всех,
Вдруг заметила женщина – там, где храма колонны,
Нечто красочно-резкое, задохнувшее смех.
 
 
Оборванец, красивее всех любовников замка,
Шевелил ее чувственность, раболепно застыв,
И проснулась в ней женщина, и проснулась в ней
                                                              самка,
И она передернулась, как в оркестре мотив.
 
 
Повелела капризница посадить оборванца
На подушку атласную прямо рядом с собой.
И толпа оскорбленная не сдержала румянца,
Хоть наружно осталася безнадежной рабой.
 
 
А когда перепуганный – очарованный – нищий
Бессознательно выполнил гривуазный приказ,
Утомленная женщина, отшвырнув голенищи,
Растоптала коляскою марьонетку проказ…
 

 
Я, белоснежный, печальноюный бубенчик-ландыш,
   Шуршу в свой чепчик
   Зефира легче
   Для птичек певчих…
И тихо плачу белесой ночью, что миг мне дан лишь
   Для вдохновенья,
   Для упоенья
   Самозабвенья…
 
 
   О, Май душистый,
   Приляг на мшистый
   Ковер пушистый!
Люблю, как утром мои коронки ты обрильянтишь!
   На луноструне
   Пою чаруний —
Стрекоз ажурных… Я – милый, белый, улыбный ландыш —
   Усну в июне…
 

 
Я голоса ее не слышал,
И имени ее не знал…
…Она была в злофейном крэпе…
…В ее глазах грустили степи…
Когда она из церкви вышла
И вздрогнула – я застонал…
Но голоса ее не слышал,
Но имени ее не знал.
 

1

 
– Иди к цветку Виктории Регине,
   Иди в простор
И передай привет от герцогини
   Дель-Аква-Тор.
На том цветке созрело государство;
   Найди шалэ;
У входа – страж, в руке у стража – астра,
   Звезда во мгле.
Тогда скажи, застолбенея в дверцах:
   «Несу простор!
Привет тебе, лилиесердный герцог
   Дель-Аква-Тор!
Вставай на путь, по благости Богини
   Тоску забудь…
Внемли послу грозо́вой герцогини —
   Вставай на путь!
Довольно мук; ты долго пожил ало,
   Твой бред кровав;
Она тебя увидеть пожелала,
   К себе призвав.
Довольно мук – их искупило время…
   Твой взор смущен…
Коня, коня! огнистей ногу в стремя, —
   Ведь ты прощен!»
 

2

 
Ушел посол к Виктории Регине,
   Ушел в простор,
Чтоб передать привет от герцогини
   Дель-Аква-Тор.
Он долго брел в обетах ложных далей
   И – в щелях скал —
Испепелил подошвы у сандалий,
   И всё искал.
Искал страну и втайне думал: сгину, —
   Не поверну…
Искал страну Викторию Регину,
   Искал страну.
Лишь для него пчела будила струны
   Своих мандол;
Лишь для него ломалось о буруны
   Весло гондол;
Лишь для него провеерила воздух
   Слюда цикад.
И шел гонец, и шел с гонцом сам Грёз-Дух —
   Все наугад.
 
 
Он не пришел к Виктории Регине,
   Он не пришел;
Не передал прощенья герцогини, —
   Он не нашел.
Он не нашел такой страны цветковой
   И – между скал —
Погиб посол, искать всегда готовый…
   Да, он искал!
 

3

 
Прошли века, дымя свои седины,
   Свой прах сложив,
В земле – рабы, и в склепах – паладины,
   Но герцог – жив.
Он жив! Он жив! Он пьет очами сердца
   Пустой простор.
И мира нет, – но где-то бьется герцог
   Дель-Аква-Тор…
 

 
На Ваших эффектных нервах звучали всю ночь сонаты,
А Вы возлежали на башне на ландышевом ковре…
Трещала, палила буря, и якорные канаты,
Как будто титаны-струны, озвучили весь корвет.
 
 
Но разве Вам было дело, что где-то рыдают и стонут,
Что бешеный шторм грохочет, бросая на скалы фрегат.
Вы пили вино мятежно. Вы брали монбланную ноту!
Сверкали агаты брошек, но ярче был взоров агат!
 
 
Трещала, палила буря. Стонала дворцовая пристань.
Кричали и гибли люди. Корабль набегал на корабль.
А вы, семеня гранаты, смеясь, целовали артиста…
Он сел за рояль, как гений, – окончил игру, как раб…
 

 
Прекрасною зовут тебя поэты,
Великою зовут тебя жрецы
 

Мирра Лохвицкая

1. Царь Валтасар у стен Сабата

 
Повеял шумный аромат
Цветов, забвенней, чем Нирвана.
Конец пути для каравана:
Вот и она, страна Сабат!
Царь Эфиопский Валтасар
Вскричал рабам: «Поторопитесь!
О, маг мой мудрый, Сембобитис,
Мы у Балькис, царицы чар!
Снимайте пыльные тюки
С присевших в устали верблюдов,
И мирру, в грани изумрудов,
И золотые пустяки».
Гостей приветствует весна,
Цветут струистые гранаты;
Как птицы, девушки крылаты,
Всё жаждет ласки и вина!
Где золотеют купола —
Фонтан, лук сабель влажно-певчих,
Ракетит ароматный жемчуг
И рассекает пополам!
Волнуйно-теневый эскиз
Скользнул по зубчикам дворцовым, —
В наряде чувственно-пунцовом
К гостям спускается Балькис.
Цветет улыбка на губах,
Разгоряченных соком пальмы, —
И Валтасар, как раб опальный,
Повержен долу при рабах…
 

2. В шатре блаженства

 
Улыбно светит с неба Син —
Цветка эдемского тычинкой.
Царь кипарисною лучинкой
Разлепесточил апельсин.
В углу распластан леопард,
И – кобылицею на воле —
Балькис, в гирляндах центифолий,
На нем волшбит колоду карт.
Ланитный алый бархат смугл,
И губы алчущие пряны…
Глаза – беспочвенные страны,
Куда – ни слон, ни конь, ни мул…
Омиррен палевый шатер,
И царь, омгленный ароматом,
От страсти судорожно-матов,
К царице руки распростер…
Менкера, евнух женофоб,
Бледнеет желтою досадой…
А в окна льется ночь из сада —
Черна, как истый эфиоп.
И вот несет уже кувшин
С водой душистою Алави…
И Суламифь, в истомной славе,
Ждет жгучей бездны, как вершин…
 

3. В Эфиопии

 
Олунен ленно-струйный Нил,
И вечер, взяв свое кадило,
Дымит чешуйкам крокодила, —
Он сердце к сердцу заманил.
Печален юный Валтасар.
Трепещут грёзы к Суламите…
На звёзды смотрит он: «Поймите
Мою любовь к царице чар!»
Он обращается к Кандас:
«Пойми, Балькис меня отвергла,
И прогнала меня, как негра.
Насмешкою маслинных глаз!..»
Тиха терраса у реки.
Спят Сембобитис и Менкера.
Завоет в роще пальм пантера,
Завьются змеи в тростники, —
И снова тишь. Тоской объят,
Царь погружается в безгрёзье…
Склонился ангел в нежной позе,
Твердит, что вымышлен Сабат…
Всё это – сон, мечта, каприз…
Извечный вымысел вселенский…
 
 
…В стране Сабат царь Комагенский
Берет горящую Балькис!
 

 
Как элегантна осень в городе,
Где в ратуше дух моды внедрен!
Куда вы только ни посмотрите —
Везде на клумбах рододендрон…
 
 
   Как лоско матовы и дымчаты
   Пласты смолового асфальта,
   И как корректно-переливчаты
   Слова констэблевого альта!
 
 
Маркизы, древья улиц стриженных,
Блестят кокетливо и ало;
В лиловом инее – их, выжженных
Улыбкой солнца, тишь спаяла.
 
 
   Надменен вылощенный памятник
   (И глуповат! – прибавлю в скобках…)
   Из пыли летней вынут громотник
   Рукой детей, от лени робких.
 
 
А в лиловеющие сумерки, —
Торцами вздорного проспекта, —
Зевают в фаэтонах грумики,
Окукленные для эффекта…
 
 
   Костюм кокоток так аляповат…
   Картавый смех под блесткий веер…
   И Фантазер на пунце Запада
   Зовет в страну своих феерий!..
 

 
Его душа – заплеванный Грааль,
Его уста – орозенная язва…
Так: ядосмех сменяла скорби спазма,
 
 
Без слёз рыдал иронящий Уайльд.
У знатных дам, смакуя Ривезальт,
Он ощущал, как едкая миазма
Щекочет мозг, – щемящего сарказма
Змея ползла в сигарную вуаль…
 
 
Вселенец, заключенный в смокинг дэнди,
Он тропик перенес на вечный ледник, —
И солнечна была его тоска!
 
 
Палач-эстет и фанатичный патер,
По лабиринту шхер к морям фарватер,
За Красоту покаранный Оскар!
 

 
Трагичный юморист, юмористичный трагик,
Лукавый гуманист, гуманный ловелас,
На Францию смотря прищуром зорких глаз,
Он тек по ней, как ключ – в одебренном овраге.
 
 
Входил ли в форт Beaumonde[5]5
  Высший свет (фр.).


[Закрыть], пред ним спускались
                                                      флаги,
Спускался ли в Разврат – дышал как водолаз,
Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ
Словами между букв, пером не по бумаге.
 
 
Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа, —
Но женщина его пленительно свежа,
Незримой, изнутри, лазорью осиянна…
 
 
Художник-ювелир сердец и тела дам,
Садовник девьих грёз, он зрил в шантане храм,
И в этом – творчество Гюи де Мопассана.
 

 
Его мотив – для сердца амулет,
А мой сонет – его челу корона.
Поют шаги: Офелия, Гамлет,
Вильгельм, Раймонд, Филина и Миньона.
 
 
И тени их баюкают мой сон
В ночь летнюю, колдуя мозг певучий.
Им флейтой сердце трелит в унисон,
Лия лучи сверкающих созвучий.
 
 
Слух пьет узор ньюансов увертюр.
Крыла ажурной грацией амур
Колышет грудь кокетливой Филины.
 
 
А вот страна, где звонок аромат,
Где персики влюбляются в гранат,
Где взоры женщин сочны, как маслины.
 

 
Я прикажу оркестру, где-нибудь в людном месте,
В память Масснэ исполнить выпуклые попурри
Из грациоз его же. Слушайте, капельмейстер:
Будьте построже с темпом для партитур – “causerie”![6]6
  Непринужденный разговор, легкая беседа (фр.).


[Закрыть]
 
 
Принцем Изящной Ноты умер седой композитор:
Автор «Таис» учился у Амбруаза Тома,
А прославитель Гёте, – как вы мне там ни грозите, —
Это – король мелодий! Это – изящность сама!
 
 
Хитрая смерть ошиблась и оказалась не хитрой, —
Умер Масснэ, но «умер» тут прозвучало, как «жив».
Палочку вверх, маэстро! Вы, господа, за пюпитры! —
Мертвый живых озвучит, в творчество душу вложив!
 

III. За струнной изгородью лиры

 
За струнной изгородью лиры
Живет неведомый паяц.
Его палаццо из палацц —
За струнной изгородью лиры…
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!..
 

 
Поверяя пламенно золотой форминге
Чувства потаенные и кляня свой трон,
На коне задумчивом, по лесной тропинке,
Проезжает сгорбленный, страждущий Нерон.
 
 
Он – мучитель-мученик! Он – поэт-убийца!
Он жесток неслыханно, нежен и тосклив…
Как ему, мечтателю, в свой Эдем пробиться,
Где так упоителен солнечный прилив?
 
 
Мучают бездарные люди, опозорив
Облик императора общим сходством с ним…
Чужды люди кесарю: Клавдий так лазорев,
Люди ж озабочены пошлым и земным.
 
 
Разве удивительно, что сегодня в цирке,
Подданных лорнируя и кляня свой трон,
Вскочит с места в бешенстве, выместив в придирке
К первому патрицию злость свою, Нерон?
 
 
Разве удивительно, что из лож партера
На урода рыжего, веря в свой каприз,
Смотрят любопытные, жадные гетеры,
Зная, что душа его – радостный Парис?
 
 
Разве удивительно, что в амфитеатре
Всё насторожилось и задохся стон,
Только в ложе кесаря появился, на три
Мига потрясающих, фьолевый хитон?
 

 
Я коронуюсь утром мая
Под юным солнечным лучом.
Весна, пришедшая из рая,
Чело украсит мне венцом.
 
 
Жасмин, ромашки, незабудки,
Фиалки, ландыши, сирень
Жизнь отдадут – цветы так чутки! —
Мне для венца в счастливый день.
 
 
Придет поэт, с неправдой воин,
И скажет мне: «Ты быть достоин
Моим наследником; хитон,
 
 
Порфиру, скипетр – я, взволнован,
Даю тебе… Взойди на трон,
Благословен и коронован».
 

Боги

 
Во сне со мной беседовали боги:
Один струился влагой водоро́слей,
Другой блестел колосьями пшеницы
И гроздьями тяжелыми шумел.
Еще один – прекрасный и крылатый
И – в наготе – далекий, недоступный;
Еще один – с лицом полузакрытым;
И пятый бог, который с тихой песней
Берет омег, анютины глазенки
И змеями двумя перевивает
Свой золотой и драгоценный тирс.
И снились мне еще другие боги…
 
 
И я сказал: вот флейты и корзины,
Вкусите от плодов моих простых,
Внимайте пенью пчел, ловите шорох
Смиренных ив и тихих тростников.
И я сказал: – Прислушайся… Есть кто-то,
Кто говорит устами эхо где-то,
Кто одинок на страже шумной жизни,
Кто в руки взял двойные лук и факел,
Кто – так непостижимо – сами мы…
 
 
О, тайный лик! Ведь я тебя чеканил
В медалях из серебряной истомы,
Из серебра, нежнее зорь осенних,
Из золота, горячего, как солнце,
Из меди, мрачной меди, точно ночь.
Чеканил я тебя во всех металлах,
Которые звенят светло, как радость,
Которые звучат темно и глухо,
Звучат – как слава, смерть или любовь.
Но лучшие – я мастерил из глины,
Из хрупкой глины, серой и сухой…
 
 
С улыбкою вы станете считать их
И, похвалив за тонкую работу,
С улыбкою пройдете мимо них…
Но как же так? но что же это значит?
Ужель никто, никто из нас не видел,
Как эти руки нежностью дрожали,
Как весь великий сон земли вселился,
Как жил во мне, чтоб в них воскреснуть вновь?
Ужель никто, никто из нас не понял,
Что из металлов благостных я делал
Моих богов, и что все эти боги
Имели лик того, всего святого,
Что чувствуем, угадываем тайно
В лесу, в траве, в морях, в ветрах и в розах,
Во всех явленьях, даже в нашем теле,
И что они – священно – сами мы!..
 

 
В моей душе восходит солнце,
Гоня невзгодную зиму.
В экстазе идолопоклонца
Молюсь таланту своему.
 
 
В его лучах легко и просто
Вступаю в жизнь, как в листный сад.
Я улыбаюсь, как подросток,
Приемлю всё, всему я рад.
 
 
Ах, для меня, для беззаконца,
Один действителен закон:
В моей душе восходит солнце,
И я лучиться обречен!
 

 
Я – царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет…
Душой, созвездия колдующей,
Витаю я среди планет.
 
 
   Я, интуит с душой мимозовой,
   Постиг бессмертия процесс.
   В моей стране есть терем грёзовый
   Для намагниченных принцесс.
 
 
В моем междупланетном тереме
Звучат мелодии Тома́.
Принцессы в гений мой поверили,
Забыв земные терема.
 
 
   Их много, дев нерассуждающих,
   В экстазе сбросивших плащи,
   Так упоительно страдающих
   И переливных, как лучи.
 
 
Им подсказал инстинкт их звончатый
Избрать мой грёзовый гарем.
Они вошли душой бутончатой,
Вошли – как Ромул и как Рем.
 
 
   И распустилось царство новое,
   Страна безра́зумных чудес…
   И, восхищен своей основою,
   Дышу я душами принцесс!..
 

 
У меня дворец двенадцатиэтажный,
У меня принцесса в каждом этаже,
Подглядел-подслушал как-то вихрь протяжный, —
И об этом знает целый свет уже.
 
 
Знает, – и прекрасно! сердцем не плутую!
Всех люблю, двенадцать, – хоть на эшафот!
Я настрою арфу, арфу золотую,
Ничего не скрою, всё скажу… Так вот:
 
 
Все мои принцессы – любящие жены,
Я – их повелитель, любящий их муж.
Знойным поцелуем груди их прожжены,
И в каскады слиты ручейки их душ.
 
 
Каждая друг друга дополняет тонко,
Каждая прекрасна, в каждой есть свое:
Та грустит беззвучно, та хохочет звонко, —
Радуется сердце любое мое!
 
 
Поровну люблю я каждую принцессу,
Царски награждаю каждую собой…
День и ночь хожу по лестнице, завесу
Очередной спальни дергая рукой…
 
 
День и ночь хожу я, день и ночь не сплю я,
В упоеньи мигом некогда тужить.
Жизнь – от поцелуев, жизнь до поцелуя,
Вечное забвенье не дает мне жить.
 
 
Но бывают ночи: заберусь я в башню,
Заберусь один в тринадцатый этаж,
И смотрю на море, и смотрю на пашню,
И чарует грёза всё одна и та ж:
 
 
Хорошо бы в этой комнате стеклянной
Пить златистогрёзый черный виноград
С вечно-безымянной, странно так желанной,
Той, кого не знаю и узнать не рад.
 
 
Скалы молят звёзды, звёзды молят скалы,
Смутно понимая тайну скал и звезд, —
Наполняю соком и душой бокалы
И провозглашаю безответный тост!..
 

П. Я. Морозову

 
Я иду со свитою по лесу.
Солнце лавит с неба, как поток.
Я смотрю на каждую принцессу,
Как пчела на мёдовый цветок.
 
 
Паутинкой златно перевитый
Веселеет пóлдневный лесок.
Я иду с принцессовою свитой
На горячий моревый песок.
 
 
Олазорен шелковою тканью,
Коронован розами венка,
Напевая что-то из Масканьи,
Вспоминаю клумбу у окна…
 
 
Наклонясь с улыбкой к адъютанту —
К девушке, идущей за плечом, —
Я беру ее за аксельбанты,
Говоря про всё и ни о чём…
 
 
Ах, мои принцессы не ревнивы,
Потому что все они мои…
Мы выходим в спеющие нивы —
Образцом изысканной семьи…
 
 
Вьются кудри: золото и бронза,
Пепельные, карие и смоль.
Льются взоры, ласково и грёзно —
То лазорь, то пламя, то фиоль.
 
 
Заморело! – глиняные глыбки
Я бросаю в море, хохоча.
А вокруг – влюбленные улыбки,
А внизу – песчаная парча!
 
 
На pliant[7]7
  Складной стул (фр.).


[Закрыть] из алой парусины
Я сажусь, впивая горизонт.
Адъютант приносит клавесины,
Раскрывает надо мною зонт.
 
 
От жары все личики поблёкли,
Прилегли принцессы на песке;
Созерцают море сквозь бинокли
И следят за чайкой на мыске.
 
 
Я взмахну лорнетом, – и Сивилла
Из Тома запела попурри,
Всю себя офлерила, овила,
Голоском высоко воспарив.
 
 
Как стройна и как темноголова!
Как ее верхи звучат свежо!
Хорошо!.. – и нет другого слова,
Да и то совсем не хорошо!
 
 
В златосне, на жгучем побережье,
Забываю свой высокий сан,
И дышу, в забвении, всё реже,
Несказанной Грёзой осиян…
 

 
   Ты каждый день приходишь, как гризетка,
В часовню грёз моих приходишь ты;
Твоей рукой поправлена розетка,
Румянцем уст раскрашены мечты.
 
 
   Дитя мое! Ты – враг ничтожных ролек.
А вдохновлять поэта – это честь.
Как я люблю тебя, мой белый кролик!
Как я ценю!.. Но чувств не перечесть.
 
 
   Я одинок… Я мелочно осмеян…
Ты поняла, что ласка мне нужна —
Твой гордый взор так нежен, так лилеен,
Моя сестра, подруга и жена.
 
 
   Да, верю я глазам твоим, влекущим
Меня к Звезде, как верю я в Звезду.
Я отплачу тебе своим грядущим
И за собой в бессмертие введу!