Текст книги "Ананасы в шампанском"

II. Незабудки на канавках
Стихи «давно минувших лет»

 
Месяц гладит камыши
Сквозь сирени шалаши…
Всё – душа, и ни души.
 
 
Всё – мечта, всё – божество,
Вечной тайны волшебство,
Вечной жизни торжество.
 
 
Лес – как сказочный камыш,
А камыш, как лес-малыш.
Тишь – как жизнь, и жизнь – как тишь.
 
 
Колыхается туман —
Как мечты моей обман,
Как минувшего роман…
 
 
Как душиста, хороша
Белых яблонь пороша́…
Ни души, – и всё душа!
 

 
О, грёза дивная, мне сердца не тирань! —
Воспоминания о прожитом так живы.
Я на Квантун хочу, в мой милый Да-Лянь-Вань
На воды желтые Корейского залива.
 
 
Я в шлюпке жизненной разбился о бурун,
И сердце чувствует развязку роковую…
Я по тебе грущу, унылый мой Квантун,
И, Море Желтое, я по тебе тоскую!..
 

 
Запад
Погас…
Роса
Поддалась…
Тихо
В полях…
Ива —
Голяк…
Ветрится
Куст…
Зебрится
Хруст…
Ломок
Ледок…
Громок
Гудок…
Во мгле
Полотно
И склепа
Пятно…
 

 
В протяжных стонах самовара
Я слышал стон ее души.
Что было скрыто в песне пара —
В протяжных стонах самовара?
 
 
Венчалась ли она в глуши,
Иль умирала дочь Тамара?
Как знать! Но в воплях самовара
Я слышал вопль ее души.
 

Е. А. Л.

 
Тому назад всего два года
На этом самом берегу
Два сердца в страсти без исхода,
Дрожали, затаив тоску, —
Два женских сердца… Этой дрожью
Трепещет берег до сих пор…
 
 
…Я прихожу подъять свой взор
На море, и у гор подножья
Послушать благостную дрожь,
Потосковать душой пустынной
Вновь о вине своей невинной,
Где правду скрашивала ложь…
 

Дмитрию Крючкову

 
Я нежно хотел бы уснуть,
Уснуть, – не проснуться…
Далёко-далёко уйти,
Уйти, – не вернуться…
 
 
Хотел бы ее целовать,
Почти не целуя:
Словами, ведь, грубо сказать,
Как тонко люблю я…
 
 
Ни страсти хочу, ни огня,
И боли слиянья,
Чтоб телом к ней в тело войти,
Войти без страданья…
 
 
Хочу я не тела ее,
Но лишь через тело
Прочувствовать душу могу
Всецело…
 

 
Мои стихи – туманный сон.
Он оставляет впечатление…
Пусть даже мне неясен он, —
Он пробуждает вдохновение…
О люди, дети мелких смут,
Ваш Бог – действительность угрюмая.
Пусть сна поэта не поймут, —
Его почувствуют, не думая…
 

 
Там, где нежно колокольчики звенят
И при вздохе ветерка поет фарфор,
Еду я, восторгом искренним объят,
Между бархатных полей и резких гор.
 
 
Еду полем. Там китайцы сеют рис;
Трудолюбьем дышат лица. Небеса
Ярко сини. Поезд с горки сходит вниз.
Провожают нас раскосые глаза.
 
 
Деревушка. Из сырца вокруг стена.
Там, за ней, фанзы приземисты, низки.
Жизнь скромна, тиха, убога, но ясна —
Без тумана русской будничной тоски.
 
 
Пасть раскрыл свою, на нас смотря, дракон,
Что из красной глины слеплен на фанзе.
Я смеюсь: мне грозный вид его смешон.
Село солнце, спит трава в сырой росе.
 

 
Клубится дым при солнце зимнем,
Несется в дебри паровоз;
Причудлив он в хитоне дымном,
В хитоне смутном, как хаос.
 
 
Снег лиловатого оттенка
Пылит под небом голубым.
Вдали темнеет леса стенка,
А дым – как снег, и снег – как дым.
 

 
Умирала лилия лесная…
 

К. Фофанов

 
Умерла она в пору августа,
Когда зелень трав и дубрав густа,
Когда в воздухе вкус малиновый,
Когда ночь дрожит в тьме осиновой.
Умерла она, ясно ведая,
Что такое смерть, храбро следуя
За давнишними пожеланьями
Молодой уснуть, с колебаньями
Незнакомая… И правдивая,
И невинная, и красивая!..
Умерла она, сделав грустно нам…
К ней путем идем, болью устланным,
На могилу к ней, одинокую,
Как она была, на далекую…
Там помолимся о душе ее:
– Да прославится имя твое!
 

 
В моей душе – твоих строфа уст,
И от строфы бесплотных уст
Преображаюсь, словно Фауст, —
И звук любви уже не пуст.
 
 
   Как в Маргариту юный Зибель —
   В твой стих влюблен я без границ,
   Но ждать его не может гибель:
   Ведь ты – царица из цариц!
 

 
Я люблю сердечно, безрассудно,
Безотчетно всю, как есть, тебя!
Но за что люблю, я знаю смутно,
А верней – совсем не знаю я.
   Как тебя целую! как милую!
   Ты со мной – смеюсь, а нет – грущу…
   Оттого тебя ведь и люблю я,
   Что любви причины не ищу!..
 

 
…То ненависть пытается любить,
Или любовь хотела б ненавидеть?..
Минувшее я жажду возвратить,
Но, возвратив, боюсь ее обидеть,
Боюсь его возвратом оскорбить.
 
 
   Святыни нет для сердца святотатца,
   Как доброты у смерти… Заклеймен
   Я совестью, и мне ли зла бояться,
   Поправшему любви своей закон!
 
 
Но грешники – безгрешны покаяньем,
Вернуть любовь – прощение вернуть.
Но как боюсь я сердце обмануть
Своим туманно-призрачным желаньем:
 
 
   Не месть ли то? не зависть ли? сгубить
   Себя легко, и свет небес не видеть…
   Что ж это: зло старается любить,
   Или любовь мечтает ненавидеть?..
 

 
Я погружу в букет душистый
Лицо и душу погружу.
И лес ресниц твоих пушистый,
Пушистый лес воображу.
 
 
Я озарял его, сжигая
Доверья хрупкие костры…
О, дорогая-дорогая
С душой любовницы-сестры!
 
 
Но то ушло, пришло другое…
Того, что было, не спасти…
О, дорогое-дорогое,
Мое далекое, прости!
 
 
Прости и ты, мой ангел чистый,
Краса и гордость бытия!
Бросаю жизнь в букет душистый,
И захлебнусь в букете я!
 

 
Я люблю тебя нежнее
   Белой лилии,
Я пою тебя волшебней
   Сказок фей.
Я беру тебя в аллее
   Весь – воскрылие,
В поэтическом молебне
   Чародей.
 
 
К груди грудь, во взоры взоры!
   Вешней лени я
Не осилю – ах, нет мочи, —
   Я в плену.
Мне мерещатся озёра
   Из томления.
В них всё глубже, всё жесточе
   Я тону.
 

 
Постарела труженица-мельница
На горе стоит, как богодельница;
Под горою барышня-бездельница
Целый день заводит граммофон
На балконе дачи; скучно барышне:
Надоел в саду густой боярышник,
А в гостиной бронза и плафон.
Я смотрю, вооруженный… лупою:
Граммофон трубой своею глупою
Голосит, вульгаря и хрипя,
Что-то нудно-пошлое, а дачница,
В чём другом, но в пошлости удачница,
Ерзает на стуле, им скрипя…
Крылья дряхлой мельницы поломаны,
Но дрожат, в обиде, внемля гомону
Механизма, прочного до ужаса,
И пластинкам, точным до тоски…
Ветра ждет заброшенная мельница,
Чтоб рвануться с места и, обрушася,
Раздавить ту дачу, где бездельница
С нервами березовой доски…
_________________________
 
 
От жары и «музыки» удар меня,
Я боюсь, вдруг хватит, и – увы!..
Уваженье к мельнице, сударыня
Здесь она хозяйка, а не вы!
 

1

 
Да, я хочу твоих желаний,
Да, я люблю твое «люблю»!
Но мы уйдем туда, где – лани,
Уйдем: здесь больно, я скорблю.
Лишь там тебе, моей Светлане,
Я расскажу, я распою,
Как я хочу твоих желаний,
Как я люблю твое «люблю»!
 

2

 
Ловлю печаль в твоей улыбке
И тайный смех в твоих слезах…
Твои глаза блестят, как рыбки,
Но сердце – в смутных голосах.
Ты в заблужденьи, ты в ошибке!
Топлю глаза в твоих глазах, —
И снова – смех в твоей улыбке,
И снова – грусть в твоих слезах!
 

 
Мне тайно верится, что ты ко мне придешь,
Старушка-девушка, согбенная в позоре
И взором бархатя затепленные зори,
Мне тайно верится – ты бодро расцветешь.
 
 
Мне тайно верится – ты всё еще грустишь
О том, что сказано, о том, что не успето…
О, разберись в пыли истлевшего букета:
Один бы лепесток! – и ты меня простишь,
   Мне свято верится!..
 

 
Я пить люблю, пить много, вкусно,
Сливаясь пламенно с вином.
Но размышляю об одном
И не могу решить искусно.
 
 
Да, мудрено решить мне это
(И в этом вся моя вина!):
Поэт ли хочет грёз вина,
Вино ли просит грёз поэта?
 

Ария Лотарио

 
Спи-усни, дитя-Миньона,
   Улыбаяся шутя…
Спи-усни без слёз, без стона,
   Утомленное дитя.
 
 
Замок спит, и спят озёра,
   Позабудь скитаний дни,
С голубой надеждой взора
   Незабудкою усни.
 
 
Сердце, знавшее уроны,
   Зачаруй в уютном сне, —
И растает грусть Миньоны,
   Как снежинка по весне.
 

Ал. Ал. Наумовой

 
Часто вы мне грезитесь фиалкой —
Этим нежным, ласковым цветком;
Иногда – таинственной русалкой,
Воплощенной грезящим умом.
Иногда – принцессой кроткой, хрупкой,
Милосердной даже к комару;
И всегда – свободною голубкой,
Ввысь летящей к правде и добру!
 

 
Ее глаза, глаза газели,
Синеют в усиках ресниц.
Она опустит очи ниц,
И щеки вдруг зарозовели.
 
 
В устах змеящийся укус,
Лицо меняет беспрестанно.
И волосы, длиннее стана,
Немного приторны на вкус.
 
 
Бескрылой похоти раба,
Она приниженно кичлива.
Эскиз готов. Пошлоречива
Моей натурщицы судьба.
 

I

 
Вы стоите на палубе за зеркальною рубкою
И грызете, как белочка, черносливную косточку…
Вы – такая изящная и такая вы хрупкая,
Вы похожи на девочку и немного на ласточку…
Улыбаются весело два матроса у румпела,
Капитан донжуанствует, вам стихи декламируя,
О таинственном крейсере, о голубке под куполом,
То чаруя Мореллою, то Дарьяльской Тамарою…
 

II Карменсите

 
В тебе столько нежности тихой,
Но, время бездумно влача,
Ты скрыла ее под шумихой
Такого ж бездумного дня.
Но в каждом движеньи плеча
И в склоне твоем над гречихой —
В тебе столько нежности тихой…
О, если б она для меня!
 

III

 
Я приду к тебе, еврейка,
В звездном плеске сонных струй.
Отворяй-ка поскорей-ка,
Отвори и не горюй!
За любовь плати любовью,
За измену отомсти:
По холмистому горбовью
Труп мой в озеро спусти…
 

 
От Солнца я веду свой древний род!
 

Мирра Лохвицкая

 
«От Солнца я веду свой род!» —
Сказала доблестная Саба.
В краю банана, змей и краба
Жил впечатлительный народ.
Царь слов обратно не берет,
Когда звучат слова не слабо…
«От Солнца я веду свой род!» —
Сказала доблестная Саба.
Всегда венец! Всегда вперед! —
Вот лозунг знойного араба.
Но в небе грянула гроза бы,
Когда бы смел воскликнуть «крот»:
– От Солнца я веду свой род!
 

 
Твои горячие кораллы
Коснулись бледного чела,
Как сладострастная пчела, —
И вот в душе звучат хораллы.
 
 
Моя тоска меня карала,
И я не пел, и петь не мог.
Но ты сняла с души забрало
И с песни рыцарской – замок.
 
 
Без жизни жизнь и сон без сна
Теперь окончены. Весна
Моей любви поет и трелит…
 
 
Спеши вдыхать весны цветок,
Спеши! И радости поток
Нас захлестнет, но не разделит!
 

Посв. В. В. Уварову-Надину

1

 
Грустила ночь. При чахлом свете лампы
Мечтала Ванда, кутаясь в печаль;
Ей грезился дурман блестящей рампы,
Ей звуков захотелось, – и рояль
Ее дразнил прелюдией из «Цампы»
Она встает, отбрасывая шаль,
И медленно подходит к пианино
Будить его от грезящего сплина.
 

2

 
А ночь глядит в растворенную дверь,
Вся трепеща и прислонясь к веранде…
Как девушка взволнована теперь!
Как дышит ночь душисто в душу Ванды!
Мотив живит… И если б вечный зверь
Его услышал, если б зверской банде
Он прозвучал, – растроганное зло,
Хотя б на миг, любовью мысль зажгло.
 

3

 
…О, чаровница-музыка, тебе
Крылю восторг, пылаю фимиамы!
О власти мысль внушаешь ты рабе,
Ребенка устремляешь к сердцу мамы,
Туманишь зло, зовешь любовь к себе
И браку душ поешь эпиталамы.
Тебе дано пороки побороть,
Гармония, души моей Господь…
 

 
Властитель умирал. Льстецов придворных стая
Ждала его конца, сдувая с горностая
Одежды короля пылинки, между тем,
Как втайне думала: «когда ж ты будешь нем?»
 
 
Их нетерпение заметно королю
И он сказал, съев ломтик апельсина:
– О, верные рабы! Для вас обижу сына:
Я вам отдам престол, я сердце к вам крылю! —
 
 
И только он умолк, – в разнузданности дикой
Взревели голоса, сверкнули палаши.
И вскоре не было у ложа ни души, —
Лишь двадцать мертвых тел лежало пред владыкой.
 

У плотины старой мельницы…

Леонид Афанасьев

 
Ваши милые мелодии,
Где воспели вы наш сад,
Как волшебные рапсодии —
Души многих вдохновят.
 
 
   Так любовна и так красочна,
   Друг мой, ваша акварель;
   Целомудренна и сказочна,
   Как на севере апрель.
 
 
Если снова на свободе я
Заберусь в мой старый сад,
Приезжайте, – и мелодии
Ваши снова зазвучат!
 

 
Ты шел дорогою проезжей,
И был твой шаг трудолюбив.
А я парил в лазури вещей,
Весь мир в осколки раздробив!
 
 
Ты робко пел и робко шел ты,
Боясь прохожих обогнать…
Лист зеленел, потом стал желтый, —
Зазеленеет ли? – Как знать!
 
 
Ты изменил Луне и Нимфе,
Изменой поругав сердца…
Но пусть шалаш твой на Олимпе —
Напротив моего дворца!
 

 
Я родился в мае, в месяце весеннем,
   Звонком и веселом,
   Шумном и душистом,
И сказали розы; «Мы тебя оденем
   Светлым ореолом —
   Как молитва, чистым».
 
 
Улыбнулось солнце, солнце засверкало,
   Ласковым приветом
   Чествуя рожденье;
Солнце загорелось, запылало ало
   И зажгло поэтом
   С искрой вдохновенья!
 
 
Разодет цветами с детской колыбели,
   Я запел соловкой
   Радостно и звонко,
Запечатлевая мир, где все скорбели,
   Юною головкой
   И душой ребенка.
 
 
Время шло, – и солнце потускнело в тучах,
   Лаской не блестело,
   Злоба песнь косила;
Опадали розы при ветрах летучих,
   Истомилось тело,
   Притупилась сила.
 
 
Время шло… И радость дней моих весенних
   Растопилась в слёзах,
   Сердцу не внимая;
И теперь я пла́чу, пла́чу на коленях
   О погибших грёзах,
   Об измене мая!
 

 
В детстве слышал я ночами
Звуки странного мотива.
Инструмент, мне неизвестный,
Издавал их так красиво.
 
 
   Кто играл? на чём? – не знаю;
   Всё покрыто тайной мглою;
   Только помню, что те звуки
   Власть имели надо мною.
 
 
Их мотив был так чарующ,
Так возвышен, полон ласок;
Вместе с тем печален, страшен —
Описать его нет красок.
 
 
   Я боялся этих звуков,
   Их таинственного свойства,
   Но когда я их не слышал,
   Я был полон беспокойства.
 
 
Я любил, когда незримый
Музыкант играл ночами;
Я лежал в оцепененьи
С удивленными очами;
 
 
   Я лежал в своей кроватке,
   Щуря глазки и, дыханье
   Затаив, ловил так жадно
   Их гармонию рыданья.
 
 
Звуков больше я не слышу.
Что они мне предвещали?
Счастье ль в мире равнодушья
Или горе и печали?
 
 
   Не нашел себе я счастья, —
   Звуки горе мне напели:
   Я боялся их недаром
   С безмятежной колыбели.
 
 
А любил я их, мне мнится,
Потому, что эти звуки
Мне сулили счастье в смерти,
На земле напев лишь муки.
 
 
   Знает кто? быть может, струны
   Пели мне слова Завета:
   «Кто страдает в царстве мрака,
   Насладится в царстве света».
 

 
Струи лунные,
Среброструнные,
Поэтичные,
Грустью нежные, —
Словно сказка вы
Льетесь, ласковы,
Мелодичные
Безмятежные.
 
 
Бледно-палевы,
Вдруг упали вы
С неба синего;
Льетесь струями
Со святынь его
Поцелуями.
Скорбь сияния…
Свет страдания…
 
 
Лейтесь, вечные,
Бесприютные —
Как сердечные
Слёзы жаркие!..
Вы, бескровные,
Лейтесь ровные, —
Счастьем мутные,
Горем яркие…
 

 
Как эта грустная обитель,
Твое сердечко опустело.
Любовь, как ясный небожитель,
В нем больше жить не захотела.
 
 
И вот глаза твои тоскливы,
Как эта грустная обитель.
Они угрюмы и пугливы,
Когда увидят белый китель.
 
 
Я понимаю: обольститель
Убил любовь в тебе изменой,
Как эта грустная обитель
Вступает в бой с морскою пеной!
 
 
Дитя, взгляни: волна обратно
Бежит покорно. Так Спаситель
Тебя хранит, – ты благодатна,
Как эта грустная обитель.
 

 
С новолетьем мира горя —
С новым горем впереди!
Ах, ни счастья, ни отрады,
Ни сочувствия не жди!
 
 
   Проследи печальным оком
   Миновавшие года:
   Не дождался от них счастья, —
   Не дождешься никогда.
 
 
А с какою ты надеждой
Им судьбу свою вверял,
Верил в сбыточность мечтаний
И надеялся, и ждал.
 
 
   Не ищи в унылой тундре
   Ароматных ярких роз, —
   Не ищи любви и счастья
   В мире муки, в мире слёз.
 
 
Не дождался – не дождешься,
Боль была и есть в груди…
С новолетьем мира скорби —
С новой скорбью впереди!..
 

 
Всё те же краски, те же типы
В деревьях, птицах и цветах:
Как век назад – сегодня липы,
Как век вперед – любовь в мечтах.
 
 
   Строй мирозданья одинаков,
   Почти разгадан, скуп и плоск.
   Но есть значение без знаков,
   Есть знак, расплывчатый как воск.
 

 
…То будет впредь, то было встарь…
Он полюбил Мечту, рожденную мечтою,
И первую любовь, заворожен святою
Своей избранницей, принес ей на алтарь.
 
 
Но полюсом дышал ее далекий взор,
От веянья его увяли в сердце розы,
   В глазах замерзли слёзы…
И треснул форм Мечты безжизненный фарфор!
   Фарфоровые грёзы!
 

 
Полна чарующих разочарований
   Весна в лесу:
Крестьянку в ало-синем сарафане
   На полосу
Хлебов, вчера посеянных, жду в полдень,
       Но —
   И сыро, и темно,
   И день так холоден…
 

 
Цветы не думают о людях,
Но люди грезят о цветах…
Цветы не видят в человеке
Того, что видит он в цветке…
 
 
Цветы людей не убивают —
Цветы садов, цветы полей…
А люди их срывают часто!
А люди часто губят их!
 
 
Порою люди их лелеют,
Но не для них, а для себя…
В цветах находят «развлеченье»,
Души не видят у цветов…
 
 
Нет тяжелее и позорней,
Судьбы доступного цветка!
Но есть цветы с иным уделом:
Есть ядовитые цветы!..
 
 
Их счастье в том, что их расцвета
Не потревожит человек…
 

 
Янтарно-гитарные пчелы
Напевно доили азалии,
Огимнив душисто-веселый
Свой труд в изумрудной Вассалии.
 

Зоюсе

 
В березовом вечернем уголке
С тобою мы на липовой скамейке.
И сердце бьется зайчиком в силке.
Олуненные тени, точно змейки,
То по песку, то по густой аллейке
В березово-жасминном уголке.
 
 
Жасмин – мой друг, мой верный фаворит:
Он одышал, дитя, твое сердечко, —
Оно теперь душисто говорит,
Оно стрекочет нежно, как кузнечик.
Да освятится палевый наш вечер
И ты, жасмин, цветущий фаворит!
 

 
Эти люди не в силах загрязнить то, что я любил
в тебе; их слова падали подобно камням,
брошенным в небо и неспособным смутить
ни на минуту ясной его лазури…
 

М. Метерлинк

 
Помнишь, Женя? – это было в мае,
Года два, мой друг, тому назад.
Если ты забыла, дорогая,
Не забыл, быть может, старый сад.
 
 
Вечерело. Мы вдыхали струи
Ветерка, обнявшего сирень.
Что за речи! что за поцелуи!
Что за чудный, незабвенный день!
 
 
Подойдя задумчиво к сирени,
Ты роскошный сделала букет
И сказала: «Вот тебе от Жени,
Получай, возлюбленный поэт!»
 
 
Засмеялась ласково и нежно,
Я пьянел, вдыхая аромат.
Ты взглянула в очи мне прилежно,
Прошептав: «Мне грустно, милый брат…»
 
 
Вздрогнул я, склонился на колени,
Я тебя, голубку, утешал
И тебе, моей любимой Жене,
Губки, глазки, ручки целовал.
 
 
…Мы расстались: мы с тобой «не пара»,
Как сказали «добрые друзья».
Но нельзя забыть признаний жара
И тебя нельзя забыть, нельзя!
 
 
И нельзя забыть былого тени,
Эти раз любившие сердца,
Этот вздох, душистый вздох сирени,
Эти ласки, ласки без конца!
 
 
До сих пор, тревожа и волнуя
Душу мне, палят мои уста
Эти, только наши, поцелуи
Под охраной нашего куста.
 
 
О, когда б вернулись чувства мая,
Чувства наши светлые назад!
Помнишь, Женя? Помнишь, дорогая?
Если ты забыла, помнит сад.
 

 
Сердце мое, этот колос по осени,
Сжато серпом бессердечия ближнего,
Сжато во имя духовного голода,
В славу нетленных устоев Всевышнего.
 
 
Пусть же слепые жнецы, бессознательно
Сжавшие сердце мне многолюбивое,
Им напитаются с мысленным отблеском
Радуги ясной, сулящей счастливое.
 

 
Убийцей жизни, мысли пробужденья,
Порывов светлых, воздуха и грёз —
Преступным городом – убийцей вдохновенья —
Ползу среди ударов и угроз.
 
 
Ползу без направленья, без сознанья,
Без чувств, без глаз, без слуха и без сил…
И шумом города смеется мне Молчанье
Мертвее, безнадежнее могил.
 

 
Что такое – грёза? Что такое – грёза?
Это мысль о розе. Но еще не роза…
 
 
Что такое – грёза? Что такое – грёза?
Это бархатисто-нежная мимоза…
 
 
Что такое – грёза? Что такое – грёзы?
Это серафима блещущие слёзы!
 

 
Счастье жизни – в искрах алых;
В просветленьях мимолетных,
В грёзах ярких, но бесплотных
И в твоих очах усталых.
 
 
Горе – в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья – горе.
 

П. А. Ларионову

 
Мне что-то холодно… А в комнате тепло:
Плита натоплена, как сердце нежной лаской.
Я очарован сна загадочною сказкой,
Но всё же холодно, а в комнате тепло.
Рассудок замер. Скорбь целует мне чело.
Таинственная связь грозит своей развязкой,
Всегда мне холодно… другим всегда тепло!..
Я исчервлен теплом, как сердце – едкой лаской…
 

Соловей
Поэзы

Борису Верину – Принцу Сирени

 
Вы – Принц фиолевой сирени
И друг порхающей листвы
Весенней осени, осенней
Весны нюанс познали Вы…
 

Интродукция

 
Я – соловей: я без тенденций
И без особой глубины…
Но будь то старцы иль младенцы, —
Поймут меня, певца весны.
 
 
Я – соловей, я – сероптичка,
Но песня радужна моя.
Есть у меня одна привычка:
Влечь всех в нездешние края.
 
 
Я – соловей! на что мне критик
Со всей небожностью своей? —
Ищи, свинья, услад в корыте,
А не в руладах из ветвей!
 
 
Я – соловей, и, кроме песен,
Нет пользы от меня иной.
Я так бессмысленно чудесен,
Что Смысл склонился предо мной!
 

Эст-Тойла

 
За двести верст от Петрограда,
От станции в семи верстах,
Тебе душа поэта рада,
Селенье в ёловых лесах!
 
 
Там блекнут северные зори,
Чьи тоны близки к жемчугам,
И ласково подходит море
К головокружным берегам.
 
 
Как обольстительное пойло, —
Колдуйный нéктар морефей, —
Влечет к себе меня Эст-Тойла
Волнами моря и ветвей.
 
 
Привет вам, шпроты и лососи,
И ракушки, и голоса,
Звучащие мне на откосе, —
Вы, милые мои леса!
 
 
Давно я местность эту знаю,
Ее я вижу часто в снах…
О сердце! к солнцу! к морю! к маю!
К Эст-Тойле в ёловых лесах!
 

Опять вдали

 
И вот опять вдали Эст-Тойла
С лазурью волн, с ажурью пен.
Конь до весны поставлен в стойло, —
Я снова взят столицей в плен.
 
 
Я негодую, протестую,
Но внемля хлебному куску,
Я оставляю жизнь простую,
Вхожу в столичную тоску.
 
 
О, как мучительно, как тонко
Моя душа оскорблена!..
…Проходит тихая эстонка,
В чьих косах – рожь, лён и луна.
 
 
Идет, – Альвина или Лёйла, —
Береговою крутизной.
Идет века. Прости, Эст-Тойла,
И жди меня во влажный зной!