Текст книги "Я и мы. Точка зрения агностического персонализма"

Опять пошли минута за минутой, час за часом, все то же, и все нет конца, и все страшнее неизбежный конец».

Можно так или сяк складывать сущности в своем представлении. Невозможно арифметически складывать бытие.

В персонализме более понятен алогизм писателей, поэтов… «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Классический философ не согласится с этим, персоналист как раз согласится и будет цитировать Пушкина в таком искаженном обобщенном виде: «Тьмы низких истин нам дороже / Нас возвышающий обман».

То, что Достоевский описывает как дьявольское своеволие в человеке, – это просто обычная женская душа, которую представил Пушкин в «Сказке о рыбаке и рыбке» (ее следовало бы назвать «Правдивая история про бабу, мечтающую стать царицей морскою и ругающуюся у разбитого корыта»).

У Достоевского читаем:

«Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, – так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своем. А в том случае, если средств у него не окажется, – выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своем! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных), так ведь он, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша!»; «Одним словом, человек устроен комически; во всем этом, очевидно, заключается каламбур. Но дважды два четыре – все-таки вещь пренесносная. Дважды два четыре – ведь это, по моему мнению, только нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей дороги руки в боки и плюется. Я согласен, что дважды два четыре – превосходная вещь; но если уже все хвалить, то и дважды два пять – премилая иногда вещица».

Бертран Рассел – аналитик, математик, для него естественно считать, что «“картина мира” есть совокупность логических высказываний». Эта фраза непонятна многим, но большинство понимает, что не все можно вербализировать. Человек, попадая в чуждую атмосферу, строит картину мира носом, и первое, что его будет раздражать, – это запахи и звуки. Как их можно вербализировать? Запахи и звуки – это существенная материальная часть нашего опыта и нашей памяти, где она может быть вполне вещественна. Естественно, что многое мы плохо помним и вспоминаем только, если ситуация повторяется, но все равно запахи, звуки, а также прикосновения (особенно оскорбительные) формируют нашу картину миру, определяя, что мы предпочитаем, что отвергаем… В работе «Исповедь персоналиста» достаточно сравнений картины мира собаки и человека. В первой нет абсолютных истин, каждая истина индивидуальна и связана с конкретными обстоятельствами или конкретными людьми. Животные не формируют вторичные понятия, и никакая собака не будет относиться к какому-то человеку дружелюбно только потому, что он относится к классу безобидных философов, как автор.

Человек подобен животному и так же, как животное, может легко отличать один класс предметов от других по каким-то признакам. Построить логическую систему распознавания образов не так сложно. Человек отличается от животных не только наличием мочки уха, которая есть только у него, но возможностью создавать иерархию взаимозависимых понятий. Это никакое животное не может представить. Человек может отличить грушу, яблоко от арбуза, вишни. Он может сесть на пенек, как на стул и обеденный стул одновременно: «Сяду на пенек, съем пирожок». Животному нужно понюхать, лизнуть. Можно, конечно, сказать, что и животное различает вторичные понятия: съедобные вещи, опасные или обстоятельства, близкие и хорошие, которые не обижают, а кормят. Но это все же зачаточные понятия более высокого уровня, нежели те, которые служат для распознавания и различения одного класса совокупных предметов.

Человек всегда формирует вторичные понятия начиная с некоторого возраста. Зачем? Чтобы проще было ориентироваться в мире разнообразных и в то же время однородных предметов. Так легче и понятнее передавать опыт. Это замечательное человеческое свойство имеет свою цену. Якобы так человеку проще жить для более точного познания, но как раз процесс формирования вторичных понятий (например, мебель, фрукты, полезные вещи, бесполезные вещи, хорошее, плохое, общество, конституция, биржа) – самый главный рассадник лжи. Личность – это не только истина, носитель истины, о чем мы так много говорили выше. Одна личность может формировать одни вторичные понятия, другая другие. Например, вторичное понятие: государство. Один видит одно государство, другой другое. Что такое война между государствами? Все животные как-то выживают. Не воюют. Борьба за жизнь – это не война. Можно дать едва ли не бесконечное число определений войны, но общего нет. Вторичные понятия не формализуемы, они открыты, и каждый класс вторичных понятий может быть наполнен новыми первичными понятиями или понятиями низшего уровня.

Истина – это то, что мы знаем о предмете, когда наши сведения не противоречат опыту использования. Это та истина, которую отрицал Хайдеггер: если можешь распоряжаться как хочешь, еще не познал истину.

Генетически человек не так зависим от того, что «ему передается». Некоторые птенцы генетически запрограммированы, что мама – это то, что в момент рождения они видят с красной точкой на лбу. Так что если экспериментатору, принимающего роды у птицы, нарисовать красную точку, то при всем очевидном несоответствии «акушера» с мамой-птицей, птенец запомнит его навсегда как свою настоящую мать и будет за ним следовать, пока не созреет…

Человек должен согласиться сам с собой, если он хочет быть царем мира, и с простым утверждением: «Без меня мира нет». Это не самое жесткое разделение: признаешь мир как он есть, или ты и твое присутствие меняют мир. Далее хуже. Если ты меняешь мир фактом своего присутствия в мире, кто и как может понять, что было изменено после того, как ты возник, почему и зачем. Когда человек рождается, он меняет мир на свой взгляд. Но видят ли эти изменения другие, чтобы признать их существенными?

Персонализм – это философия, когда человек участник того, что познается, он сам открывает крышку ящика Пандоры, не зная, что в нем заключено.

В этот момент философия становится судебной медициной.

Мы не способны запомнить положение точки на бескрайнем листе бумаги. Если экспериментатор поставит точку на огромном листе и попросит испытуемого посмотреть и запомнить ее место, потом сотрет точку, отведет испытуемого на несколько шагов в сторону и попросит восстановить ее, ничего не получится. Никто не попадет в старую точку. Даже бесконечные попытки не позволят испытуемому найти место старой точки, поскольку он не знает его. Мы способны запомнить пересечение линий, восстановить картинку пересеченных отрезков. Но никакую точку в мире ни один человек никогда не сможет восстановить и сказать, что это именно предыдущая точка.

Человек – сложное существо. В нем перемешаны и Лейбниц, и Маркиз де Сад.

Маркиз де Сад должен стать основоположником персонализма, как бы это ни казалось странным.

Страсти – основа философии, согласно этому своеобразному эмпирику.

Если не возвеличивать бессмысленно и бесконечно путь познания, мы должны признать, что путь страсти не менее важен.

Мир, в котором живем, – царство множественности. Человек требует, просит, надеется, что можно в этом мире жить так, как в царстве единичности.

Это формирует все вопросы и ответы.

Конфликт возникает, когда человеку некому сказать спасибо. Он не знает, какой должна быть благодарность, кому выражать признательность, но желание кого-то благодарить не может быть вычеркнуто из жизни человека. Каждый хочет благодарить, это внутренняя потребность, которая формирует человека.

Желание благодарить может превышать возможности реальной жизни.

Как бы то ни было, но потребность благодарить выше, чем способность оправдания. Поэтому можно грешить и надеяться на оправдание, что свойственно человеку, но разумных оправданий греха нет. Единственный способ оправдания человека – опора на множественность, поскольку очевидно, что, согласно логике действий человека, никто не хочет сделать самому себе ничего плохого. Множественность создает случайность и помогает сформулировать оправдание, что не так просто сделать, если нет множественности и случайности.

Если всегда можно найти оправдание (кто бы сомневался!), тогда за что человек кому-то за что-то должен благодарить?

Собака умеет благодарить. Но для человека благодарность – это низкая потребность животного, и только религиозное воодушевление способно подвигнуть человека на благодарность.

Впрочем, благодарность – коварная вещь.

Не знают, как отблагодарить, только птицы, кошки, рыбы, тысячи других существ. Но так, чтобы было обидно, только человек может не отблагодарить.

Философия основана на убежденности, что человек хочет познать мир, и, поскольку очевидно при первом сравнении человека и мира, что познание мира дело трудное и вряд ли земной конечный человек может познать мир сам по себе, значит, ему следует познавать мир последовательно, передавая знания от одного к другому. Знания весомее опыта, как сложный процент крупнее простого. Опыт передается через знание. Поэтому так легко обмануться, перепутав знание и опыт. Древний человек или Робинзон на острове мог исследовать мир так, как хочет, современный человек должен согласовывать свои опыты с основополагающими принципами, принятыми другими. Иначе не о чем говорить, и по-другому современный человек не мог бы возникнуть.

Человек – познающее существо. Способность к познанию у нас заложена в генах, и мы познаем мир независимо от нашей воли, как и все живое познает его посредством опыта.

Мы говорим о человеке не в том смысле, как он видит сам себя. Человек скрывает себя от всех, даже от самых близких. Кто нам ближе, чем наши друзья? Вспомним, что Персона – это Маска.

Человек говорил и говорит о мире десятки тысяч лет. Мир всегда лежал перед ним. Бери и трогай. Раньше были некие попытки избежать мира, чтобы он не навредил человеку, потом оказалось, что в целях безопасности проще научиться использовать мир, чтобы стать главным и единственным рулевым, кормчим. Один человек не справится с миром, но вместе можно и попробовать. В этот момент человек перестал быть связан с миром. Возникла социальность, обрушившая личную связь человека с миром и сделавшая ее ничтожной, без последствий. Можно жить вне мира, прекрасно существовать среди людей с их собственными и особыми закономерностями жизни, которые должны стать законом мира, поскольку для всех мыслящих понятно, что если вытащить человека из сумки мира, в ней ничего не останется.

Какой мир? Вы его видели, значит, вы с ним связаны. Если связаны, то должны говорить о том, что есть мир, включающий в себя все, что мы таким образом называем, и есть мы со всем тем, что в нас. А что в нас? Знание? Сила? Умение распоряжаться? Умение благодарить? Теоретически нам нужно благодарить все, что есть, за то, что оно есть, чтобы мы были такими, как мы есть.

Человек живет в своем мире, который понимает и знает. Проблема человека начинается, когда он поневоле попадает в другой мир, осознает, что его следует как-то принять, но спустя время видит, что этот мир зависит только от самого человека, а это «другое-не мое, а свое-мое» порождает все проблемы. Человек слишком умен для тех обстоятельств, в которых живет. Животные живут согласно своему «уму», как только взрослеют, взрослая собака кардинально отличается от щенка. Щенок бегает за листьями, которые гонит ветер, и стремится их поймать. Щенок больше похож на ребенка: у щенка тоже есть неопределенное будущее. Собака и человек – это различные субъекты жизни. Человек настолько отягощен разумом, что, кажется, он не может быть природным явлением и родиться из ничего. Поэтому так трудно понять, что человек произведен в результате некоторого неописуемого процесса таким, каким он есть, из таинственных великолепных чресл обыкновенней обезьяны. Посмотрите на портрет гориллы в этой книге. Кто из нас мог бы так умно и внимательно посмотреть?

Раздвоенность между вечным и временным побуждает человека совершать поступки греховные, путаясь между разумным и животным, при этом разум живет уже отдельно и как бы пользуется телом человека, совершая симбиоз с неродственным организмом.

Социальность человека помогает уравновешивать и сглаживать конфликт между излишним разумом и текущими обстоятельствами. Обезьяны в клетке в зоопарке живут социально своей стандартной обезьяньей социальной жизнью. Наслаждаются как могут. У человека такая жизнь не получается. Разум разрывает прутья клетки. Однако это не помогает человеку. Его социальность оказывается не свободой, а новой клеткой, в которую попадает не человек как производное обезьяны, а человек-разум. Это базис персонализма. Разум – это клетка, в которую человек попадает, пытаясь остаться человеком в том смысле, как он себя ценит, понимает.

Человек живет в клетке. В клетке разума. Можно не замечать этого или замечать. Феноменология понимает, что мы живем в клетке, и дает возможность открыть настежь ворота и выйти наружу без знания о том, что нас там ждет. Познавай мир и не морочь себе голову, говорит феноменология. Экзистенциализм подталкивает: иди в мир и не бойся, тебе там некого бояться, кроме самого себя. Персонализм тоже, конечно, не знает, что нас ждет. Феноменология спрашивает: как мы могли так долго жить в клетке и что мы делали все это время? Персонализм соглашается с феноменологией, говорит, что было трудное время, а разум – этот дар, за который не знаешь, как и кого благодарить… кому сказать спасибо.

Трудно познать мир не только в силу того, что он бесконечен и разнообразен. Человечество тысячи лет пыталось сформулировать основы всякого понимания мира. И Платон, и Аристотель, и Гегель, и, наконец, Гуссерль предлагали различные формулировки способа восприятия, форматирования и передачи знания.

Персонализм нельзя назвать философией, поскольку человек не думает о том, как трансформировать свою картину мира другим. Персонализм не может быть психологией, поскольку никто не занимается психологией сам по себе, обычно изучают психологию человека на примере другого человека – даже Фрейд едва ли начал с себя, как практикующий психотерапевт, он основывался на профессиональном опыте.

Персонализм – это сказка о картине мира, которую мы все создаем, которой делимся все как можем с другими – расчленяем картину на части, кусочки, чтобы найти каждый раз общее с другими обладателями своих картин мира. Сказочно говоря, персонализм – это сказка, включающая наши любимые и ненавистные миры, в которых мы все живем, не имея никакой возможности доказать, что мы живем вместе, поскольку в любой момент мир и близкие могут отвернуться, оглохнуть, ослепнуть, умереть. Нельзя принципиально говорить о каком-либо единстве, если следовать логике разговора, который постоянно идет в душе каждого человека и сближает людей – не поступки и вовлеченность во что-то и от чего легко можно отвернуться, а внутренняя речь человека, которая не зависит от текущего, непонятного другим, и именно поэтому принимается другими. Внутренняя речь человека в таком понимании отлична от того, о чем говорил Рассел: «“картина мира” есть совокупность логических высказываний» Скорее, картина мира – это совокупность представлений, бессмысленных высказываний, в которых человек постоянно ищет логику, чтобы в каждый момент, когда потребуется, предоставить хаос мнений в виде цепочки логических высказываний, возникающих случайно и заканчивающихся, когда мы выскажемся. Через мгновение мы можем опять порождать новую цепочку, состоящую из перемешанных чувств, старых любимых мыслей, новых наблюдений и размышлений, и оформить все таким образом, чтобы можно было передать другим, которые ничего не поймут. Поэтому в персонализме мы пытаемся передать знания тем, кто тебя понимает. В душе мы всегда говорим с друзьями. Спорим с чужими, ругаемся с любимыми, но говорим только с друзьями.

Вот почему в этой книге так много говорится о собаке: ведь она – друг человека. С ней можно разговаривать, как с другом.

С кошкой никто не беседует. «Дай, Мурзик-котик, мне на счастье лапу», – никто такое не сочинит. «Дай, Друг, на счастье лапу мне», – я сам просил свою собаку неоднократно.

Исповедь персоналиста

Глава 1. Простое, понятное

Вначале автор замыслил книгу прямолинейно, по-школьному, как азбуку персонализма, поскольку, очевидно, мало кто знает, что такое «истинный» персонализм, чем он отличается от других «философий» и «психологий». Персонализм недостаточно хорошо представлен в простой и понятной форме, хотя в силу названия (каждый из нас в том или ином отношении – личность, персона) следовало ожидать большего интереса.

Сначала автору показалось, что можно легко объяснить недоразумения, связанные с персонализмом, если правильно определить базовые понятия, чтобы дальше рассуждать о самом важном так естественно, как играешь в бильярд или шахматы, когда фигуры расставлены и простые законы игры понятны. Без правил играет тот, кто не читал Канта. Если правил нет, зачем играть? Игра всегда должна идти по правилам. Это наивные заблуждения. Человек никогда не играет по правилам. Поэтому ему всегда не по себе. Вялое, мечтательное, блуждающее мышление не успевает за деятельностью, а деятельность – это не только размышления, чувства, обиды, мечты, желания, но и весь адский душевный котел, в который помещен человек со всеми своими «близкими»: родителями, родственниками, обществом, государством, Вселенной. Их он должен любить и уважать, благодаря им только и может называть себя человеком. А если задумался, оплошал, оступился, забыл о самом себе – персоналиста больше нет. Остается холодный эгоист, нудный индивидуалист, бесчеловечный материалист, бездушный позитивист или «просто мелкая бездарная заносчивая личность».

Персонализм был знаком человеку с начала времен. Человек всегда задумывался о том, кто он, чем отличается от других людей, от мира природы, и видел, что несхож со всеми.

Человек уникален и отличается от животных, поскольку может представить, как развивалась Вселенная с первой секунды. Животное едва ли задумывается об этом, хотя невозможно вообразить, о чем «думает» животное, когда любит по-своему детенышей, заботится о них, когда ищет особь противоположного пола или скитается в поисках пищи, когда страдает от болезней или травм. Животное имеет врожденные способности и приобретенные навыки. Собака, с которой хозяин с детства разговаривал и делился опытом, в возрасте пяти лет ведет себя как трехлетний ребенок.

Среди животных распространена кооперация, и не только внутри стаи, когда обезьяны ищут друг у друга блох или стая волков дружно нападает на слабое животное. В Интернете было представлено видео попугая и собаки, находившихся в одной комнате. На столе стояла кастрюля с макаронами. Собака не могла дотянуться до нее, попугай же, который мог не только прыгать, залетел на столик и стал доставать макаронины из кастрюли. Пока он обрабатывал верхнюю часть макаронины клювом, а нижняя беззащитно свисала ниже стола, собака слизывала и проглатывала доступное лакомство. Еще пример: шимпанзе в зоопарке, по описанию наблюдателей, заранее складировал камни и прятал метательное оружие в различных местах ближе к ограде, чтобы потом было удобнее кидать в зрителей – шимпанзе-самец, естественно, должен реагировать на популяцию нахальных людей-посетителей, которые стоят у сетки. Он привык бросать в них что попадется, чтобы утвердить доминирование, но запасать камни и складировать запасы ближе к цели – это уже высокоорганизованная картина мира в голове шимпанзе. Впрочем, человек все-таки отличается от обезьян и даже от других людей, а порой настолько, что даже трудно понять, как он может жить вместе с ними в одном государстве, работать в одном цехе, учиться в одной школе, лечиться в одной больнице. Многие люди любят свою собаку больше соседа. А как мы любим себя! Об этом писал Поэт: «Любите самого себя, достопочтенный мой читатель. Предмет достойный: ничего любезней, верно, нет его».

В данной работе не будем говорить о самом плохом, что есть в человеке, о том, почему он не любит других людей. Это личное, у каждого своя история, свои обиды, недоразумения. Хорошее свойство плохого в человеке в том, что оно может быть случайным и ничего не определяющим. Избавиться от плохого в прошлом можно посредством покаяния, независимо от того, во что и как верит человек. Время тоже убирает плохое. Говорят, что мужчины дольше помнят нехорошее. Другим кажется, что это утверждение сомнительное. Зачем спорить? Прошлое так или иначе всегда влияет на настоящее. В прошлом всегда присутствует личность. Невозможно вспомнить что-то, если нет точки зрения, поэтому так трудно вспомнить прошлогодние сны, хотя ночные сны – это почти треть жизни человека и во многом – отражение личности человека. Прошлое – это часть картины мира, которой живет каждый, и у каждого своя картина. В этом недоразумение, но в этом и свобода.

Персонализм – это философия личности. Слово персона в русском языке старомодно, скорее воспринимается негативно. Персона, ипостась – в этих словах чувствуется что-то сложное, запутанное, прикованное. В таком случае персонализм выглядит как архаическое течение, согласно которому мир воспринимается с точки зрения непонятной многоликой личности. В этом, по иронии, есть своя правда. Персонализм – точка зрения на мир отдельной личности (какова бы ни была личность, по мнению читателя: негативная или позитивная, запутанная или распущенная).

Персонализм отличается от субъективизма и индивидуализма. Персонализм – это видение мира отдельным субъектом, который имеет свои личные пристрастия, определяющие именно его точку зрения. Во многом персонализм субъективен, эгоцентричен, но, согласно этой философии, в нем нет ничего плохого, ведь только так может существовать разнообразный мир, в котором мы все живем. Можно быть субъективистом или идеалистом и не придавать значения существованию в мире других субъектов или индивидуумов. Персоналист не может относиться неуважительно к другим личностям. Личность не может существовать в мире одна, поэтому в определенной мере персонализм индивидуализму противоречит. В первом даже по определению должно быть много социального, не субъективного, не индивидуального.

Персонализм коварен, игрив и подразумевает маску индивидуальной личности, в отношении которой мы говорим о персонализме. Поскольку персонализм, в сущности, всегда социален, маска – персона – обязательна. Человек не может раскрыться другим людям полностью ни при каких обстоятельствах. Хотя в иные минуты каждый понимает и представляет самого себя таким, каков он есть для себя или для других, самым выпуклым и наиболее полным образом. Люди в персонализме – тоже маски, за которыми скрыто что-то родное, понятное, такое же, как в тебе, но в них есть и нечто другое, что понять невозможно, как говорится: «Чужая душа – потемки». Персоналист не должен лезть в душу другого, достаточно, что существование другого уже оправдывает человека как точку зрения на мир, как картину мира. Человек имеет полное право носить «маску» (персону), поскольку никто не может полностью раскрыться другому. И любовь, увы, – это не максимальное раскрытие одного человека другому, это только одна из форм раскрытия. Максимальных раскрытий не может быть, так как нет возможности сравнений.

Индивидуализм создал европейскую цивилизацию (конечно, правильнее сказать: оказал огромное влияние на развитие европейской цивилизации), но в него больше никто не верит. В персонализм тоже никто не верит, путая его с индивидуализмом. Персонализм от индивидуализма невозможно отличить. Нет критериев. Каждого персоналиста можно «осудить» как индивидуалиста или эгоиста. Персонализм как раз и возникает именно тогда, когда индивидуализма недостаточно. Индивидуализм, эгоизм – это детство человечества, персонализм – мировоззрение взрослого человека, обремененного семьей, работающего, планирующего на несколько десятков лет вперед свою жизнь, берущего кредиты, вступающего в долговременные и значимые отношения с обществом.

Индивидуалистическая философия формировала человека несколько веков и отменно обслуживала на закате феодализма, когда мелкий торговец стал для общества важнее иного аристократа, и на заре капитализма, в период первоначального накопления капитала, и позже, когда начали возникать крупные производства. Социалистическая философия оказалась востребованной в период империалистического капитализма, когда нужно было задействовать массы, увлекаемые идеологией как инерцией, чтобы решать силовыми массивными средствами экономические проблемы. Социализм как идеология – это не торжество совершенной личности, это война, нивелирование личности ради массы, поскольку только последняя способна оказать существенное историческое воздействие, которого добивается социализм как идеология, и только масса может продавить историю. Социализм – это не свобода и равенство, это обман, насилие, постоянная вражда с «иным» миром и война.

Война – это позор. Нельзя вовлекать граждан в военные действия, умерщвлять семьи ради решения вопросов, которые должны быть решены другими способами. Хотя каждый имеет право воевать, если это ему нравится. В этом нет индивидуализма или персонализма, поскольку это не выбор самого человека. Нельзя воевать одному. Это должны делать многие. Даже Дон Кихот не воевал, а защищал справедливость. Война – дело социальное, и это самое страшное мерило в персонализме. Когда идет война, персоналист должен сидеть в тюрьме, поскольку персоналист – пацифист. Персоналист не хочет воевать, так как это нарушает базовые представления о мире. Если можно убивать других людей при определенных обстоятельствах, как можно построить мир, в котором самое главное – другие люди? А если эти люди могут быть случайными, их можно убить, и они больше не будут участвовать в рассуждении, должны быть «выведены за скобки»? Но если люди «выведены за скобки», о каком персонализме можно говорить? Если бизнесмен может достать револьвер и убить конкурента – это не конкуренция.

За краткий срок существования человечества в таком виде, как мы его знаем из достоверных источников, чего только не делал человек по отношению к другим людям: сажал на кол, подвешивал за ребра на крюки, разрывал на части, отрубал руки и ноги, чтобы оставшийся обрубок жил и помнил, что согрешил. Поэтому так трудно сказать о себе: «Я – персоналист». Персоналист порой должен жертвовать собой, что неестественно. Он тоже иногда вынужден идти на войну, но делает это с большой неохотой, и в этом нет ничего значимого, поскольку и лентяй не хочет воевать, но у лентяя с персоналистом мало общего. Например, писатель Сартр, участник Сопротивления: как философ он экзистенциалист, но как писатель – персоналист.

Совершая поступок, мы выбираем себя, но в персонализме такая идея не работает, поскольку в этой философии человек выбирает себя не тогда, когда совершает поступок, а когда кается, очищается от грязи, которую создал, совершив что-то, поэтому персонализм говорит больше о внутреннем, будущем, нетленном в человеке, чем о прошлом, темном, наносном. Грешат многие. И мечтают многие. Для кого-то мечты, сны смывают совершенный непростительный грех. В персонализме нельзя отмыться от греха, забыть, искупить. Никто, кроме тебя самого, не накажет тебя. То, что ты сделал, остается с тобой навечно в той или иной форме. Беспечно выбирая будущее, мы забываем прошлое, а помня и оставаясь зависимыми от прошлого, сохраняем связь прошлого и настоящего.

В персонализме человек всегда должен быть выше своего прошлого, хотя это нисколько никого не возвышает.

Возможно, персонализм окажется для молодежи самым близким философским течением, поскольку она живет на закате капитализма: конкурентоспособность государств зависит от культуры, рабочей этики и государство может процветать, даже если налоговый пресс достигает 60 %, или когда налог низкий, производство конкурентоспособно, квалифицированный персонал и бизнес не перетекают в другие страны.

Социалистические идеи (а не социализм как идеология) очень близки персонализму.

Персонализм – молодое течение. Вряд ли есть смысл искать его национальные корни, хотя персонализм французского католического философа Мунье во многом отличен от персонализма русского религиозного философа Бердяева, и точка зрения каждого философа едва ли может быть оторвана от почвы.

Значение христианства в развитии персоналистических идей не следует недооценивать. Благодаря учению о триединстве личность впервые осознала, что она родственно связана с другими личностями. Отдельный человек, наконец, смог говорить о себе независимо от того, в какой семье, в каком племени, в какой стране рожден, понимая, однако, что без окружающих людей он логически несамодостаточен. Христианская позиция, вероятно, самая близкая, если говорить о персонализме, также проще всего использовать христианскую догматику, однако иная простота хуже воровства.

В данной работе мы стремимся по возможности избегать привязки персоналистических идей к какой-либо конкретной религиозной или антирелигиозной позиции. Персонализм – точка зрения на мир, согласно которой позволительна такая вольность и религиозные убеждения могут быть «надстроены над этим затем». Персонализм – это то, что первично дано человеку и что не может быть «выведено за скобки». Не важно, какой веры человек и принимает ли никейский Символ веры или нет, мусульманин он и есть ли в его картине мира иной Бог, кроме Аллаха. Вначале необходимо конструировать представление о человеке, который способен задумываться о Символе веры, о том, как осознать откровение единства трех ипостасей Бога и как решить вопрос о филиокве. Человек десятки тысяч лет убивал животных и делал это без удовольствия, чтобы питаться или пожертвовать высшему богу принадлежащую человеку еду ритуально, однако никто не убивал животных за неверие, за то, что они отступники и не так, как люди, верят в бога. За веру убивают только людей. Это самое страшное в человеке.