Текст книги "Тритоновы очки. Сказки"

– Если у меня что-то порвётся, – решил маленький Ваня, – я обязательно попрошу у Платаря помощи.

Совместная жизнь бабушки со взрослым внуком счастливо продолжалась. Пока… В один прекрасный момент он не исчез из дома.

Бабушка разволновалась, немножко всплакнула, но быстро взяла себя в руки и начала действовать. Вскоре она выяснила, что Жан-Иван мог направиться в большой город NN. Ведь они жили в маленьком городке N, где все так или иначе знали друг друга. А в NN, который был в два или даже три раза больше N, можно было затеряться, забыть бабушку и вырасти в самостоятельного мужчину.

Ведь Марта по-прежнему волновала Ивана, однако сидя в бабушкином кармане, он ничего не мог предложить ей.

Бабушка немедля вышла в путь, шагая широко в новеньких белых кроссовках, и направилась в сторону NN. Время от времени она машинально запускала руку в карман, надеясь обнаружить там беглеца, но натыкалась только на батистовый носовой платок.

Высоко в небе ныряли в бездонное пространство ласточки, чибисы тревожно носились над головой, стремясь увести нежеланную гостью от гнезда с чибисятами. Бабушка, уверенная в достижении поставленной цели, шла легко и ловко, не обращая внимания ни на колосившиеся вдоль дороги поля, ни на волнующиеся от лёгкого дуновения ромашковые луга и совсем не интересуясь ни чибисами, ни их карманными детёнышами.

А шаги Вани были мелкими, да и вообще он больше привык сидеть с прямой спиной за столом и читать. До ходьбы ли ему было?! Он так устал от дороги, от неизвестности, которая ждала его в NN, от жалости к оставленной бабушке, что когда та настигла его, никаких стремлений к бегству у него уже не оставалось. Они оба радовались, обнимали друг друга, плакали, утирая слёзы, чтобы лучше видеть любимое лицо, и немножко нервно смеялись.

Бабушка посадила внучка в карман зелёного кардигана и с облегчением отправилась в обратный путь. Чибисы уже не возмущались её появлению, а ласточки взмывали так высоко, что рассмотреть их можно было только с большим трудом.

Марта знала о неудачной попытке Вани ускользнуть из бабушкиного кармана, но не сожалела о случившемся. Так они всё же могли иногда видеться и с упоением разговаривать. А удайся его побег – неизвестно, как сложилась бы у него жизнь, и ей пришлось бы грустить о нём.

Дни в маленьком и миленьком N, где были свои радости и свои печали, продолжали протекать мирно. Впрочем, карманный человечек не жил жизнью родного городка, как не жил уже и учёбой в университете, поскольку необходимость пребывания в его аудиториях разлучала внука с любимой бабушкой. А главное – бабушку с любимым внуком. И Жан большей частью пребывал в иных сферах. Мысли, идеи, учения – вот его «улицы» и «проспекты», по которым он гулял, его «скверы» и «парки», в которых он проводил часы отдохновения.

И когда бабушка отправилась из нашего привычного государства в неведомое нам Царство, Жан, тотчас окончательно превратившийся просто в Ивана, как-то потерялся. Его не утешали ни книги, ни оригинальные учения, ни новые идеи…

Жизнь, однако, предоставила ему неожиданное утешение. У Марты тоже недавно умерла любимая бабушка, она также переживала чувство оставленности и незащищённости. Иван и Марта нашли опору друг в друге, поддержку и взаимную симпатию.

Чувствуя ответственность за Марту, Иван старался найти работу, чтобы обеспечивать их совместное существование. Но где бы он ни начинал трудиться, всегда выглядел беспомощным и не приспособленным ни к какой практической работе. Зато если в курилке или в перерыве за чаем речь заходила об искусстве, политике или науке, Иван был на высоте.

Как-то случайно он обнаружил старый трамвайный билет с номером телефона и… позвонил.

– Слушаю вас, – ответил карманник.

– Гм, я, собственно… Здравствуйте, это ваш знакомый… Гм-гм… мы когда-то познакомились в трамвае. Вы тогда ещё… Я тогда… в кармане… Помните?

– А! Так это Жан, который Иван? – удивился давний знакомый. – Как не помнить! Такое на всю жизнь запомнишь…

– Да. Ведь судят не по уму, а по карману, – сказал Ваня.

– И по тому, кто там сидит, – пошутил карманник.

К вечеру он появился в бабушкиной квартире, обвёл быстрым взглядом помещение, оценивая обстановку, посмотрел на Ваню и сказал:

– А ты подрос немного. Неплохо, неплохо…

Он уже знал, что хозяйка покинула не только эту квартиру, но и сей мир, поэтому принялся хлопотать сам. Поставил чайник на плиту, нарезал хлеб, заглянул в полупустой холодильник. Марта отстранилась, давая Роману право хозяйничать.

– В кармане сидеть хорошо, – рассуждал тем временем деловой гость. – Мягко, уютно, никаких забот… Все стремятся найти свой карман. Да только не всем это удаётся… А кто-то и не замечает, что всю жизнь сидит в чьём-нибудь кармане.

– Это как? – удивился Иван, взглянув на притихшую Марту. – Уж если сидишь в кармане, так… сидишь. Понятно, что не за стойкой бара с рюмкой бренди.

– Ого! Чувствуется, что ты уже не только в кармане можешь проводить время… Прогресс! Явный прогресс… Да, знаешь ли, людишки – народ мелкий. Они представляют себя великанами, значительными фигурами. А на самом деле – одна шелупонь, сидящая по карманам. Мелочь пузатая…

– Почему так? – упавшим голосом спросил Ваня, опасаясь потерять уважение Марты. В бабушкином кармане он чувствовал себя и намного увереннее, и намного… значительнее.

– Да как сказать?.. Портной виноват! Это он шьёт такие карманы, что людей тянет туда. А забравшись в тот или иной карман, они начинают ощущать себя великанами. Ведь в кармане ты защищён от всяких напастей, от ненастья и лихого человека.

– Но… бывает, и в твой карман чужая рука невзначай попадает.

– Быва-а-а-ет, – протянул Роман. – Дружба дружбой, а в чужой карман не лезь. Это поня-а-тно.

– Как же Портному удаётся шить такие… заманчивые карманы? – неожиданно проявила интерес к разговору Марта.

– Хм, как!

Всезнающий гость начал разъяснять, а Ваня, не слушая его, вспомнил бабушкину старинную сказку.

Люди, избавившись от Портного, не освободились от неизбежных попечений о своих рубашках, платьях и сюртуках. Некоторые прибегали к помощи Платаря, а кто-то так и жил бездумно и неряшливо, нисколько не радея о своих одеждах. Портной ни на кого не обижался, всё так же заботился о каждом человеке. Он мысленно внушал людям важность правильного отношения как к своим, так и к чужим рубашкам. Кто-то слышал – и начинал жить иначе, некоторые слышали, но махали на это руками, а кто-то и вовсе ничего не слышал, потому что не верил Портному.

– Приходите ко мне все, кто не может уберечь своих одежд, кто не хочет ходить в рванье, – звал Портной. – Все станете изящными и чистыми, элегантными и красивыми. А когда преобразитесь, сможете войти в наше царство!

– Значит, в том царстве очень хорошо? – спросил тогда Ваня.

– Необыкновенно хорошо! – мечтательно закатив глаза, ответила бабушка. – Как у Портного за пазухой!..

После ухода вора Романа Марта задумчиво произнесла:

– Может быть, Закройщик с Портным действительно хотят облегчить нам жизнь? Люди болтают всякое о них, а они никак не проявляют своего недовольства. Молча терпят…

Карманник теперь при каждом удобном случае навещал молодую пару, учил уму-разуму – тому, чего в мудрёных книжках Ваня не встречал. С каждым приходом Романа Марта оживала, её глаза наливались бирюзовым оттенком и светились радостью. Красноречие Романа тоже росло от раза к разу, и он почти уже всегда обращался только к ней.

Ваня даже не вдавался в темы разговоров. Всё его внимание было обращено на Романа и Марту, которые не сводили друг с друга глаз.

Сделав определённые выводы, он полностью закрылся от своей подруги. Марта пыталась растормошить его, спрашивая, почему он такой молчаливый и грустный, но Ваня уходил от ответа, не высказывал ей никаких претензий, уклонялся от общения. Ревность и отчаяние заполнили его душу, и ему ничего не оставалось, как только ждать, чем всё это закончится. Точнее, чем – он уже знал, вопрос был только – когда…

И в один грустный для Вани день на пороге квартиры появилась сияющая Марта.

– Нам пора расстаться! – с лёгкостью сказала она.

– Ты так думаешь? – Ване было трудно смириться с происходящим.

– Да. Я ухожу!

– К Роману?

Ком подступил к горлу Вани и не давал говорить длинными предложениями.

– Нет. Я встретила человека своей мечты. Он умный и ловкий, как Роман, но и начитанный, добрый, как…

Ваня вопросительно взглянул на неё.

– Как ты. Я к тебе очень хорошо отношусь, уважаю… Но он – потрясающий мужчина. У него хорошая престижная работа, достаток… Он – модельер. В него влюблены все женщины, которым он шьёт платья, блузки…

Марта ещё что-то рассказывала о своём избраннике, а бедный Иванушка молча надел башмаки, надвинул картуз и… вышел из дома.

– Ты куда? – крикнула вдогонку Марта. Ведь уйти должна была она!

– Прощай, – пробормотал Ваня.

Ему хотелось нырнуть в привычный бабушкин карман, отгородиться от неприятностей и бед. Тихо отсидеться, пока они не пронесутся мимо. Но… где же его теперь обрести, тот приветливый, родной карманчик?..

Ваня почувствовал себя безвозвратно брошенным.

«Если бы она ушла к Роману, было бы понятно, – недоумевал он. – А тут какой-то модельер! Блузки, юбки… настоящий бред! Куда смотрит Закройщик, почему безмолвствует Портной?! Собственно, при чём тут Закройщик с Портным?! Они-то как раз смотрят на каждого и ждут… Вот только они давно никого уже не интересуют. Все женские умы теперь заняты модельерами…»

И Ваня рвал и рвал на себе рубаху…

Ему хотелось совершить что-то такое, от чего ему стало бы ещё больнее. Или причинить боль кому-то. Но поскольку рядом – ни в полях, ни на опушках лесов, которые он проходил, – никого не было, Иван принялся выплёскивать злобу на Портного.

– Эй, – кричал он, обращаясь к тому или другому, – это всё ты! Твои ненавистные сюртуки и кардиганы с обманными карманами! Из-за тебя я не могу жить нормальной жизнью и быть счастливым человеком!..

Когда он немного успокоился, вновь всплыла в его памяти сказка.

Все ругали Закройщика, винили его во всех бедах. Не верили в его благой замысел. Но ещё больше поносили Портного, сомневаясь в мастерстве его шитья, хотя он владел им в совершенстве.

– Ничего, – говорил на это Портной. – Они же не ведают, что говорят. Это им простится. Лишь бы не отвергли и не хулили Платаря! Иначе эти бедные и несчастные люди так и останутся одинокими, беспомощными и по-настоящему несчастными. А ведь все радости царства они могут получить и сейчас, живя в своём государстве, надо только захотеть и попросить!..

Безнадёжно несчастным Ваня никак быть не хотел.

Он долго боролся, то прогоняя недовольство Портным, то вновь запутываясь в обвинениях. «Может, он вовсе и не виноват? – размышлял Ваня. – Но всё же кто, если не он, изготовитель всех этих заманчиво-обманчивых карманов! Сидите, мол, люди, отдыхайте!.. А жизнь при этом проходит мимо…» А может, во всём бабушка виновата, коль так крепко «прикарманила» его, что он вовремя не научился жить самостоятельно? Нет, всё же для начала надо самому перестать рвать на себе рубаху… и просить Платаря помочь…

Через некоторое время карманный человечек вдруг обнаружил, что понемногу начал расти.

Иван часто ловил себя на том, что порой явно или неявно искал бабушку. Ему хотелось быть окружённым любовью, заботой, абсолютной – с точки зрения человеческих отношений – защищённостью. Но первый же опыт замены – отношения с Мартой – разочаровал его, сильно подкосил, и он никак не мог самостоятельно эту дыру вычинить.

Ване важно было понять, построить подходящую теорию, чтобы принять случившееся и успокоиться. А существенных мыслей по этому поводу не появлялось. Кроме постоянных дум о Портном. Но ведь это сказка!..

– Бабушка! – мысленно обратился Иванушка. – Где ты? Попала ли ты в царство к Закройщику, Портному и Платарю? Или они – просто сказка?..

Пытаясь не столько понять, сколько забыть Марту, Иван знакомился с разными женщинами, которые встречались на его жизненном пути. Многие сами проявляли внимание к нему. Он любил поговорить с ними, заинтересовать собой, делился почерпнутыми из книг мыслями, высказывал свои. За счёт обширных знаний и галантного обхождения Ваня производил на женщин яркое впечатление. Но некоторые из них были такими шикарными и дорогими, что оказывались ему не по карману. Другим же хотелось взять его на руки, приласкать и… прикарманить, чтобы он больше никому не принадлежал. Но Ваня, при всём своём стремлении к тихому, защищённому от житейских бурь месту, уже вкусил другой жизни и не хотел отказываться от широких возможностей выбора.

Более того, если раньше он чувствовал себя будто выпавшим из прохудившегося кармана и больно ударившимся, то теперь примирился с действительностью и чувствовал себя порой почти так же комфортно, как в бабушкином кармане… К ней иногда Ваня по привычке обращался, но та молчала. А временами он высказывал свои душевные переживания Портному.

И как-то Иванушка вдруг услышал ответ:

– Карман, в котором ты привык сидеть, тебе необходимо вывернуть наизнанку.

«Что такое? – удивился Ваня. – Как вывернуть?» И вскоре понял: это Портной ответил. Ему надо не прятаться, а выйти окончательно на «открытый воздух», жить обычной жизнью. Тогда и рост станет нормальным, и отношения с людьми…

Так, значит, сказка о трёх братьях – не ложь и даже не намёк?..

Ваня удивился не столько внезапному прозрению, сколько тому, что он так долго не понимал этого.

Он облегчённо вздохнул и решил жить по-новому.

Иван долго скитался по разным городам и весям. Ночевал то у новых приятелей, то прямо на работе, если там находился хотя бы небольшой диванчик или раскладушка.

Через несколько лет Ваня как-то очутился в N около дома, где некогда жил с бабушкой. Он пошарил в карманах куртки и в одном из них обнаружил ключ от двери. Несмело попытался открыть. Ключ с трудом повернулся, и Ваня вновь обрёл постоянное пристанище, хотя особенно-то в нём уже и не нуждался.

Он продолжал жить, как учил Портной из сказки. Не заботился о том, что поесть или во что одеться, где приклонить главу.

Его входная дверь никогда не запиралась на замок. Ведь никакой запор или засов не спасёт от лихого человека, если тот задумает забраться. Только дверь разворотит. Уж лучше пусть так заходит, подобру-поздорову, как говорится.

И заходили!..

Нет, не лихие люди с целью наживы, потому что в Ваниной квартире и поживиться-то было нечем. Книги давно никого не интересовали, а планшет, доставшийся ему от бабушки, был таким древним и медленным, что на нём даже в серьёзную игру невозможно было поиграть.

Заходили люди начитанные – поговорить с хозяином, и люди некнижные, без определённого места жительства – посидеть, чаю попить или чего другого, если это другое вдруг имелось. Заходили и женщины – проведать Иванушку, принести ему что-нибудь из еды или одежды.

Однажды в его квартиру неожиданно зашла уже не молодая, потускневшая Марта с внуком-первоклассником.

И увидела она – везде чистота, порядок, каких здесь никогда не бывало. Гостья стала искать хозяина и наткнулась на ведро с грязной водой, оставшееся невылитым после уборки. Удивилась она, что хозяин научился всё делать сам! И вдруг увидела Ивана, прикорнувшего в углу, прямо на полу. Выцветшая рубашка на нём была чистой, на локтях красовались аккуратные, словно пришитые специально, по моде, заплаточки. Его лицо, хоть и было немного расписано штрихами-морщинками, не выглядело старым. Оно источало блаженное спокойствие. По всему было видно: его обладателю необыкновенно хорошо.

Внук Марты хотел было что-то сказать, но бабушка приставила палец к губам и прошептала:

– Тише, Миша! Ваня… кажется, он…

– Мне кажется, – так же тихо проронил ребёнок, – он у Портного за пазухой.

Странствия Капли

Жила-была Капля.

Она образовалась от таяния снега на крыше круглой приземистой башни, притулившейся у подножия холма. Капля трепетала, держась на конце сосульки, но упасть не боялась, поскольку внизу уже образовалась лужа и падать, казалось ей, будет не больно. Однако солнце пригревало слабо, таяние сосульки приостановилось, и Капля так и зависла, с высоты наблюдая за жизнью на земле.

А там, внизу, покоились посеревшие сугробы.

Тонкие ручейки, огибая препятствия и подтачивая снежный панцирь, бежали под уклон, собираясь в бурлящий ручей, устремлённый к реке. На открывшиеся от снега пятачки прилетали нежные синицы, суетливые воробьи и маститые галки. Они стучали клювами по не совсем оттаявшей земле, отыскивая, чем бы поживиться.

Капля удивилась, завидев серого, с коротким хвостом кота, пробиравшегося по насту. Вдалеке, между деревьев, она увидела другого, примерно такой же масти, его собрата.

Значит, поняла Капля, борьба пойдёт не только за кошачье сердце, но и за территорию.

А ей? Нужна ли Капле какая-то собственная территория?..

У неё нет ни дома, ни друзей. Ещё вчера она лежала в сугробе на крыше, сегодня висит на конце сосульки.

А завтра?..

Нет у неё и врагов – она ощущает себя принадлежащей всему миру. И весь мир отражается в ней!

Однако мир не всегда был добр к Капле. Ураганный ветер, поднявшийся к вечеру, устрашающе просвистел:

– Фью-взьють! Держись, Капля, крепче, а то мигом разметаю тебя по белу свету!

Капля была бы рада попутешествовать, посмотреть мир. Но если бы она поддалась Ветру, то разлетелась бы вдребезги. И собрав всю свою волю, она держалась из последних сил.

– Э-ге-гей! – взгикнул утренний Мороз и крепко схватил Каплю. – Берегись! Заморожу!

Она дрожала, ёжилась, сжималась, и только эта дрожь говорила о том, что Капля была ещё жива.

Хотя – что это за жизнь?!

Скованность всех чувств, отсутствие каких-либо мыслей…

– Ужасно холодно! – пищала она, надеясь, что Мороз смилостивится.

К счастью, утренний богатырь ярился недолго. Он как-то обмяк и спрятался, завидев оранжевый шар, выкатывающийся из-за горизонта. А исчезая, пробурчал себе под нос:

– Я, собственно, ничего плохого и не собирался делать… Так, немножко пощипал кое-кого – для тонуса!

Ближе к полудню потеплело, сосулька потекла.

Капля, упав на землю, проросла среди стайки белоголовых, таких же, как она, снежных капель – подснежников[1]1
  Подснежник по-английски snowdrop, букв. – снежная капля.


[Закрыть].

Из окна башни открывался чудесный вид на сад, тянущийся по всей долине, пока ещё заснеженной. Но скоро, совсем скоро повсюду потекут ручьи, заливая низины, весеннее солнце сотрёт последние зимние штрихи, затерявшиеся в ложбинах, и весь сад займётся первоцветом, зазеленеет яркими клейкими листочками и утонет в новых белоснежных нарядах – уже цветочных!

Они будут напоминать очаровательных невест, готовящихся к новой жизни…

Да только не все смогут облечься в подвенечные платья и радоваться пришествию весны.

В башне жила дочь высокопоставленного сановника, которая ещё имела каплю надежды на счастье, но эта капля уменьшалась день ото дня…

Прекрасная девушка полюбила юношу из простого народа. Её отец, который не имел королевских кровей, но воспитывал дочь как принцессу, узнав о её непозволительных чувствах, распорядился укрепить окна башни решётками и поставил у дверей стражу. Девушка-принцесса оказалась пленницей. Она с трудом мирилась со своим положением и ожидала возлюбленного-принца – тоже не по крови, но по дару любви! – который мог бы освободить её.

– Хоть бы увидеть его, – шептала она, глядя на семейку подснежников за окном. – Хоть бы капельку времени побыть с ним рядом!

Капля встрепенулась: кажется, кто-то её позвал?!

И вдруг почувствовала, что-то странное в себе… она просолилась!

– Что такое? Почему? – осматривалась она вокруг.

– Ты плачешь? – услышала Капля голос принца. – Но ведь я люблю тебя!

– И я тоже, – горячо отозвалась принцесса, а по её щеке снова скатилась огромная слеза (первая её слёзка упала точно на нашу Капельку!). – Но у меня такое предчувствие, что мы с тобой больше никогда не увидимся!

– Вот букет подснежников! Он будет напоминать тебе о нашей любви. И о том, что мы с тобой будем вместе, как эти цветы в букете… Я вернусь, – уверял юноша. – Я непременно вернусь! Служба в армии сейчас не опасна! Ведь наш король не ведёт войны, и на нас никто не нападает. Нам надо подождать… совсем недолго.

Принцесса держала в руке незатейливый букетик, нюхала его и что-то приговаривала, восхищаясь тонким ароматом цветов и печалясь о расставании.

Капля смотрела на девушку и переживала за неё.

Рядом с девушкой уже не было никого. Слёзы катились одна за другой по бледным щекам юного создания с золотистыми локонами…

– Почему она плачет? – спросила Капля сестриц. – Ведь её никто не видит. А плачут же всегда для кого-то…

– Не всегда, – возразили слезинки. – Иногда плачут для себя. От жалости…

– От жалости к себе? – удивилась Капля. – Но ведь это бессмысленно! Разве это что-нибудь изменит? Всякий человек, жалеющий сам себя, часто вызывает у окружающих одно недовольство.

Капля вдруг вместо сострадания почувствовала неприязнь к грустящей барышне, показавшейся ей просто капризной девчонкой. «Наверное, правильно, что её посадили в башню, – подумала она. – Пусть посидит, помучается!»

И тотчас потеряла соль.

Утренний Мороз, по его словам, не имевший серьёзных намерений кого-либо ужалить, на попутном южном Ветре помчался на север, чтобы поговорить со снежным Бураном.

– Слушай, – обратился Мороз к нему. – Ты тут сидишь, кемаришь, в ус не дуешь. А надо бы подуть!

– Да куда уж нам, – произнёс Буран. – Апрель же в разгаре! Наша песенка спета. Сиди и ты тут, дожидайся своего часа…

– Нет, брат Буран, сдаваться рано! Следующая зима когда наступит?! А силушку-то мы ещё не растратили. Давай гульнём напоследок, а?

И так азартно утренний Мороз свистнул, так смачно крякнул, что снежный Буран не смог усидеть на месте. Он взвился, закрутился, поднялся ввысь и полетел на юг, увлекая за собой Мороза.

Вся земля, уже полностью открывшаяся было для весеннего обновления, оказалась под снегом. Даже солнце не могло ничего изменить, хотя очень старалось. Оно посылало яркие лучи, которые россыпью самоцветов отражались от плотной брони наста, нисколько её не уменьшая.

Скованные Морозом и накрытые Бураном подснежники вновь превратились в настоящие снежные капли.

Капля уже не пищала жалобно, а неистово ругалась:

– Проклятый Мороз! Да сколько можно?! Весна же на дворе…

Она дрожала не столько от холода, сколько от возмущения.

Новый снег, принесённый Бураном, быстро растаял, будто специально приходил за старым, чтобы увести его из долины и освободить землю.

Ожили и подснежники, начали поднимать свои понурившиеся было головки. Запели синицы: синь-дзинь! Засвистели на все лады скворцы, защебетали оживившиеся воробьи. Деловитая ворона неистово дербанила вытаявший полиэтиленовый пакет…

– Так-так, – злорадствовала Капля, – проглоти хоть небольшой кусочек. Глядишь, скорее подохнешь!

Но ворона, не слыша убийственного совета, отклевала кусок плёнки и полетела строить жилище для птенцов. Не всё же из щепок да веток строить. Нужно и новые, современные материалы осваивать!

Подснежники были бодрыми и весёлыми, будто никакой Мороз их не затронул и никакой Буран не повреждал.

– Почему вы такие счастливые? – спросила их Капля. – Вас морозили-морозили, засыпали-придавливали, а вы так выглядите, будто вас это и не коснулось!

– Мы держались вместе! Единой семьёй легче переносить любые невзгоды!

И Капля позавидовала им.

А Мороз-то не угомонился. Он закрадывался в души людей, выстуживал их и делал всё возможное, чтобы человеческие сердца превращались в ледышки. Капле зависти нравилось это, и она гуляла по местам безводным, отыскивая себе пристанище.

Она проникала и в сердце землепашца, который завидовал силачу-кузнецу, и в сердце кузнеца, с завистью взиравшего на хлеботорговца-толстосума, и в сердце хлеботорговца, находившего повод позавидовать землепашцу (у того была молодая статная жена). Однако всё это не делало жизнь Капли интересной и насыщенной. Время тянулось для неё медленно и скучно. Капля уже не раз пожалела, что связалась с этой тоскливой завистью. Да как от неё избавиться?..

И настал день, когда она добралась до королевского двора.

В отсутствие короля, который поправлял здоровье на горных источниках, военный министр, движимый завистью… ни много ни мало – к самому монарху, подговорил маршала выдвинуть армию в соседнее государство, чтобы помочь падишаху.

– В конечном счёте наша военная поддержка сделает его зависимым, – рассуждал министр, многозначительно пуская изо рта табачный дым. – И это обернётся для нас поддержкой материальной – золота же у него… о-го-го!

– Но выйдет ли что из этой затеи? – спросил маршал. – И как нам убедить нашего… – он хотел вставить уничижительное слово, но вовремя опомнился, – хм, несговорчивого короля?

– Главное, ввязаться в бой, а там всё утрясётся, – произнёс министр, утопая в клубах дыма.

– Да, победителей ведь не судят! – заключил маршал, и медали на его груди решительно звякнули.

Король был против военных действий, стоивших королевству и немалых денег, и людских потерь. Но по возвращении с целебных источников у него не хватило капли решимости, чтобы воспротивиться готовому приказу военного министра.

И он поставил свою подпись.

Капля зависти, увеличиваясь словно на дрожжах, стремительно превращалась в Каплю ненависти и захватывала сердца всех без разбора: министров, военачальников и даже сердце миролюбивого короля. Чтобы оправдать затеянную кампанию, он произнёс напыщенную речь перед солдатами и командным составом армии:

– Нам не нужна территория этого государства! Мы в ней не нуждаемся. Нас не интересуют золотые запасы падишаха! Мы хотим… мы должны помочь дружественному народу в борьбе с врагами! Потому что их враги – это наши враги! Я назначаю себя главным маршалом и сам буду руководить боевыми действиями.

Военный министр аж присел, услышав этакое. Заместители и помощники бросились к нему, думая, что их патрона хватил удар. А на самом деле у министра в душе от зависти не осталось и следа, потому что вся она до капельки превратилась в ненависть – не к врагу, конечно, а к своему королю.

Ненависть вселилась и в сердца королевских солдат.

Капля разбухла от гордости – её слушают, её воспринимают, её желаниями руководствуются!

А молодой воин, любящий свою принцессу, поначалу совсем не был воинственным. Он любил музыку, играл на дудочке и свирели, был застенчивым и робким. Капля гордости, таившаяся в его сердце, помогала ему справиться с робостью, но это не облегчало ему жизнь. По приказу отца возлюбленной он был взят в королевскую армию и отправлен на войну.

– Одна капля ненависти! Лишь одна капля каждому солдату перед боем! – приказал главный маршал своим командирам. – И они будут воевать, как самые отчаянные головорезы!

Королевские воины, помогая дружественному народу, бежали с искажёнными криком лицами, стреляли в кого попало и смело погибали под вражескими пулями.

Главный маршал, сидя в своём замке, радовался победам и не жалел о потерях, а на место погибших требовал свежих новобранцев.

И вот теперь – о горе! – и наш совсем не воинственный принц тоже рвался в атаку, стрелял, убивая врагов! А после боя, когда солдаты сами себе добавляли по капле ненависти, смачно расписывал свои подвиги.

Не сказать, что он совсем забыл возлюбленную: бывало, и вспоминал, но очень отдалённо, как-то неясно, будто чью-то дальнюю знакомую, о которой ему просто рассказывали. Никаких желаний играть на дудочке и свирели у него больше не было, потому что, как и все солдаты, он был заполнен одной лишь ненавистью.

Нашему герою повезло, его, контуженного, вынесли с поля боя и отправили лечиться. По ночам ему мерещились рукопашные схватки, стрельба, кровавые раны, он в ужасе вскакивал с кровати и потом долго не мог заснуть.

Опустошённая душа требовала одного – капли ненависти.

И он вновь начал принимать эти капли каждый день. Даже когда вернулся домой.

Мать сокрушалась, мучительно переживала, видя сына в таком состоянии. Пытаясь вернуть его к прежней жизни, она купила ему новую благозвучную свирель.

Но музыка больше не интересовала бывшего солдата.

Капля ненависти, слившись с каплей гордости, толкали его на бесчинства. В доме он всё крушил, жутко ругался и в порыве гнева поднимал руку даже на родную мать. Она терпела, скорбно плакала и молилась…

За успешную операцию по уничтожению врагов падишаха король наградил главного маршала Орденом решимости. Растерянный военный министр только руками развёл:

– Кто же ему Орден вручать будет? Сам… себе?!

Капля ненависти расхохоталась, услышав это, особенно весело она смеялась, увидев растерянного министра.

Смех неожиданно помог ей освободиться от ненависти. Капля вдруг поняла, как она устала таскать эту тяжесть. Ей захотелось вспомнить времена, когда она была прозрачной и весь мир чисто отражался в ней!

А ещё – когда она была красивым весенним подснежником и радовала влюблённых…

И наконец, когда была слезой и в ней жила жалость.

Капля начала даже жалеть… но поняла, что жалеет себя, и отбросила это наваждение. Она стала скорбеть, что утратила соль, которая благодаря состраданию была в ней прежде. Как бы ей вновь осолиться?..

И тут Капля обнаружила, что катится вместе с другими слезами по материнским морщинистым щекам.

– Как же всем помочь? – сокрушалась Капля, думая про несчастного воина, его мать, принцессу…

И постепенно превращалась в Каплю жалости.

– Ох, тяжёлое это дело! – воскликнули капли-слёзы. – Её сын так пропитался ненавистью, ведь он каждое утро принимает по пять капель! И для любви в его душе совсем не осталось места…

– Надо проникнуть в его сердце, – в горячем порыве произнесла Капля, – чтобы он вспомнил свою возлюбленную и вернулся к настоящей жизни!

– Но… – смутились слёзы, – ты можешь погибнуть, тебя иссушит разрушительная сила его ненависти!

Однако Капля уже не слышала слёзных подружек. Жалость к бывшему музыканту обернулась в ней глубоким состраданием.

Когда-то она не боялась упасть, а теперь не страшилась даже смерти.

И отважная Капля, оказавшись в душе юноши, стала увеличиваться, расширяться во все стороны и превратилась в огромную, размером с само сердце, Каплю любви.

…Странствие Капли длилось год, а может, и не один.

Она давным-давно не замечала времени: оно просто перестало существовать для неё.

С приходом нового тепла дочь сановника, как обычно, ждала чуда. В душе её вновь возрождалась капля надежды! Целыми днями девушка простаивала у окна, вспоминая своего возлюбленного и сквозь решётку любуясь переменами в природе.

Благоухали гиацинты, в крокусах возились шмели, распускались нарциссы и тюльпаны…

Коты мирно гуляли по саду, валялись в траве, иногда что-то вынюхивая в ней и пожёвывая ту или иную былинку.