Текст книги "Тритоновы очки. Сказки"

Соловьи отчаянно выводили трели, открывая всему миру, чем живёт их душа. Галки и вороны высиживали птенцов в гнёздах, сделанных из старых и новых материалов.

Под воздействием Капли любви, которая достигла и дочери сановника, пленница вновь превратилась в принцессу, а башня перестала быть для неё местом заточения. Никакие стражи не были ей врагами, потому что её сердце было заполнено лишь одной большой Любовью!

И даже самой маленькой капельке жалости к себе не нашлось в нём места. Принцесса уже не мечтала о появлении принца, который освободит её, не выдумывала разговоров с ним. Она просто шептала:

– Я люблю тебя!

И слышала в ответ:

– Ты теперь будешь жить вечно!

Капля, собравшаяся бриллиантовой росой в сердцевине кружевного листа манжетки[2]2
  Манжетка – растение, которое называют боговой слезой или небесной росой.


[Закрыть], тихо радуясь, расплылась в улыбке. Вспоминая свои странствия, она думала: капля ненависти убивает, а капля любви воскрешает!

Всё дело в выборе…

Согретая солнцем, лёгким благоуханием она постепенно поднималась к небу. Это происходило до тех пор, пока от Капли не остался последний вздох:

– В руки Твои… предаю дух мой…

Но дыхание её не исчезло в бездонном синем небе, а образовало Каплю небесную. Когда таких капель накопилось очень много, они тёплым летним дождём пролились на землю.

Наша Капля упала в океан и слилась с тысячами тысяч других таких же, как она, капель, чтобы среди сродных ей душ не исчезнуть никогда.

И Океан был таким синим!

Это был Океан Любви.

Утю

– Тюх, тюх, тюх, тюх… Разгорелся наш утюх, – напевала бабушка Наталья – песню из старого кинофильма, собирая бельё для глажения.

Она подошла к столу, на котором стоял, гордо задрав нос, Утюг, плюнула на палец и прислонила его к тёплой металлической поверхности. Почти не зашипело, и бабушка Наталья удивилась:

– Что-то сегодня наш утюжок плохо разогревается. Наверное, устал.

Это шутливое замечание вывело Утюга из себя.

«Работаешь, работаешь, паришься, паришься, а тебе ещё и замечания делают»! – возмутился он.

Ничего не подозревавшая бабушка Наталья принесла ворох белья и водрузила его на другой край стола.

Дом, где она жила со своим дедом, был не очень большой, но вместительный, и, когда из города на каникулы приезжали внуки, места хватало всем. Если его вдруг не хватало – это когда, например, один был капитаном эскадренного миноносца, преодолевающего штормовые волны, другой собирал модель высотного крана из конструктора «лего», а третья, завершив рисунок, выходила на сцену танцевать, – помогала улица. Кто-то из детей, а чаще всего – все сразу высыпали на двор и играли там дотемна.

Зим́ ы, правда, в последние годы значительно потеплели, но к Новому году, когда приезжали внуки, в каждой из зим вдруг просыпалась совесть, и они всё же укрывали землю снегом.

За домом простирался огород, потом картофельник с припорошёнными бороздами, а дальше шёл уклон к реке, по которому хорошо скользили санки: они мчали лихих наездников прямо к заледеневшей ленте воды!

– Вы загадали, что вам принесёт Дед Мороз на Рождество? – спросила бабушка внуков утром.

Вопрос не застал детей врасплох, они уже давно готовились к этому событию и обсуждали между собой желанные подарки. Они с оживлением затарахтели наперебой:

– Я хочу, чтобы мне Дед Мороз подарил электрический самокат, – первым высказался младший, Тимофей, который ещё не ходил в школу.

– Какой тебе самокат! – возразила старшая Соня. – Ты на велосипеде-то ездить ещё не умеешь. Свалишься сразу со своего самоката!

– Не свалюсь, – возражал Тимофей. – Он электрический, сам меня повезёт!

– Никуда он тебя не повезёт, – горячилась Соня на неразумного брата. – Самому надо ровно стоять.

– А ты что хочешь? – обратилась бабушка к молчаливому первокласснику Феде, чтобы отвлечь Соню и Тимошу от перебранки.

– Я? – немного задумался Фёдор. – Я бы хотел велосипед, как у Сони… Или новый конструктор «лего».

– Ну, вот, – тотчас отреагировала София, – будет у нас два одинаковых велосипеда! И как мы будем их различать? Путаница начнётся!

– Зачем же путаница, – бабушка пыталась успокоить расстроившуюся Соню. – Они будут разного цвета…

– Я тоже хочу велосипед! – вдруг передумал Тимоша, позавидовав, что у Феди и у Сони будут такие подарки. Хотя у Сони велосипед уже был, он решил, что Дед Мороз подарит ей новый. Чем больше велосипедов, тем лучше!

– Не спорьте, – уговаривала их бабушка, – а то Дед Мороз узнает, что вы обижаете друг друга и завидуете, и не принесёт вам никаких подарков!

– Как это он узнает? – усомнилась сметливая Соня. – Ты, что ли, ему расскажешь?

– Рассказывать я не буду, но он узнает… И вообще, главное, не подарки, а мир между вами и любовь!

– Мы любим, бабушка, любим, – чуть не в один голос закричали дети.

– Знаю, что любите, – заулыбалась бабушка, – вот поэтому и спорить не надо. Тем более обижать друг друга и обзываться!

Некоторое время дети спокойно обсуждали возможные подарки, а потом опять начинали спорить, сердиться друг на друга, высказывать то одни желания, то другие. В конце концов бабушка отправила их прохладиться, попросту говоря, погулять.

Утюг с недовольством слушал споры детей и думал о том, какие они жадные, завистливые, упрямые и… вообще противные! Он находил у них много других плохих качеств, несмотря на то что их, возможно, у детей и не было. Но раз пошли неприязненные мысли, их уже не остановить!

При этом Утюг считал, что он-то очень правильный и важный, живёт и думает правильно. Ну, сами посудите, кто делает столько добрых полезных дел? Утюжит брюки и рубашки деда Андрея! Гладит белоснежные простыни и наволочки! Делает занавески свежими и хрустящими, будто это сахарные вафли от рожка с пломбиром!..

Дед Андрей между тем проверял последнюю гирлянду, чтобы повесить её на готовую к встрече Рождества ёлку, которую он установил перед домом в снегу. Водрузил на макушку Рождественскую звезду, а игрушки развешивали дети.

Тимоша норовил всё повесить сам, хотя доставал только до нижних ветвей. Федя подавал игрушки Соне, а она на свой взгляд и вкус прикрепляла их к ветвям. Иногда дети начинали спорить, кому какую игрушку взять и куда повесить, но довольно быстро успокаивались. Отставляли в сторонку одну и брали другую, которую вешали на своё усмотрение. Хватало всем – и игрушек, и веток, и конфет, и стремления украсить праздничную, всё более и более нарядную, ель.

– Тюх, тюх, тюх… Ну, что тут наш утюх? – подошла бабушка Наталья к столу и вновь, послюнявив палец, потрогала поверхность Утюга.

«Сколько можно тюхать! – взвился про себя горячий Утюг. – Я давно уже нагрелся! Пора приступать к делу! А она всё: тюх да тюх! Уж праздник на носу, а она занавески никак не повесит!..»

– Ого, как нагрелся! Начинаем, начинаем… – успокаивающе, будто специально для утюга, проговорила бабушка Наталья и достала первую попавшуюся вещь.

– Наташа, мы закончили, – сказал дед, появившийся в дверях вместе с клубами морозного пара.

– Хорошо, Андрюша! – приветливо отозвалась бабушка. – Красивая получилась?

– Иди, посмотри.

– Некогда мне. Вот уж закончу…

Дедушка и бабушка называли друг друга всю совместную, почти сорокалетнюю жизнь, как в молодости: Наташа и Андрюша. Если присмотреться к ним попристальнее, то видно было, что они таковыми и оставались: Наташей и Андрюшей. Никакие годы не изменили их отношения друг к другу – нежного и внимательного.

– Бабушка! Бабуля! Бабусенька! – вкатились гурьбой дети. – Посмотри, какая у нас ёлка!

– Я самый красивый шар повесил. Знаешь, куда? – подпрыгивал один.

– Там внизу, под еловыми лапами – Дед Мороз и Снегурочка, – говорила другая. – Их сразу не заметишь. Надо поискать, а чтобы найти, ветку приподнять!

– А гирлянда… Гирлянда! – перебивал третий. – Дедушка её отремонтировал, а то она совсем не горела!

– Да посмотрю, посмотрю, – отмахивалась бабушка Наталья. – Дайте бельё догладить.

– Нет, потом догладишь. Ты посмотри! Хоть на минутку выйди!..

«Это просто невозможно! – возмущению Утюга не было предела. – Какие непослушные дети! На месте Деда Мороза я не дал бы им никаких подарков. Ни одного! Надо же их как-то проучить!»

Бабушка недолго сопротивлялась уговорам детворы: накинула тёплую куртку с капюшоном и юркнула за дверь. Внукам было интересно видеть её реакцию, и они тотчас высыпали за ней. Дед, ещё не успевший раздеться, тоже вышел во двор.

– Андрюша! Соня! Федя! Тимоша! Какие вы молодцы! Такую красоту сотворили! – умилялась бабушка, разглядывая разукрашенную ёлку.

На лапах ели, которая была чуть выше человеческого роста, висели разноцветные шары, витые сосульки, воздушные снежинки. Красно-сине-зелёно-жёлто мигающие огоньки высвечивали зайцев, лис и медведей, избушку на курьих ножках и Бабу-ягу, ракеты и корабли. На восторженные лица детей, да и лица бабушки с дедушкой, ложились блики разного цвета. От этого казалось, что десятки эмоций перебегают по их лицам, меняя выражение глаз и даже сами лица. Неизменна была только общая радость и вдохновение для встречи праздника.

Через несколько часов – Рождество!

«Куда же все запропастились? – возмущался Утюг. – Это абсолютное безобразие! Ворох белья нисколько не уменьшился! Никому нет никакого дела до него. А праздник уже на пороге. О чём только они думают?! Наверное, опять спорят и ругаются».

Он считал, что переживает за праздничную обстановку в доме больше всех. И не переставал всех осуждать и гневаться, от чего накалялся всё сильнее и сильнее. Утюг разгневался настолько, что готов был своим гневом испепелить любого, кто приблизится к нему!

Но рядом никого не было.

И гнев, не имея выхода, сначала покрутился внутри его железной натуры, потом попал в провод, ведущий к розетке, и покатился дальше по проводам. Добрался до распределительной коробки, где были скручены провода, идущие от счётчика и разветвлявшиеся по всему дому.

И эта скрутка начала накаляться.

– Молодцы! – ещё раз похвалила всех бабушка Наталья и добавила: – Пора домой.

– Ещё немного погуляем, – запросили дети, так не хотелось им отрываться от нарядной ёлки. – Ну, ещё чуть-чуть! Давай хоровод, хоть один разочек! Бабушка!..

Они взялись за руки и запели:

– В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла…

Сумерки плотно окутали деревню.

В жилых домах светились окна и своим тёплым светом, казалось, согревали морозный воздух. Или мороз уже не так чувствовался, поскольку и лицо, и руки привыкли к его лёгкому пощипыванию?

Небо было плотно занавешено невидимыми в ночной тьме тучами, но надежда на то, что они разойдутся и покажут звёздное небо, ни у кого не пропадала.

Должна же была явиться миру Рождественская звезда!

– Ой, мне же ещё бельё доглаживать, – всполошилась бабушка, – а то не успею к Празднику! Я пойду. Да и вы тут недолго… Андрюша, вам ужин нужно готовить!

– Хорошо, Наташа, мы скоро придём и примемся чистить картошку.

В приподнятом настроении, вспоминая ёлку и детей, не чувствуя никакого подвоха со стороны утюга, бабушка Наталья быстро взялась за него, и работа закипела. Выглаженные вещи одна за другой, будто сами собой – так ловко действовали бабушкины руки – укладывались в ровную, тёплую стопу.

После ужина, вечерней сказки и молитв в доме наступила тишина.

Все уснули в предпраздничном настроении.

Только неугомонный Утюг, хотя и остывал, не прекращал гневаться. Уж если впустил в себя гнев, нелегко от него избавиться! Один выход, одно избавление – передать его кому-то другому…

И Утюг изо всех остывающих сил послал ещё один сгусток гнева в провода!

Этот сгусток ударил по скрученным концам проводов в коробке и воспламенил изоленту, намотанную на них, а потом и саму пластмассовую коробку. Под потолком заполыхало небольшое, устойчивое пламя.

Утюг ликовал!

«Тюх, тюх, тюх, – передразнил он не ведающую о беде бабушку Наталью, – разгорелся наш… Хе-хе! Теперь надо петь: гори, гори ясно, чтобы не погасло!..»

Он и не подумал о том, что, загорись дом по-настоящему, не осталось бы ничего не только от стен и крыши, но и от него самого. Несмотря на всю железность, его бы так покорёжило, что он не годился бы уже никуда, кроме металлолома!

Но тут на пороге закрытой двери (Рождественская ночь – ведь это ночь чудес) появился Дед Мороз!

Он был одет… не поверите: в стёганый тёмно-синий пуховик, модные высокие ботинки песочного цвета со шнуровкой и красную вязаную шапку с белой надписью Nike. А лицом – ну, вылитый Николай Чудотворец, что смотрел с иконы в красном углу комнаты!

Вместо мешка за плечами у него висел небольшой современный рюкзак. Если предположить, что в качестве подарков там лежали блестящие пакеты, набитые шоколадными конфетами, пачками печенья и вафель, мандаринками и зефиром, то в рюкзаке могло убраться десятка полтора пакетов, не больше. Однако под многочисленными ёлками, которые обходил Дед Мороз, оказывались и велосипеды, и самокаты, и конструктор «лего», и куклы, и целые игрушечные комнаты со всей обстановкой.

Чудеса, да и только!

Дед Мороз неспешно перекрестил пламя и начинающий чернеть потолок.

Утюг, увидев быстро исчезающее пламя, хотел было возмутиться, но у него не получилось: весь его гнев испарился под действием чудесной силы.

Огонь погас.

Тёмное пятно на потолке исчезло, и он снова сиял белизной.

– Вот так-то лучше, – тихо сказал Дед Мороз не то несостоявшемуся пожару, не то самому Утюгу. – Сейчас положим под ёлочку подарки…

Дети безмятежно спали, даже во сне не переставая ожидать Рождества. Они простили друг другу все обидные слова, которые днём порой выскакивали у них, и прочие обиды и глупости. Засыпали они с лёгким сердцем, надеясь, что Дед Мороз не пройдёт мимо, увидит их прекрасную ёлку и не оставит хороших ребят, украсивших её с любовью, без подарков!

За окнами усилился ветер. Он быстро разогнал клочковатые тучи.

И на востоке взошла, блистая нездешним светом, звезда.

Рождественская звезда.

Церковный Фонарь

Жил да был Церковный Фонарь.

Точнее сказать, был он всегда, а жил только во время особых служб на Светлой седмице. Самые глубокие и неизъяснимо радостные ощущения Фонарь переживал в Пасхальную ночь, когда предводительствовал на крестном ходе перед тем, как по всему миру грянет:

– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!..

Как всякая душа ликует, когда её озаряет небесный Свет, так и он наполнялся божественной благодатью и любил весь мир, видимый и невидимый, чистой, тихо пламенеющей любовью.

Пасхальные праздники с крестными ходами прошли, и бесприютный Фонарь заполнял собою угол, всем своим видом показывая: не трогайте меня, я страдаю…

Стены небольшого благолепного храма украшала роспись. Ниже картин на библейские темы висели частью старинные, частью новописанные иконы. Золотистые подсвечники стояли по стойке смирно. Хотя некоторые из них от долгого напряжения «расслабились» и слегка скособочились, но возможности принять свечи в большом количестве не теряли. Холодный алюминиевый Радиатор отопления косился на бездействующий, как и он сам, Фонарь:

– Ты, брат, всё стоишь! Никто на тебя внимания не обращает. Может, ты вовсе и не нужен тут. В службе не участвуешь…

– Да ты тоже, по всему видать, не самый необходимый для богослужения элемент, тем более сейчас, летом, – огрызнулся и без того скорбящий Фонарь.

– Самый – не самый, а без тепла в храме богослужение не состоится! Когда разрушенные церкви стали передавать верующим, некоторым батюшкам приходилось служить и в тридцатиградусный мороз. Один такой энтузиаст рассказывал: говоришь «мир всем», а рука застывает в благословении…

– Но ведь служили же!

– Да так, разово. Ради праздников. Когда в новинку было. А регулярно в таком холоде не послужишь. Да и прихожане долго не выдержат: либо болеть начнут, либо просто дома, устроившись в удобном кресле, на телевизионном богослужении поприсутствуют.

– И без вас, жаропышущих, обходились. Печи ставили…

Невысокое древко, отшлифованное многими бережными руками, которым доводилось держать его во время крестных ходов, завершалось шестигранным стеклянным плафоном с углублением для свечи внутри. На исходе Великой Субботы, когда уже всё готово к Пасхальной службе, Фонарь волновался особенно сильно. В какие руки попадёт он? Какую свечу поставят в него и зажгут?..

Вскоре это всё забывалось, потому что было позади.

А впереди…

Впереди с фонарём в руках шёл или старейший по возрасту прихожанин, который неустанными усилиями жены начал-таки церковную жизнь, или юный синеглазый отрок, приехавший с отцом из столицы, или кто-то из молодых людей, желающих первенствовать хотя бы во время крестного хода.

Иногда и Фонарю приходили горделивые мысли, что именно он указывает путь всей веренице людей, с торжественными песнопениями идущих вокруг храма, а также хоругвям, иконам и разного калибра свечкам. Но всё же он хорошо понимал, что дело не в нём и не в горящей внутри него свече, а в обильной, ни с чем не сравнимой благодати, которая изливается на всех из открытых врат Царства Небесного!

В обычные же дни, долгие будни рядовых служб и ремонтно-хозяйственных дел, Фонарю было трудно привыкнуть к бездействию, и он страдал от душевной неустроенности и никому ненужности.

Кто-то проходил мимо и даже не останавливал взгляд на постепенно покрывавшемся пылью инвентаре, кто-то считал, что он мешает и надо пока убрать его подальше, а кто-то сочувствовал, видя его скорбный вид, и пытался утешить.

– Ты так ярко и вдохновенно светил в Пасхальную ночь! – сказала ему десятирублёвая парафиновая Свечка. – Мы-то все погасли – ветрило какой был!.. А ты молодец!

– В Пасхальную ночь всем было хорошо, – уклонился от похвалы Фонарь.

Свечка не знала, как ещё поддержать Фонаря, и начинала рассказывать о своих думах и заботах. Она тараторила беспрерывно и, казалось, не обращала внимания, слушает Фонарь или нет. Иногда он из вежливости вставлял отдельные фразы, чтобы создать впечатление, что слушает, но освободиться от глубокой печали не мог…

Так или иначе, все люди в храме, все иконы и предметы церковного убранства, уж не говоря про горящие свечи и кадильные благовония, связаны главным делом на земле – служением Богу. А как можно служить, если ты просто стоишь, всеми забытый, в пыльном углу и никак в богослужении не участвуешь!

– Когда я злоупотреблял, – как-то сказал один священник другому, показав пальцем на горло, – все мысли были только об одном: вот наступит праздник, можно будет немножко расслабиться! Вот уедет строгий настоятель, вздохнём и… винцо возвеселит «сердце человека». Всегда думал, что смогу остановиться, а на деле не получалось. Подводил и настоятеля, и вас всех, и перед прихожанами было неудобно. А сейчас… Мне стало интересно жить! Люди интересны, службы увлекают… С такой радостью служу, как будто меня только что рукоположили!

Литургия закончилась, и священник, напитанный благодатью, делился своей радостью. Она передавалась прихожанам, певчим на клиросе и всей церковной утвари.

– Понятно, – радовался за собрата пожилой духовник, – ведь когда одолевает какая-либо страсть, все мысли только о том, как её, зудящую, потешить. Служение этой страсти, постоянная дума только о ней ограничивает кругозор настолько, что на мир смотришь будто через амбразуру. А как помучаешься, помолишься, перетомишь томителя, так свобода внутренняя появляется и окружающий мир видится во всей широте и великолепии!

Пылинки радости носились по всему храму. Густым снопом клубились возле окон, то поднимаясь вверх, прямо под купол, то опускаясь и окутывая всех людей, проникая в многочисленные предметы, никого не оставляя равнодушным. Все приободрялись, улыбались друг другу.

Только Фонарь не замечал ничего этого и думал о своём несчастье.

– Грустишь! – обратилась к нему с недосягаемой высоты Хоругвь. – Пустое это дело. Толку от этого никакого. Ни себе, ни людям!

– Толку-то нет, – согласился Фонарь, – да ведь много всякого в жизни бывает, что толку не имеет. Вот, например, валяться в углу. Какой от этого прок? Ждать целый год, когда ты понадобишься и будешь при деле…

– В пустом ожидании действительно проку мало, – согласилась Хоругвь. – Разве что терпение вырабатывается, слышал, как священники с амвона об этом говорят? Но этот процесс не должен сопровождаться непрестанной мукой. Его надо проводить с пользой!

– Ага! Как ты, например, – фыркнул Фонарь. – Стоишь целый год и пылишься. Только на Пасху о тебе вспоминают… Большая от этого польза!

– Кто видит только материальный мир, предметы, для того на мне только пыль. А кто чувствует дыхание иной реальности, тот видит другое! – не обиделась на его раздражённую реплику Хоругвь. – И изображения, и форму, и… не побоюсь этого высокого слова, благодать. Разве ты не видишь, как после литургии пылинки благодати наполняют весь храм?

– Вижу, – уныло согласился Фонарь. – Да что толку… Летать-то они летают, да мне от этого не легче…

Он иногда вспоминал, как хорошо было в пасхальные службы, когда его несли впереди крестного хода. И не потому, что он предводительствовал и на него было устремлено много взоров, хотя мысли об этом, как пылинки мусора, порой мешали ему предаться чистой радости, а потому, что все – и люди, и иконы, и хоругви, и деревья вокруг храма – все в едином духовном порыве были устремлены к Воскресшему!

Но пасхальной благодати хватало Фонарю ненадолго, и воспоминания о ней не приносили утешения.

Раздался колокольный звон, возвестивший о начале всенощной. Разговоры пришлось прекратить, хотя немногочисленные прихожане храма их не слышали.

Церковная утварь сосредотачивалась на богослужении. Свечи пламенели к Богу, мерцали лампады, освещая иконы, которые внимали молитвам и пересылали их Тем, Кто на них был изображён.

Послышался звон бубенчиков на кадиле и возглас священника:

– Слава Святей, и Единосущней, и Животворящей, и Нераздельней Троице!..

После каждения весь храм наполнился благоуханием. С правого клироса разносилось неспешное молитвенное пение:

– Благослови, душе моя, Господа…

– Он пьёт безбожно, – долетели до Фонаря слова с левого клироса, где шла исповедь. – Не знаю, что делать. Разводиться, что ли?.. Как молиться о нём?!

Духовник говорил о терпении, о помощи страждущему мужу, о том, что молиться надо в первую очередь о себе, чтобы Господь дал силы терпеть и разумение: как помочь.

– Болею!.. – с трудом вымолвила старушка, и на этом её исповедь закончилась.

Священник участливо выслушал подробности болезней и… прочитал молитву о прощении грехов.

– Вова глаза заливает уже целую неделю, – послышался бодрый и в то же время недовольный женский голос. – Я его выгоню! Никаких сил уже нет. И сама похмеляла его, и врача вызывала, капельницу ставили. Ничего не помогает! День-два продержится и опять… Сама? Выпиваю, конечно. Но не в таких же количествах!..

– А она!.. – возмущался мужской голос. – Я ей говорю, не слушай ты своих родителей! Бесполезно! Ничего не понимает! Ну я тоже, конечно, виноват: толкнул её так, слегонца… А она!..

Батюшка вновь призывал к тому, что надо прежде всего думать о своих грехах, каяться в них хорошенько. Да перед Богом – от сердца, а не только перед священником – потому что так надо… Тогда всё пойдёт на лад. А винить другого – смысла не имеет.

– У меня проблема с сыном, – всхлипывая, говорила батюшке женщина в лихо завязанном платочке. – Не отрывается от компьютера. И днём, и ночью. Играет…

Уставший духовник пытался деликатно объяснить, что проблема – ох уж эти так называемые проблемы! – у мамы не с сыном, а с самою собой.

– Может быть, ребёнок в детстве не получал должного внимания, любви?..

– Что вы! – возмутилась кающаяся мамаша. – Я очень люблю своего сына! Я готова для него на всё! Няню хорошую нанимала, репетиторов… Самой мне приходилось работать. Муж? Бывший муж помогал мало… Вечерами? Ну, я, конечно, и в кино ходила, и в компании меня приглашали. Я же молодая ещё женщина!..

Потом послышался восторженный девичий шёпот, после которого батюшка с любовью произнёс:

– Тебе с твоей лёгкостью летать надо, а ты только крыльями после причастия машешь…

– Благословите! – радостно сказала девушка и, вся светясь, выпорхнула с левого клироса.

– Батюшка, сначала вопрос, – раздался решительный голос другой исповедницы. – Какой акафист читать? Муж трезвым домой не приходит. После работы обязательно с друзьями пива выпьет. А потом у телевизора весь вечер с банкой пива сидит… Я сорок дней читала «Неупиваемой Чаше»… Кому мне ещё почитать?

Церковный Фонарь слушал про неустроенность личной жизни, бедственное материальное положение из-за отсутствия работы или неумеренных пристрастий, о трагедиях безответной любви и жизненном крахе из-за вложения всех душевных сил в подлый бизнес. Раньше, когда он был занят только собой, он и предположить не мог, что вокруг столько горя!

Сначала Фонарю от этого стало ещё тяжелее. Ему даже показалось, что его стёкла вот-вот полопаются от невыносимого напряжения.

– Глас шестый, – донеслось с правого клироса. – Вос-кре-се-ни-е Твое, Христе Спасе…

Сразу вспомнилась Фонарю Пасха, крестный ход с пением этой стихиры…

– И нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити!

«Врата Царства Небесного – Царства Вечности – могут быть открыты всегда, каждый день, надо лишь открыть своё сердце Богу!» – вдруг понял Фонарь.

Женщина в светлом платочке со светлым лицом отошла от аналоя с крестом и Евангелием. Вдруг она увидела в углу фонарь и улыбнулась… Будто Свет Воскресения озарил её душу, и она подумала: волшебный какой-то этот фонарь, что ли?.. Почему он вдруг задержал на себе её внимание, чем согрел её сердце?..

Фонарь во все свои плафонные глаза смотрел теперь на окружающий мир. Он словно призывал взглядом всех, кого видел, к общению. И уже не ждал, что кто-то с ним заговорит, но сам стремился больше разговаривать – с хоругвями, с подсвечниками, с иконами. Даже холодный Радиатор не вызывал уже в нём неприязни, а только сочувствие. Ведь и ему долгие недели приходилось жить в бездействии и ожидании!

А когда Фонарю не с кем было поговорить или шла служба, он беседовал с Теми, Кто был изображён на иконах, фресках и хоругвях. Врата Царства Вечности приоткрывались ему, и чувство тихой благодарности заполняло всё его существо…

– Господь, воплотившись и став Человеком, – доносились до Фонаря слова проповеди, которые он теперь старался не просто слушать, а буквально впитывать, – …освятил человеческую плоть. А через человека – весь материальный мир! Как сказал поэт, не то, что мните вы, природа: не слепок, не бездушный лик. В ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык… Надо лишь учиться этот язык слышать и понимать!

Пылинки благодати неугомонно резвились в лучах осеннего солнца, проникавших сквозь высокие полукруглые окна, призывая людей, церковную утварь и весь видимый мир радостно славословить Создателя.

Как только Фонарь успокоился, притулившись в своём углу, и стал больше заботиться о других, а не о своём настроении, вдруг случилось непредвиденное (потому что он совсем забыл о нём) событие. В храме приспел день особого торжества – престольный Праздник!

В Церковный Фонарь поставили благоухающую восковую свечу и по завершении литургии понесли его впереди крестного хода. За ним следовали благочестивые бабушки с иконами в руках, потом певчие, затем шли священники и многочисленные прихожане. Раздавались боговдохновенные гимны и песнопения, сопровождаемые колокольным звоном.

Вдруг Фонарь увидел впереди всех настоятельского бело-рыжего кота, вышагивающего с чувством огромного собственного достоинства. Тот пробрался под священническими ризами, подолами прихожанок, обогнул свещеносца и решительно возглавил крестный ход.

«Эй ты, котяра! – хотел было громко возмутиться Фонарь. – Ты что здесь делаешь?!»

Но быстро осадил себя, вспомнив о душе природы и подумав: неважно, кто идёт первым, а кто последним, важно лишь то, что все, в едином духовном порыве, исполняют завет воскресшего Христа: радуйтесь!

И стал радоваться всему миру.

Теперь восторженный, исполненный благодати Фонарь не просто освещал обычным физическим светом путь для шествующих вокруг храма, а указывал путь в Царство Вечности и Любви.