Текст книги "Тритоновы очки. Сказки"

Сверчка переполняли возвышенные чувства, и он летал как на крыльях! И даже часто напевал вслух, чего раньше с ним никогда не случалось.

Дела, правда, у него резко пошатнулись, поскольку деловым встречам он предпочитал теперь свидание с подругой. Но душа его пела, а глаза горели совсем другим огнём! У Сверчка опять появлялось неодолимое желание взять скрипку и сыграть что-нибудь. Он снимал её, крутил, пощипывал струны…

Но что играть? Все его мысли были только о подруге. Он откладывал скрипку и смотрел на часы: скоро ли свидание?

Горячая волна чувств разливалась внутри Сверчка при одном воспоминании о ней. А уж когда они встречались, он окончательно терял голову… Однако лирические мелодии, звучавшие ныне в сердечке Сверчка, были так далеки от настоящей музыки!

Вскоре Сверчок привёл свою подругу в дом.

Домработница ушла, не получив зарплату за три месяца. Сверчок вновь стал топить печку и носить воду. Но делал всё это с лёгкостью, потому что по-прежнему летал на крыльях любви.

Крылья, однако, неожиданно надломились.

– Тебе бы всё обниматься да обниматься! – вдруг огрызнулась подруга. – Хоть бы на скрипке поиграл!

Это был настоящий удар.

Сверчок мог уговорить её жить с родителями и не мечтать об отдельной печке. Умел утешить её в печали о новом наряде. Успокаивал её, когда она упрекала его, что он не работает в оркестре и не ездит по заграницам.

Но он ничего не мог ответить на её просьбу поиграть на скрипке.

То, от чего Сверчок бежал, в один миг вернулось к нему. Он понял, что всё, чему он служил, было бегством, изменой музыке, изменой себе. Ведь единственное, что он любил, была музыка.

Он готов был бросить всё, освободиться от всего, что мешало музыке… Но как освободиться? Не зря говорят: своя подруга – не сапог, с ноги не сбросишь. На то она и своя, чтобы принять через неё свои радости и свои страдания!

И стали они жить дальше, ругаясь и мирясь, любя и ненавидя, горя от возвышенных чувств и сгорая от низменных желаний.

Неизвестно, во что превратилась бы жизнь Сверчка, если бы не музыка. Нет, она по-прежнему не приходила к нему. Но он любил музыку. И он стал вызывать её своими усилиями. Такая музыка, конечно, не шла в сравнение с той, что раньше, бывало, неведомым образом сходила на Сверчка.

Но он довольствовался и такой.

Так прожил свою жизнь Сверчок.

Прожил как умел, и до конца дней своих уже не переживал, что не смог прожить иначе.

А дни Сверчка подходили к концу.

Он по-прежнему носил дрова, хотя охапки получались намного меньше, чем раньше. Так же топил печку, хотя в доме, кроме него, уже никто не жил…

И когда оставили Сверчка все домашние его, тогда он наконец освободился. Его больше не беспокоили мечты о покорении концертных залов мира. Его не обременяли мысли о еде. Он ни на кого уже не гневался и никогда не унывал. Ни над кем не превозносился и никому ничего не хотел доказать. И возвышенные чувства, и низменные желания оставили его, хотя последние изживались дольше всего.

Самое же последнее, что держало душу Сверчка на этом свете, были воспоминания о музыке – той музыке, которая когда-то давным-давно неведомым образом звучала в нём.

Но вот и эти воспоминания умерли.

Да, его уже совсем не волновала маленькая ореховая скрипочка, которая висела у него над кроватью. Он смирился со всем. И главное – примирился с собой. Он просто Сверчок, который сидит за печкой, тихо стрекоча простую тихую мелодию. Ему ничего не надо, он всем доволен.

И вот когда Сверчок освободился даже от желания услышать музыку – ту музыку, единственную, которую он любил всю свою жизнь, – она возникла! Она сошла к нему с неведомых высот, озарила и охватила всю его душу. Зазвучала с несокрушимой силой!

И Сверчок полностью растворился в ней. Его сознание вышло за рамки самого себя и вмещало весь мир!

Как вмещало? Любовью!

Сверчок любил весь мир, он чувствовал боль и радость за каждую букашку, живущую и страдающую в этом мире. Боль – потому что страдания велики, радость – оттого что страдания эти покрываются любовью.

Боль и радость странным образом одновременно уживались в душе Сверчка. Эти необычные переживания порождались музыкой и в то же время исцелялись ею. Всё омывалось любовью, которая шла через музыку.

Да, стоит мучиться, терпеть страдания и мучения, чтобы хоть раз в жизни, хоть на одно мгновение услышать эту дивную и неповторимую, эту настоящую, неземную музыку! Музыка звучала так громко и явственно, что Сверчок даже не понимал: он это играет на скрипке или музыка звучит сама по себе. Она звучала – и не просто звала его куда-то, как во времена его молодости. Она влекла его, возносила на те незримые высоты, с которых сошла сама.

Она преображала его!

И всякий слышавший её не мог оставаться жителем дольнего мира, он уже принадлежал миру горнему. Так и Сверчок не знал, где он пребывает: всё ещё на земле или уже на небесах?!

А музыка всё звучала и звучала.

Она заполнила весь мир, который исчез для Сверчка, и весь мир был – одна музыка. Сверчок срастворился с миром, полностью потеряв себя, свою жизнь и даже саму свою душу.

Его душа поглотилась музыкой, и для неё наступило бессмертие.

Трюфеля и остальные

 
…И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет.
 

А. С. Пушкин

Грибной сезон подходил к концу. Лес ещё не был тронут ржавчиной увядания, хотя там, где преобладали осины, уже засквозило. Берёзы рассеивали по сторонам золотой свет, льющийся с неба…

Стояли прекрасные деньки!

– С добрым утром, Дед Боровик, – разом вскричали осенние опята, облепившие старый пень.

– Моё почтение, ребята! – приподнял бурую шляпу уважаемый всеми гриб, на мгновение обнажив лысину.

– А с нами почему не здороваешься? – обиделись чешуйчатки золотистые, сидевшие неподалёку, у основания двух сросшихся берёз.

– Вы бы лучшие первыми поздоровались, чем обижаться, – ответил им Дед Боровик.

– Нет, ты нас просто не уважаешь! Считаешь несъедобными, хотя мы ничем не хуже твоих любимых опят.

– Каждый гриб должен приносить пользу: либо людям, либо зверям, либо лесу. А у вас, кроме яркой внешности… Да ещё и людей в обман вводите: вас часто за опят принимают.

– Нас тоже можно есть! – хором закричали чешуйчатки.

– Эдак и нас можно кушать! – иронично произнёс крепкий ярко-красный с белыми пятнами Мухомор.

– Ха-ха-ха! – засмеялись все грибы, произраставшие на полянке, в центре которой стоял Боровик.

– А что! – принял обиженный вид розовый Мухомор. – Настоящие знатоки и ценители с удовольствием берут нас, жарят на сливочном масле и уплетают с таким аппетитом, аж за ушами трещит.

– Да-да, – подтвердил Боровик, – розовый мухомор – находка для гурманов.

– Ну уж если про гурманов, – с достоинством произнёс Шампиньон, – то ничего более изысканного, чем мы, нет! Кто не слышал про жюльен из шампиньонов?!

Сказать по правде, мало кто из грибов слышал про жюльен, но сознаться никто не захотел. Поэтому все глубокомысленно замолчали.

– Лесные шампиньоны нынче не в моде, – заявил наконец с видом знатока сморщенный Подберёзовик, совершенно потерявший товарный вид. – Их теперь люди сами выращивают и в универсамах продают.

– Да, пустые и безвкусные, – неожиданно подтвердили рыжики. – А вот мы – нежнейшая и вкуснейшая закуска!

– Особенно если в вас червей побольше, – съязвил Трутовик Овечий.

– Червей?! – возмутились рыжики. – Черви в нас только летом, и это как раз показатель нашего качества. Небось бледную поганку червяк есть не будет!

– Да, не будет, не будет, – загомонили все грибы, и громче всех говорушки, выразительно посмотревшие в сторону Бледной Поганки.

– А мне и без ваших червяков хорошо, – невозмутимо ответила она. – Кормите их сами.

– Так осенью у нас – никаких червей! – настаивали рыжики. – Собирай и наслаждайся! Через день после засолки уже можно есть. Мировой закусон!

– Нет ничего вкуснее нас, сыроежек! – веско произнесла Жёлтая Сыроежка. – Нас даже сырыми есть можно. А уж если подсолить, да листа смородинового положить с укропом, да под пресс!..

Можно было подумать, что грибы сами вкушали то или иное блюдо, о котором говорили. Но, конечно же, все сведения они черпали из разговоров грибников, которые регулярно прочёсывали этот лес.

«Вот пустобрёхи! – в сердцах думал Чёрный Трюфель, который слышал весь спор-разговор, но высказаться вслух не мог, потому что рос под землёй. – Разве может хоть один гриб сравниться с нами, драгоценными трюфелями!»

«Каждый смотрит с высоты своей колокольни, – вторил ему в мыслях Трюфель Белый. – Мы хоть и скрыты слоем земли, но любой гурман подтвердит, что по тонкости и благородству вкуса мы превосходим всех».

– Грибники! – вдруг закричали участники спора. – Грибники идут! Сейчас мы все узнаем, кто чего стоит. Кого возьмут, кого оставят, а кого и сапогом пнут.

Грибы заволновались, приосанились: каждому хотелось попасть в корзину, а потом и на стол.

– Меня! – всем своим видом кричал крепенький Подосиновик. – Возьмите меня! Не пожалеете. Меня можно и пожарить, и замариновать, и посушить…

– Нас, нас не пропустите! – пытались стряхнуть с себя палую листву чёрные грузди. – Без солонины – какой стол?!

– И нас прихватите, – аж зашевелились зеленушки. – Мы тоже в засолку хороши!

Даже Бледная Поганка расправила свою мини-юбочку, чтобы и её заметили. Мало ли! Может, кому-то кого-то отравить надо…

«Ну, меня-то уж вы никак не найдёте, – презрительно подумал Чёрный Трюфель. – Куда вам! Вы и пробовать-то нас никогда не пробовали…»

Он долго возмущался в своём подземном жилище, но если бы этот скрытый от всех глаз житель подземелья мог честно признаться, почему он ворчит, то ответ был бы прост, как сыроежка: из зависти.

«Сегодня нас, конечно, не обнаружат, – оценил ситуацию и Белый Трюфель. – Чтобы нас найти, нужны специально обученные свиньи или, на худой конец, собаки. А нынешние грибники ходят сами по себе, значит, можно спокойно сидеть и, как нынче говорят, не париться. Чего мы никогда и не делаем – под землёй-то».

И правда – нынче редко встретишь вдумчивого, сосредоточенного на поиске грибника. Идут по лесу, глазами шарят по земле, а языком мелют… У некоторых грибов шляпки от их историй аж в трубочку закручиваются.

В корзины укладывались ещё не переросшие подосиновики и осенние подзатвердевшие опята, белые, как оштукатуренная печка, шампиньоны и центровой коренастый гриб-боровик, оливково-чёрные грузди и привлекательные с плотными пластинками зеленушки, молодые винно-красные сыроежки и надёжные, без ядовитых двойников, моховики.

– Ну, вот, – надула губы Белая Губа, – меня, как всегда, презрели. А ведь если нас вымочить да засолить…

Обижались землистые рядовки, серые и клейкие разлапистые свинухи, вздыхали переросшие подберёзовики и рыжие навозники мерцающие, переживали мокрухи еловые и дуплянки серые. Всем хотелось попасть на обеденный стол, каждый гриб стремился быть полезным!

Лишь Трихоломопсис не проявлял никакого интереса ни к грибникам, ни к переживаниям грибов. Наслушавшись разговоров и зная, что ему не светит попасть в корзину, он был увлечён тихой беседой с прелестной соседкой.

– Вольвариеллочка, – нашёптывал он ей, – посмотри на меня… Ну, повернись хоть на минутку, чтобы мне полюбоваться тобой…

– Отстань! – резко обрывала его белолицая красотка. – Без тебя тошно! Всех подряд собирают: всяких свинух, зеленух, а я, Вольвариелла Красивая – самая красивая! – стою который день, и меня обходят, как самую последнюю поганку. Как Мухомора Вонючего или саму Волоконницу Путуйяра! Где же справедливость?!

– Вот и хорошо, что тебя обходят. Значит, мы с тобой будем и дальше вместе расти здесь…

– Нужен ты мне! Посмотри на себя!

Но дольше всех не мог успокоиться Чёрный Трюфель. На самом деле он изнывал от своей недоступности. Ворчал на грибников, которые ничего не понимают в грибах: неотёсанные пустословы, не имеют никакого вкуса! Да ещё и лентяи! Не могут свинью или собаку обучить поиску благородных трюфелей. Разве ж это грибники! Одно название…

Он сравнивал себя с другими грибами. И чем дальше, тем больше находил достоинств у себя и обнаруживал недостатков у других грибов.

А уж грибников костерил на чём свет стоит!

Его подземные вопли достигли слуха Белого Трюфеля, и тот попытался унять сводного брата:

– Что ты изводишь себя? Сиди спокойно, живи своей жизнью, и твой час придёт.

– Придёт?! Эти остолопы, которые называют себя грибниками, никогда не смогут обнаружить нас. Если бы они хоть раз попробовали нас на вкус!

– От твоей ругани, брат, тебя быстрее не отыщут.

– Конечно, не отыщут! Потому что ничего в грибах не понимают. Ты только посмотри, что они берут! Заплесневелые боровики! Разваливающиеся в руках сыроеги! Пересохшие шампиньоны!..

– Что ты всё о других! Какое тебе до них дело? Угомонись и думай, что завтра придёт какой-нибудь толковый грибник – и… И окажешься ты на фарфоровом блюде с золотой каёмочкой на столе у какого-нибудь бизнесмена или банкира. И так порадуешь его, что он даже воскликнет: за всю жизнь ничего вкуснее не едал!..

– Банкира, – ворчал Чёрный Трюфель, – бизнесмена! Пусть сырыми сыроежками закусывают свой шотландский виски шестнадцатилетней выдержки… Я достоин царского стола!

Оставшиеся на поляне грибы приуныли.

Прекрасные деньки угасали. Скоро вся земля покроется палой листвой, которая окончательно скроет под своим одеялом грибы, и они завершат свой земной век…

Зато лесные мыши торжествовали!

Они с большим удовольствием грызли ножки белых грибов, не замеченных людьми. Ножку одного так обгрызли со всех сторон, что шляпка упала на землю и перевернулась. Так вредные мыши ещё и нагадили на неё – ни себе, как говорится, ни людям.

Жёлчный Гриб, которого на сей раз не спутали с Белым, тоже остался стоять в сторонке. Пинка под зад он не получил, поэтому был весьма доволен жизнью и собой.

– Ну, что, навозники и чешуйчатки, попритихли? – в отсутствие ценного Боровика почувствовал он свою важность.

– Да не тебе бы говорить, – упрекнул Жёлчного Головач, не желая признать его незаслуженное главенство.

– Ах ты, пустая башка, – взвился неугомонный Горчак, вместо слюны прыская на него желчью. – Ты осмеливаешься делать мне замечания?! Да я такой же солидный, как и белый! А ты? Не успеешь вырасти и сразу в труху превращаешься. Наступит на тебя человек и… пфу-у! – одна пыль! Не зря тебя прозвали «дедушкин табак».

Все грибы в округе знали, что с жёлчным Горчаком лучше не спорить. Пусть считает себя главным. Всё равно съедобным от этого он не станет.

«Эх, – продолжал переживать Чёрный Трюфель, – разная шушера и высказаться имеет право, и в корзинку попасть, и на обеденный стол… А меня, самого достойного… Надо что-то предпринять, чтобы меня услышали и нашли!»

И вот на следующий день появился в этом лесочке грибник-знаток. И не один, а с обученной свиньёй!

Он неспешно собирал свои грибы – ведь известно, что у каждого грибника они свои. Один пропустит гриб, а другой обязательно найдёт – свой, предназначенный именно ему. Также и свинья, если она обучена находить грибные изыски.

Пока грибник обрезал у добычи ножки и укладывал их в корзину, учёная свинья, перебегая с места на место, то там, то тут рыла своим пятачком землю. И вскоре она нашла жаждущий попасть на царский стол Трюфель.

– О! Наконец-то! – торжествующе воскликнул он. – Теперь все наконец узнают, какой гриб имеет самый тонкий, самый благородный, самый… ни с чем не сравнимый… Слышите меня, спорыши лесные – серухи и чернухи, синяки и скрипуны, поплавухи и отварухи!..

Но…

Пока Чёрный Трюфель произносил торжественную тираду в честь себя, свинья его невзначай съела.

Желая исправить оплошность, она принялась суетливо рыть землю вокруг и вскоре отыскала Белый Трюфель. Грибник на сей раз подоспел вовремя и, увидев гриб, воскликнул:

– Ого! Знатный трюфель нашёлся! Вот сегодня будет угощение нашему царю!

Шоколадный Человечек

Он лежал на чужом диване в незнакомой комнате, время от времени смотрел на облупившийся потолок и от боли в голове тут же закрывал глаза. Он никак не мог взять в толк: как случилось, что он опять остался без грамма шоколада, а заодно – без здоровья и друзей? Как теперь смотреть им в глаза?! Что сказать? И как восполнить шоколадный запас, который он вновь так бездарно растратил?

…Был Шоколадный Человечек очень вкусным. И все другие человечки стремились подружиться с ним, чтобы хоть иногда лизнуть его чуть горьковатой сладости.

Сначала он не чувствовал своей исключительности. Жил, как обычный человечек – например, хлебный или сливочный. Но вскоре прознал про свою шоколадную вкусность и стал вести себя иначе. Он полюбил, чтобы им лакомились, и сам получал от этого наслаждение.

Однако потом в его душе проступала горечь.

Подходил к нему, положим, Уксусный Человечек и говорил:

– Хорошо тебе! Все тебя любят, все хотят с тобой дружить. А мне так тяжело, что не знаю даже, как жить. Что посоветуешь?

Он жаловался, что все, кто ни попробует с ним общаться, сразу начинают морщиться и плеваться. А иной вообще – пройдёт мимо и даже не поздоровается. Пока Уксусный Человечек жаловался, всё это время (незаметно даже для себя) лизал и лизал шоколад, и становилось ему от этого всё слаще и слаще…

Шоколадный Человечек принимался советовать:

– Ты потерпи! У тебя тоже всё наладится… И вообще – есть человечки, которым живётся гораздо тяжелее.

Уксусный Человечек уходил не столько успокоенным, сколько напитавшимся. И Шоколадный Человечек тоже размягчался – от осознания своей доброты. Он верил, что смог помочь Уксусному Человечку.

Однако утончение шоколадного слоя приводило к тому, что Шоколадному Человечку после дружеских посиделок такого характера всё больше хотелось полежать. Но и сон почему-то не всегда восстанавливал шоколадные силы. Особенно если его прерывал стук в дверь в виде одного негромкого, но основательного удара, который означал, что нагрянул Человечек Горчичный.

Основной и неизменной темой сетований Горчичного Человечка было недовольство окружающими. Переступив порог, он начинал:

– Этот-то, Бужениновый – друг твой, что делает!.. Хо-одит ва-ажный такой, как начальник, будто главнее его и нет никого. Дать бы ему раз, чтобы вся важность вылетела! А Мармеладный?! Этот вообще! Целыми днями прогуливаются с Карамельной Барышней, словно слипшиеся! Жениться он, что ли, собирается на ней?

– Почему бы и нет, – вставлял Шоколадный Человечек, который и сам хотел поближе подружиться с Карамелькой.

– Смех! Один смех! – возмущался Горчичный, мрачнея на глазах. – Какой из него жених?! Да и друг так себе. Ты вот дружишь со всеми, а толку-то? Они все так и стремятся к тебе подлизаться!..

Каждый жил не так, как, по представлению Горчичного Человечка, следовало бы жить. Но главное – виноват в этом был почему-то именно их общий шоколадный друг. Шоколадный Человечек дружил с Мармеладным. Но и с Горчичным тоже! И ему совсем не хотелось перечить другу, которому и так горько. Он крутился перед Горчичным, подставлял свои шоколадные бока, чтобы жизнь приятеля стала ставителями как делового, так и совсем неделового мира, он всё чаще испытывал ощущение опустошённости и напрасно потраченного времени.

А в березняке на косогоре жизнь не останавливалась.

Увы, не всегда она была пронизана светом.

Как и в других местах на земле, случались в ней сумрачные дни и печальные события.

Божья Коровка скучала по любимому Паучку-крестовичку. Как ему там живётся, в огромном Городе, где нависает разорванное небо, а вместо солнца – мутные фонари? С чем приходится сталкиваться и как удаётся преодолевать трудности? Божья Коровка грустила, но виду не подавала: приветливо встречала каждого приходящего к ней в гости паучка или жука, хоть даже навозника или скрипуна. Все они были добрые ребята, с ними можно было обсудить последние новости родной рощи, помогать друг другу в житейских делах и вспоминать Паучка.

Оказался в божьекоровкиных друзьях и мрачноватый Скорпион. Он давно был лишён женского внимания и тепла, тосковал по нему, и доброжелательность Божьей Коровки принял за благосклонность. Однажды, сидя рядом с ней под калиновым кусточком, он вдруг без всяких слов и признаний обнял её и хотел поцеловать.

– Что ты делаешь! – неподдельно испугавшись, вскричала она.

– Спокойно! – зловеще произнёс он. – Спокойно!..

Жуткий страх, пронзивший Божью Коровку до самых кончиков крылышек, придал ей сил, она упёрхоть немного послаще. Он уговаривал товарища не огорчаться и после долгого выслушивания одних и тех же жалоб и претензий оставался без сил. Горчичный друг давно уже не лизал, а кусками выедал шоколад с его боков!

Шоколадному Человечку было тяжело после такого дружеского посещения – места укусов болели.

Но тут приходил Человечек Бужениновый.

– Этот Горчичный!.. – начинал он вместо приветствия. – К нему просто не знаешь, как подойти. Ну та-акой большой начальник!.. Та-акой ва-ажный, словно главнее его никого нет и быть не может. О какой дружбе тут можно говорить?!

Бужениновый Человечек зализывал раны Шоколадного, но шоколада после этого оставалось так мало, что Шоколадный Человечек едва сидел на стуле и думал только о том, как бы с этого стула не рухнуть.

Ближе к вечеру заходили другие друзья, и благодаря их поддержке Шоколадный Человечек мало-помалу возвращался к жизни.

Марципановый Человечек говорил:

– Ты переутомился, устал… Тебе надо беречь себя. Мы все тебя очень уважаем и дорожим твоей дружбой!

Он говорил совершенно искренне, безо всякого лукавства, хотя это можно было отнести и на счёт шоколада. Но ведь на то и друзья, чтобы пользоваться шоколадом друг друга, который хоть в небольшом количестве имеется у каждого!

Марципановый Человечек подробно рассказывал о своих семейных делах, понемногу полизывая шоколад. И Мармеладный друг уже был тут как тут, ожидая, пока Марципановый уйдёт, чтобы поговорить о своих делах и получить свою порцию шоколада. Пробегавший мимо Горчичный Человечек, видя такую привлекательную компанию, тоже желал шоколадно-мармеладных утех. Он будто невзначай оставался и начинал беседу с Мармеладным Человечком. Часто разговор шёл между гостями, которые словно и не замечали Человечка Шоколадного. А он, как добропорядочный хозяин, сидел с ними и чувствовал, как продолжает убывать его шоколадная оболочка.

«Значит, – думал Шоколадный Человечек теперь, лёжа на чужом диване, – какая-то штука внутри меня поедает мой же шоколад…»

Вот те раз! А он-то полагал, что причины потерь только внешние…

– Надо закаляться, – советовал ему Мармеладный, – обливаться холодной водой, бегать по морозцу. Низкие температуры сделают шоколад твёрдым, трудно слизываемым…

И Шоколадный Человечек начинал закаляться!

Выходил ранним утром в парк, бегал трусцой, махал руками, делал наклоны и круговые движения. Дома принимал холодный душ и ощущал, как крепнет его шоколадный организм. Но через две недели закалки вдруг стал чихать и кашлять и слёг с температурой. Пришлось пить горячий чай, потеть под ватным одеялом и… наблюдать, как тает его вкуснейший и затвердевший было шоколад.

После болезни от Шоколадного Человечка, как от эскимо, осталась одна палочка. Он долго восстанавливался. С друзьями почти не общался, ходил как тень.

Но порой ощущал необыкновенную лёгкость и независимость!

Он даже перестал думать о том, есть ли у него шоколад, сколько его и как умудриться его не терять. Ему вдруг стало очевидно, что сам он не способен нарастить шоколадный слой. А без этого слоя нет в нём самом никакой вкусности и внутри одна горьковатость.

И тогда…

Тогда Шоколадный Человечек сам шёл к друзьям. Навещал Уксусного Человечка, слушал его жалобы на тяготы уксусной жизни, понимая, что главное – выслушать товарища. Когда он закрывал за собою дверь, оставляя хозяина в менее кислом состоянии, то чувствовал, что его шоколад не только не истончился, но, может быть, даже чуточку прибавился.

Вот ведь удивительно! Есть, видимо, какой-то непредсказуемый Податель шоколада?

«Есть!» – утверждался в благой мысли Шоколадный Человечек.

Как-то, возвращаясь от уксусного приятеля, встретил наш герой Человечка Горчичного и посетовал, что крыша его дома, которая местами перестала «крышевать», превратилась в нечто похожее на дуршлаг. Горчичный, забыв о жалобах на свою горькую жизнь, пошёл вместе с Шоколадным Человечком, забрался на крышу и принялся за ремонт… Расставались они довольные друг другом, без всяких потерь и взаимных претензий.

И опять Шоколадный Человечек почувствовал, что шоколаду в нём прибавилось.

Или это ему только показалось?..

Только разве это хорошо, когда у одних всё прибывает и прибывает, а другие ничего не получают?

И тогда появлялся на пороге дома шоколадно-упитанного хозяина Человечек Клюквенный. Он очень любил кисленькое и совсем не любил шоколад. Однако к Шоколадному Человечку был неравнодушен.

– Как дела? Как здоровье? – сразу задавал он несколько вопросов, не дожидаясь ответа. – Наверное, тебя дружки твои замучили!..

– Нет, – бодро отвечал Шоколадный Человечек, – не…

– Да знаю я! – перебивал Клюквенный Человечек. – Ходят к тебе, донимают, а ты всех привечаешь, всех жалеешь… Ты вот ответь: ведь каждый рождается со своим вкусом, и невозможно измениться, потому что этот его вкус остаётся на всю жизнь, так?

– Да, но…

– Но уж если я люблю чай с лимоном и клюквенный морс, так хоть клубнику со сливками, хоть зефир в шоколаде подавай, мне всё равно слаще лимонного сока нет ничего!

Клюквенный Человечек долго рассуждал о вкусах индивидуумов, иногда задавал вопросы, на которые сам же и отвечал. Шоколадному Человечку вроде не было повода терять свой шоколад, но он опять начинал истончаться! Видимо, клюквенный приятель всё же незаметно исхитрялся вкусить горьковатой сладости, несмотря на заявление о любви к кисленькому.

«Наклюкавшись» шоколада, Клюквенный Человечек ещё долго стоял в дверях, довольно улыбаясь, и всё норовил научить шоколадного гостеприимца, как отваживать друзей и не растрачиваться по пустякам.

А тот, опустошённый, не знал, куда деваться от его настойчивых поучений…

Зато после таких вот нежданных потерь случались и отрадные моменты, например, встречи с Карамельной Барышней. Их отношения оставались дружескими и доверительными.

– Я хочу, чтобы ты не уставал, не доводил себя до изнеможения, – говорила Карамельная Барышня, улавливая в глазах Шоколадного Человечка затаённую печаль, которую старались не замечать его бодрые друзья.

– Спасибо, – благодарил он, ощущая, как от этих слов его шоколадный слой если не увеличивается, то хотя бы становится твёрдым. – Спасибо!..

– Мы теряем свои силы, когда надеемся только на себя, думая, что это только наши силы и мы вольны распоряжаться ими как хотим, – внушала другу Карамельная Барышня. – А надо стараться достичь того, чтобы через нас действовал Сам Податель сил!

Да-да, несомненно, Податель!..

Почему же он всегда сомневается в Нём?! Почему надеется на себя и пытается разными «техническими» приёмами восполнять шоколад? Он же восполняется не нами, хотя это зависит и от нашего внутреннего состояния…

– Значит, мои потери служат мне благом? – спрашивал у подруги Шоколадный Человечек.

– Да. Если ты свои потери не переживаешь мучительно, а на людей, которым что-то дал, не раздражаешься. Они-то не виноваты в твоих потерях!

Карамельная Барышня сама порой ходила истаявшая, прозрачная, но все друзья очень уважали её и любили поговорить с ней. Поэтому Шоколадному Человечку радостно было услышать эти слова именно от неё, несомненно, имевшей личный опыт.

И возможность попытаться претворить услышанное в жизнь тут же возникала.

Приехала к нашему человечку Шоколадная Барышня.

– Наверное, я не вовремя… Хотела позвонить сначала, предупредить, да так вышло… – радостно улыбаясь, сказала она.

– Что поделать, – по привычке вздохнул Шоколадный Человечек. – Проходи, будем чай пить.

Гостья начала рассказывать, что все хотят с ней дружить, общаться, задают вопросы, на какие она ответов не знает, да и знать не может. А человечки всё льнут…

– Уж очень ты вкусная! – сказал хозяин дома. – Шоколадная вся! Вот к тебе и липнут, и лижут тебя, а ты убываешь понемногу. На мужа и детей уже ничего не остаётся. Приходишь домой и начинаешь ругаться: то не так, это не по тебе…

Объяснял-то он легко, но знал, как трудно самому что-либо изменить.

– Что же делать? – спросила гостья.

– Во-первых, надо стараться ограничить ненужные контакты. На работе – только служебные отношения! Дружба дружбой, а служба службой.

– Как-то само так получается, – оправдывалась Шоколадная Барышня. – Начинают рассказывать о своих личных делах, совета спрашивают… Им ведь совсем не с кем по-дружески поговорить. Я-то хоть с тобой могу поделиться…

«Что же ей посоветовать?» – думал Шоколадный Человечек.

Так ничего и не придумав, шоколадный хозяин начинал жалеть свою шоколадную гостью. Ему очень хотелось утешить её. Та потихонечку полизывала его шоколад и успокаивалась. Уезжала она довольная, сияющая: пусть вопросов своих не разрешила, зато… хорошо посидели, вкусно!

И в этом случае, хоть его шоколад истончился, Человечек не страдал от этого. Он ведь знал, на что идёт. А может, и убыло всего совсем чуть-чуть как раз потому, что он не страдал, не жалел об убыли?..

Общаться с друзьями Шоколадному Человечку очень нравилось: возможно, это было единственное занятие, которое у него хорошо получалось. Возьмись он, к примеру, огород копать, так либо лопату сразу же сломает, либо вскопает кое-как, что и грядку нормальную сделать невозможно, не говоря уже об оставленных в земле корешках и сорняках. А если гвоздь попробует вбить – тот обязательно согнётся или не в то место войдёт. А то и палец потом долго будет напоминать Шоколадному Человечку о его неудачном общении с молотком.

Но и с дружбой было не всё просто.

Если толщина шоколада у нашего Человечка приближалась к нулю (увы, случалось и такое), то гость начинал вызывать у хозяина раздражение, выводить его из себя. Шоколадный Человечек кричал, язвил, обзывался и даже хамил.

– Что харю-то такую отрастил?! – орал он, например, Сдобному Человечку.

На такое Сдобный отвечал совсем не «сдобно» – и они расходились, чтобы как можно дольше не видеться.

Шоколадный Человечек сам не понимал, почему так ведёт себя, ведь Сдобный Человечек ему был симпатичен. Некоторые человечки, увидев такое, отворачивались от него, не желая вступать в контакт, который может обернуться конфликтом, или сухо здоровались при встрече.

Однако всегда находился кто-нибудь из друзей, способный проявить сострадание и заботу.

– Надо тебе побольше есть, – советовал ему Бужениновый Человечек, с сочувствием разглядывая измождённую фигуру товарища, – особенно сливочного масла, сахара, какао и орехов. Тогда шоколад будет наращиваться, и ты будешь чувствовать себя лучше. Ведь человек есть то, что он ест!