Текст книги "Секреты фарфоровой куклы"

Илина Васильевна Григоричева
Секреты фарфоровой куклы

© «Пробел-2000», 2020

© Григоричева И.В., 2020

От автора

Каждый из нас, дорогой читатель, наверняка хотя бы раз в жизни задумывался над тем, сколько информации несет в себе та или иная вещь. Кто-то с умилением хранит одноглазого плюшевого мишку, в память о лучших днях детства. Другие берегут память о своих мамах и бабушках в виде различных безделушек и одежды. А если это фотография или портрет! Многие знают, что по ночам в музеях люди с портретов словно оживают и продолжают обитать в некогда своих апартаментах. Любой экспонат также хранит свою историю: мебель, посуда и прочие вещи будто бы говорят нам о своих прежних владельцах. Встречаясь с исследователями старины можно услышать множество занимательных историй, практически никому не известных, так и просящихся на страницы романов. Так или иначе, любой предмет старины может вызвать у нас странные ощущения, как будто мы сами когда-то могли владеть им или лично знать изображенных на портретах известных, либо неизвестных никому людей. Признаться, я сама испытала это на себе, поскольку один из таких портретов и вдохновил меня на написание этой книги. Кроме того, я случайно увидела в гостях старинную фарфоровую куклу. Получив разрешение хозяев дома, я взяла куклу в руки: очень красивое личико с зелеными глазами и каштановыми волосами казалось лицом молодой женщины. На ней было надето зеленое платье в стиле рококо, с кринолином, какие носили в начале XVIII века. Хозяева подтвердили, что кукла действительно XVIII столетия, а одежда ее не сохранилась, но эта реконструкция платья почти полностью повторяет оригинал. Я продолжала держать ее в руках не в силах отвести взгляд – настолько она казалась живой! Хозяева с улыбкой отметили, что я не первая так на нее реагирую. Кукла эта действительно немного «живая», с ее существованием связана одна фамильная история, произошедшая с их предками в XVIII веке.

Так, не спеша, за чашкой кофе я услышала несколько коротеньких, но занимательных преданий. Кое-что из услышанного тоже нашло отражение в нижеследующем романе. Еще я хотела бы заранее попросить прощения у своих, разумеется, сведущих читателей, которые, прочитав мою книгу захотят обвинить меня в невежестве, а именно в незнании истории Великобритании XVIII века. Потому я и спешу уверить вас: я досконально знакома с ней, в том числе с историей династии Ганновер. И все же некоторые события, описанные мной, содержат под собой реальную основу, а многие герои имеют прототипы как людей прошлых веков, так и настоящего времени. Ведь изменяются мода, технологии, нравы и обычаи, но неизменными остаются достоинства, пороки, вера и все свойства человеческой души. Моя книга вовсе не претендует на исторический очерк и, как известно, роман – это дом с открытыми дверями и окнами, где каждый имеет право мыслить соответственно своим пожеланиям и устремлениям.

Глава 1

Эта история уносит нас, читатель, в Англию начала восемнадцатого столетия. Стояло прекрасное весеннее утро. Лондон еще спал, хотя кое-где уже начинали открывать свои лавочки мелкие торговцы. Небольшая улочка на окраине Лондона постепенно оживала; из булочной на углу доносился приятный запах свежей выпечки. Неказистый двухэтажный дом, стоявший рядом с булочной, давно требовал ремонта, уныло поскрипывая на ветру обветшавшими ставнями. Он принадлежал некой миссис Астер – женщине средних лет, которая содержала маленький пансион, сдавая комнаты внаем.

Напротив их дома была лавка зеленщика. Несмотря на свое занятие, зеленщик Блейк считал себя потомком дворян и всегда намекал соседям на это. Блейк любил всех поучать и давать молодым, как он говорил, отеческие советы. У него было восемь детей и маленькая, тощая, запуганная жена. И в этот ранний час зеленщик был уже на ногах, открывая свою лавочку. Он предпочитал торговать прямо на улице, а не внутри, как бакалейщики. От его лавки только что отъехала бричка, нагруженная свежими овощами и зеленью. Блейк удовлетворенно посмотрел ей вслед взглядом зажиточного торговца – его дела и впрямь шли неплохо. Он гордился, что всего этого он добился собственным, неустанным трудом, тому же он учил и детей своих. Посмотрев направо, он увидел стоявших в конце улицы четырех молодых людей.

– Что за времена наступили! – сердито, сам себе сказал Блейк. – Юноша благородного происхождения, вместо какого-либо приличного занятия, пиликает на скрипочке по тавернам. Вот если б мой сын только посмел заняться чем-то вроде этого! – и он погрозил кулаком появившемуся на пороге бледному отроку лет шестнадцати, своему старшему сыну, который служил у отца приказчиком.

А парни, стоявшие в конце улицы, прощались.

– Ну что ж, я думаю, всем нам сегодня улыбнулась удача! – сказал юный и красивый испанец по фамилии Гарсиа. Он бережно разгладил полы своего потертого кафтана, в одном из карманов которого приятно позвякивали монеты. – Раньше такую сумму я зарабатывал, в лучшем случае, за месяц.

Ему согласно кивнул Пирсон, низкорослый, но крепкий рыжеватый парень с голубыми глазами и веснушками вокруг чуть вздернутого носа. Эндрю Пирсон был уроженцем Лондона, где его отец содержал небольшую часовую мастерскую. Он был самым младшим из друзей – ему едва минуло семнадцать, и самым веселым, чего нельзя было сказать об Энтони Дрэнке – долговязом, неряшливом молодом человеке и самым старшим из всех. Родом он был из провинции, но сбежал из дому в пятнадцать лет, когда после смерти матери отец женился вторично, а мачеха сделала его жизнь невыносимой. Теперь Тони стукнуло двадцать девять.

– До завтра, – как-то не очень оптимистично произнес Дрэнк и, таща за собой виолончель, вошел в небольшой домик весь увитый плющом, из окон которого виднелись давно требующие стирки занавески.

– До встречи, друг, и спасибо, – сказал Гарсиа их четвертому товарищу, – благодаря тебе на нас всех скоро прольется милость из кармана герцога Чандоса, – он хитро улыбнулся и добавил, – мы с Пирсоном лишь немного отдохнем, а потом отправимся в «Два Петуха».

Четвертый юноша, о чем-то серьезно задумавшись, продолжал стоять на месте. Он был некрасив в обычном понимании мужской красоты: невысокого роста, очень сильно худощав и такой сутулый, что порой казался горбатым. Сутулость его была следствием безуспешной попытки скрыть косое левое плечо, которое было чуть ниже правого. Увечье это являлось результатом падения в младенчестве из колыбели по вине нерадивой няньки. Кисти рук и ступни ног парня были слишком большими по сравнению с телом, и потому казалось, что они как будто взяты от другого человека, более крупного. Свои темные, почти черные волосы до плеч он зачесывал назад, собирая их на затылке и не желая сбривать под парик, как многие делали это, следуя моде того времени. На его смуглом, худом, чуть вытянутом лице резко выделялся тонкий нос с горбинкой, что придавало ему некоторое сходство с сынами Авраамовыми. Но все недостатки его наружности покрывали большие карие глаза – красивые и умные. А взгляд этих глаз был всегда спокойным, мягким и каким-то удивительно лучистым. Одежда на нем была далеко не новой, но настолько опрятной, что начиная от гладко выбритого лица и белоснежной блузки под кафтаном, кончая начищенными до блеска туфлями, весь облик юноши смотрелся вполне достойно.

Надсадно закричал чей-то петух. Юноша встряхнулся от своих мыслей, вдохнул полной грудью утренний воздух и зашагал вниз по улице, весело напевая и радуясь наступающему дню, как может радоваться этому парень в девятнадцать лет. Дойдя до булочной и купив две буханки свежего хлеба, он поспешил было войти в пансион миссис Астер, но тут его остановил Блейк.

– Ну что же, молодой человек, опять музицировали до утра? – с оттенком строгости в голосе спросил он. – Вам хоть прилично платят за это? С теперешними-то налогами не разживешься, а у вас семья. Не стоит ли задуматься о стабильном заработке?

– Да ничего, я не жалуюсь, – спокойно ответил юноша. Невозмутимость явно была его отличительной чертой. – У меня теперь будет больше учеников, и я смогу платить няньке лучшее жалованье, чтобы она смогла и ночью оставаться у нас, когда это потребуется.

– Вашему отцу ближе к ночи сильно нездоровилось, и мы взяли Клауса переночевать. Моя жена только что накормила и отвела его к вам.

– Я так благодарен миссис Блейк…

– Чего уж там. Всегда рады помочь, своих-то восемь! – перебил его Блейк, который по натуре был все-таки добрым человеком.

– Дерек… Дерек, сынок, – послышался слабый голос из открытого окна пансиона на втором этаже.

Юноша извинился перед Блейком и поспешно зашел в дом. Дверь в его комнаты была приоткрыта, и как только он вошел, под ноги ему буквально выкатился очаровательный белокурый малыш. Запрыгнув к нему на руки, мальчик прижался личиком к его щеке. Немного подержав ребенка на руках, молодой человек посадил его на стул и дал кусок горячего хлеба. Тот немедленно принялся быстро-быстро жевать.

– Как он любит тебя, Дерек, – сказал изможденный, еще не старый мужчина, лежавший в углу на кровати. Его строгое лицо довольно хорошо сохранило отпечаток былой красоты, а белокурые волосы лишь на висках подернулись сединой.

Маленький Клаус действительно просто обожал своего брата Дерека, ибо именно так звали юношу. Настоящее и полное его имя было Теодерих Вольфганг Иоганн фон Лансдорф. Он и его брат Клаус были сыновьями разорившегося немецкого барона, того самого, который лежал сейчас на кровати. Их род давно измельчал и так обнищал, что нынешний прямой его отпрыск барон Фридрих Христиан Вильгельм фон Лансдорф – отец Дерека и Клауса, со своей супругой были вынуждены переселиться из Дрездена – столицы саксонского курфюршества в сердце Великобритании – Лондон, где один родственник обещал им более сносное существование. Но через два года этот родственник умер, а наследство принял его сын, очень жестокий и надменный человек, который не хотел видеть родню в лице Фридриха, так как отлично знал о его «полузаконном» титуле барона фон Лансдорфа. Дело было в следующем: отец Фридриха барон Ульрих Людвиг Вильгельм фон Лансдорф, едва выйдя из лет отрочества, страстно влюбился в красивую и такую же юную еврейку Ребекку Шнайдер и, к ужасу родных, самочинно женился на ней. Кроткая девушка изо всех сил старалась понравиться родне своего мужа, но все было напрасно. Ребекка отказалась от веры своих предков и, несмотря на законность их брака, ни родня Ульриха, ни общество не признали ее баронессой фон Лансдорф. Мать Ульриха пыталась разрушить этот брак, устроила небывалый скандал и пожаловалась курфюрсту. И поскольку Лансдорфы состояли в родстве с саксонским курфюрстом, то он, рассердившись на юного родственника, признал этот брак морганатическим[1]1
  Морганатический брак – брак между лицами неравного положения, при котором жена не пользуется сословными привилегиями мужа (и наоборот), а дети – отца.


[Закрыть]. Вскоре после рождения их единственного сына Фридриха несчастная и непризнанная баронесса скончалась. Злые языки болтали, что умереть ей помогла Генриетта фон Лансдорф, тетка Ульриха по отцовской линии, как будто бы имевшая опыт в таких делах. Так это было или нет – осталось неизвестным, но Ульрих с тех пор начал вести беспорядочную жизнь, не пожелав жениться вторично. Получив и так уже не слишком большое наследство после смерти отца, Ульрих начал с невероятной быстротой спускать «на нет» все состояние фон Лансдорфов. Воспитание маленького сына он доверил своей матери.

Совсем молодая женщина, которой было едва за тридцать (ее отдали замуж девушкой-подростком), но черствая и высокомерная Вильгельмина София фон Лансдорф воспитывала внука в лютеранской вере и держала бедного ребенка, что называется, в черном теле. Его заставляли учить наизусть много молитв, взращивали ненависть к католикам, а особенно к евреям. За малейшую провинность он часами простаивал в углу на коленях, куда перед этим рука его строгой бабки щедро рассыпала сухой горох. Бедный маленький Фритц жил в постоянном страхе перед Вильгельминой, Генриеттой, тетками и прочими родственницами фон Лансдорфов, которые желали видеть его таким, каким не стал для них Ульрих. Они внушали мальчику, что гнилую кровь его матери необходимо изгладить добродетелями. Почти не видя своего отца и не получая должного мужского воспитания Фридрих, подрастая, хотя и не любил бабку, незаметно становился похожим на нее.

Мальчику было двенадцать, когда однажды ночью ему послышался чей-то хохот. Он проснулся, подумав, что это сон. Но хохот продолжался. Очень удивленный, ведь бабка учила, что громкий смех недопустим, Фритц поднялся с кровати и вышел из своей спальни.

Смех раздавался из покоев его отца. Он тихо пошел туда, осторожно заглянул в плохо закрытую дверь и увидел там то, что оставило в его душе след на всю оставшуюся жизнь: пьяный отец совершал плотский грех с двумя служанками, притом все трое были обнажены.

Фритц опрометью бросился к себе в комнату и проплакал до самого утра. С тех пор он больше не чувствовал уважения к отцу и стал менее замкнутым с бабкой и родственницами. Все свои силы он положил на учебу. Пастор хвалил тихого и старательного мальчика.

Так, к двадцати одному году Фридрих блестяще окончив Университет, стал профессором теологии. Вскоре, во время очередного загула умер барон Ульрих. Фридриху и Вильгельмине едва хватило средств уплатить его долги и, благодаря бережливости обоих, сохранить родовой замок. Всего Вильгельминой в браке было рождено семеро детей, но достигли зрелого возраста лишь трое – Ульрих и дочери-близнецы Урсула и Бенигна. Выдать замуж дочерей так и не удалось, в виду полного отсуствия приданого, а также позорной жизни их брата. И эти две девушки остались старыми девами.

Таким образом, единственный наследник Ульриха – барон Фридрих Христиан Вильгельм фон Лансдорф фактически не имел права называться таковым в обществе. Он был весьма привлекательным молодым человеком. Внешне он не унаследовал ни одной черты своей матери, а очень походил на отца, который, пока его не обезобразило пьянство и распутство, слыл красавцем и сердцеедом. Фридрих был высоким, стройным блондином с голубыми глазами, за которыми, однако, скрывалась какая-то непонятная тревога. Нравом же он совсем не походил на своего беспечного отца. Замкнутый, немного нервный, ему почему-то казалось, что все хотят его обмануть, дабы он сбился с пути и закончил свои дни как отец – так сильно была ему ненавистна жизнь, которой тот жил.

Выбрав себе религиозное поприще, Фридрих, чтобы как-то жить, преподавал в Университете теологию. Однако, став в свои юные лета законченным ханжой, полного взаимопонимания с бабкой он так и не нашел. Вильгельмина же теперь любила единственного внука, считала его самым умным и достойным молодым человеком, к тому же так внешне похожим на ее покойного, непутевого сына. Она отлично осознавала, что при их бедности и неопределенном положении внука в обществе, тому никогда не удастся жениться на какой-нибудь девушке из богатой и знатной семьи. Но сердцу надеяться запретить нельзя, и женщина истово молилась о хорошей и выгодной женитьбе для внука. Вильгельмина ничуть не раскаивалась в своей ненависти к покойной невестке, зато очень раскаивалась в своем поступке, совершенном сгоряча много лет назад, когда устроила общественный скандал из-за свадьбы сына. Фридрих же упорно избегал женщин вообще – ханжески-религиозное воспитание и отвратительное поведение покойного отца сделали свое дело. Предлагая внуку попробовать сосватать ту или иную невесту, по мнению Вильгельмины подходящую ему в жены, она встречала решительный отказ. Фридрих считал девушек, воспитанных без каких-либо лишений нерелигиозными, а заодно безнравственными. Ну и от себя, разумеется, гордый юноша не мог скрыть, что не хочет быть отвергнутым и осмеянным из-за сватовства богатых невест. Молодой человек писал трактат за трактатом о борьбе с человеческими страстями, а главное – о раскрытии пагубных происков сектантов и католиков. Неопределенное положение в обществе решило его судьбу – вскоре он стал пастором.

И тут случилось то, чего так не ожидала Вильгельмина. Многие девушки тайно вздыхали о своем новом красивом пасторе. И когда Эльза – дочь богатого виноторговца Ганса Миллера увидела его в первый раз, то сразу дала себе клятву выйти за него замуж. Задача эта была не из легких. Во-первых, пастор сторонился женщин, а во-вторых, вокруг него всегда находилось много знатных и красивых девушек. А Эльза не отличалась ни красотой, ни благородством крови.

Она была обычной русоволосой и сероглазой девушкой, каких можно встретить где угодно, не запомнив их лиц. Но за такой непримечательной внешностью стояли ум, веселый и добрый нрав, смекалка. Быстро сообразив, что представляет из себя пастор, Эльза сменила красивое платье на очень скромное и старомодное. В ее руках теперь всегда была Библия. Она стала горячо участвовать в делах прихода, гневно отвергала даже самый намек на ухаживания противоположного пола. И хотя ее сердце пылало от любви, она продолжала держать высоконравственную позицию, часто появлялась в поле зрения фон Лансдорфа в обществе старух и чопорных старых дев. Все это не ускользнуло от внимания пастора. Много еще времени, сил и уловок потратила Эльза на Фридриха. Борьба длилась пару лет. Другой девушке давно, может, и надоела бы эта погоня за призрачным счастьем, но не такова была Эльза – ее любовь только усилилась.

И вот, наконец, она победила! Пастор, восхищенный ее добродетелью, сделал предложение. Эльза прекрасно понимала, что ей, возможно, придется всю жизнь подавлять свои искренние чувства, веселый и жизнерадостный нрав, но она была из тех женщин, которые твердо знают, чего хотят. А она больше всего на свете хотела стать женой пастора Лансдорфа, и она стала ею!

Ярости Вильгельмины не было никакого предела. Она не желала признавать новую баронессу, как когда-то не признала жену Ульриха. Зато Ганс Миллер полностью разделил с Эльзой радость, дав за ней солидное приданое. После смерти жены он один воспитывал ее. Ганс был вполне зажиточным виноторговцем, а его дочь теперь баронесса!

Значит, и внуки его будут аристократами. Тайная и, казалось бы, несбыточная мечта о титуле осуществилась! Но Эльзу совсем не волновал ее титул, к тому же почти мифический – она упивалась своей любовью. А Фридрих, узнав получше свою жену, еще раз понял, что не ошибся в выборе и искренне привязался к ней.

Вильгельмина и ее дочери приложили все усилия, чтобы сделать их жизнь невыносимой. Такая ситуация начала раздражать Лансдорфа. Эльза души не чаяла в своем муже, во всем его поддерживала.

Поддержала и тогда, когда он загорелся поездкой в Англию, по приглашению своего богатого родственника. Эльзе уже предстояло скоро родить, но, несмотря на это, они спешно отбыли из родных краев.

Вскоре по прибытии в Лондон у них родился сын, которого назвали Теодерих Вольфганг Иоганн, а уменьшительно, по-немецки – Дитц, от имени Теодерих. Они дали такое имя своему сыну в честь его крестного – Теодериха Эммануила барона фон дер Пфальца, который был дружен с ними и открыто называл Фридриха бароном, общаясь с ним на равных. Через два года, когда им отказали в гостеприимстве и всяческой поддержке, семья фон Лансдорф была вынуждена скитаться с одного места на другое, в поисках лучшей доли. С досады Фридрих готов был отправиться назад на родину, но жена, вспомнив о Вильгельмине, сумела его отговорить. Семейство перебралось в Оксфорд, где Фридрих снова стал преподавать в Университете, а епископ назначил ему приход. Там же, на деньги из приданого Эльзы, они купили неплохой двухэтажный домик.

Глава 2

Потекли годы. Рос их сынишка. К удивлению родителей, Дитц с ранних лет начал проявлять огромный интерес к музыке. Фридрих желая, чтобы сын всегда был при церкви, отдал его в обучение к церковному органисту Роберту Лайну. Уже в шесть лет Дитц, или как его теперь все звали по-английски – Дерек[2]2
  Дерек (Derek) – английское произношение древнегерманского имени Теодерих (Theoderich) или немецкого Дитрих (Dietrich).


[Закрыть], мог на службе заменить Роберта, когда это было необходимо.

Услышав впервые звуки скрипки, мальчик решил, что будет обязательно играть на ней. Отец о том и слышать не желал, считая это безнравственным занятием. И тогда Дерек учился тайно от него. Мать поддерживала его, понимая, что сын унаследовал от нее живой нрав.

Скоро способный мальчик играл и на скрипке, и на духовых инструментах, а кроме того сочинял музыку. Особых усилий при этом он не прилагал – музыка звучала у него внутри. Когда отец про это узнал, то сильно разгневался. Дереку помогли мать и Роберт Лайн, которые лишь частично убедили преподобного отца, что у его сына талант. Пастору и самому нравились церковные сочинения сына, написанные для органа. Но постоянный страх за нравственный облик единственного отпрыска заставил его пойти на следующее: помня, какой урок он сам получил в детстве, Фридрих решил показать нечто подобное своему сыну.

Однажды вечером, под предлогом прогулки, он повел Дерека в одну таверну, где по достоверным слухам происходили настоящии оргии. Войдя в заведение, ничего не подозревающий мальчик хотел было спросить у отца зачем они сюда пришли, как вдруг замер: на руке у того повисла отвратительная, видавшая виды проститутка.

– Отпустите отца, мэм – пролепетал Дерек, видевший в своем окружении до этого только строгих и чопорных женщин.

– Как ты меня назвал? Мэм? – пьяно расхохоталась потаскуха и обнажила гнилые зубы, обдав Дерека смрадным дыханием.

Он в ужасе отпрянул и увидел другую девку, которая под громкие восторженные вопли пьяных мужчин танцевала на столе, задирая юбки, тем самым показывая исподнее несвежее белье. Такие же пьяные музыканты играли на скрипках.

– Какие холеные красавчики! – не унималась потаскуха, повисшая на пасторе. – Сейчас, сейчас. Ты хочешь сам или привел сыночка? Ему не рано, а?

– Ну все, хватит! – сказал Фридрих, и с непреодолимым отвращением стряхнув с себя проститутку, схватил сына за руку и повел прочь из притона.

Потаскуха от злости, что упустила добычу, разразилась им в след площадной бранью. Какое-то время они шли молча и вдруг у Дерека подкосились ноги, он остановился – от волнения ему стало тяжело дышать. А его отец выглядел очень довольным. Когда сын повернул к нему свое бледное лицо, он сказал:

– Вот для чего пишется такая музыка, о которой ты мечтаешь!

– Отец, простите меня, простите, – разрыдался мальчик, уткнувшись в него.

– Все, все, сынок, идем, – произнес обычно не склонный к нежности пастор и погладил сына по голове, – ты уже достаточно взрослый, чтобы понять, зачем я это сделал. Сейчас я открою тебе одну тайну. Ведь ты сохранишь ее, не так ли?

– Конечно, отец, – всхлипнул Дерек.

– Я был примерно в твоем возрасте, когда видел почти то же самое.

– Вы?

– Да. Только видел я это не в мерзком притоне, а в собственном доме.

– В собственном доме?!

– Такую жизнь вел мой отец – твой дед. И, я надеюсь, у тебя достанет благоразумия молчать. Разумеется, твоя добродетельная мать ничего об этом позоре не знает. Я всю свою жизнь посвятил Богу, чтобы изгладить сей родительский грех, потому и питаю отвращение ко всем светским забавам, ибо известно до чего они доводят. И так как за себя я теперь уверен, то ныне переживаю за тебя, моего сына.

– Будьте уверены, отец, я вас не подведу, – твердо ответил Дерек, утерев слезы.

С тех пор Эльза стала замечать, что в ее прежде подвижном, веселом сыне начала проглядывать скрытность, сдержанность во всем, даже в его любимой музыке. Она приписывала это его кризису отрочества. Дерек же, поразмыслив над увиденным, проштудировал много раз катехизис и пришел к выводу, что музыку писать все же не грех, если она заведомо не преследует низких целей.

Прошел год. И вот, однажды к ним в дверь постучал незнакомец, спросив, не дом ли это пастора Лансдорфа. Получив утвердительный ответ, он сказал, что прибыл сюда по приказанию министра иностранных дел лорда Болингброка и должен видеть преподобного отца Фридриха Лансдорфа.

– Его светлость лорд Болингброк, – сообщил Фридриху и Эльзе посланник лорда, – питая склонность ко всему прекрасному, а в данном случае к музыке, неожиданно для себя ознакомился с органными работами вашего сына. Он желает видеть его лично в королевском дворце Уайт-холле.

– Передайте светлейшему лорду Болингброку, что его желание будет исполнено, – сухо ответил Фридрих.

– За вами и вашим сыном прибудет карета, – сказал посланник и удалился.

– Только этого нам не хватало! – возмутился после его ухода пастор, но перечить самому министру иностранных дел не посмел.

Эльза же в душе радовалась за сына, и в назначенный срок принаряженный Дерек с отцом отправились в Уайт-холл. Воспитанный в строгости мальчик с удивлением разглядывал роскошно одетых людей и пышность убранства королевского дворца. Слуга проводил пастора с сыном до дверей аудиенц-зала лорда Болингброка и велел им ждать. В приемной сидели и другие люди, ожидающие аудиенции.

Через некоторое время двери отворились, и важный лакей произнес, вызывая следующего посетителя:

– Пастор Лансдорф с сыном!

Болингброк окинул любопытным взглядом вошедших: статного белокурого пастора и его тщедушного черноглазого сына.

– Что-то Лансдорф-младший имеет с вами маловато сходства, однако, – с интересом отметил лорд.

Краска бросилась Фридриху в лицо. «Он тоже несомненно знает о моем происхождении. Господи, неужели и в Англии спасения от этого унижения не будет?» – подумал он в отчаянии, но сдержанно ответил:

– Лансдорф-младший напоминает наружностью родню матери.

– Не важно, кого он напоминает, – со значением, но миролюбиво продолжал Болингброк и начал довольно любезно расспрашивать Фридриха об их жизни в Англии.

Дерек тоже незаметно разглядывал Болингброка: тот, по его мнению, чем-то походил на старую хитрую лисицу. Помимо него, в просторном аудиенц-зале находилось еще двое знатных вельмож, они спорили насчет какого-то документа. Величественный вид одного из них вызвал у Дерека одновременно восхищение и трепет. Именно такими представлялись мальчику сказочные короли. Богато и со вкусом одетый, надменный красавец-лорд казался человеком без возраста.

С виду ему можно было дать лет двадцать – двадцать два, но внимательный Дерек, разглядев его руки, украшенные драгоценными перстнями, подумал, что этот лорд вполне мог быть и старше. Он был так хорош собой, что Дерек не мог оторвать от него глаз. Прогнав своего оппонента, красавец изящно потянулся в кресле и, заметив Дерека, уставился на него неотрывным взором прекрасных зеленых глаз. От страха у мальчика пробежал холодок по спине – взгляд вельможи был пристальным, немигающим, все лицо его застыло, словно маска.

Лорд Болингброк, закончив расспросы, предложил Дереку продемонстрировать свое умение, указав на стоящий в стороне орган.

Красивый лорд сразу встал и направился к дверям.

– Не желаете послушать, ваша светлость? – окликнул его Болингброк, но тот не удостоил его ответа, лишь пожал могучими плечами и царственной походкой покинул кабинет.

Больше часа Дерек играл на органе, пока не получил разрешение удалиться. Лорд Болингброк остался доволен им и сделал заказ на несколько произведений.

– До чего же я устал! – раздраженно сказал Фридрих сыну, когда они оказались за дверями кабинета.

– Скажите, отец, – спросил Дерек, – вам известно, кто был тот лорд, что сразу вышел как только я начал играть?

Преподобный отец недовольно скривился:

– Я видел его портрет в университете, могу и ошибаться, но, судя по весьма примечательной наружности и высокомерию, догадываюсь, что это и есть самая колоритная фигура во всей Англии после королевы – герцог Нортумберленд.

– Он так ослепительно прекрасен собой…

– …и наверняка кутила и развратник, как любой из этих высокородных аристократов, – поучительно закончил отец.

Мимо них прошли две молодые дамы в дорогих платьях с пышными кринолинами и в таких высоких париках, что Дерек с наивным изумлением остановился, глядя им в след. После их бедной церквушки ему казалось, он попал в какой-то другой, неведомый доселе мир. Пастор с силой сжал руку сына в своей и потащил его за собой.

Около парадного входа стояло множество экипажей, а слуга лорда Болингброка провожал их до того, в котором они приехали. Пока они его искали, Дерек увидел, как из роскошной кареты, потеснившей других у крыльца вышел миловидный и, судя по одежде, очень знатный юноша. В руках, казалось, он нес большую красивую куклу.

– Смотрите, отец, какая огромная кукла! – снова изумился Дерек. – Для чего таких делают?

– Какой же ты глупый! – не сдержался преподобный отец. – Какая еще кукла! Это ведь живая девочка.

Дерек удивленно захлопал глазами и увидел как «кукла» зашевелилась, обняв ручонками шею юноши. Тот поцеловал ее несколько раз в кудрявую головку, поставил на землю и, взяв за ручку, повел во дворец. Лакеи низко склонились перед ними. Фридрих резко взял сына за подбородок повернул его голову к себе:

– Ты еще слишком мал, чтобы так смотреть на девочек!

– Простите, отец, но она действительно очень похожа на куклу.

– Из таких вот маленьких «кукол» вырастают большие, не менее красивые и утонченные, зато души их, как у тех… Помнишь?!

Дерек испуганно сжался и сел в карету.

– Завтра ты будешь наказан, – строго произнес пастор.

– За что, отец?

– Ты сегодня много засматривался на красивые лица и наряды, отчего у тебя могут разыграться опасные фантазии.

Мальчик опустил голову и тяжело вздохнул.