Текст книги "Секреты фарфоровой куклы"

Глава 3

Прошло около двух лет. Покровительство лорда Болингброка, а также работоспособность и талант юного композитора сделали его достаточно известным в Оксфорде. В то же время благодаря их покровителю семья пастора Лансдорфа приняла английское подданство. Преподобный Фридрих, или как его теперь называли на английский лад – Фредерик, по-прежнему громил с амвона церкви любое проявление страстей, находя поддержку у фанатично настроенных пуритан[3]3
  Пуритане – сторонники очищения англиканской церкви от католических обрядов и епископального церковного строя.


[Закрыть]. Раз в месяц он ездил в Бэнбери[4]4
  Бэнбери – город в Оксфордшире, где жили фанатики-пуритане.


[Закрыть] посещать собрания пуританского церковного комитета по борьбе с ересями, католичеством и нонкомформизмом[5]5
  Нонкомформисты – противники англиканской церкви.


[Закрыть]. Но если раньше пуританин был революционером с мечом в руке, то сейчас над пуританами посмеивались, называя их в просторечии «фанатиками», и их рвение постоянно умерялось патриотическими и экономическими соображениями правительства. Пастор часто ссорился с сыном из-за музыки. Чопорный с виду как отец, сдержанный, но не ставший ханжой Дерек объяснял ему, что для него цель написания музыки – славить Бога. А что касается людей, то он хочет, чтобы человек, слушая его музыку становился лучше, нравственней, добрей. Сын пытался доказать отцу, что в его музыке нет страстности, но у того были свои понятия о нравственности и доброте. Помимо прочего, отца Фредерика злила материальная независимость сына. Но Дерек был очень скромным юношей: ничего не тратя на себя, разве что на покупку нескольких музыкальных инструментов, все заработанные деньги он отдавал матери, которая, в свою очередь, не смела ничего потратить из них без разрешения мужа. Лишь некоторую сумму утаивал Дерек от родителей: он тайно помогал своему другу-бедняку, поскольку отец не разрешал ему общаться с простолюдинами и иноверцами. А мальчика этого звали Алонсо Гарсиа, и он как раз был католиком, испанцем и простолюдином. Но христианские чувства Дерека, в отличие от его отца, не знали ни происхождения, ни веры. Эльза тоже втайне от мужа всегда подкармливала мальчишку и его больную сестру, поскольку эти несчастные дети очень рано осиротели. Впервые Дерек сам заговорил с Алонсо, услышав, как тот прекрасно играет на скрипке. Бедный испанец вначале не понимал, почему сын строгого пастора проявляет к нему такой интерес и участие, но позже, узнав какой у самого Дерека талант, и какое у него доброе сердце, он проникся к нему безграничным доверием и самой преданной дружбой. Частенько они музицировали вдвоем, и Алонсо даже стал заходить в протестанскую церковь послушать, как играет его друг свои сочинения на органе. У Дерека, возможно от материальной независимости, рано начал формироваться упрямый и твердый характер. Никогда он открыто не перечил отцу, но делал всегда то, что велело ему сердце и голос совести.

Надо сказать, Эльза после рождения Дерека, который в младенчестве был очень слаб здоровьем, родила еще пятерых сыновей, но все они рождались болезненными и не задерживались на этом свете. В настоящий момент она снова была беременна. Отец Фредерик тревожился: Эльза стала часто прихварывать.

Вскоре умер лорд Болингброк, а за ним и королева Анна. Наследником престола бездетная королева назначила своего родственника – ганноверского курфюрста Георга. Со смертью покровителя для Дерека наступили тяжелые времена – новый король благоволил другому заезжему немецкому композитору Георгу Фридриху Генделю. И музыка юного фон Лансдорфа была никому не известна при дворе нового короля.

Однажды, проснувшись на рассвете, отец Фредерик не увидел рядом с собой жены. Решив, что она уже хлопочет по хозяйству, он неспешно оделся и спустился в гостиную. На пороге в луже крови лежала Эльза. Увидев ее, он на мгновение застыл на месте, а затем, испустив истошный крик, бросился к жене, которая лежала без движения. Дерек проснулся от отцовского крика и тоже спустился вниз.

Отец Фредерик велел сыну бежать за врачом, а сам поднял Эльзу и понес в спальню.

Роды были преждевременными и очень тяжелыми. Доктор честно сказал, что бедная женщина вряд ли выживет. И вот, после многих часов мучений, на свет появился мальчик. Пастор молча сидел рядом с женой. Вдруг у умирающей резко открылись глаза.

– Я умираю, Фритц, – слабым голосом произнесла Эльза.

– Нет, нет, что ты, этого не будет, – искренне веря своим словам, попытался возразить ей муж, но она дрожащей рукой коснулась его губ:

– Молчи, Фритц, со мной все кончено, осталось только одно – я должна тебе открыть душу, ведь я всю жизнь не была с тобой искренна, но очень… очень счастлива. Не зови другого пастора, я буду исповедоваться тебе… Немного времени спустя, стоящий за дверью Дерек услышал грохот. Не выдержав, он распахнул ее и увидел отца на полу без сознания. Врач сказал Дереку, что его мать умерла, а отец находится в глубоком обмороке. Младенец тоненьким голоском запищал в простынях. Молча глотая слезы, Дерек подумал, вспомнив об участи своих братьев, что и этот ребенок, возможно, не проживет больше недели, но в любом случае следует срочно искать ему кормилицу. Похоронив жену, преподобный отец сильно изменился. Казалось, ему стало безразлично все на свете, даже католики и схизматики[6]6
  Схизматики – раскольники, еретики.


[Закрыть]. В Университете он больше не преподавал – его выгнали за ярый религиозный фанатизм. Вечерами отец Фредерик просиживал в любимом кресле Эльзы, погружаясь в тяжелое раздумье. Средств к существованию у них оставалось все меньше. Дерек зарабатывал как мог, играя на скрипке и органе. Однажды вечером он решился на разговор. – Отец! Мы должны поразмыслить над тем, как будем жить дальше. Пастор молчал, бессмысленным взглядом уставившись на огонь в камине. – Понимаете, – продолжал сын, – надо признать, что наши дела идут совсем скверно. Мы не можем больше позволить себе постоянную прислугу. Я нашел недорогую кормилицу и няньку в одном лице, но она почти не смотрит за ребенком. Вы же не хотите, чтобы с ним произошло то же, что со мной, – Дерек повел косым плечом, – я обещаю работать с удвоенной силой и постараюсь все успевать, но все же позволю себе заметить – мое горе не меньше вашего, а если вы не станете помогать мне, то я не знаю как со всем этим управлюсь. Тут отец Фредерик медленно поднял голову. Его лицо исказилось от внезапно нахлынувшего гнева. – Ты не можешь оставить меня в покое хотя бы ненадолго??? – вскричал он. – О бездушный, подлый! Мне не нужен этот ребенок! Я не хочу слышать ни о ком и ни о чем! Пошел вон! – его лицо побагровело, изо рта вырвалось хриплое рыдание.

«Это истерика», – подумал всегда сдержанный в своих эмоциях Дерек.

Пастор неистово рыдал несколько минут, а затем сдавленно выкрикнул:

– Это я, я убил ее!

Он хотел сказать что-то еще, но губы перестали его слушаться, лицо приняло странное выражение. Пастор поднялся с огромным усилием, схватился рукой за сердце, начал судорожно глотать воздух, не удержался на ногах и как подкошенный рухнул на пол. Сын кинулся к нему, постарался нащупать пульс, но не смог. «Неужели он умер?» – ужаснулся Дерек и кинулся за врачом.

Осмотрев отца Фредерика, доктор сказал:

– У вашего отца апоплексический удар. Крепитесь, молодой человек. Его жизнь теперь в руках Бога, а вам, возможно, теперь потребуется много сил и терпения.

Врач ушел. Дерек сел у кровати почти бездыханного отца. Из соседней комнаты послышался громкий плач младенца. Впервые, в своей еще недолгой жизни, бедный мальчик схватился за голову.

Глава 4

Прошло четыре года. Отец Фредерик, как ни странно, выжил.

Вначале, вся его левая часть от плеча до ноги была парализована, но благодаря нежной заботе сына и дорогостоящему лечению, паралич недавно начал отходить. Младенец тоже оказался крепким, не в пример предыдущим братьям. Невольно отняв своим рождением жизнь у матери, он будто вобрал в себя ее здоровье и жизненные силы. Дерек назвал его в крещении Клаус Фридрих Максимиллиан, выбрав для обихода одно имя – Клаус. Он рос симпатичным, веселым и очень подвижным малышом.

Им предстояло переехать в Лондон – так было удобно Дереку, приложившему невероятные усилия, чтобы одновременно работать и закончить досрочно Университет. Приход отца Фредерика из-за его болезни давно отдали другому пастору, и теперь фон Лансдорфов ничто не задерживало в Оксфорде. Дерек уже продал их дом, до конца расплатившись этими деньгами за лечение отца, и нашел на окраине Лондона недорогие меблированные комнаты в пансионе миссис Астер. Его друг Гарсиа тоже снял каморку в этом же пансионе, поскольку оба юноши теперь вместе зарабатывали на хлеб музыкой. Отец Фредерик был как всегда недоволен, все время ворчал: – Конечно, теперь ты все решаешь, сынок. Твой отец – калека. Я уже почти смирился с тем, что мой сын разжигает людские страсти музыкой. – Ну а вы бы, разумеется, предпочли лучше с голоду пропадать, не так ли? – с легкой иронией, но совершенно невозмутимо заметил Дерек. – Собирайтесь, отец, сейчас приедет Гарсиа и поможет вам спуститься. Я ухожу, играю сегодня на одном светском рауте, увидимся в Лондоне. Отец Фредерик подчинился, пытаясь неуклюже прыгать на одной ноге, и стал собирать свои скудные пожитки. «Конечно, Дерек прав, – думал он, – жить в более скромном доме куда дешевле. Бедный мальчик из кожи лезет вон, чтобы нас содержать». – Клаус, ты куда? – отец едва успел ухватить за шиворот непоседливого малыша. Ребенок, заметив, что брат ушел, стремглав бросился было за ним вдогонку, но, встретив таковое препятствие, незамедлительно задал громкого реву. – Вот неугомонный, все время хочет быть с братом, – проворчал отец Фредерик и вздохнул про себя: «Что ж, Дерек ему теперь и отец и мать… Сейчас явится этот несносный испанец. Как я всегда был против этой дружбы! Вот до чего я дожил – мой сын дружит с католиком!!! Он совсем не пара моему сыну, наверняка все время по тавернам шляется. Блудник!!! Меня-то не обманешь… – на этой мысли отца Фредерика вновь посетили прежние страхи, – как бы он не сбил с пути моего сына?! – но тут же он отмел прочь свои подозрения, – да нет, разумеется, Дерек не такой. Он особенный – прекрасный сын, так талантлив, умен и трудолюбив! Я всегда боялся, что во мне проглянут черты матери – ан нет! А вот Дерек совсем не похож на нас с Эльзой. Это наследственность, – отец Фредерик устало вздохнул и посмотрел на каминные часы в ожидании Гарсиа, которого все не было, – зато Клаус, как видно, будет моей копией», – подумал он, поглаживая плачущего сына по белокурой головке и успокаивая его. Внизу раздался стук.

– Открыто, – сердито крикнул отец Фредерик.

По лестнице послышались шаги, и вот на пороге появился Гарсиа, а с ним еще два парня.

– Добрый день, ваше преподобие, – поздоровался Гарсиа.

– Кому добрый, а кому и недобрый, – пробормотал в ответ отец Фредерик.

Гарсиа ничуть не обидевшись на такой ответ, ибо он давно изучил нрав отца Дерека, велел парням выносить вещи, а сам посадил одной рукой Клауса на плечо, предложив другую его отцу. С силой опираясь на его руку, отец Фредерик пошел к лестнице, но вдруг остановился.

– Вы не могли бы подождать… всего минуту…

– Конечно, ваша милость, – почтительно ответил Гарсиа и из скромности отвернулся.

Отец Фредерик окинул взглядом комнату, в которой они с Эльзой провели много лет. Вещи уже вынесли, и она как будто осиротела.

Остались лишь каминные часы, которые он забирать не захотел, тем самым символизируя для себя начало нового времени и другой, быть может еще более тяжелой, но все же новой жизни. «Хоть и не было у нас богатства и должного положения в обществе, но мы были счастливы здесь. Теперь никто уже не вернет мне это время», – скорбно подумал он и сказал вслух:

– Идемте, молодой человек.

На улице его ждала крытая повозка, уже заполненная их вещами. Отец Фредерик сел в нее не оборачиваясь. Гарсиа посадил туда же своих друзей и Клауса, а сам прыгнул на козлы вместо кучера, и повозка тронулась.

Вечером следующего дня Дерек спешил домой. «Как они там, на новом месте? – тревожился он, представляя сколько недовольства выкажет его отец, – он стал настоящим брюзгой». Но Дерек любил своего отца, а потому старался всегда угождать ему. Вот и сейчас он нес приличную, по его мнению, сумму денег, заработанную всего за один день. По такому случаю он успел забежать в лавку старьевщика и купить давно присмотренного там, почти нового деревянного коня-качалку для Клауса.

Придя в пансион миссис Астер, он уплатил ей еще за месяц вперед, хотя до этого заплатил за два. «Никогда не знаешь, будут деньги или нет – так надежнее», – подумал Дерек, решив, что с этой суммы сможет отправить еще кое-что в Дрезден для Вильгельмины и теток отца Урсулы и Бенигны, которых он никогда не видел, но с болезнью отца и эта обязанность – высылать родственницам хоть какое-то содержание, тоже легла на его хрупкие плечи.

Зайдя в их теперь комнаты, он заметил, что отец уже более или менее обустроился, разложил вещи. Видимо напуганный долгим переездом, Клаус с радостным криком бросился к брату навстречу.

– Это тебе, – сказал Дерек и поставил на пол коня-качалку.

Клаус вначале даже замер от восхищения, зато когда брат усадил его на коня и начал раскачивать, малыш зашелся восторженным визгом. Отец Фредерик сердито покачал головой и застонал:

– Мы что же, теперь богачи? Тратить деньги на баловство, когда иной раз в доме есть нечего!

– Не преувеличивайте, отец, – улыбнулся Дерек, – сегодня, например, на ужин у нас будет жаркое!

– Какое-такое жаркое, – продолжал брюзжать отец.

– Самое что ни на есть лучшее! Сейчас я спущусь на кухню к миссис Астер и сам приготовлю его. С нами еще и Гарсиа будет ужинать, – весело ответил сын и побежал вниз по лестнице.

– Тьфу, – раздраженно сплюнул отец Фредерик, при мысли, что в который раз придется сидеть за столом с католиком.

Поужинав, Дерек принялся внимательно рассматривать их комнаты. Они состояли из просторной гостиной, где он рассчитывал принимать музыкантов, и двух маленьких смежных спален: одной для отца и другой для него с Клаусом, из которой вела лестница на небольшой чердачок. Оглядев, таким образом, все вокруг Дерек пришел к выводу, что их новое жилище не так уж плохо.

Глава 5

С тех пор прошло чуть больше года. Дела юного фон Лансдорфа шли неплохо. Помимо написания музыки, в основном он зарабатывал тем, что давал уроки детям из богатых семейств. Дерек иногда неприязненно вспоминал, как год назад его рекомендовали к дочери одного виконта, но та, увидев Дерека, отказалась. Отец даже кричал на нее:

– Хочешь учиться музыке или тебе нужен тайный кавалер? Отвечай!

Избалованная девица отвечала:

– Тайный кавалер не нужен, но учитель должен быть симпатичным!

Не дожидаясь, чем закончится их перепалка, Дерек ушел. «Была бы еще сама красавица, а то…» – обиженно думал он. Зато новый знатный покровитель Дерека граф Джерси с дочерьми, оценили его талант по заслугам. Да и не только они, а также граф Фальмут, граф Берлингтон и герцог Чандос. Двое последних, правда, все-таки отдавали предпочтение Генделю. Гендель писал одну оперу за другой, а у молодого фон Лансдорфа душа не лежала к ней. Тем более, отец Фредерик непрестанно твердил сыну, что если тот осмелится взяться за подобное и переступит порог обители сатаны (так он называл театр), то он – его несчастный отец, сразу умрет.

Опера тех лет – опера-сериа, то есть серьезная опера, возникла в Италии. В Англии отечественной оперы, как таковой, не существовало. Композиторы, певцы, музыканты в основном были итальянцами. Сюжетами для такой оперы служили легенды о рыцарях, похождения языческих богов, античные мифы и тому подобные персонажи.

Основой для оперных либреттистов служила классическая драма, но, вообще-то говоря, драматические достоинства в такой опере были на последнем месте – смысл ее заключался в пении. И хотя Гендель жил некоторое время в Италии, его опера для англичан была немного тяжеловесна, как и вся его музыка. Их привлекала в музыке итальянская легкость и это, в отличие от Генделя, прекрасно понимал Лансдорф.

К тому же он, родившийся в Англии, гораздо лучше недавно приезжего немца Генделя знал вкусы англичан. Дерек писал в основном церковную музыку, но наряду с ней симфоническую, а также многочисленные фуги, токкаты, сюиты, органные прелюдии, оратории на евангельские темы и разную концертно-инструментальную музыку.

Граф Джерси предлагал Лансдорфу для проживания часть своего особняка в центре Лондона, но он отказался, зная и помня о том, как поступили с их семьей через два года их переезда из Дрездена. Дерек не любил от кого-то чрезмерно зависеть и предпочитал справляться с трудностями самостоятельно, никогда не влезая в долги. Юношу частенько угнетала мысль, что будучи дворянином, сыном барона, ему приходится быть на положении слуги у английских аристократов. Но оставалось только смиряться, так как нужно было содержать семью.

Однако гордыня не была его отличительной чертой. У него имелась редкая во все времена добродетель – принимать судьбу спокойно и безропотно, а окружавших его людей такими, какие они есть, чем никогда не смог бы похвастаться его отец. А еще, в отличие от отца, Дерек не испытывал совершенно никакой ненависти ни к католикам, ни к евреям, ни ко всем тем остальным, которых отец Фредерик считал исчадиями ада, но скрывал это от него, дабы не вызывать его негодования по этому поводу.

У Дерека было трое довольно близких друзей неблагородного происхождения, о которых упоминалось выше – Алонсо Гарсиа, Эндрю Пирсон и Энтони Дрэнк. Фон Лансдорф, общаясь с ними на равных, хотя и держался прямодушно и честно, но в силу своего скрытного характера был весьма сдержан и строг во взглядах. А друзья любили Дерека, иногда, правда, посмеивались над его пуританским нравом, но всегда точно знали, где находится грань, которую переступить нельзя.

Глава 6

Итак, теперь мы можем вернуться к началу нашего повествования. В то самое утро Дерек, несмотря на усталость, чувствовал радость от того, что теперь имел иногда право на отдых. Был субботний день, и он собирался прогуляться с друзьями в парке, а пока выдалось свободное время, решил немного вздремнуть. Несколько часов пролетели незаметно и в дверь постучались.

– Кого еще несет? – недовольно спросил отец Фредерик.

– Это ко мне – Гарс, наверное, – просыпаясь, ответил Дерек и встал, чтобы открыть дверь.

– Приветствую всех! – весело пропел, заходя, Гарсиа и поклонился в сторону отца Фредерика, – ваше преподобие, мое почтение.

Тот, лежа в постели, закряхтел и отвернулся к стене.

– Ну что же, идем? – спросил Гарсиа.

– Идем, идем, – Дерек потер заспанные глаза, – удивляюсь, как ты можешь совсем не спать?

– Да как же можно спать в такой день? Выгляни на улицу! Сегодня в парке будет интересно, столько девушек там собирается только в субботу. Сколько красавиц! Выбирай любую и можешь до зари…

Отец Фредерик не выдержал и дрожа от гнева произнес:

– Как вы смеете в моем присутствии такое говорить?! Может здесь и бедно, но это порядочный дом, вы слышите, порядочный!!!

– Все, идем, – Дерек наскоро собрался, надел второпях парик. – Отец, не волнуйтесь, мы скоро вернемся. Клаус пойдет с нами, а вы отдохните пока.

– Я вижу ты хочешь, чтобы он вырос развратником, – забрюзжал Фредерик, – бери его, бери, пусть смотрит… Прошу тебя не позже чем через три часа быть дома, иначе я буду очень сильно волноваться!

– Да, хорошо, – ответил сын уже из-за двери и с укором спросил у Гарсиа, – ну зачем ты постоянно дразнишь его? Он пожилой уже, больной человек.

– Прости, Ланс, не удержался, – со смехом ответил Гарсиа. – Не понимаю, как ты его терпишь?

– Не забывайся – он мой отец, – строго ответил Дерек.

– Все равно ему следует относиться к тебе более уважительно, – не унимался Гарсиа, – они с Клаусом на твоем полном иждивении уже столько лет!

Лансдорф в ответ только покачал головой. Он знал, за что отец ненавидит его друга. Гарсиа был католиком и неисправимым ловеласом: любил веселье, вино и конечно, женщин. Ему шел двадцать первый год. Родом он был из Испании, но родился в Англии. Его родители иммигрировали, как и родители Лансдорфа. Статный, высокий красавец-брюнет с копной непокорных, вьющихся волос – даже на улице женщины останавливали на красивом испанце томные взгляды. Дерек казался рядом с ним жалким заморышем. Кроме того, Гарсиа был ужасным забиякой, часто затевая драки в тавернах. Но он был хорошим музыкантом и прекрасным товарищем. Лансдорф всегда мог на него положиться – Гарсиа был человеком слова. Более того, несмотря на разность характеров и привычек дружба между ними была настолько сильна, что они позволяли себе обращаться друг к другу на «ты» и иногда даже прозвищами, исходящими из их фамилий: Ланс и Гарс, ведь они дружили с детского возраста. Достаточно им пришлось испытать недетских горестей – голод, одиночество, нищету и многие другие невзгоды. Родители Гарсиа были простолюдинами и умерли от тяжелого труда. Долго болела, а затем тоже умерла единственная его сестра. Бедный, одинокий мальчик, играл в таверне на скрипке и работал слугой у мясника, убирая грязные отходы. Его единственной отрадой в те нелегкие дни было понимание и поддержка друга – сына пастора Лансдорфа. Один лишь Дерек, несмотря на низкое происхождение Гарсиа, считал его равным себе, помогал в уходе за сестрой, а затем помог и с ее похоронами на деньги, получаемые от лорда Болингброка. Хотя, как уже отмечалось выше, от своего отца он это скрывал, поскольку тот запрещал ему общаться с мальчиком-католиком, но он все равно делал это, ведь никто другой никогда не проявлял доброты к сироте. Позже, когда и для Дерека наступили тяжелые времена, Алонсо готов был отдать всего себя, лишь бы помочь другу: и с больным отцом и с воспитанием Клауса. Дерек, когда они еще жили в Оксфорде, сдавал комнаты на первом этаже в их доме, но этих денег едва хватало на лечение отца, кормилицу для Клауса и служанку, смотревшую за ними обоими в отсуствие Дерека. Его же заработки были нерегулярны, и он, порой отдав последнее семье, ходил ночью по помойке, находившейся за рынком. Туда выбрасывали стухшую квашеную и свежую капусту, которой он рассчитывал напитать свое вечно голодное брюхо. Там же он искал обрывки грязной бумаги, чтобы было на чем писать музыку – хорошую бумагу приходилось экономить, и надо было хоть как-то прилично одеваться, ведь он учился в Университете. Общипывая с тухлых кочанов листья получше, он приносил их домой и варил в воде, добавляя горсть муки и ложку растительного масла, если таковые ингридиенты могли отыскаться в его доме. Дерек хлебал эту жижицу и писал одной рукой музыку, а другой укачивал младенца, закусывая прокисшей квашеной капустой.

Однажды ночью у рынка на него напали какие-то бродяги, грабившие припозднившихся путников. Ничего не найдя у нищего юноши, они от ярости избили его почти до смерти. Дерек лежал в луже крови и сквозь затуманенные от боли мысли думал о том, что не имеет права сейчас умереть, и тем самым бросить больного отца и младенца-брата на произвол судьбы. Он был сильным – да, сильным, несмотря на хилое телосложение и потому смог доползти до дома. Да, многое они пережили вместе, и только одного не понимал отец Фредерик – сбить его сына с пути вряд ли кому возможно. Дереку претил образ прожигателя жизни, который вел Гарсиа, он думал постоянно о своей семье, о музыке и, главным образом, о том, как ему стать полноценным членом того общества, к которому он должен был бы принадлежать по праву рождения, но в силу своей профессии, это оставалось пока за гранью его возможностей.

Как-то раз друзьям все-таки удалось затащить Дерека в таверну, где были доступные женщины. И вот, в разгар веселья, когда Гарсиа уже млел в объятиях очередной красотки, к нему подошел Пирсон и со смехом сообщил, что Лансдорф сидит в углу и увлеченно пишет сонату на клочке грязной бумаги. Друзья потом долго смеялись над ним, а он, не обижаясь и не осуждая их, действительно не понимал, как такие хорошие музыканты и, вобщем-то неплохие парни, могут столь отвратно проводить время. А распутными женщинами Дерек настолько сильно брезговал, что никогда бы не притронулся ни к одной из них. Но он и их не осуждал, а жалел, недоумевая, почему им нравится жить в нечистоте. Но таковые размышления не находили понимания у его друзей.

Помимо участия в симфоническом оркестре, их квартет нередко играл на приемах у аристократии. Главным среди них был Лансдорф, так как только он писал музыку и мог играть, смотря по надобности, практически на любом инструменте. Гарсиа был скрипачом, Дрэнк – виолончель, Пирсон играл на духовых.

В свободное время Гарсиа и Пирсон прогуливались в королевском парке. Их увлечением было созерцать девушек знатных фамилий и других титулованных особ. Им нравилось собирать светские сплетни. Гарсиа надеялся, что какая-нибудь знатная девица или дама обратит на него внимание, а он-то уж тогда точно не оплошает! Пирсону же нравилось потешаться над некрасивыми девушками – дочерьми графов и герцогов. Иногда Пирсон в шутку говорил Гарсиа что-то вроде:

– Скажите, Гарсиа, а если вон ту толстуху с белой лентой в волосах? За какое приданое вы бы взяли ее в жены?

– А вам, Пирсон, тогда вон ту, косую, – отвечал Гарсиа, – никогда не понятно, куда она смотрит.

– Ну ладно, отомщу, – хохотал Пирсон.

Лансдорф никогда не участвовал в этих словесных баталиях. Он считал недостойным занятием смеяться над людьми вообще, тем более, если речь шла о дамах. Но все же, он иногда прогуливался с ними, главным образом ради Клауса, ведь тот почти всегда играл только во дворе пансиона из-за его постоянной занятости, да и отцу хотелось дать немного отдохнуть – Клаус был очень шумным и непоседливым. К тому же в парке красиво пели птицы, а это обстоятельство являлось большим вдохновением для написания Лансдорфом все новой и новой музыки.

Дрэнк редко составлял компанию друзьям в их прогулках, во-первых, по причине своего угрюмого характера. Во-вторых, забавы Гарсиа и Пирсона были ему уже не по возрасту, а в третьих, он сожительствовал с некой содержательницей бакалейной лавки, которая была старше Тони на добрых десять лет и постоянно за ним следила.

Они все время ссорились, он много раз пытался уйти от нее, но победа всегда оставалась за его воинственной возлюбленной.

Итак, когда братья фон Лансдорф и Гарсиа подошли к воротам парка, их там ожидал Пирсон. Зайдя в парк, друзья неспешно пошли по длинной прямой аллее. На одной из лужаек фехтовали двое юношей.

– Хотел бы я иметь право на ношение шпаги! – воскликнул Гарсиа. – Уж я показал бы тогда некоторым заносчивым нахалам!

«А я вот как раз имею такое право» – подумал про себя Лансдорф. – «Надо будет все-таки научиться фехтовать. Мало ли что. Если бы мой дед узнал, что я сроду шпаги в руке не держал, разве только отцовскую, да и то в шутку, наверное еще раз бы умер». А вслух сказал:

– Да на что она тебе, Гарс? Ты в конце концов был бы убит на какой-нибудь дуэли.

– Ну и пусть! – бесшабашно ответил его друг.

Не став его разубеждать, Лансдорф погрузился в свои мысли, в его голове уже звучала новая мелодия. Вскоре они нашли небольшую лужайку возле пруда, и расположились отдохнуть в тени на скамейке. Друзья Дерека оживленно обсуждали романы светских львиц, но он не слушал их, рассеянно наблюдая, как посреди лужайки играли в мяч двое девушек, и с ними были мальчик и девочка – подростки.

Рядом на траве сидела малышка лет двух. Чуть поотдаль стоял роскошный фаэтон[7]7
  Фаэтон – открытая карета без верха.


[Закрыть]. В нем, в окружении камер-лакеев, со скучающим видом сидели какой-то господин и дама, являющая своей внешностью причудливо-невозможную помесь рыбы и лошади. Они наблюдали за играющими детьми.

По нарядам девушек было ясно, что они принадлежат к высшей аристократии. Одна из них была маленькой худенькой блондинкой. Ее черты можно было бы назвать совсем заурядными, если бы не ослепительная улыбка, которая не сходила с ее губ и придавала личику очарование молодости и веселья. На ней было надето голубое атласное платье, отделанное кружевами и такая же шляпка, удивительно гармонирующая с ее белокуро-пепельными волосами. Другая девушка была среднего роста. Ее великолепное зеленое платье, отороченное кружевом и драгоценными камнями, плотно, хотя и не вызывающе обтягивало торс. Личико ее было еще совершенно детским, но девушку в ней выдавали слишком развитые, в нужных местах, формы, а темные каштановые волосы были собраны на макушке в незатейливую прическу, которую скреплял большой гребень, усыпанный бриллиантами. Малышка, сидевшая на траве, поднялась, и неуклюже передвигая еще неокрепшими ножками, подбежала к этой девушке и стала проситься к ней на руки и когда добилась своего, потянулась ручонками к ее сверкающему разноцветными огнями на солнце гребню. Девушка, весело смеясь, сопротивлялась. Наконец, девчушке удалось сорвать с нее желанную добычу. Густые крупные кудри рассыпались как волны по плечам и спине девушки почти до самой земли, закрыв собой ее красивое платье. Держа ребенка на вытянутых руках, она закружилась на месте, словно бы под музыку. Девушка-блондинка что-то весело запела, а мальчик с девочкой, бросая друг другу мяч, запрыгали вокруг, заразившись их весельем. Лансдорф окаменел. Нельзя сказать, что он никогда не смотрел на девушек и не думал о них, но эта, с каштановыми кудрями, совершенно поразила его воображение. «Вам – эту» – как эхо донеслись до него слова Пирсона, сказанные для Гарсиа, в сторону пожилой хромой виконтессы. – А мне – эту, – почему-то вслух произнес Дерек, продолжая смотреть как заколдованный на кружащуюся девушку. Друзья резко замолчали и повернулись к нему. Лансдорф вышел из оцепенения и от смущения раскраснелся. – Ого! – присвистнул Гарсиа, увидев, как засмотрелся их приятель. – Наш тихоня, кажется, проснулся. Ему! Да ты хоть знаешь, кто это?! В тот же миг из фаэтона раздался строгий голос дамы с лошадиным профилем: – Немедленно поправьте прическу, миледи!

Девушка с каштановыми волосами остановилась и резко обернулась в сторону кареты. Мальчик, игравший с мячом, неловко его подбросил, и он покатился в сторону, где гулял Клаус. Потеряв интерес к мячу, мальчик пошел навстречу приближавшемуся к ним всаднику. Поднимать мяч пошла девушка-блондинка. Клаус схватил мяч и подал его ей.

– Какой прелестный малыш, – спросила с улыбкой юная леди, – чей он?

– Мое почтение, миледи, это мой брат, – учтиво склонив голову, ответил Лансдорф быстро подходя к ним, и взял Клауса за руку.

– Очень милый ребенок! Хочешь, я подарю тебе этот мяч? – спросила она у Клауса.

– Хочу!

– Клаус, немедленно перестань! – зашипел на него Дерек, и тут увидел, что к ним идет девушка с каштановыми волосами, которые она успела небрежно закрепить на затылке. Большой гребень едва выдерживал их тяжесть. Теперь Дерек мог разглядеть ее вблизи. Черты лица девушки были достаточно правильными: точеный носик, нежная, точно фарфоровая кожа с легким румянцем. Ее волосы казались сотканными из шелка, а красиво очерченные брови вразлет – из бархата. Необыкновенной красоты глаза с длинными и такими же бархатными, как брови, ресницами были ярко-зелеными, гораздо ярче платья на ней надетого.