Текст книги "Уддияна или путь искусства"

ГЛАВА 5. ГИПЕРРЕАЛЬНОСТЬ

С некоторых пор я начал регулярные тренировки. Разумеется, ни о каком ноже речи не было; мы отрабатывали правильное передвижение и «врастание». Удивительно, однако я научился ходить очень легко и периодически пренебрегал троллейбусом.

Состояние во время ходьбы было замечательным: я как будто не чувствовал тела, не управлял им – оно двигалось само по себе. Не зря Халид обращал мое внимание на позвоночник – он словно ожил, стал гибким, но самое главное – я заметил движение энергии. Поток волнообразно шел от корней волос к кобчику.

«Врастание» тоже дало свои плоды. Тело чувствовало себя гораздо здоровее, исчезли обычные простуды, прекратилась давно мучившая меня изжога. Я практиковал «врастание» каждый вечер по часу-полтора; на это время я словно выпадал из окружающего мира, погружаясь в чувство «корней». Периодически Халид интересовался моими результатами.

– "Врастание" – это сердце всех практик, – как-то сказал он. – Люди болтаются по миру, как мусор, их носит туда-сюда, они лишены центра, основы.

Отсюда болезни, отсюда душевные драмы, самоубийства. Дело здесь не в упражнении

– просто эта форма подходит тебе. Главное – чувство корней, чувство глубины.

На самом деле, корни идут не в землю – ты умный, наверняка и сам догадался. Они идут вовнутрь, в тебя. Их притягивает твой центр, точка, вокруг которой собирается человеческое существо.

– Точка сборки? – помянул я Кастанеду.

– Называй как хочешь. Главное в том, что центр – это место, недосягаемое ни для ума, ни для чувств. По сути, там вообще ничего нет и делать там нечего.

Однако всякое действие или мысль должны начинаться именно там, а не на периферии. Вне центра – суета, шум, бесполезная трата сил.

– По-твоему, «корни» нужно пускать в центр?

– Что-то вроде. Скажу одно: ум сделать этого не в состоянии. Корни сами найдут дорогу, надо только указать им верное направление. И не торопить.

После этого разговора прошло больше двух недель, но никакого центра я не достиг.

Было приятное чувство внутренней глубины, покой, расслабленность – но не более того. Как назло, Халид куда-то уехал, и поделиться было не с кем.

Однажды, когда шел сильный ливень, я решил отложить обычное «врастание» на улице и попробовать то же самое в полусне. Я лег, расслабился и, почувстовав приятную истому, решил сильно не напрягаться. Корни росли сами по себе куда хотели, а я блаженно засыпал.

Казалось, я спал всего несколько мгновений. За окном стояло яркое утреннее солнце. Неужели ночь прошла так быстро? Я встал и подошел к окну. Пейзаж насторожил меня. Не было привычных деревьев, достававших как раз до моего четвертого этажа. Перед глазами расстилалось синее небо и бесконечные цветущие сады. Что за черт? Выглянув наружу, я в ужасе отшатнулся: подо мной было не меньше десяти этажей. Где я? Комната не изменила очертаний, все предметы были на своих местах. В коридоре играла набившая оскомину музыка, но выходить туда не хотелось.

Я вернулся в постель и лег. Сон не приходил. Голова была совершенно пустой и соображать не хотелось вовсе. Внезапно я подумал о Халиде – будь он здесь, наверняка что-то бы прояснилось. В ту же секунду я услыхал знакомое покашливание

– улыбающийся Халид отворил дверь (по ночам я запираю ее на замок) и вошел.

Одет он был очень странно: смокинг, бабочка, парадные туфли. Таким я не видел его никогда. В полном молчании Халид взял с полки книгу, открыл ее и жестом пригласил меня читать вместе с ним. Я встал – и вдруг понял, что это сон!

Разбудил меня, слава Богу, привычный звон будильника. Ошарашенный приснившимся, я долго не мог собраться с мыслями. Как правило, я очень тонко чувствую текстуру сна – зыбкую и нереальную. Иногда у меня бывало чувство, что я сплю и вижу сон.

Однако здесь я мог поклясться – никогда я не видел ничего реальнее. Можно сказать, это была гиперреальность! Каждая вещь была невероятно ощутимой. Глядя на стул, я чувствовал, как он склеен, как пригнаны его детали, ощущал фактуру лака, полировку, ткань обивки и каждый ее волосок. Не говоря уже о смокинге Халида.

Как только представилась возможность, я подробно пересказал Халиду свой сон. Он, казалось, остался равнодушен.

– Сон тут ни при чем. Здесь нет никакого достижения. Обрати внимание на одну вещь – ты назвал ее «гиперреальностью». В принципе, это тоже игрушка, но довольно полезная, если с умом ею пользоваться.

– Как именно?

– Ты чувствовал, как устроен стул во всех подробностях. Осталось только одно – стать этим самым стулом.

– Как это – стать?

– Очень просто. Углубиться в ощущения и потеряться в них, сдаться им. Вернее, если ты не сопротивляешься, они сами увлекут тебя.

– А зачем?

– За всем. Ты живешь в мире, как слепоглухонемой. Ничего не видишь, не слышишь, не чувствуешь. Вещи существуют, а тебе без разницы.

– Что ты имеешь ввиду?

– Не притворяйся. Мир для тебя – закрытая книга. Глаза видят только привычные вещи, а непривычных либо не замечают, либо пытаются переделать под привычные. То же – уши. Я уже не говорю об ощущениях. Представь цветок. Ты видишь его форму и цвет, обоняешь запах, чувствуешь структуру стебля, лепестков. Все это – отдельные вещи, элементы. Сколько тебе удается наслаждаться цветком? От силы, минут пять. Дальше становится просто скучно, ум требует новой пищи. Нужно уметь воспринимать цветок как целое, как волшебство.

– Значит, для этого я должен стать цветком?

– Вот именно. Не обязательно цветком. Можно камнем. Или тараканом.

– Похоже, это твои любимые животные.

– Не остри, да еще так неумело. Кстати, юмор для тебя – тоже закрытая вещь.

Хорошо смеется только свободный человек.

– Свободный и сильный – это одно и то же?

– Вовсе нет. Свободному человеку легче стать сильным, чем наоборот. Свобода легко впитывает любые качества, а сила зачастую бывает туповата. Кстати, свободный человек может выбрать быть слабым – на то он и свободный.

– Давай вернемся к тараканам.

– Давай. Чтобы стать собой, надо научиться быть другим. Нет нужды быть тараканом и пожирать объедки – достаточно просто побывать в его шкуре.

Разумеется, временно. А там, глядишь, – понравится. Учись принимать любой облик

– только так можно выйти за границы страхов и прочей дребедени. Учись чувствовать мир изнутри, искать новый опыт. Пойми, твои клетки по сути идентичны клеткам любого живого существа, их объединяет единая память, единое сознание.

Когда-то ты был динозавром, когда-то – водорослью. Ты можешь найти общий язык с летучей мышью, белкой, змеей.

– По-моему, ты говоришь нереальные вещи. Или такое доступно только высоким магам типа Дона Хуана.

– Да плевать мне на твое мнение! Подумаешь, он настолько крут, что может себе позволить сомневаться в том, чего никогда не пробовал. Ты думаешь, что должен верить мне? Чушь собачья! Просто вместо того, чтобы внимательно слушать, ум городит убогие концепции, ограничивая свои возможности. Не надо мне твоей веры, я не священник и не Дон Хуан! Я хочу, чтобы ты умел слушать с доверием – так можно слушать человека, можно – шум дождя. Может быть, дождь говорит важные для тебя вещи? Он не требует веры – он ждет доверия. Улавливаешь разницу?

– Ну, допустим.

– Ни хрена не «допустим». Вера – это настройка ума. Ты подчиняешь ум определенной, приемлемой для него концепции, и запускаешь на полную катушку, подчиняя чувства и эмоции. Вера – это слепой, глухой и безумный баран.

Идеальный христианин идет на крест, не задумываясь, зачем ему самому это нужно.

Мусульманский фанатик взрывает автобус с детьми, считая, что его Аллах искренне в этом нуждается. Иудейский фанатик убивает мусульманского фанатика, и дальше – бесконечная кровь, резня, страдания. Вот тебе вера.

– А доверие?

– Доверие – совершенно другая штука. Оно не закрывает, а открывает сердце.

Доверие не нуждается в концепциях, оно не выносит оценок. Если ты доверяешь человеку, ты просто соглашаешься разделить с ним его путь. Ты становишься его компаньоном, сотрудником, а не слугой. Доверие – это чуткие глаза и уши, внимательный и незакрепощенный ум. Это осознание.

– По-твоему, в вере нет доверия?

– Нет и быть не может. В вере нет свободы, а доверие – это свобода. Рабом быть легко – вот почему так мало людей по-настоящему понимало Христа, вот почему ни одна из ведущих религий не имеет ничего общего с их основателями. Хорошо быть рабом Самого Главного Хозяина.

– Допустим. Но давай вернемся к «гиперреальности». Это упражнение входит в твое Искусство?

– В Искусство входит все. Абсолютно все. Слушай внимательно. Люди Искусства используют для практики все, что входит в их жизненную сферу, любой опыт. Взять тебя. Во сне ты получил определенные ощущения – это уже данность, готовый материал для работы. Приснись тебе другой сон, пришлось бы использовать его.

Здесь нет никаких особенных целей – ты спонтанно разрабатываешь вещи, которые приходят к тебе сами. Если человек сломал ногу, можно использовать для работы боль, увечье, состояние временной неподвижности, наконец непривычные условия больницы, соседей по палате, врачей, медсестер.

– С какой целью?

– Не с целью, а с надеждой на то, что это приведет тебя к цели. На пути Искусства цель становится ясна тогда, когда осталась уже далеко за спиной.

– Ты хочешь сказать, что упражнения с цветком и прочее ты просто выдумал, пользуясь случаем?

– Пользуясь твоим случаем. Неожиданно для себя ты набрел на необычный опыт.

Просто глупо его не использовать. И довольно разговоров! Каждый раз, практикуя «врастание», мягко задерживай взгляд на каком-нибудь предмете. Желательно, чтобы это был малоподвижный предмет, например, куст или камень. Вслед за тем понемногу вспоминай обстоятельства своего сна: как ты засыпал, что ты думал при этом, с чего начался сон, цвета, формы, состояние удивления – словом, вспоминай все, перебирая воспоминания, как бусинки четок. Мало-помалу ты наткнешься на свою «гиперреальность». Войди в нее мягко и бережно, как если бы ты переводил за руку маленького ребенка через дорогу. Не насилуй себя. Как только ум начнет отвлекаться, вдохни-выдохни и снова возвращайся, можешь с другого конца. Броди по своему сну в поисках нужного тебе ощущения. Как только оно станет отчетливым, позволь ему увлечь себя. Это важно: не ты, а оно начинает игру. Добейся, чтобы твоя пассивность стала совершенной. Отступай и возвращайся, пока не попадешь в цель, как шарик для гольфа в лунку. Стань зыбким, как ткань сновидения. После этого делайся своим камнем или кустом.

– А что потом?

– Суп с котом! Ничего особенного. Придется возвращаться.

– А если не захочется?

Халид вдруг стал серьезным и задумался.

– Иногда ты задаешь совершенно идиотские вопросы, иногда – исключительно тонкие. Некоторые так и поступают, но это не путь Искусства. На пути Искусства ты всегда остаешься сам собой, и чем больше удаляешься от точки ученичества, тем тяжелее это дается. Слишком много соблазнов…

– Каких соблазнов?

– Разных. Соблазн овладения силой, соблазн управления людьми, соблазн власти.

Никто от этого не застрахован.

– Вот видишь, а ты упрекал меня в наркомании. Вероятно, судишь по себе?

– Да ни по ком я не сужу. Невозможно предугадать, какой путь кого увлечет. На пути Искусства вообще нет никакого пути.

Мы помолчали. Я отошел в сторонку и попробовал упражняться в «гиперреальности», но мысли шумели и сосредоточиться было невозможно. Потоптавшись в кустах, я вернулся к Халиду. Он откинулся на траву, подложив под голову руку. Снова и снова я рассматривал его лицо. Он был похож на тысячи своих единоплеменников – смуглый, черноволосый, слегка небритый, с большими черными глазами. Его трудно было узнать в толпе.

– Халид, расскажи мне об Искусстве.

– Как всегда, в двух словах?

– Можешь в трех.

– Ладно: Искусство – это искусство.

– Очень понятно.

– Кто может, пусть скажет лучше.

Снова зависло молчание.

– Хорошо, – вернулся я к разговору. – Кто основал Искусство, где оно возникло, как ты научился ему?

Халид лениво жевал травинку.

– Это тайна?

– Да нет. Когда-нибудь ты узнаешь все в тонкостях, но тебе это будет безразлично. Пока ты ждешь конкретных ответов, вернее, их ждет твой ум. Пусть так. Кое-что сказать я все-таки могу. Ты же знаешь, я приехал из Афганистана.

Эта страна не всегда была тем, что есть сегодня. Когда-то она называлась Уддияна и была частью Индии. Еще раньше… Допустим, это неважно. В Уддияне родился Падмасамбхава – величайший маг, принесший в Тибет буддизм. Мало кто знает, что Падмасамбхава был человеком Искусства, и с его помощью он стал вначале магом, потом буддистом, потом великим учителем, и, наконец, святым. Но это просто пример. Искусство никто не создавал – оно было всегда. Тысячи людей Искусства жили и умерли в полной безвестности, но это не помешало им достичь величайшего совершенства. На самом деле, они и не подозревали, что имеют отношение к Искусству.

– Значит, Искусство – это не учение?

– Конечно, нет. Это дух, который наполняет некоторые методы.

– Какие методы?

– По сути, любые. Христианские, буддийские, фрейдовские – не имеет значения.

На пути Искусства важно поймать дух и следовать за ним.

– Куда следовать?

– Да никуда. Я же говорил тебе – целей нет. Их порождает ум, а он – всего лишь часть большого целого. У других частей цели отсутствуют.

ГЛАВА 6. ИЗГНАНИЕ БЕСА

Поначалу эксперименты с «гиперреальностью» были совершенно тщетны. Я фокусировался на предмете, входил в состояние «врастания», но дальше дело почему-то не шло. Вдоволь намучившись, я решил спросить совета у Халида, однако неожиданно все получилось само собой.

Я готовился к сессии в университетском кафе. Было поздно; народ разошелся и стояла относительная тишина. Проштудировав очередную страницу учебника, я устало поднял глаза. В поле зрения попала маленькая солонка. Казалось, я просто не замечал ее раньше. Размышляя о своем, я ненавязчиво разглядывал солонку. Она была совершенно обычной – круглая, беленькая, относительно чистая. Кое-гда эмаль потрескалась, в одном месте чуть заметно облупилась. Солонку опясывал простенький орнамент; я обратил внимание, что цветные мазки не всегда соответствуют обводкам, выползая за пределы. Орнамент состоял из чередующихся листьев и ромбов в псевдофольклорном стиле; преобладали голубой и зеленый цвета.

По-прежнему, обдумывая планы сдачи зачетов, я переместил внимание на соль. Она была крупнозернистой и грязной; кое-где сбилась в грудки. Некоторые кристаллики отражали свет и даже играли радужными гранями, некоторые казались матовыми и мертвыми. Внезапно я поймал изменения восприятия: казалось, я рассматривал кристаллики через большое увеличительное стекло. Понемногу увеличение возрастало: я мог рассматривать каждый кристаллик во всех подробностях, сосчитать количество граней, наслаждаться преломлением в них света. Затем зрительное восприятие и вовсе свихнулось: я начал воспринимать кристаллы соли одновременно со всех сторон как некое целое. Удерживать это состояние не хотелось; я расслабился и наблюдал за ним со стороны.

Резкий звон посуды за кафешной стойкой вывел меня из транса. Я вернулся к учебнику и заметил странную особенность: недавно прочитанная страница буквально стояла перед внутренним взором во всех подробностях. Мало того, из всего, прочитанного сегодня, я не забыл ни одной запятой! Было чему удивляться.

Разумеется, я отправился за толкованием этих чудес к Халиду.

– Теперь ты понял важнейший принцип любого транса, – с ходу заявил он мне. – Это состояние должно быть спонтанным, оно появляется, когда меньше всего его ждешь. В то же время, им можно управлять и вызывать по мере необходимости.

Главное – не тужиться. Транс всегда случается – другого слова подобрать просто невозможно.

Теперь «гиперреальность» пошла гораздо легче. Не скажу, что мне удавалось действительно стать той же солонкой или другим предметом, однако качество восприятия резко изменилось. Оно стало гораздо гибче: говоря в общем, предметы принимали совершенно иные формы, чем видилось «невооруженным» глазом. Дело даже не в том, что удавалось увеличение предметов или созерцание их с разных сторон одновременно (кстати, такое бывало далеко не всегда). Наблюдая, скажем, карандаш, я чувствовал как бы «самость» его, цельность, уникальность, неповторимость, можно сказать, чужое бытие. Карандаш был карандашом и вмещал в себе весь космос. Теперь я получал громадное наслаждение от предметов вообще; мир предстал в бесконечном восхитительном разнообразии.

Халид сдержанно относился к моим успехам. Он по-прежнему ворчал, что мои клетки знали об этом опыте уже давно, а в том, что с глаз спала пелена, нет никакой моей заслуги.

– Если хочешь знать, – говорил он мне, – на пути Искусства понятие заслуги или достижения отсутствует вообще. Твои знания никому не принадлежат, вернее, абсурдно говорить, что они могут принадлежать кому-то.

– Но ведь этого достиг я сам, моими собственными усилиями! – горячо возражал я. – Допустим, ты помог мне, и я тебе очень благодарен, однако никто бы за меня не смог научиться «врастанию» или «гиперреальности». Это моя личная заслуга, и ею можно гордиться!

– Гордись-гордись, – хихикал Халид. В последнее время он перестал безжалостно наступать на мои больные мозоли, вернее, делал это мягче, человечнее. – Только ты смешиваешь гордость и уважение к себе. Гордиться достижениями на пути Искусства бесполезно по одной причине: их источник – не в тебе самом. И уж подавно, не во мне.

– Но ведь ты сам говорил, что нет сил вне нас.

– Так ведь вне нас этого источника тоже нет! Его нет нигде – или можно сказать, он везде. Я уже говорил: Искусство не принадлежит никому; в нем нет ни начала, ни конца. Если кто-то считает себя человеком Искусства – это его личное заблуждение.

– Как заблуждение? Ты мне все уши прожужжал о людях Искусства.

– А ты больше развешивай уши!

Подобные диалоги у нас случались не раз, и не два. Я привык, что Халид может противоречить себе через слово. Верить ему или нет? Этот вопрос преследовал меня постоянно. Разумеется, как и всякий мистически настроенный юноша, я мечтал найти своего гуру, однако всегда мне представлялся древний старик с бородой, изрекающий истины, не вызывающие сомнений. Воспринимать Халида как гуру? Нет, это уж слишком. Впрочем, этот человек притягивал и отталкивал меня с одинаковой силой. Сомнение и доверие чередовались день ото дня. Наконец, терпение лопнуло, и я решил не откладывая задать прямой вопрос. Я застал Халида в его комнате за ужином.

– Халид, нам надо поговорить.

– Может, ты дашь мне поесть?

– Ешь, пожалуйста. Но потом нам все равно надо поговорить.

– Интересно, о чем?

– Да ты ешь, ешь.

– Вот спасибо. Чует мое сердце, в тебя вселился бес. Сейчас он будет донимать меня расспросами.

– А то!

– Чудненько. Придется нам изгнать беса – пока не поздно.

– Что ты имеешь ввиду?

– Что имею, – как у вас говорят, – то и введу.

Ни с того ни с его я почувствовал урчание в желудке. Живот отчаянно скрутило, в кишечнике творилось нечто невообразимое. Туалет был страшно далеко – в конце коридора этажом выше.

– Я потом зайду, – пролепетал я и кинулся к двери.

– Ага, – с набитым ртом буркнул Халид.

Обиду на Халида я держал долго, хотя и понимал, что взял он меня совершенно колдовским способом. Это совершенно не могло быть простым расстройством желудка.

Любопытство подмывало разузнать поподробнее, и в итоге я сдался. Словно наблюдая за моими мыслями со стороны, Халид объявился сам.

– Ну и как твой бес? Надеюсь, вышел?

– Еще как, – я вспомнил непрекращающийся трехдневный понос.

– Понима-аю, – с деланным сочувствием нараспев изрек Халид. – Испугался?

– Скорее оторопел. А потом любопытство замучило.

– Ты наверное решил, что я колдун?

– Что-то вроде.

– Правильно решил.

Мы помолчали. Я все еще не находил слов, чтобы «подъехать» к Халиду с расспросами. Халид сделал это за меня:

– Не переживай. Все гораздо проще. Когда долго практикуешь то, что ты назвал «гиперреальностью», начинаешь хорошо чувствовать людей. Взять, например, тот случай. Ты шел ко мне со страхом – его можно было почуять за версту. Ждал от меня каких-то объяснений, а сам дрожал, как заяц. Уж если идешь на разборку – неважно, с наставником, начальником или с женой, – ты должен наполниться решимостью и силой, оставить все лишние мысли и эмоции. Ты должен быть готов сражаться и победить – или погибнуть. И в том, и в другом случае страх – плохой помощник.

– И что было дальше?

– Да ничего. Как известно, страх зачастую вызывает расстройство желудка. Я всего лишь чуть-чуть обострил этот страх.

– Каким образом?

– Да очень просто. Представь себе, что в таком состоянии ты идешь по ночным горам и сифонишь своим страхом направо и налево. Неподалеку рыщет леопард. Он не очень-то любит людей – у них встречается оружие. Однако страх – верный залог удачной охоты. Если жертва пугается, она цепенеет. И тогда леопард демонстрирует угрозу.

– Физически или как-то иначе?

– Не имеет значения. Ты чувствуешь опасность и пугаешься еще больше. Ум в панике, тело больше не слушается тебя. Возможно, ты обосрешься – за это время леопард успеет и пообедать, и поужинать.

– И все равно я не вполне тебя понимаю. Ты же не демонстрировал мне явной угрозы.

– Тебе – нет. Только твоему телу. Видишь ли, твое тело очень боится физического насилия. Не боли, а именно насилия, агрессии. Я намекнул телу, что могу его побить, и тело спасло тебя – как умело.

– Что же ты делал с моим телом? И зачем?

– Затем, что не люблю незванных гостей. Ты имел неосторожность вторгнуться в мое пространство со своими дурацкими намерениями да еще в такой важный момент, как поглощение пищи. Заметь: я очень вежливо и тактично выпроводил тебя. Вернее, сделал так, что ты ушел сам. Учись!

– Как этому можно научиться?

– Прямых подходов нет – только окольные. Прежде всего, людей надо перестать бояться.

– Я и так не боюсь.

– Неправда, – мягко заметил Халид. – Боишься, еще и как. Вернее, ты их не видишь. Люди для тебя – это тени, каждая из которых несет определенные качества. В основном, ты делишь эти тени на опасные и безопасные. Безопасные могут быть еще и полезными. С некоторыми можно договориться и создать совместное безопасное пространство – например, на работе или в любой иной группе.

Некоторых можно подчинить или очаровать – и то, и другое вещи временные, но приятные. Так люди ведут себя в семье. С опасными дело обстоит хуже. Лучше всего держаться от них подальше, но если не получается, приходиться играть в их игры

– то бишь подчиняться, сохраняя при этом для себя некую иллюзию независимости.

В подчинении можно зайти так далеко, что опасный клюнет на твою удочку и сделается зависимым от тебя. Тогда ты празднуешь победу – до следующего раза.

Я снова был в шоке. Халид бил жестоко и без промаха. Однако теперь возмущение сменила глубокая тоска.

– Эй! – окликнул меня Халид. – Опять наркоманишь?

– Отстань, – пробурчал я.

– Достойный ответ для ученика мага!

– Какой там ты маг…

– Здравая мысль. Только вот что я тебе скажу: какой бы ты эмоции не сдался, – это плен. Чувства приходят, и ты живешь с ними бок о бок – не борешься, но и не сдаешься. Депрессивные люди – наркоманы тоски и малодушия, оптимисты – наркоманы поверхностного взгляда на жизнь. И те, и другие достойны сожаления.

– Тебя послушать – нормальных людей в мире вообще нет.

– Совершенно верно! В мире вообще нет людей. Есть человек – конкретный, стоящий перед тобой здесь и сейчас. Им может быть кто угодно – друг, враг, незнакомец. Важно одно: нет скопища под названием «люди», есть конкретные живые существа, с которыми ты общаешься каждый день, по отношению к которым ты испытываешь различные чувства. У них есть имена, биографии. Они – живые, а не тени. Открой учебник психологии – там нет жизни, там некие законы, которые движут условными человеками. Я говорю тебе: нет законов! Каждый человек – это вселенная. И то, что нас вообще что-то объединяет – невыразимое чудо!

Этот монолог Халид произнес на одном дыхании – с жаром, который был ему обычно не свойствен. Он даже запыхался и тыльной стороной руки вытер пот со лба.

Похоже, разговор коснулся чего-то действительно важного.

– Предположим, – осторожно начал я, – что нас действительно окружают замечательные создания – вселенные, по твоим словам. Откуда же на Земле столько зла? Откуда Сталин, Гитлер, Чингисхан?

– Да не сказал я, что вселенная – это хорошо. Или плохо. Вселенная – это множественность, глубина, простор, изменчивость. Когда ты признаешь за человеком право быть вселенной, меняется отношение к нему.

– Да, кстати, ты мне преподнес замечательный урок. Но ведь твой поступок – чистый эгоизм! Может у меня действительно был важный разговор. Мало того, что ты прогнал меня – допустим, ты был не в духе, хотя и мог объясниться словами. Но применил удар ниже пояса. Это даже подло! По-твоему так надо относиться к вселенной?

– Подбери слюни, – равнодушно бросил Халид, – и прекрати это жалкое вяканье.

Я и не думал прогонять тебя – я показал свое нежелание тебя видеть в данный конкретный момент. Будь ты, допустим, воин, то настоял бы на разговоре, раз он для тебя действительно так важен. Но ты пошел на поводу у своего поноса, и раз ты выбрал понос, отнесись с достоинством к этому выбору. Силен – наступай, слаб

– отступай. Для воина ни в том, ни в другом нет поражения.

– Но этично ли вообще влиять на людей таким образом?

– Неэтично только одно – брать в руки меч, которым не сумеешь воспользоваться.

И то – это неэтично по отношению к мечу. Все остальное – разговоры. На твоем месте я бы просто молчал: до искусства влияния тебе еще очень далеко.