Текст книги "Уддияна или путь искусства"

ГЛАВА 7. СТРАХ ОПОССУМА

На первое мая в общаге организовали дискотеку. По правде говоря, я не очень-то люблю местные танцульки: зал тесный, жара, дурацкий звук, а главное – все стараются по этому случаю как следует напиться. Потолкавшись с часок, я неожиданно разглядел в самой гуще танцующих Халида. Он бурно отплясывал лихую джигу в компании земляков. Присев у стеночки, я решил дождаться, пока он слегка угомонится. Я снова нарывался на душещипательную беседу.

С Халидом мы общались уже достаточно долго. По большей части, он философствовал; кроме «врастания» и «гиперреальности» новых практик фактически не было. Впрочем, учение, элементы которого пытался втолковать мне Халид, интересовало меня гораздо больше любых техник. Склоняясь по привычке к интеллектуальным размышлениям, я пытался связать его с известными мне направлениями: буддизмом, Кастанедой, Ошо, учением суфиев. Но Халид упорно сопротивлялся моим потугам.

Всякий раз, когда я обнаруживал в его рассуждениях сходство с различными учениями, он ловко противоречил себе и путал следы. Путь, который он называл Искусством, с большим трудом поддавался определениям. Пока я сформулировал для себя единственный доступный мне постулат: Искусство – это подход, универсальное мировосприятие, которое может быть применимо к любой сфере жизни и трансформирует ее в соответствии с задачами практикующего. Возможно, я и ошибался.

– Почему не танцуешь? – рядом со мной стоял потный, взъерошенный Халид.

– Да так. Не хочется.

– Как – не хочется?

– Очень просто. Ты еще долго намерен плясать?

– Не знаю, какая разница. Ты меня ждешь, что ли?

– Допустим.

– Ну уж нет. Сегодня – никаких разговоров. Ты мой должник. Пошли!

Халид ничтоже сумняшеся взял меня за руку и поволок в гущу танцующих. Я чувствовал себя крайне дискомфортно. Танцевать совершенно не хотелось, да я и не умел. Немалым усилием я заставлял тело двигаться в ритме – со стороны это, должно быть, выглядело весьма неприглядно. Халид и его друзья плясали как заведенные, периодически что-то выкрикивая на своем языке. То и дело они поглядывали на меня, переговаривались и хохотали. Мне стало противно. Едва дождавшись конца песни, я снова смылся под стенку. Халид нагнал меня.

– Что случилось? Почему ты такой скованный?

– Я же сказал – не хочу танцевать.

– Но почему?

– Нипочему. И какого черта твои приятели смеются надо мной?

Халид мягко хохотнул.

– Они не над тобой смеются, а надо мной. И потом – хороший урок для твоих амбиций.

– Почему это они над тобой смеются?

– Говорят, что мой ученик – самый бестолковый среди всех.

– У них тоже есть ученики?

– У кого есть, у кого нет. Это неважно. Еще они говорят, что ты ужасно напуганный.

– Я напуганный?

– Ну не я же! – Халид ехидно заулыбался. – Конечно ты. Вернее, твое тело напугано.

– Чем же оно напугано?

– Не знаю. Выясним. Значит, не идешь танцевать?

– Нет. Не надейся.

– Ладно. Тогда пойдем прогуляемся. Авось тебе получшает.

Мы вышли в палисадник и двинулись в сторону дальней посадки, сохраняя молчание.

Первым нарушил его я:

– Допустим, у меня действительно полно страхов. Но что делать – я такой.

– Что ты хочешь от меня услышать?

– Раз ты мой учитель – вот и помоги мне.

– В чем я должен тебе помочь?

– Избавиться от страхов.

– А сколько их у тебя?

Его вопрос слегка ошеломил меня. Я задумался, пытаясь заняться подсчетами. Халид тихонько посвистывал.

– Я не знаю. Трудно сказать.

– Давай предположим. Говори первое, что приходит на ум.

– Э-ээ… Штук семь.

– Угу. А какие они?

– В смысле?

– Например: маленькие или большие?

– По размеру?

– Ну да, по размеру. Ты сказал, у тебя имеется семь штук страхов. Предположим, они все разные и могут отличаться друг от друга по цвету, по размеру, по форме.

Подобный ход мысли никогда не приходил мне в голову. Страхи представились мне как семь темно-серых «хвостов» или щупалец, шевелящихся вертикально за спиной.

Зрелище было не из приятных. Наблюдая дальше, я заметил, что среди них выделялось два особенно темных и устрашающих. Эти щупальцы поднимались выше головы и зловеще извивались. Я описал картинку Халиду.

– Замечательно. Остальные пять, стало быть, неважные?

– Похоже на правду.

– Попробуй сказать им об этом.

– Сказать что?

– Что они для тебя не имеют значения и общаться ты намерен только с самыми важными.

– Как я должен это сказать?

– Да как хочешь. Например, словами. И еще – не забудь поблагодарить все свои страхи за то, что они существуют и помогают тебе.

– Интересно, как это они мне помогают? По-моему, только вредят. И у меня совершенно нет желания их благодарить.

– Нет – значит появится! Не надо много думать. Делай то, что я тебе сказал.

Преодолевая острое нежаление, я весьма коряво высказал про себя благодарность своим страхам. Наверное, по правилам Искусства, это следовало делать от души, но душа упорно сопротивлялась. Что-то абсурдное виделось мне во всем этом упражнении. Вслед за тем с гораздо большей охотой я высказал пятерым «хвостам», что не нуждаюсь в их услугах. Как ни странно, «хвосты» поблекли и словно бы увяли. Осталось два самых главных.

– Хорошо, – заметил Халид, выслушав мои результаты. – Теперь ты видишь – со страхами можно общаться. И договариваться.

– Зачем это нужно?

– На пути Искусства необходимо уметь общаться с миром. В том числе, и с внутренним. Я задал тебе саму возможность общения, контакта. Ты убедился, что твои страхи – это не нечто абстрактное. Они имеют форму, цвет, размер, они могут подчиняться твоей воле. Хотя воля здесь – далеко не самое главное.

– А что главное?

– Твоя благожелательность. В тебе, как и в любом человеке, обитает множество внутренних жителей или частей сознания – называй как хочешь. Они все разные, у каждого – свои интересы. Вот ты почему-то решил, что твои страхи враждебны тебе. Но что такое ты? Вероятно, они враждебны той части, которая их боится.

Другие части чувствуют все по-другому.

– Растолкуй, пожалуйста.

– Ради Бога. Природой в человеке заложен страх. Это совершенно нормальное чувство – такое же, как гнев, радость, уныние. При этом страх – очень древнее существо. Он – страж, который охраняет нас, равно как и другие живые формы, от опасности, от необдуманных поступков, наконец, от преждевременной гибели. Именно за это его и следует благодарить. Однако есть и другое чувство – боязнь страха.

Вдумайся, чего ты боишься больше – реального хулигана, который может напасть на тебя, или того, что ты испугаешься, не сможешь постоять за себя, будешь унижен и в результате станешь презирать себя. Вернее, твои амбиции, твоя гордыня не дадут тебе спать спокойно.

– В общем, ты прав. Но страх все равно остается. Например, когда я попадаю в ситуацию реальной агрессии, тело и ум как бы цепенеют, и я оказываюсь просто бессилен. Тогда я начинаю искать иные выходы. Например, пытаюсь договориться с человеком, который мне угрожает, вместо того, чтобы сопротивляться, драться.

– Что же в этом плохого?

– Ну как что? Нападающий имеет надо мной полную власть.

И я рассказал Халиду одну историю из детства. Мы с приятелем убегали от соседских мальчишек – они были из чужой компании, и отношения между нами были крайне воинственные. Как правило, я не принимал участия в потасовках, да и соперники были не из самых сильных, но страх все равно брал свое. Мы бежали к подъезду, где жил мой приятель – там была «зона безопасности». Преследователи приближались. Приятель уже вбегал в подъезд, а я был от него метрах в двадцати.

Неожиданно какая-то сила остановила меня, словно бы я впал в кому. Тело одеревенело. Я остановился и стал терпеливо дожидаться преследователей.

Удивленные, они догнали меня и «взяли в плен». Нельзя сказать, что «враги» издевались надо мной, но было очень гадко. Отношения с приятелем испортились навсегда – он счел меня трусом, и правильно сделал.

– Я ничего не мог с собой поделать, – так я закончил эту невеселую историю.

– И с тех пор ты считаешь себя трусом? – спросил Халид.

– Да нет, еще раньше – такое приключалось много раз.

– Чего бы ты хотел теперь?

– Избавиться от этой «комы», сопротивляться.

И я снова пустился в излияния. С детства я мечтал стать сильным, заниматься спортом – например, борьбой. Однако родители были против: мать считала, что борьба – опасная штука, можно покалечиться. Меня думали определить на фигурное катание, но я считал, что это занятие для девчонок, и фигурное катание заглохло.

Выросши, я многократно пытался заняться атлетической гимнастикой, но всегда происходило одно и то же: после полутора-двух месяцев я простужался, и дальше дело не шло. Мне казалось, что тело активно сопротивляется физическому развитию.

– Правильно казалось, – утвердительно закивал Халид. – Оно у тебя сковано страхом изнутри, и малейшие попытки что-либо изменить нарываются на отчаянное сопротивление. Между умом и телом есть негласный договор; я не совсем еще разобрался, в чем суть, но главное – тебя этот паритет устраивает.

– Да не устраивает! – вскипел я, и, чуть успокоившись, добавил: – Уже не устраивает.

– Допустим, уже не устраивает. Замечательно. Но что ты можешь предложить телу взамен твоей «комы»?

– Не понял.

– Попытаюсь объяснить. Оцепенение тела – древнейшая реакция живого организма на опасность. Так поступают многие животные, притворяясь падалью. Приведу пример в стиле твоего любимого Кастанеды. Есть такой зверь – опоссум. Это жирная и ленивая тварь. Он не умеет быстро бегать, и когда приближается опасность, опоссум падает на спину и цепенеет. Практически останавливается дыхание, тело делается твердым, как у мертвого. На свою беду, злейший враг опоссума – койот

– не есть падали, и потому, если игра удалась, уходит восвояси без ужина.

«Страх опоссума» – совершенно нормальная реакция твоего тела, она идет из клеточной памяти.

– Но мне совсем не нужен «страх опоссума»!

– Допустим, хотя это действенная мера. Я хочу, чтобы ты понял: ни одна из реакций твоего тела или ума не бесполезна. Они все имеют большое значение – именно за это ты должен благодарить свой страх. Поверь: тело знает лучше, другое дело – в какие условия оно поставлено твоим умом.

– Не надо убеждать меня в том, что мои страхи жутко полезны. Все равно не поверю. Лучше посоветуй, как от них избавиться.

– Опять ты за свое. Слишком торопишься. Вынь шило из задницы – тебе же легче станет. На пути Искусства главное – уметь выбирать. Ты смотришь со всех сторон на свой «страх опоссума» и все больше убеждаешься, что он перестает тебя устраивать. Отлично. Но не стоит от него отказываться, можно просто отложить в сторону. И найти адекватную замену.

– Какую замену?

– Живые существа пугаются по-разному. Возьми, например, крысу. Загнанная в угол, испуганная крыса – поистине страшное существо. Ее сила возрастает безмерно. Охваченная страхом, она готова сражаться с величайшей отвагой. Голыми руками ее не взять. Точно так же поступает и кошка – враг крысы, и койот.

«Страх койота» – это полная противоположность «страху опоссума»: он гораздо полезнее.

– Ты предлагаешь мне сменить «страх опоссума» на «страх койота»?

– Именно так! Сейчас ты спросишь меня, как это сделать.

– Конечно, спрошу.

– Вспомни признаки «страха опоссума»: тело становится неподатливым, словно уже не принадлежит тебе, руки и ноги холодеют, сердце бьется медленнее, ум как бы останавливается, замирает. Все это можно описать одним словом – холод. Признаки «страха койота» совершенно другие: тебя бросает в жар, тело наливается невесть откуда взявшейся энергией, реакции ускоряются, ты готов действовать мгновенно, не задумываясь. При этом собственно чувство страха остается прежним. В состоянии «страха койота» люди могут совершать вещи, которые в обычной жизни принято называть чудесами. Взять, например, встречу с компанией пьяных хулиганов. Ты можешь сбежать от них с такой скоростью, что они даже не заметят этого.

– Зачем же бежать? По идее, надо драться.

– Это все твои амбиции. Человек Искусства – свободный человек, и не связан дурацкими представлениями. Если он готов сражаться, то сражается, если убегать

– то убегает. И в том, и в другом он совершенен. Выбирая атаку или отступление, человек Искусства свободен от амбиций – его жизнь и здоровье являются для него основной ценностью. Если, конечно, он сделает именно такой выбор.

– Хорошо, оставим философию. Как же мне научиться «страху койота»?

– Спроси свое тело – готово ли оно сменить один тип страха на другой? Просто возьми и спроси. Не требуй скорого и однозначного ответа. Направь свой вопрос, как паровоз – в долгий тоннель. Через некоторое время он достигнет конечной точки и вернется обратно – возможно, во сне. Думаю, что ты почувствуешь это не умом, а как-нибудь иначе. Знаешь, от страха втягивается мошонка, – я полагаю, ты почувствуешь ответ своими яйцами.

Я рассмеялся, и от сердца как-то отлегло. Халид смотрел на меня ласково и доверительно. От его взгляда действительно теплело на душе.

ГЛАВА 8. ЧУДОВИЩА

К разговорам о страхе мы возвращались не раз. Моя жизнь была доверху полна ими.

Халид отказывался давать мне какие либо конкретные рекомендации или упражнения

– мы просто болтали, и я чаще слушал, чем говорил. Однажды разговор зашел о детстве.

– Для детей страх – обычная вещь, – заметил Халид. – Они не боятся страха.

Мир для них пока еще полон волшебства, и магические методы здесь вполне применимы.

– Например?

– Есть старая история – по-моему, у кого-то из классиков психологии.

– Но ты же не уважаешь европейскую психологию, – перебил я.

– Какой ты глупый, – просто сказал Халид. – Мне нет дела до психологии, но если речь заходит о конкретных случаях или приемах, я готов учиться у кого угодно, будь то даже эскимос с Аляски. Если позволишь, я продолжу. Один маленький мальчик верил, что у него в комнате живет чудовище. Оно появлялось только в темноте, и потому мальчик спал при свете. Разумеется, родители таскали его по разным психотерапевтам, но все было бесполезно. Наконец, отца мальчика осенило. Он выстрогал из дерева гладкую палочку, раскрасил ее в разные цвета, навязал ленточек, а затем объявил сыну, что побывал в магазине чудес и купил волшебную палочку. Эта палочка, сказал отец, имеет много чудесных свойств. Вот одно из них – она светится в темноте особым волшебным светом. Этот свет отпугивает всех чудовищ, даже самых опасных. Достаточно лишь перед сном осветить палочкой все закоулки в комнате, и можно спокойно ложиться спать, даже не включая свет. Мальчик так и поступил! – здесь Халид выдержал эффектную паузу.

– Эта палочка действительно светилась? – усомнился я.

– Конечно! Для него, для одного этого мальчика – она полыхала волшебным огнем.

По крайней мере, он видел этот огонь так же явно, как и свое чудовище.

– И что, мальчик излечился от своей фобии?

– Фобии? – Халид поморщился, словно услыхал бранное слово. – Любишь ты умно изъясняться. И при чем тут излечился? Он не был болен. Страх входил в его картину мира, пойми ты это, – и чудовище, порождавшее страх, тоже входило в нее. Таким был его мир, и мудрый отец всего лишь сместил в этом мире акценты.

Чудовище никуда не делось, но мальчик больше не был жертвой – он был героем, который побеждает чудовищ!

Я задумался. В моем детстве тоже существовало чудовище, оставившее в памяти неизгладимый след. Однажды мы с отцом отправились смотреть фильм по мотивам «Тысячи и одной ночи». Неважно, в чем там суть, но я запомнил только одну сцену.

Путешественники причаливают к неизвестному острову и обнаруживают пещеру. В результате каких-то манипуляций пещера содрогается от воя и наружу выбегает устрашающего вида циклоп. Это было чудовище песочного цвета, по-моему, с козлиными ногами, единственным глазом посреди лба и отвратительной мордой. Он ревело и металось в приступе ярости. Я плотно зажмурил глаза и полез под кресло.

Страх был настолько силен, что мы с отцом просто покинули кинотеатр. Слава Богу, думаю я сейчас, что в моем детстве не было Кинг-Конга или «Чужого»!

Достаточно долго циклоп не давал мне заснуть. Каждый раз, ложась в постель, я оказывался на этом острове, и чудовище, воя и оскалив клыки, выбегало прямо ко мне. Его единственный глаз – это было что-то!..

Однако самое интересное случилось потом. Испугавшее меня кино имело продолжение.

Увидев на афише кинотеатра похожее название, я снова потянул отца смотреть.

Бессознательно я чувствовал, что это не продолжение, а тот же самый фильм.

Что-то неудержимо влекло меня посмотреть на циклопа еще раз. В зале ситуация повторилась в точности: пока выл циклоп, я держал глаза плотно закрытыми, но затем, однако же, досмотрел фильм до конца. Циклоп и дальше продолжал сниться мне, но потом как-то забылся.

Халид очень внимательно выслушал историю о циклопе.

– Хорошо, что ты стал хоть немного рассказывать о себе. Я-то полагал, что кроме вопросов и умствований, от тебя ничего не дождешься. Обрати внимание на одно обстоятельство: ты знал, что снова увидишь циклопа, и все-таки отправился на встречу с ним. Выходит, ты рискованный молодой человек!

– Не издевайся.

– Я и не собирался издеваться. Ты хотел преодолеть страх – но ты переждал его с зажмуренными глазами. Перетерпел – и снова как ни в чем не бывало. Тебе не приходило в голову, что можно сражаться с циклопом вместе с героями фильма? Если мне не изменяет память, они соорудили здоровенный арбалет и пульнули чудовищу прямо в единственный глаз.

– Нет, я не думал об этом.

– Не страшно. Это уже в прошлом. А расскажи мне, пожалуйста, как тебя рожала твоя мама.

– Зачем еще?

– Неважно. Но не хочешь – не рассказывай.

– Знаешь, пока почему-то не хочется. Лучше я расскажу тебе историю, которая приключилась на днях.

– Валяй, рассказывай.

Поздно вечером я возвращался домой в удивительно спокойном расположении духа.

Давешний разговор с Халидом о страхе как-то подействовал на меня, по крайней мере, я чувствовал себя защищенным и даже сильным. Вокруг стояли молчаливые деревья, поднимая к звездному небу могучие ветви. Где-то цвели сады, и аромат волнами пролетал мимо. Стояла ясная луна, заливая все вокруг прохладным блеском.

Незаасфальтированная тропинка была отчетливо видна – камушки, мелкие пучки травы. Я шел медленно, наслаждаясь теплом и ароматами. Интересно, что бы могло меня сейчас испугать, пришло в голову.

В этот момент нечто с дьявольским воем бросилось мне под ноги – или из-под ног.

На миг я окаменел – демон или живое создание, оно было сгустком визга и ярости.

Еще мгновение – и тварь ринулась в кусты. Меня бросило в пот. Я отпрыгнул назад, и тело приняло очень странное положение – я бы назвал это боевой стойкой: колени слегка подогнуты, руки выброшены вперед, пальцы скрючены и напряжены. Так продолжалось всего одно мгновение – картина, залитая лунным сиянием, была до того призрачной, что разум отказывался ее принимать. Кстати, о разуме – в тот момент он полностью исчез, уступив место какой-то агрессивной пустоте. Охваченный страхом, я, тем не менее, был сама решимость.

Прошло две или три минуты, и я все понял. Похоже, я спугнул или даже наступил на обычную бродячую собаку, мирно притаившуюся на тропинке. Страх сменился истерическим смехом – я хохотал не менее получаса. Во всей этой истории я видел явный результат общения с Халидом. Он не имел ничего против:

– Твоему телу понравился «страх койота», оно приняло его. Не лишне было бы высказать ему за это благодарность – можно даже не на словах, а на деле.

– Как это на деле?

– Телу надо делать подарки. Например, вкусно кормить, покупать хорошие вещи.

Существуют и другие удовольствия – например, секс или танец. Ты вообще знаешь, что любит твое тело?

– Думаю, да.

– А я думаю, нет. Ты мало заботишься о его интересах, не думаешь о том, что ему нравится, а что – нет. Задай телу вопрос – и оно расскажет, чего бы ему хотелось.

– Мне кажется, оно хочет выкурить хорошую сигарету.

– Замечательно. Не будем откладывать. Пошли.

Мы отправились в ближайший ларек, где я видел как-то маленькие голландские сигары Cafe Creme. По дороге Халид продолжал философствовать.

– С телом надо общаться, искать общий язык. Оно как ребенок – простое и доверчивое. Вот сейчас ты намерен сделать ему подарок. Обрати внимание, в каком настроении ты делаешь это, запомни его. Что чувствует сейчас тело?

– По-моему, ему просто хорошо, спокойно.

– Прекрасно. Оно часто испытывает такие состояния?

– Не очень.

– Тем лучше. Цени! Кстати, мы уже пришли.

Я купил одну сигару себе и одну – Халиду, хотя он и не просил. Мы уселись на лавочку.

– Теперь, – Халид сделался торжественным, как на похоронах, – мы будем возносить хвалу твоему замечательному телу, творению Божьему, которым были наделены Адам и Ева, созданная из ребра его.

– О тело, – подхватил я, – драгоценное мое тело! Прими это замечательный дар за труды свои. Да пребудет с тобой мир и благодать, когда ты будешь вдыхать этот прелестный никотин – раз за разом, большими и маленькими дозами! Пусть капля его убивает лошадь – да прибавится в тебе здоровья и свежести, да не подведешь ты меня в трудный час!

– О сын мой, – загнусавил Халид, – во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Восприми благодать, вдохни – и раз, и другой, и третий, пока не свалишься с ног от удовольствия. Аннам брахм!

– Что это значит, – спросил я, затягиваясь крепким ароматным табаком.

– Аннам брахм – «пища есть Бог» – на санскрите.

– Ты знаешь санскрит?

– Отчасти.

– От какой части?

– В молодости я много путешествовал.

– Когда это – в молодости?

– Давно. Дело не в этом. Аннам брахм – советую тебе повторять это каждый раз, когда ешь, пьешь или куришь.

– Зачем?

– До чего же ты практичный! Для осознания.

– Осознания чего?

– Всего, что с тобой происходит. Вот сейчас с каждой затяжкой в тебя входит дым. Что, по-твоему, происходит?

– Я просто курю.

– Ничего подобного. Вернее, ты действительно можешь просто курить, а можешь таким образом приобщаться к Божественному.

– Ты хотел сказать, к Искусству?

– Я сказал то, что сказал. Аннам брахм означает, что в каждой частице мира – в пище, в табаке, в жевательной резинке – скрыта Изначальная сущность. Помнишь, мы говорили о человеке-вселенной?

– Конечно помню.

– Так вот, эта вселенная присутствует во всем – ты об этом, я надеюсь, читал.

Осталось только почувствовать ее дыхание.

– Как это сделать?

– Да очень просто. Ты освоил «гиперреальность» – я бы назвал это осознанием.

Ты осознаешь предмет, сливаешься с ним и постигаешь ту высшую сущность, которая в нем присутствует. Аннам брахм – просто напоминание твоему сознанию, чтобы оно не забывало это делать. Вот сейчас ты куришь – представь себе, что это священный фимиам, дым ритуальных воскурений. В Америке табак специально выращивали для религиозных церемоний, существовал даже бог табака. Возвращаясь к Кастанеде: тамошние индейцы ничего не делали зря. Более того, я уверен, что подлинное значение табачных листьев неизвестно европейцам и по сей день.