Текст книги "Уддияна или путь искусства"

Джамшед смотрел твердо и свысока. Мне стало неприятно. Я поднял ногу, выдохнул и… пошел! Стопы полностью онемели и не чувствовали ничего. Короткими шагами я прошел по дорожке дважды в обе стороны и шагнул в сторону. Здесь ноги подкосились, и я упал без чувств.

Очнулся я быстро и самостоятельно. Джамшед подал мне руку, и я встал.

– Теперь, – медленно и громогласно начал он, – ты достоин идти путями Искусства в полном осознании. Да не покинет тебя твердость твоего намерения.

Подойди сюда.

Джамшед подвел меня к расстеленному на земле белому полотенцу. На нем лежали два ножа – один принадлежал Халиду, другой – Джамшеду.

– Ты можешь взять любой из них, – продолжал Джамшед, – и встать на путь Ножа.

Но можешь отказаться, и это будет твой свободный выбор. Сейчас ты господин своих решений. Выбирай.

Я подошел к полотенцу и взглянул на ножи, а затем, потупив взгляд, твердо сказал:

– Спасибо. Спасибо, нет.

В полном молчании мы собрали вещи и вернулись домой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ДРУГИЕ ПУТИ

ГЛАВА 1. CHANGE YOUR MIND

Я подошел к полотенцу, взглянул на ножи, а затем, потупив взгляд, твердо сказал:

– Спасибо. Спасибо, нет.

В полном молчании мы собрали вещи и вернулись домой.

Вечером того же дня Халид заглянул ко мне. Я чувствовал себя неважно: болела голова, знобило, кости пронизывала ломота. Халид сел напротив и закурил.

Некоторое время мы сидели молча. Наконец, я решился нарушить молчание:

– Наверное, это был трусливый поступок? Как ты считаешь?

Халид выпустил тонкую струйку дыма и постучал сигаретой о краешек металлической пепельницы.

– Вспомни, что сказал тебе Джамшед: ты сам господин своих решений. Отказываясь от пути Ножа, ты поступил осознанно, признав свою слабость, неготовность. Это требует определенного мужества. Не стоит осуждать себя. Впрочем, я и не ожидал от тебя иного решения.

– Ты настолько не уверен в моих силах?

– Может быть и так. – Халид как-то грустно взглянул на меня и погасил окурок.

– Ты – точная копия меня. Когда-то давно, еще ребенком, война отняла у меня родителей. Я много скитался и едва не умер от голода и страха. На рынке в Пешаваре меня подобрали какие-то люди. Они накормили меня и взяли к себе в горы, учили чтению, письму и многим другим вещам. А потом я предал их…

– Что значит предал?

– Так мне казалось тогда. Я бежал. Бежал, потому что испугался. Я считал их жестокими и безжалостными. Они выглядели как волки.

– Они пытались научить тебя пути Искусства?

– Я не знал тогда этого слова, я не знал даже их имен. Это были люди вроде Джамшеда – суровые и молчаливые. Они устраивали мне испытания, били. Они хотели, чтобы я стал воином, волком – а мне было всего девять лет…

– Теперь ты жалеешь, что ушел от них? – спросил я как можно мягче.

– Да нет, я не мог по-другому. Представь себя на моем месте. Много лет я осуждал себя за трусость, за упущенный шанс. Но теперь я понимаю всю силу своего решения: маленький мальчик шел по безлюдным горам три дня и три ночи почти без остановок. А вокруг были волки – настоящие волки. Я остался в живых только благодаря силе своего решения. Но затем много лет Искусство избегало меня, словно в наказание.

Халид выглядел усталым, потерянным, голос звучал глухо. Передо мной сидел не бог, не гуру; в его словах чуствовалась огромная горечь. Халид поднял на меня глаза: они светились совершенно земной теплотой.

– Пойми: путь Искусства тяжел и страшен. Он заставляет страдать и не сулит никакой награды. Ты идешь, потому что слышишь зов, потому что не можешь иначе.

Приняв путь сердцем, свернуть с него невозможно. Можно только выбирать.

– Из двух зол – меньшее?

– Ты ошибаешься – большее. Самое большее. И умирать в глубоком осознании, но без всякой надежды.

Мы долго молчали. Халид подошел к окну; шумела молодая листва, вдали завывали троллейбусы и автомобили. Наступала ночь. Я почувствовал себя скверно: похоже поднялась температура.

– Я прилягу, – сказал я Халиду. – Что-то мне не по себе. Если хочешь, посиди здесь.

Халид подошел ко мне и взял за руку.

– Твое тело сейчас очень встревожено. Клетки получили совершенно новый опыт и не готовы его переварить. Возможно, ты заболеешь, но это нормально. Постарайся ничего не предпринимать, можешь только пить воду. Все пройдет. Я буду навещать тебя. – С этими словами Халид тихонько вышел.

На какое-то время я заснул, но скоро проснулся от нестерпимого жара. Тело горело, от головы к ногам волнами ходила лихорадка. Это напоминало горячий холод, однако симптомов гриппа или отравления не было совершенно. Прошла и головная боль. Оставался лишь жар; его источник сидел глубоко внутри, как будто кишки варились в кипящем котле. Дыхание стало горячим, участилось сердцебиение.

Я нашел градусник и измерил температуру: 39,8! Помня о наставлениях Халида, я напился кипяченой воды и снова лег, провалившись в глубокий сумрачный бред. Мне мерещились белые кони – огромный табун мчался прямо сквозь меня, а я стоял, скованный ужасом. Мне снился Ужас с большой буквы – нечеловеческий, дремучий, как будто принадлежащий не мне, а прапамяти человечества, всех живых организмов.

Ужас был неизмеримо больше меня, я терялся в нем, как песчинка, вернее, я был песчинкой – частицей вечного круговорота.

Проснувшись, я снова потянулся к градуснику. 40,5 – безжалостно показывал он. Я слабо позвал Халида, но его не было рядом. Стояла глубокая ночь. Теперь уже наяву мне сделалось страшно – я боялся умереть. Дышать стало очень трудно, воздуха не хватало, легкие разрывались. Я свесил голову с постели – так, вроде, было получше, и вспомнил о мистических болезнях сибирских шаманов, когда они в горячке получали магические знания. Пора явиться животному силы, подумал я, но вместо этого новая волна жара хлынула в голову. «Огненная трансформация», – снова пришло в голову, но выдержать ее я был не в силах. На градуснике стояло 41. Я умирал, и Халида не было рядом. Из последних сил я полез в тумбочку и нащупав упаковку шипучего аспирина, заставил себя проглотить двойную дозу. Почти мгновенно я уснул.

Разбудил меня Халид, и смотреть ему в глаза было очень стыдно. Он дотронулся до моего лба и все понял.

– Испугался? – с улыбкой спросил он. Я промолчал.

– Ничего. Трудно выдержать искушение смертью, трудно покориться ее призыву.

– Ты хочешь сказать, что я мог действительно умереть? – замирая, спросил я.

– Да, – ответил он кратко.

– И ты знал это и не пришел мне на помощь?

– Я был рядом с тобой все время, но ты не знал об этом. Однако я предпочитал не вмешиваться.

– Предатель, – злобно прошипел я. – Сволочь и предатель! Убирайся. Хватит с меня вашего Искусства, я сыт им по горло! Я хочу быть нормальным человеком, понимаешь – нормальным!! – и бешенство с новой силой охватило меня.

Халид спокойно наблюдал припадок, напевая себе под нос мелодичную песенку – что-то вроде колыбельной. Его лицо выражало заботу и ласковую грусть. Понемногу я остыл и попросил прощения.

– Перестань, – беззлобно сказал Халид. – На пути Искусства невозможно быть готовым к испытаниям. Ты не сделал ничего дурного, просто выбрал Жизнь, хотя мог пойти путем Смерти. Смерть задала тебе вопрос, и ты ответил на него.

– Халид, что такое смерть?

Он почесал в затылке.

– А сам-то ты как думаешь?

Я вспомнил Бродского: «Смерть – это то, что бывает с другими». Халид положил голову на руки и слегка прикрыл глаза. Пауза продолжалась довольно долго, наконец он произнес:

– Никогда не слышал более точного определения. А что он еще написал, твой Бродский?

Я вспомнил любимые стихи:

Не следует настаивать на жизни Страдальческой из горького упрямства.

Чужбина так же сродственна отчизне, Как тупику соседствует пространство.

Халид был искренне удивлен.

– Поразительно! Я совсем не знаю русской поэзии, но этот человек – гений! Он постиг Искусство в совершенстве, хотя, возможно, и не знает об этом.

– Бродский недавно умер, – перебил я и рассказал что помнил из биографии поэта. Затем мы снова вернулись к разговору о смерти.

– "Смерть – это то, что бывает с другими", – процитировал Халид. – Вдумайся!

Ты можешь увидеть ее по знакам, которые она подает. Смерть разрушает твой мир, и только твой, но ты никогда не сможешь этого принять, потому что тогда наступит конец твоему миру, и принимать будет некому.

– А как же принятие смерти на пути Ножа?

– Это совсем другое дело, и ты испробовал его на себе. Человек Ножа открывается смерти и ждет ее решения – со страхом и осознанием, но полностью расслабленно.

Смерть проходит мимо или забирает его. И в том, и в другом случае он свободен.

Таков путь Смерти.

– Расскажи мне о нем.

– Путь Смерти нельзя назвать отдельным путем. Вспомни Джима Моррисона – он экспериментировал с наркотиками, алкоголем и сексом, разрушал свое тело, но достиг вершин вдохновения. Моррисон упустил только одно обстоятельство: на пути Смерти нет иного божества, кроме Нее. А он выбрал музыку. Искусство Ножа – это постоянный диалог со смертью. Близко к этому лежат тантрийские практики, особенно шиваизм и учение Матери Кали. Но об этом – в другой раз.

– А что такое путь Жизни?

– Это – Рам. Шутовство, танец, наслаждение, экстаз. Громкий смех надо всем миром.

– "Раскаты моего хохота сотрясают Небо и Землю", – процитировал я чаньского патриарха.

– Приблизительно так. Но и здесь присутствует смерть – правда, в ином обличье.

Смеяться над миром и собой можно тогда, когда бренность и несерьезность всех вещей стала очевидна. А это и есть смерть.

– Путь Человека – это путь Жизни?

– Смотря в какую сторону он тебя заведет. Помнишь, я говорил о выборе? Выбор – это смена концепций. Так ты сменил «страх опоссума» на «страх койота». В английском языке есть отличное выражение: «Change your mind». В общем, это означает «взгляни с другой стороны», но если перевести буквально, – «смени свой ум». Это потрясающая фраза! Смени свой ум! Не забывай это делать регулярно: два раза в день, утром и вечером, как чистить зубы. Иначе ты будешь без конца блуждать в дебрях идей и суждений.

ГЛАВА 2. САНСАРА

Я подарил Халиду свой томик Бродского. Он читал его дня три-четыре, а затем, восторженный, прибежал ко мне.

– Я же говорил, что этот человек постиг Искусство в совершенстве! Читай! – он ткнул книгу мне в руки. – Читай, и научишься гораздо большему, чем я могу тебе дать. Ты верно чувствуешь, но еще далек от постижения духа Искусства. Вот слушай:

Когда оно, а не – увы – мы Захлестнет решетку променада И двинется под возгласы «не надо», Вздымая гребни выше головы, Туда, где ты пила свое вино, Спала в саду, просушивала блузку, Круша столы, грядущему моллюску Готовя дно.

Он сделал эффектную паузу. Я знал эти строки наизусть, но ничего особенного в них не замечал.

– Учись! Это совершенное осознание пути Человека. Все преходяще, все стремится к началу. Чего стоит один «грядущий моллюск»! Мы ничего не значим, мы – морская пена, и моллюск ничем не важнее нашего. Он просто придет туда, где мы, как нам казалось, жили, и его жизнь будет настолько же безразлична мирозданию, как и наша. Не пытайся понять головой! Ты слишком много знаешь, слишком много читал,

– Халид был очень взволнован. – Поразительно: сокровище можно найти там, где ожидаешь меньше всего. Спасибо тебе за книгу.

– Халид, – начал я очень серьезно. – Я не совсем понимаю, что ты вкладываешь в понятие путь Человека. Иногда ты отрицаешь философию, иногда словно цитируешь какого-нибудь Канта или Нагарджуну.

– Кого-кого? – Халид смачно расхохотался. – Кто такой этот Нагарджуна? Твой дедушка? Или ты читал Канта?

– Перестань ерничать, – скривился я. – Канта я не читал, а Нагарджуна – буддийский философ.

– Черт с тобой, не буду. Я пришел не за этим. У меня для тебя есть прощальный подарок.

– Прощальный? – насторожился я. – Как тебя понимать? Мое обучение окончено?

– Обучение не может быть окончено – я только что тебе наглядно это продемонстрировал. Но наши встречи подходят к концу. Ты выбрал путь Человека, и я должен преподать тебе последний урок.

Я искренне опечалился. За несколько месяцев Халид стал для меня совершенно родным человеком. Я не назвал бы его своим другом или учителем, но более близко к сердцу я никогда никого не допускал. Предчувствие утраты совершенно лишило меня сил, в глазах стояли слезы.

– Ну-ну, – с легкой издевкой произнес Халид. – Ты уже большой мальчик. Я хочу, чтобы ты шел своей дорогой с легким сердцем и более того – сам стремился как можно скорее избавиться от меня. Сейчас ты по привычке цепляешься за «учителя», но ты – не утопающий, а я – не соломинка. Взгляни на себя – ты вырос!

В глубине души я знал, что Халид прав. Я чувствовал себя вполне самостоятельным и свободным; он бы прав – я вырос и стал другим. Никогда бы не подумал, что несколько месяцев могут так изменить человека; ум отказывался верить, но мне было плевать на ум. Я чувствовал крылья за спиной – они готовы были раскрыться.

– Все! – резко скомандовал Халид. – Довольно самокопаний. Сядь и попытайся расслабиться. Нам предстоит неблизкий путь. Вернись к ощущениям тела: как лежат руки, как чувствует себя позвоночник, комфортно ли шее. Почувствуй стул под собой, перекладины спинки. Вспомни о «пустом лице» – оно тебе пригодится. Что ты чувствуешь в ладонях – тепло или прохладу? Поищи положение, в котором ты бы ощущал себя максимально удобно.

Я завозился на стуле и принял весьма комфортное положение.

– Теперь подумай о времени. Согласись, когда ты чего-то ожидаешь, оно течет медленнее. Если ты прислушаешься, то услышишь тиканье своих наручных часов.

Через некоторое время звук станет громче – ты уже знаком с этим состоянием.

Обрати внимание на глаза: взгляд расфокусирован, но может уловить малейшие различия между предметами. Еще раз вернись к телесным ощущениям. А теперь попытайся осознать все сразу: видимое глазу, звуки и, скажем, давление спинки стула. Выбери один зрительный объект, один звук и одно тактильное ощущение.

Сосредоточься на всем сразу, но следи, чтобы ни одно из чувств не захватывало инициативу.

Мне удалось все сделать довольно легко, и я вошел в очень легкое, прозрачное состояние. В отличие от всех испытанных мной трансов, я был в полном осознании и мог контролировать свои действия.

– Двинемся дальше. Представь себе длинную дорогу. Это дорога твоей жизни. Она где-то началась, и где-нибудь окончится. Ты стоишь у края дороги. Это твое здесь и сейчас.

Я вспомнил сцену из одного американского фильма: у края пыльной дороги в пустыне стоят ноги в поношенных ковбойских сапогах. Мне понравился образ, и я вошел в него.

– Представил? Хорошо. Теперь поверни голову и посмотри куда хочется – в начало или в конец пути. Что ты видишь?

Я взглянул в начало. Там громоздились белые горы и какие-то стороения, но дорога была прямой и ровной. Самого начала я не разглядел: оно терялось в туманной дымке. Я повернул голову в противоположную сторону: дорога была тоже прямой, но на ней стояли огромные черные арки, наподобие римских, бросавшие устрашающую тень. Начало было гораздо приятнее. Я пересказал видение Халиду.

– Отлично. Теперь почувствуй дорогу сердцем: это и есть твоя жизнь, твоя судьба. Именно по ней тебе предстоит идти, здесь тебя ждут победы и поражения, радость и горе. Ты выбрал этот путь, и ты пройдешь его до конца, чего бы то ни стоило. Такова жизнь.

Я рассматривал дорогу. Она была ровной и пыльной. Стояло высокое сверкающее солнце, скудная растительность на обочине высохла и безжизненно опала. Небо безразлично простиралось от горизонта до горизонта. Равнодушие, подумал я, невыносимое равнодушие мира.

– Мы можем сейчас двинуться по этой дороге к началу или к концу. Куда бы ты хотел пойти?

– К началу, – ответил я, взглянув на белоснежные горы.

– Вспомни какое-нибудь важное событие, происшедшее с тобой за последнее время.

– Коза, – не задумываясь произнес я.

– Отметь на дороге эту веху и перенесись туда.

Сцена принесения в жертву козы предстала передо мной во всех подробностях. Я обозначил ее на дороге ножом, воткнутым в землю.

– Теперь вспоминай по очереди все важные события и двигайся от вехи к вехе, сколько бы времени это ни заняло. Найди точку, с которой начинаются твои воспоминания. Когда найдешь, остановись.

Жизнь пролетала передо мной, как в кино, – пусть это сравнение будет банальным.

Разрыв с родителями, поступление в университет, выпускной в школе, гепатит и больница, первый класс, детский сад – я двигался все медленнее и медлнее, пока не подошел к «точке отсчета». Моя память началась со сцены купания в детской ванночке: мыло попало в глаза, я плескался и плакал, а бабушка вытирала мне голову полотенцем. Потом меня вытерли, плотно обернули чем-то и понесли в кроватку. Боль и страх сменились ощущением блаженства.

– Сколько тебе было лет? – спросил Халид.

– Не помню, – ответил я. И действительно: мои воспоминания почти не были связаны с возрастом. Точно я помню только две даты: в четыре года мне купили санки, в восемь лет я любил визуализировать желтую сияющую восьмерку.

– Что ты видишь на дороге?

– Все очень смутно. Какие-то деревья.

– Зеленые или сухие?

– Зеленые. По-моему, тополя. Еще пух летит.

– Можно ли посидеть под деревом?

– Да, – и я присел.

– Посиди некоторое время, соберись с мыслями. Может быть, ты почувствуешь какие-нибудь перемены в теле.

Я увидел себя под деревом как бы в уменьшенном варианте: тело и лицо были взрослыми, но сами размеры существенно уменьшились, как у гнома. Мне можно было дать от силы года два. Я рассматривал дорогу. По обочине пробивалась травка, но было набросано много всякого сора: тарелки, битые бутылки, остатки еды. Воздух был относительно чист, но пух упорно лез в глаза. Не было ничего, связанного с конкретными воспоминаниями или тем, что мне рассказывали родители.

– Ты готов идти дальше?

– Да.

– Тогда просто иди по дороге, наблюдая все вокруг. Увидишь что-нибудь интересное – остановись и разгляди.

Дорога была узкой и грязной. Кое-где ее пересекали ржавые железнодорожные рельсы, как в фильме «Сталкер», да и сам пейзаж сменился на «сталкеровский». Я словно бы входил в «зону». Преобладали рыжеватые оттенки; почва выглядела сухой и растрескавшейся, воздух был насыщен каким-то газом, вдыхать который было совершенно невозможно. Я остановился, чтобы перевести дух.

– Не пытайся оценивать то, что видишь, – предупредил меня Халид. – Все это метафоры, как во сне. Их не нужно разгадывать. Успокойся. У всякой «зоны» есть вход и выход. Есть ли здесь выход?

– Думаю, да.

– Как его найти?

– Не знаю.

– Подумай. Оглядись вокруг, понюхай воздух.

Действительно, откуда-то тянуло тонкой струйкой свежего воздуха. Я пошел, шмыгая носом, как собака, и вскоре увидел широкие ржавые ворота. Они были как-то предательски открыты. Я попытался выйти, но не тут-то было! Ворота не выпускали меня.

– Что делать? – спросил я Халида.

– Вспомни, что ты управляешь ситуацией. Это твой сон, и ты в нем хозяин.

Вперед!

Внезапно я осознал, что все увиденное – чистейшей воды фантазия. Я мигом разрушил ворота и вышел на свежий воздух. Вокруг простиралась бескрайняя равнина. Здесь путь кончался.

– Вот мы и дома, – сказал Халид. – Ты еще не вошел в матку, ты еще не сделал свой выбор, ты никто и нигде. У этого места нет названия. Ты стоишь перед самым началом. Еще не поздно изменить решение. Вдруг оно было ошибочным? Подумай.

Равнина была прекрасна: она цвела всеми оттенками радуги и благоухала. Волшебные цветы дотрагивались до моих ног и колыхались от легчайшего ветерка. В ультрамариновом небе расли и распадались облака, напоминавшие доисторических зверей и птиц. Я мог расти до самых небес и опускаться ниже самого маленького цветка, быть всем. Это чувство захватило меня, и я начал терять рассудок.

Внезапно я почувствовал зов. Он шел из-за горизонта и резонировал в самом сердце. Нечто звало меня, требовательно и властно. Оно не было угрожающим, но я чувствовал, что этот зов и есть то, ради чего я и пришел на эту прекрасную равнину. Я покорился зову, и что-то сдалось, как будто умерло внутри. Это что-то было мелким и мелочным, жалким и в то же время злым. Как я раньше не замечал его паучьей власти! Вернее, оно не умерло, а сдалось вместе со мной, стало травой, небом и ветром. «Дай миру быть», – послышался голос, и я вернулся домой.

Вероятно, это и было сущностью пути Человека – преклонить колени перед зовом своей судьбы, сдаться, умереть и родиться снова. Когда я открыл глаза, Халида уже не было в комнате.