Текст книги "Между роботом и обезьяной. Искусство найти в себе человека"

Глава 1.4. Насилие против заботы

Одно из базовых противоречий функциональности и эмоциональности – это вопрос о том, что положить в основу отношений с собой: насилие или заботу? С самого детства очень многих из нас приучали, что нужно себя ломать (в лучшем случае – «преодолевать»), чтобы получить нужный результат. Для этого использовались такие красивые слова, как «воля», «самодисциплина» или «самовоспитание».

Сама идея «для того, чтобы добиться желаемого, нужно изменить самого себя» – это благодатный рассадник для насилия над собой. И что бы мы ни предложили человеку с этой идеей, он применит насилие.

Йога? Я так замучаю себя йогой, игнорируя все сигналы организма, что потом неделю не буду вставать.

Нужно ставить цели и достигать их? Загоню себя в болезнь, сражаясь за реализацию сразу пяти целей.

Детей нужно воспитывать лаской? Заласкаем детей до истерики и при этом будем давить собственные потребности и раздражение на детей – не место ему в дивном новом мире!

Насилие как способ контакта – непрерывная война с собой и с другими. Мы становимся похожи на человека, который осваивает разные инструменты, умея только одно – забивать гвозди. Он и молотком будет бить, и микроскопом, и книгой, и кастрюлей. Потому что ничего, кроме забивания гвоздей, не знает. Если что-то будет не получаться, он начнет забивать «гвозди» в себя…

Еще есть послушание – одна из разновидностей насилия над собой. Оно заключается в том, что главное в жизни – это добросовестное выполнение инструкций. Унаследованное детское послушание, только вместо родителей теперь – бизнес-гуру, психологи, политики, журналисты… В таком случае, например, слова психолога о том, как важно прояснять в общении свои чувства, будут восприняты как приказ. Не «важно прояснять», а «всегда проясняй». И, обливаясь потом, игнорируя собственный ужас, мы пойдем объясняться со всеми, с кем раньше боялись. Не обнаружив в себе еще никаких опор, никакой поддержки, только на энергии послушания – и в итоге сваливаясь в депрессию, разрушая и себя, и отношения. И наказывая за провалы себя: «Мне же сказали, как правильно, а я не смог!» Инфантильно? Да. И безжалостно к себе.

Многим людям очень тяжело даже просто представить отношение к себе без насилия. Часто путаются усилие и насилие, жалость отождествляется с унижением, забота о себе – с импульсивностью («захотел – слопал тортик целиком»). Один из чаще всего звучащих аргументов против ненасильственной жизни: если я это перестану делать, то буду а) жить по пути наименьшего сопротивления, избегать любого напряжения на работе и не только б) буду заниматься самопотаканием – пить, курить, жрать без ограничений, заброшу спорт, буду бесконечно играть в компьютерные игры/бродить по сети/смотреть телевизор и так далее. В общем, только ломка себя поможет э… переломить тенденцию к саморазрушению.

Оба варианта (по сути две грани одного и того же) являются примерами не заботы о себе, а саморазрушительного поведения организма в ответ на систематическое насилие. То есть подобная аргументация звучит для меня так: «если я перестану заставлять себя что-то делать из того, чего я не хочу, то я разрушу себя». Да, это возможно, если самонасилие уже так изломало личность, что человек не в состоянии ощутить самого себя и у него не осталось никаких стимулов что-то делать для себя. Забота, она же возможна из любви к тому, о ком заботишься, а как можно любить себя, с которым постоянно воюешь и которого хочешь постоянно изменить?

О заботе, как это ни странно, довольно редко пишут. Гораздо востребованнее разного рода «достигаторские» идеи с «успешным успехом» и стиснутыми зубами вопреки всему. Как определить заботу? Как отличить ее от разного рода манипуляций, которые прячутся под заботу, но ею не являющиеся? Например, что для меня лично является одним из наиболее трогательных проявлений заботы обо мне? На ум сразу приходит неожиданно принесенный для меня горячий чай с блинчиками в холодной, еще неотапливаемой квартире. Я не просил об этом, да и не думал про чай. Просто жена вдруг подумала обо мне и решила, что в такой промозглый день мне было бы хорошо с этим чаем и блинчиками… И мне становится очень приятно, тепло на душе – и не из-за чая как такового, а из-за того, что кто-то побеспокоился о моем состоянии и ему/ей было не все равно. Когда я спрашиваю собеседников про наиболее запавшие в душу примеры заботы о них, то они, как правило, вспоминают очень простые вещи – и они не ожидались в тот момент, когда были совершены. Плед на озябшие плечи и окоченевшие руки в больших и теплых ладонях (очень много воспоминаний, которые в буквальном смысле были связаны с согреванием); неожиданное предложение друга помочь, и именно тогда, когда эта помощь так нужна, а друг вовсе не обязан был это делать, да и не просили его об этом. Мужчина, остановивший свой автомобиль и вышедший из него, чтобы помочь пожилой женщине пройти через скользкую дорогу…

Получается, что забота – это действие, передающее другому человеку (или самому себе) сообщение «я вижу, что с тобой что-то происходит, и мне не все равно». Другими словами, забота – это действие, определяющееся в первую очередь потребностями и переживаниями того, на кого она направлена, а не того, кто заботится. «Я вижу, что тебе холодно, и мне кажется, что тебе было бы хорошо с чаем/пледом». Когда мы говорим про заботу о самом себе, суть та же самая: есть я-нуждающийся, и, одновременно, есть я-заботящийся (если он не забит внутренним надзирателем).

В «мне кажется, что тебе было бы» кроется отличие заботы от того, что ею не является. Потому что нередко под заботу маскируется манипуляция, направленная на обретение контроля над другим человеком. Замаскированный контроль звучит так: «Я вижу, что с тобой что-то происходит, мне не все равно, и я даже лучше тебя знаю, что тебе нужно». Есть еще вариант: «Если ты не примешь от меня то-то и то-то, я очень обижусь, потому что так хочу о тебе позаботиться, а ты не даешь». В обоих случаях главными являются не потребности другого, а желание «заботящегося» причинить добро другому, чтобы чувствовать себя лучше. Заботясь, мы предлагаем, а контролируя – навязываем, проламывая сопротивление. Для многих синонимом псевдозаботы являются бабушкины/тетины/мамины пирожки, которые уже через «не могу» заталкивались в желудок, иначе бабушка/тетя/мама обидится, «она же готовила».

То есть первый подводный камень заботы – подмена удовлетворения чужой потребности своей. В случае псевдозаботы о себе все происходит прямо наоборот – вместо своей потребности мы начинаем удовлетворять чужую. Например (снова в голову приходят пищевые привычки), доедать все, что есть на тарелке, даже если уже не хочешь. В детстве постоянно твердили про «доедай!» и голодный Ленинград, и, со временем эти голоса извне перекочуют в душу и начнут казаться собственными.

Второй подводный камень – это иллюзия «чтения мыслей». Да, мы иногда можем откликнуться на бессознательное желание другого человека и попасть прямо в яблочко, угадав то, чего же хочет человек, и это одни из самых приятных переживаний для нас. Однако это редкость. Чаще забота – это все же удовлетворение высказанного желания, а угадывание – это вишенка на торте, но не сам торт. Если же люди концентрируются на угадывании, то как раз весь торт-то и обесценивается, проходит по разряду «так оно и должно быть». Требование «дай мне то, о чем я не говорю, но о чем ты должен/должна догадаться» является сильнейшим раздражителем. Настолько сильным, что нередко люди начинают использовать две близкие друг другу стратегии избегания этого раздражителя. Это стратегия «твои проблемы» и стратегия «попросили – сделал, не просили – не сделал».

«Твои проблемы» блестяще иллюстрируются вот этим анекдотом.

Жена говорит мужу:

– Наша соседка-то беременная!

– Это – ее проблемы.

– Говорят, от тебя!

– Это – мои проблемы.

– Что люди-то скажут?

– Это – их проблемы.

– А мне-то что делать?

– А это – твои проблемы.

Сущность этой стратегии: я никоим образом не буду участвовать в разрешении твоих проблем, потому что ты вполне сам/сама можешь о себе позаботиться, даже если это я – составная часть проблемы. Ну, мы же все взрослые и «самодостаточные люди». Нередко это (можешь сам позаботиться о себе) действительно так, но в такой позиции отсутствует хоть какое-то движение навстречу другому человеку. Да, проблемы-то мои, но тогда ты… Ты зачем нужен?

Вторая стратегия: «попросили – сделал». Все. Чтобы снова выполнить то же самое действие, требуется повторная просьба. Без нее не будет сделано ничего, даже если знаешь, что обстоятельства не изменились и близкий человек нуждается в помощи. Тебе надо – ты и проси: вроде как помощь оказывается, но снова нет никакого движения навстречу, попытки самостоятельной инициативы в удовлетворении уже известной потребности другого человека. Попросишь – сделаю, а так – нет. Снова речь формально верно идет о независимых взрослых людях, не умеющих читать мысли других. Но тепла в таких отношениях тоже очень мало. Хочется нам того, чтобы люди шли навстречу сами, а не по сигналу…

Требовать от другого человека что-либо я не могу. Особенно нелепо требовать заботы. Просить – да, это возможно, при этом оставляя за другим человеком право выбирать, на что откликнуться, а на что нет. Отношения, построенные на требованиях и санкциях, которые могут последовать за их неисполнение, уже по факту развалены, это Франкенштейн, искусственно созданное существо. Вроде двигается – но что-то не то. Однако быть просителем в нашей культуре – плохо, это подразумевает зависимость. Просить о заботе? Да вы что! Это признать свою слабость, свою нуждаемость, а нуждаемость в чем-то автоматически (и неверно!) приравнивается к зависимости, которая, в свою очередь (и тоже неверно), автоматически считается чем-то очень плохим во всех случаях.

Есть еще один аспект, связанный с посланием «я вижу, что с тобой происходит, и мне не все равно»: мы не всегда знаем, как выразить это «мне не все равно». Отчасти потому, что нет опыта ненавязчивой заботы и поддержки, а навязчивыми (вспоминая чужую манипулятивную «помощь») быть не хочется. Что, например, сказать в утешение горюющему человеку, чтобы и не обесценить его переживание, но и не впасть в неискренний пафос? Чтобы он почувствовал, что вам не безразлично его горе? Бывает так трудно найти слова или действия, что люди иногда просто не делают ничего, и создается иллюзия, что действительно им все равно… Но для ощущения заботы и поддержки не обязательно нужно много. Что, если обратиться с таким посланием: я вижу, что тебе плохо, и я хочу и готов помочь, только не знаю как. Как я могу поддержать тебя? В этом нет навязчивости, нет решения за другого человека, что ему нужно, но есть искреннее желание быть сопричастным чужой эмоциональной жизни. И тогда появляется возможность ощутить, что для другого существует наш внутренний мир, наши чувства и мысли, и что к ним прислушиваются. И этого может быть достаточно. Важно только не забыть дать об этом знать другому человеку – ему тоже важно то, как в нас откликается его забота.

Глава 1.5. Насилие, усилие и бессилие

Очень часто люди не ощущают разницы между усилием сделать что-либо (мы иногда называем это волей или заботой о собственных интересах) и насилием над собой. На первый взгляд они довольно похожи – в обоих случаях приходится преодолевать собственную инертность, стремление нашего организма к устойчивому, привычному течению дел. Но есть одна существенная разница, которую очень трудно уловить, если плохо понимаешь самого себя. Совершая усилие, мы направляем энергию на реализацию собственных целей. Хорошей подсказкой здесь является предвкушение – ощущение легкого возбуждения при мысли о том, что будет, когда мы достигнем цели. Если же мы имеем дело с насилием над собой, то в лучшем случае при мысли о завершении той или иной работы будет ощущение облегчения: уфф, отстрелялся, все, можно домой или отдыхать. Например, сейчас, когда я выстукиваю этот текст на клавиатуре, при мысли о том, что эта книга будет завершена когда-то, у меня в области солнечного сплетения поднимается сладковато-теплое, чуть перехватывающее дыхание ощущение – предвкушение будущего удовлетворения и удовольствия. Конечно, рядом есть и другие чувства и мысли: а как книгу воспримет читатель? Будет ли она хорошо продаваться? Не сочтут ли ее слишком банальной и глупой? Но в сердцевине этого комка переживаний – именно предвкушение. Я ХОЧУ ее написать, это не попытка отдать кому-то долг, выполнить обязательства перед издательством и так далее.

При этом усилие вполне может превратиться в насилие. Я могу так загнать себя в работе над книгой, не давать себе отдыха, что наступит переутомление. И тогда главным моим желанием станет желание отдохнуть, а если я начну заставлять себя игнорировать это желание и снова садиться за клавиатуру, то тогда цель «написание книги» совершенно закономерно превратится в нечто, что мешает мне отдыхать. Со всем сопутствующим раздражением, нежеланием работать и даже ненавистью. Не зря так тяжело многим людям даются «дедлайны». Таким образом, игнорируя актуальные свои желания, мы превращаем свою жизнь в насилие. Если функциональные задачи превыше всего, то насилие становится главным стилем жизни.

Итак, усилие человека рождается из заботы о себе или других людях. Путь от насилия над собой и другими к заботе лежит через бессилие (и именно поэтому он часто бывает очень и очень трудным). Бессилие – это состояние, при котором внутренних ресурсов недостаточно для преодоления внешнего сопротивления. Я не зря выделил «внешнего», так как для того, чтобы разобраться с внутренним «саботажником», ресурс в нашей психике есть почти всегда, если речь не идет о серьезных расстройствах психики.

У насилия есть несколько «спусковых крючков», и один из основных – неспособность принять состояние бессилия. Ведь что такое насилие (наконец-то мы дошли до определения)? Это применение силы или власти для того, чтобы заставить другого человека сделать то, чего он сам делать не хочет, но от него это требует тот, кто пытается применить силу. Столкнувшись с тем, что он не в состоянии «мирными» способами получить для себя желаемое, человек не останавливается, признавая ограниченность (или даже отсутствие) своих возможностей по влиянию на других людей или на ситуацию, а, напротив, бросается с удвоенной энергией ломать препятствие. А этим препятствием очень часто выступает воля другого человека. И ее нужно сломать. Ты должен/а стать другим/другой, подчиниться. Неважно – мужчина, женщина, ребенок…

Почему же возникновение чужого «Я» на пути к желаемому вызывает такой гнев, что в ход идет все, что наработала психика за годы жизни, чтобы устранить преграду? Почему невозможно сказать «стоп» и получается только дальнейшее раскручивание злости и спирали насилия? Ответ довольно прост, что вовсе не означает, что его просто принять. Когда другой человек не подчиняется нашим желаниям, он отказывает нам в удовлетворении некоторой нашей потребности. И чем сильнее эта потребность, тем сильнее ярость в ответ на «нет».

Чаще всего – это потребность быть хорошим для кого-то очень важного. Будешь хорошим – получишь любовь (прозвучит очень странно, но нередко дикие случаи насилия – это извращенное желание добиться любви, только не объекта насилия, а кого-то третьего). Пытаешься изо всех сил быть хорошей матерью и предъявить эту хорошесть собственной маме (реальной или уже существующей только в собственной душе, не столь важно). А тут этот ребенок своим своеволием и своей «неправильностью» ломает всю картину, и уже ничего не предъявишь презрительно сморщившейся матери, никак не заткнешь унижение и тревогу. И ребенок становится просто объектом, о который разбивается ярость и боль мамы от того, что опять она плохая, недостаточно хорошая для своей мамы или для своего отца. То есть перед вспышкой гнева на считаные доли секунды возникают стыд или вина, но они, к сожалению, промелькают слишком быстро для осознавания… А может, на ребенка обрушится не ярость, переходящая в рукоприкладство, а холодное и презрительное молчание – тоже насилие, тоже имеющее своей целью сломать, подчинить и предъявить сломленную волю в качестве подарка кому-то третьему. «Видишь, я справилась…» Извращенная, изуродованная – но потребность в любви…

В глубине души домашних тиранов прячутся униженные, испуганные дети, над которыми постоянно и непрерывно издеваются образы родителей или каких-либо других значимых взрослых. В отчаянной попытке заткнуть этот ад люди пытаются использовать других людей, попавшихся под руку, в качестве объектов, чтобы заставить замолчать внутренних тиранов – или, может быть, даже завоевать их любовь. «Когда моя бывшая жена не подчинялась мне, я испытывал страшное унижение как это, мне не подчиняется какая-то баба, какой ты после этого мужик?! Мой отчим так издевался надо мной в моем детстве. И я ударил ее… Как сейчас понимаю, хотел этому голосу отчима в душе предъявить послушную, покорную бабу. И себя – такого «настоящего мужика».

Спусковой крючок насилия

Мне доводится иногда разговаривать с мужчинами, которые систематически прибегали к прямому насилию в семье – били «своих» женщин, в том числе и в присутствии детей. Потом шло «примирение», и дальше по накатанной, хорошо известной колее. Причем это были не какие-нибудь ужасные психопаты (эти с психологами не разговаривают), а обычные мужчины, по которым и не заподозришь избиений – никаких тебе квадратных челюстей, бугрящихся мышц и дикого взгляда. В их личной истории – бездна физического и психологического насилия уже над ними, когда их пытались сломать в труху и «пересобрать» в удобную, правильную для родителей модель. Правильная модель не получилась – только изуродованная шрамами старая, а неспособность остановиться, когда сталкиваешься с чужой и не поддающейся тебе волей, – усваивается. Встречаешься с чужим «нет» или возмущением? Нужно только надавить…

Когда эти мужчины, ужаснувшись в конце концов тому, что они делают (а так бывает нередко, и ниже речь идет только о таких), идут к психологу, они думают, что, отказавшись от физического насилия, уже сделали все необходимое для того, чтобы можно было бы «договариваться» с подругами, женами или уже бывшими спутницами. И обнаруживается, что они вообще не могут осознать то, что является насилием – в их сознании это только битье.

– Бесконечно звонить и слать смс о том, что любишь – это не насилие, это инициатива в отношениях, показывающая, как мне не все равно, как я ее люблю.

– Но она же четко и ясно тебе говорит – не звони мне и не забрасывай смс, я их просто боюсь.

– Но как же мне тогда показать, что я ее люблю?

– Да очень просто. Услышать ее «нет».

– Но тогда у нас никаких отношений может и не быть! Я так не хочу! (за этим прячется маленький ребенок, топающий ножками и истерично требующий желаемое у родителей).

– А ты можешь хоть раз увидеть за своим «я так не хочу» ее «я так не хочу»?

Конечно, не могут. Как родители не видели их собственное «не хочу», они не воспринимают «не хочу» другого человека, если оно не подкреплено силой. Они не могут остановиться из-за того, что насилие в детстве сохранило способность бояться, но выжгло любые другие чувства (сострадание, уважение, жалость…), которые могут остановить насилие.

И со страхом есть один парадокс. В глубине души многие из этих мужчин остались перепуганными детьми, ожидающими насилия, и они не способны поэтому осознать, что внушают ужас тем, кого избивают. Как это, я – и внушаю ужас?! Да я же перестал тебя бить, нет битья – нет страха… «Я тебя боюсь» воспринимается как недоразумение или даже оскорбление – я сам несчастная жертва, как можно меня бояться? Ты просто дай мне то, что я хочу, и все будет хорошо.

И еще один момент, не осознаваемый этими мужчинами. Для того чтобы хоть о чем-то договариваться (например, по поводу детей), нужно быть человеком, которому доверяют, на которого можно положиться и в контакте с которым есть ощущение безопасности. Как можно положиться на человека, который не способен не бить? Не может себя остановить от того, чтобы писать смс, звонить, приходить в «общий» дом или на порог квартиры, не засыпать подарками, то есть раз за разом пытается взломать чужие, много раз обозначенные, границы? Как можно договариваться с атакующим врагом? И это бывает очень сложная задача для таких мужчин – осознать себя опасными, хищными и атакующими животными, которых боятся и от которых бегут, а не несчастными жертвами обстоятельств/родителей/женщин. Парадокс – через присвоение этой своей опасности (через сопутствующий стыд и распознавание границ собственных сил) может быть выход из круга насилия. Правда, до этого доходят очень немногие…

Эмоциональное (а иногда и даже физическое, когда дело доходит до самоповреждения) насилие над самим собой начинается ровно с того же момента, что и насилие над другим – когда мы, несмотря на все свои усилия, не можем получить желаемого. И здесь бы остановиться притормозить, поговорить с собой: что со мной происходит, как я переживаю свое бессилие, как я могу поддержать себя в своих усилиях или же отступить без больших потерь, как помочь себе пережить поражение? Но часто люди не останавливаются, и идут в атаку на самих себя. «Бездарь… Я так и знала – у такой дуры, как ты, ничего толкового не получится… Что ты за ничтожество…» Если вслушаться в эти голоса, то чаще всего они повторяют то, что нам в детстве говорили значимые взрослые. То есть мы отождествляемся с агрессором, потому что принять себя в таком «жалком, никчемном» состоянии бессилия просто невозможно. И вместо сочувствия к себе рождается ярость в диапазоне от «соберись, тряпка!» до «так сдохни, никчемная тварь».

И еще мне кажется важным отметить, что в условиях постоянного внешнего и внутреннего давления у нас может сформироваться толерантность к насилию. Это такое явление, при котором за насилие считается только прямая агрессия (оскорбление или избиение), а более тонкие его формы (ирония, издевки, игнорирование просьб, бойкот) за насилие не считаются вовсе – как по отношению к другим людям, так и по отношению к самим себе. Более того, если человек из другой психологической среды будет уважать их границы, он будет воспринят как холодный и бесчувственный.

Например, она сильно обиделась на него за что-то. И использует привычную в ее родительской семье стратегию: ходить с мрачным видом. Он подходит и спрашивает: «Что случилось, ты злишься на меня?» – «Нет, отстань от меня!»

И тут разворачивается самое главное. Если этот мужчина уважает ее «нет», он скажет «ок, хорошо» – и отстанет. Да, он может выразить обеспокоенность происходящим, но – отстанет. Но это будет восприниматься ею как холодность и черствость, так как в привычном сценарии это «отстань» – лишь приглашение к тому, чтобы продолжить давить, именно это воспринимается как неравнодушие. А ведь по сути, как только личные границы были ясно очерчены, то дальнейшие попытки проникнуть за них (без разрешительного «да») – это форма насилия. И тогда понятной становится старая «добрая» поговорка «бьет – значит, любит». Это черствая скотина уважает границы, настоящий, страстный, любящий – ломает их напролом, доказывая свою страсть. Роли мужчин и женщин тут могут меняться.

Причем речь в этих играх не обязательно идет про секс, выполнение чьих-то просьб и так далее. Есть даже формально «безобидные» ситуации, выдающие толерантность к насилию. Например, захотели вас искупать в бассейне, схватили, тащут. Вы ясно и четко сказали – не нужно этого делать, нет, оставьте меня! А вас все равно под гогот опрокинули в бассейн. Для многих – смешно, для многих это является выражением симпатии и неравнодушия к вам, брошенным в бассейн. А по сути – насилие, которое никем как таковое не воспринимается. Потому что привычно, и даже полагается пострадавшему смеяться одновременно со всеми. А если обидишься – ты чего, юмора не понимаешь?

Для людей, толерантных к насилию, чужое «нет» – это лишь испытание их вовлеченности, а вовсе не граница, которую переступать нельзя. Так и получается, что ирония, издевки, сарказм – это «неравнодушие», пассивная агрессия за агрессию не считается, а не прав тот, кто, например, первым заорал, а не тот, кто молчит в течение многих суток. И постепенно такое отношение переходит и во внутренний мир, и одна часть нашего «Я», глядя на другую, которая страдает от эмоционального насилия, ухмыляется: «Ты чего, юмора не понимаешь? На обиженных воду возят…» И если мы сами толерантны к этому психологическому насилию – мы согласимся. «И правда, чего это я?»

Итак, насилие и усилие, родственные по своей природе (направленность на преодоление сопротивления), различаются наличием личностного смысла для того, кто их осуществляет. Любое преодоление без осмысления – насилие. Жизнь с избеганием усилия означает остановку на том уровне развития, на котором началось избегание. Появление качественно новых явлений в жизни – следствие определенного усилия, связанного с четким осознанием того, зачем оно мне. При этом одного осознания мало. Я встречался с такой идеей, что после осознания каких-либо сильно мешающих нам способов взаимодействия с людьми или с самим собой все «устроится само собой», и причем быстро. Изредка оно так и бывает – когда схлопывается в единую картинку давно не складывавшийся паззл, закрывая все дыры и бреши, и дышать начинаешь совсем по-другому. Но чаще осознание – это лишь возможность увидеть то, что ты лично делаешь «не так». И без совершения усилия, увы, не получится. Тотального «освобождения» не происходит, и на место воодушевлению может прийти разочарование.

Увы, но дивный новый мир не наступает как следствие осознания. Мы его строим ежедневным усилием, выбором «сегодня я попытаюсь поступить иначе, чем меня толкает мой привычный, но такой осточертевший опыт». Иногда, если травмы очень глубоки или же наши проблемы тесно связаны с биологическими, а не социально-психологическими причинами, это усилие с нами остается навсегда. Иногда (и чаще, чем в первом случае) постепенно, шаг за шагом, мы изменяемся, и постепенно новый способ становится для нас привычным. Учимся, например, говорить о благодарности тогда, когда осознаем, что нам хочется спрыгнуть, увильнуть от этого, потому что благодарность тесно в сознании связана с унижением. Или учимся, осознавая свое сопротивление, признавать свои ошибки перед конкретными людьми и приносить извинения (если они нужны). Шаг за шагом, с отступлениями и откатами как нормальным явлением на нашем пути, а не как с аномалиями, которых «не должно теперь быть». И не превращать это усилие в пытку и насилие над собой помогает как раз реальный опыт в психотерапии, когда рискнул, например, сказать «спасибо» – и встретил радость, а не обесценивание. Рискнул, встречаясь со стыдом, признать ошибку – и встретил понимание и сочувствие, а не пляску на собственных костях. Или увидел, как другой признает ошибку, и этому другому тоже непросто может даваться этот шаг…

Именно реальный опыт переживания встречи с новыми своими действиями и новыми реакциями людей дает опору и превращает насилие в усилие. И еще на этом пути очень важно помнить – этот путь невозможно проделать сразу, в полном объеме и со всеми. Понемногу. Потому что если мы попытаемся с ходу взять большой вес, который не брали раньше никогда, – сломаемся.

Внутренняя цена усилия

Если мы ограничиваемся наблюдением только за внешней стороной дела, то можем очень и очень сильно ошибиться. Например, когда судим о чем-то по результатам или по видимым усилиям. Потому что мы никогда не знаем, какую внутреннюю цену платит человек за то, что он делает.

Например, кто-то на соревнованиях прибежал последним в марафонском забеге. Неудачник, слабак? А я вот, как бывший легкоатлет, думаю о том, сколько внутренних сил ему могло потребоваться, чтобы не сойти с дистанции, – потому что такое искушение есть – и все-таки доковылять до финиша. Зная при этом, что ты – последний.

Выйти на сцену и доиграть неудачно начавшуюся мелодию, дочитать стих, договорить монолог. Или выйти нататами для безнадежно проигранного соревнования в единоборствах, или коряво прыгнуть с трехметрового трамплина, когда жутко хочется просимулировать болезнь и отказаться… Признаться в любви или даже подойти к девушке/юноше. Впервые выложить в сеть свои стихотворения/статьи. Согласиться показать свою работу как психолога перед коллегами. Организовать с маленькими детьми спектакль для зрителей. Заговорить с иностранцем на его языке с этим смешным или грубым акцентом: для кого-то просто, а для кого-то – зависнуть над пропастью.

Если что-то плохо получилось, вовсе не обязательно лицемерно хвалить и говорить, что «все отлично!», я не люблю этот приторный позитив. Но сказать об уважении к тем, кто вышел и решился, считаю очень важным. Мужество быть проявляется именно в такие моменты, когда все внутри сжимается, когда платишь высокую внутреннюю цену – но делаешь. Дело часто не в процессе и не в результате. А в том, что решился. Даже если то, что сделал, кому-то кажется никчемным или незначительным.

Поэтому так растаптывает самоуважение чье-то самоуверенное «ну это всего лишь… «, «ну, это просто…» или «вот если бы…». Сначала добегите. Последними. Под свист.