Текст книги "Случайный человек, или Пересечения"

Квартира встретила тишиной. Год назад всё было иначе. Муж, сын с невесткой, маленькая внучка, а сегодня пустота, от которой прикрыться нечем. Не натянешь на голову, как одеяло, не спрячешься. Она повсюду властвует, догоняет в каждом уголочке, вжимает в углы молчаливых стен.

Двадцать шесть лет нормальной семейной жизни. Вполне благополучной. Привычка, выработанная годами – быть замужней женщиной. Всё нести в дом, нестись с сумками, пакетами, чтоб накормить вкусно, сытно до отвала, чтоб в доме – чистота и порядок, чтоб муж был доволен, сын ухожен.

Так всё и было вечность назад. А сегодня ничего кроме пустоты. Дом, где никто не ждёт, не встречает, не радуется её приходу. И сумки едой набитые не для кого таскать, готовить некому. А всё началось с портрета.

Она, ранее никогда не рисовавшая, не державшая в руках художественной кисти, вдруг написала портрет мужчины. Кисти, правда, не пригодились, портрет написала карандашом – набросок, эскиз, но получился живым. Она поставила его в рамку, и он занял своё место на крышке её пианино.

– Кто это здесь поселился? – спросил Влад.

– Портрет.

– Я вижу, а чей портрет, кто рисовал?

– Писала я, а чей не знаю, правда не знаю, – ответила, любуясь мужчиной на портрете.

– С каких пор ты стала портретистом? Не замечал, чтоб ты увлекалась рисованием, – возмутился муж.

– Ты прав, я никогда не писала портреты, не умею рисовать.

– Так откуда взялся этот мужик? – Влад сердился.

– Приснился, – она склонила голову вправо, влево, не замечая, что не может отвести глаз от лица незнакомца.

Она очнулась, когда рука мужа легла на ее плечо.

– Ты влюблена в него? – спросил Влад, сверля её глазами.

– Я люблю этот портрет, он мне многое открыл. Например, что я могу писать, … по памяти. Я увидела его лицо во сне, совершенно не помню сон, просто лицо. На работе я снова вспомнила его лицо и…

– У тебя есть другой?

Она рассмеялась, обняв Влада за шею.

– Глупости, я тебе рассказываю сон, не более.

С этого дня что-то сломалось в их отношениях, а потом появилась Зайка, бывшая одноклассница сына.

***

Маленькая Дашка спала. Ника с Владом смотрели телевизор.

Борис и Галя вернулись с вечера встречи выпускников, не одни. С ними в дом ввалились весёлой гурьбой несколько девушек и парней. Повзрослевшие, красивые, уверенные в себе молодые люди, которых Ника и Влад помнили детьми.

Они восхищались спящей Дашкой, которой «посчастливилось» стать первой «ласточкой», первым ребёнком их выпуска.

Борис с Галей поженились в восемнадцать лет, сразу после школы. Тем не менее, Борька отслужил в армии, а Ника с Галей и Варварой, Галиной мамой нянчились с маленькой Дашкой, которая родилась в новогоднюю ночь. Галя училась в институте на физмате. Со временем, и Борис окончил физмат. Оба работали. Дашка росла, радуя всех. Через некоторое время, дети пришли к выводу, что должны жить отдельно. Трудно было привыкнуть к тишине в доме, к тишине без Дашкиного лепета, без разбросанных по квартире игрушек. Дети всегда покидают родительский дом, как птицы. Ника и Влад, Влад и Ника, остались вдвоём, как в молодые беззаботные годы.

Ника и подумать не могла, что в тот вечер, сидя за столом с повзрослевшими ребятами, вспоминая, смеясь их шуткам, бывшая одноклассница её сына, невзрачная, тихая Леночка Зайкова, «положила» глаз на её мужа. «С этого дня всё изменилось в доме Обломовых». У Влада неожиданно появилось много сверхурочной работы, командировки. У него появилась тайна. Сказать, что Ника не чувствовала перемен в муже – неправда, и чувствовала, и спрашивала, и намекала, но Влад утверждал, что это только работа, не более. Из отношений исчезла трепетность, нежность, оставляя после себя медленно догорающие угли.

Ника помнила тот день по часам, минутам – день, когда её предали, унизили, растоптали.

– Ника Викторовна, с вами говорит Лена Зайкова, вы меня помните?

– Конечно, Леночка, – ответила Ника, – Борьки нет дома, что ему передать?

– Борьке? Я собственно к вам, не к Борису, – спокойно ответила девушка.

– Слушаю тебя внимательно, – Ника чистила картошку, прижимая телефонную трубку плечом к уху.

– Я насчёт Влада.

– Владимира Владимировича, – исправила попутно Ника.

– Нет, Влада, я не ошиблась. У нас с ним серьёзные отношения. Он любит меня и хочет быть со мной. Единственное, что мешает ему – вы. Он говорит, что вы устраиваете ему сцены, не даёте развод, грозитесь покончить жизнь самоубийством. Вы жалкая и вздорная женщина. Вам не стыдно? Вас не любят. Неужели не понятно? У вас не осталось ни капли гордости и самоуважения. Как можно выклянчивать любовь, когда её давно нет? Ему неприятно ложиться с вами в постель, дотрагиваться до вас. Он вас уже видеть не может!

Ника не чувствовала, как по руке стекала кровь от пореза ножом. Ей не хватало воздуха, она была близка к обмороку. Картошка рассыпалась по столу, оставляя на нём свежий кровавый след.

– Это он тебе говорил?

– Кто же ещё? Что я сама всё придумала? Моя мама в ужасе, что на свете есть такие женщины как вы!

– Твоя мама в курсе, что ты встречаешься с женатым мужчиной?

– Женатым мужчиной? – взвизгнула Лена, – с порабощённым мужчиной, униженным и оскорблённым вами, вашим желанием удержать, принуждая жить в браке. Владу противны ваши отношения, разве вы не видите? Отпустите его! Где женская гордость? Это низко, в конце концов, это мерзкий шантаж!

– Лена, это Влад уполномочил тебя позвонить мне? – спросила Ника спокойным голосом.

– Ещё чего! Я просто не могу больше видеть, как он мучается.

– А он мучается?

– Очень! Отпустите, освободите его, дайте нам жить.

***

– Посмотри, что я тебе принёс! – он протянул Нике букет чайных роз. – Они пахнут тобой.

Ника смотрела на мужа. В глазах стыла боль и отчаяние.

– Ты не заболела? – он приблизил к ней лицо и поцеловал в губы, – поставь цветы в воду.

Оцепенение не проходило, она взяла цветы и поплелась на кухню.

– Ника, я зверски голоден, давай поужинаем. Да что с тобой сегодня?

Букет нежных, чайных роз лежал в умывальнике. Ника стояла лицом к окну и смотрела в вечернее небо.

– Влад, у тебя всё в порядке?

– Да, всё нормально, работы много, поэтому задержался. Да, что с тобой? Тебя будто трамвай переехал?

– Я собрала твои вещи, они в спальне, – произнесла Ника, с её глаз скатилась слеза, застыв на щеке, остекленела. – Мне звонила Лена Зайкова, всё рассказала. Попросила освободить тебя от пут. Я согласна на развод. Красивые розы, – её взгляд задержался на букете. – Зачем ты так? Больно и гадко, предательски, в спину. Уходи.

Борис с Галей были в ужасе от происходящего. Ника запретила им выяснять отношения с отцом и Леной.

После развода Ника больше не встречалась с бывшим супругом. Борис отказался от общения с отцом.

Ах да, портрет. Его можно было бы назвать злополучным, принесшим горе, но, в чём виноват рисунок, с которого смотрели глаза мужчины в самое сердце той, которой по нелепой случайности приснились?!

 
…запутанная цепь ненужных слов,
запутанная нить поступков странных,
а память, выметая из углов,
обиды, склеивает из кусочков рванных.
 

И. Рогачевская

Ника играла. Её пальцы скользили по белым, чёрным клавишам, то нежно поглаживая их, то обрушиваясь с силой, словно в них, словно они были причиной её одиночества, боли, тоски. Он смотрел на неё с портрета, проникая в душу, в самое сердце.

– Что ты хочешь от меня? Чего тебе надо? Где ты? Кто ты? – закричала она и с силой захлопнула крышку пианино, замахнулась на портрет. Он упал на пол, рассыпая по ковру осколки стекла.

***

– Линка, Линочка, я не могу так больше, не могу, – отчаяние выплеснулось наружу.

Почему раньше она сдерживала себя, ведь боль рвущая сердце на куски пришла не сейчас, не сегодня. Но этим вечером, что-то надорвалось в ней, прорвалось, как назревший гнойник.

– Поплачь, Ника, поплачь. Нам женщинам нужно плакать, выбрось из себя всю эту гадость, ты ведь не железная.

***

Она проснулась от звонка. Телефон. Три часа ночи.

– Мама, я внизу, ты спишь?

– Боря, ты?

– Даю тебе пятнадцать минут на сборы, я поднимаюсь, открой дверь.

Она пулей вылетела из постели, с трудом соображая, а вернее, не соображая вовсе, куда она должна собираться.

– Борька, куда я должна собираться на ночь глядя?

– На рыбалку! Ты что? Неделю назад обсуждали этот вопрос! Едем на наше место.

– Я забыла, … бегу одеваться, ой, бутерброды…

– Ника Павловна, – улыбаясь, произнёс сын, – не суетитесь, я всё приготовил и кофе в термосе, и фрукты, и бутерброды с колбаской. Одевайся, форма одежды удобная и тёплая, ещё прохладно.

***

– Борька, какая красота, – прошептала Ника, по-мужски, закидывая удочку.

Они сидели около небольшого костра.

– Мама, как тебе живётся? – глаза сына с волнением ловили её взгляд, в котором, отражаясь, блудили языки пламени.

– По-разному, Борь, но ты не переживай за меня.

– А помнишь, ма, как мы втроём ездили на рыбалку, как ловили рыбу?! Какую ты нам уху варила на костре, пахучую, вкусную!

Боль, острым лезвием полоснула душу. Ника обняла сына, прижав к себе.

– Борька, чтобы я делала без тебя? Ты мой самый родной и верный друг.

– Мама, я встретился с отцом, случайно.

Она вздрогнула, напряглась, он почувствовал её напряжение.

– Он сказал, что не может без нас, без тебя, а Зайкова, – сын замолчал, – а Зайковой больше нет.

Она проглотила слюну. Как много раз мечтала услышать эти слова, но сейчас почувствовала злость, вместо радости. Да и какая радость? Заблудший «попугай» хочет вернуться! И снова, тот же сценарий, объяснения через третьих лиц и врёт мерзко, жалко.

– Боря, передай отцу, что я его не люблю. У меня другой мужчина.

***

– Ника, выходи за меня замуж.

Она отставила бокал в сторону, посмотрела на него.

– Зачем?

– Что значит «зачем»? – в его глазах вспыхнуло удивление.

– Зачем замуж?

– Разве женщины не мечтают о замужестве?

– Женщины? Возможно, но заметь, не я тебе, в третий раз, предлагаю взять меня в жёны. – Алик, не будем об этом.

– Сколько лет мы знакомы? – спросил он.

– Год, два, три, – она улыбнулась. – Порой мне кажется, что мы знакомы целую вечность. Закажи ещё вина. Чудесное вино, ароматное, лёгкое, как этот вечер.

– Ника, ты странная женщина. Другая бы, на твоём месте, вцепилась в мужика – не оторвать…

– Быть может, – тихо произнесла она, – быть может, но не я, – она подняла на него взгляд. – Хочу танцевать.

– Здесь не танцуют, а впрочем.…

Маленькое, уютное кафе. Музыка ласкающая слух. Взгляды, … сначала удивлённые, настороженные, потом мягкие, одобряющие. Почему не танцевать, когда женщина просит? Прикрыть глаза и танцевать вдвоём, будто в первый раз, как никогда доселе, только он и она и больше никого.

***

– Линка, помнишь, лет тридцать назад на танцы бегали?

– Ты, предлагаешь сбегать на танцы? Танцуют бабушки! – отозвалась подруга.

Ника подала ей бокал с вином.

– За что выпьём?

– За что? – Ника задумалась, скользнув взглядом по портрету, – не знаю, … за нас с тобой, за наших детей и внуков, и…

– Ника, а жизнь-то проходит, слышишь её отдаляющиеся шаги? Это она убегает, ноги делает! А мы с тобой, как две клуши, взглядом провожаем самое лучшее, но ведь не старые вовсе, а?

– Меня Алик замуж зовёт, а я не знаю.

– Что «не знаю»? Не нервируй меня, – Лина сделал глоток вина и закурила. – Алик хороший мужик, поверь мне, у меня глаз намётан. Стольких «дерьмовичков» повидала…

– Линка, и у тебя все наладилось! Разве не этого ты ждала? Ты за Павлом, как за каменной стеной! Прекрати дуть на холодную воду, забудь о неудачах, мало ли, что в жизни было! Разреши себе быть счастливой, – Ника потянулась за сигаретой.

– А я тебе о чём? Алик твой мужчина, а ты всё на портрет поглядываешь! Вбила себе в голову идею-фикс – «мужчина с глазами судьбы», скажешь не права? Это лишь сон, хватит дурью маяться!

– А если он существует? – прошептала Ника.

– Если бы был – появился уже. Живи настоящим. Ты живая женщина. Сказать кому-то – не поверит. Сидишь, ждёшь мужика с портрета! – Лина иссякла, замолчала. – Я тебе давно говорила, что ты дура чокнутая? – неожиданно спросила она.

– Нет, вообще не…

– Так вот, мать, ты дура.

***

Саксофон. Музыка ночи, ветра. Перешёптывание звёзд. Глаза. Они вновь смотрели на неё из глубин сна, мечты. Она так давно ждёт его. Ночь. Всё спит. Но не спит саксофон, он и она. Он зовёт её. Она идёт, нет, бежит ему навстречу. Касание ладоней обжигает, как долго она к нему шла…

В комнате тихое постукивание часов. Тишина. Ника поднялась с постели, распахнула окно. Разочарование, он позвал её из сна, всего лишь сна. Головой да об стену, чтобы больше не слышать его зов, не ждать встречи с заколдованным взглядом, просто жить, как раньше – без него. Она открыла крышку пианино. Пальцы, истосковавшиеся по плотной упругости клавиш, вспорхнули над ними и понеслись, сливаясь с ночью, ветром и шёпотом. На часах два часа ночи. Неожиданно сердце забилось так, словно, захотело что-то объяснить, сказать, подсказать. Надо только понять, прислушаться. Оно, как дикий мустанг, рвётся наружу. Портрет, взгляд, как молния догадка. «Господи, как же я раньше «…

Разве бывают такие совпадения? Да, это судьба.

Глаза его были прикрыты, но она знала, под трепещущими веками…

Как же она раньше не разглядела, не почувствовала, не поняла. «Алик. Алик, Алик»! – душа рвалась к нему. Сколько лет она его искала!

Ветер рвал занавес, терзая её лёгкую, невесомую, окуная в прохладу ночи.

Он не слышал шагов, просто почувствовал её присутствие. Его саксофон вздрогнул от нежности.

На неё смотрели глаза мужчины, однажды приснившегося. Глаза с портрета – глаза  судьбы.

История одного одиночества

Одиночество пережить сложно, главное, чтоб оно не пережило нас…

И. Рогачевская

Со своей двоюродной бабкой, а по-простому тётушкой, я не была близка, да и ладить с ней так и не научилась.

Её мужья, прожив с ней под одной крышей несколько лет, отправлялись в «мир иной», оставляя её безутешной вдовой, ненадолго. Через год-другой, она оправлялась от очередного удара и вновь ходила в невестах. Что в ней притягивало мужчин для меня и по сей день остаётся загадкой? И, хотя, о покойниках плохо не говорят, пусть ей земля будет пухом, (не мне судить) – она никогда не была мила, добра, отзывчива. Моя мама называла её «Cиней Бородой», а тётя, жена папиного брата – стервой или «Чёрной вдовой».

Звали её Муся, она была старшей сестрой моей бабушки. Моя родная бабушка не была «ангелом воплоти», и со своей старшей сестрой они были чем-то похожи. Сколько себя помню, до знакомства с тёткой, меня всегда ею пугали.

– Вот Муська приедет, – пугала меня бабушка, – увидишь «небо в алмазах». Она тебя научит бабушку, рОдную слушать.

Мне было трудно понять, какие – такие алмазы я должна увидеть на небе?

– Не боись, тоже мне Муська! Видел я её, копия бабули нашей, только высокая очень, как придорожный столб, – успокаивал меня двоюродный брат, который был на три года старше.

– А какая она? – не унималась я.

– Когда я был совсем маленьким, – вспоминал он, – бабушка, я и папа ездили к ней в гости. Папа сказал тогда маме: «Муся выходит замуж», а мама ответила: «Не в первый и не в последний раз» – и не поехала. На свадьбе было много людей и очень шумно. Я хотел спать. К нам подошла большая, толстая тётя в платье с большим белым бантом: «Положи его спать у соседей, гуляем, свадьба у меня»! – сказала она бабушке. А бабушка зло ответила: «Своих раскладывай по соседским койкам, когда родишь»! – Тётка ушла, а бабуля папе зашептала: «Данька, попомнишь мои слова, через два-три года сведёт она его в могилу, как и первых двух. Коровище».

– Я думаю, она страшная колдунья, – решила я и на многие годы осталась при своём мнении.

***

Бабушкины воспоминания о сестре, часто заканчивались словами: «Муська наша, всегда была „оторви и выбрось“, с мерзопакостным характером, самая противная из сестёр».

Мой папа вспоминал свою тётю с благодарностью, любвью. Она спасла его во время блокады в голодном Ленинграде. Так получилось, что тётушка, увезла его в Ленинград, на время летних каникул, а домой он вернулся через пять лет, уже после окончания войны. Папа любил Мусю, но никогда не рассказывал о годах в блокадном Ленинграде. Его воспоминание о ней расходились с воспоминаниями и рассказами бабушки. Папа говорил, что его тётя святая женщина, с нелёгкой судьбой. Но всего этого я тогда не знала. Об этом молчала и бабушка, и папа, и сама тётя Муся, молчанием вычёркивая из памяти горе, страхи, невосполнимые потери. Через много лет, когда не стало бабушки, тёти Муси, отца, дяди, его жены и моего брата, наводя порядок на чердаке бабушкиного дома, я нашла пожелтевшие тетради – дневники моего папы. Я многое узнала, сожалея о том, что не дано было знать при их жизни. Наверно и моё отношение к тётке было бы иным.

***

Вернёмся в прошлое. К тому времени тётка Муся вышла замуж в пятый раз. Детей ей бог не дал, и как утверждала моя бабуля: «Муська и не очень-то переживает, привыкла жить в своё удовольствие».

Бабушка пригласила сестру к себе в гости, провести очередной медовый месяц.

Мои родители переглянулись, папин старший брат крякнул, почесав затылок. Его жена тихо промолвила: «Твою душу в грушу», а я испугалась встречи с виртуальной тёткой. И завертелось.

Дядя Даня с женой и мамой, задумались, где им провести отпуск, на время Муськиного приезда. Бабушка, почувствовав кожей «заговор», их предупредила: «Не вздумайте смыться. Никто, никуда не едет. Вы что хотите меня до инфаркту или парализму довести? Ишь, чего вздумали, предатели»!

Обращаясь к нам, своим внукам, меняя менторский тон на мелодийный, она щебетала: «Внуча, внучок, идите на кухню, я вам картошечки с коклетками пожарила», – но «переводя стрелки» на наших родителей, грозно наказывала: «Все по местам. Нечего мне здесь свайбы22
  Свадьбы


[Закрыть] каруселить».

Наши детские мозги, отказывались понимать, что такое «свайбы и парализмы» и почему их нельзя «каруселить»? Но бабуля сказала, как отрезала.

Мы были счастливы в далёком детстве. На все праздники семья собиралась у бабушки. Дружно готовили, дружно отмечали, пели песни. Взрослые кружились в вальсе под пластинки. Мы с братом, увлечённые общим весельем, пели и кружились в вальсе, путаясь у взрослых под ногами.

В разгар веселья нас отправляли спать на огромную мягкую, устеленную периной кровать. Хотелось быть взрослыми, чтоб веселиться со всеми до поздней ночи. Когда заканчивался праздник, всё вокруг затихало, бабушка ложилась с нами рядом. Я или Ромка, сонно перелазили, друг через друга, пропуская её в середину, засыпая в её тёплых объятиях.

Приближался день, когда в мою жизнь должна была «вломилась» тётушка Муся со своим новобрачным. Бабуля нашла работу всем. Готовили, как на свадьбу. Мама с тётей Таней (женой папиного брата) драила бабушкин домик-паровоз. Почему паровоз? Все три огромные комнаты старого дома были проходными по типу паровоза, бесконечные купе и кухонька – тамбур.

Мы с братом, как и положено детям, крутились под ногами, мешая и отвлекая от дел. Особенно привлекала кухня, где бабуля варила в большой кастрюле кусковой шоколад, перекупленный у спекулянтов на «чёрном рынке», разливая его по формам.

– Возьмите себе по зайцу и марш на улицу, – командовала она, давая нам под зад мокрым, кухонным полотенцем, от чего я возмущалась и долго ощущала на голых ногах его влажный след.

– Подождите, подождите, завтра приедет Муська! Она вам покажет, как бабушку не слушаться, – ворчала бабуля, – когда мы с братом забегали на кухню за очередной порцией смешного шоколадного зайца, кролика или деда Мороза. – Она вам покажет, где «раки зимуют», она вас научит, … – кричала нам вслед бабуля, бурча под нос: «Она уж научит, коровище».

***

Когда приехали тётя Муся с дядей Беней, я была в школе. После четырёх уроков, птичкой прилетела к бабушке на званый обед по случаю приезда гостей.

– Привет, коза, прискакала? – и она чмокнула меня в ухо.

– А где гости? – разочаровано спросила я, мигом пробежавшись по комнатам-паровозикам, никого не обнаружив.

– Пошли в город, прогуляться. Муська мороженого захотела, корова, – в сердцах произнесла бабушка.

Я застыла в спальне, с любопытством разглядывая гору платьев, париков, трусов-парашютов, развешанных по всем стульям. На трюмо стояли пузатые баночки с непонятным для меня содержимым. В одной из них было что-то белое с мыльным, приятным запахом, а в другой, – что-то красно-розовое.

– Ничего не трогать, – раздался бабушкин голос у меня за спиной, – греха не оберёшься.

– Что это? – спросила я, тыча пальцем в банки.

– Этим Муська рожу штукатурит, – популярно объяснила она. – Это пудра, а это румяна.

– Зачем штукатурит? – не поняла я. – Она же не стенка?

– Подрастёшь – поймёшь, пошли накрывать на стол, скоро все соберутся.