Текст книги "Приключения Шоубиза"

– Слушай, а может ты просто цепляешься к словам? – Донна была очень заинтригована, и ей явно хотелось углубить тему.

– А вы как считаете? Разве не имеет значения, что все валят в одну кучу? Это тоже самое, что про стихи и прозу сказать, что это одно и тоже. Бред! – Олег добродушно оглядел нас всех, словно добрый дядюшка, который только что разделил наследство между всеми претендентами, и теперь наслаждался плодами своего труда. – Я думаю, что здесь принципиальный вопрос. От этого многое зависит. Например, если разделить все современное творчество на правильные разделы, то, наконец, можно будет навести порядок у всех в головах. Начать, хотя бы с этого. А то валят все в одну кучу и путают народ, – Олег вдруг снова резко погрустнел. – Но, видимо, я до этого не доживу. Это никому не нужно. Поэтому я пью. – И Олег наглядно проиллюстрировал нам, как именно он это делает. На этот раз томатный сок сиротливо остался стоять в высоком тонком стакане нетронутым.

Донна хмыкнула.

– Вот у нас все так. Все – философы. Все знают, что надо делать, но не знают как. Даже я. М-да. – И она задумалась.

Тишину погрузившейся в философию кухни нарушили крадущиеся шаги. В комнату вкралась проснувшаяся «спичка». Она была совсем сонная, но, видимо, любопытство, свойственное детям, взяло верх. Я сам в детстве любил послушать взрослые разговоры, забирался под стол и засыпал там, убаюканный кухонными спорами, случавшимися на нашей четырехметровой кухне старинной родительской «хрущобы». «Спичка» примостилась на табуретке около Гоши – тоже детский инстинкт незащищенности, и Гоша заботливо подвинул ей тарелку с остатками бутербродов и свой недопитый чай. «Спичка» с благодарностью взглянула на своего благодетеля и быстро съела все предложенное. Донна молча смотрела на нее, не мешая процессу, а когда тарелка и чашка опустела, она, вздохнув, встала со своего стула и снова направилась к холодильнику. Я, как и в прошлый раз, опередил ее, и вскоре новая горка бутербродов лежала на тарелке, а рядом в чайнике весело закипала новая порция кипятка для чая. Донна порылась в шкафах и нарыла там халву, конфеты и австрийское печенье. Я его обожаю, оно просто тает во рту. Все эти сладости она самолично положила перед «Спичкой» и спросила:

– А как тебя зовут, детка?

– Олечка, – сказала «Спичка» и потеряла к нам всякий интерес. Халва, заедаемая австрийским печеньем – вот что волновало сейчас ее прелестную головку.

– Олечка, – вслед за ней повторила Донна. – Замечательно.

И мы все улыбнулись. Дети – это и вправду цветы жизни.

Девочка насытилась и теперь с благодарностью оглядывала нас. Первой тишину нарушила Донна.

– А ты откуда, Олечка?

Вопрос был слегка неожиданным, но я быстро разгадал замысел Донны. Звезда решила, что без откровений маленькой «Спички» наш кухонный ночной «Декамерон» не может быть полным. Ребенок быстро купился на заботливый тон доброй тетеньки и охотно поделился с нами подробностями своей коротенькой жизни. Эта трагическая повесть могла бы принадлежать перу Бернарда Шоу или, на худой конец, автору «Оливера Твиста» – его фамилия выскочила у меня из головы и теперь вертелась где-то между кончиком языка и средним ухом.

Девочка оказалась родом из Ростова. Детский дом, куда ее спившаяся мамаша сдала трехлетней малюткой, был пристанищем для будущей «Спички» почти десять лет. О, это хорошая закалка для будущего артиста! Лучшей тренировки для психики и нервов, чем воспитание в таком месте, просто не придумать.

Через два года пребывания в детдоме Оленьку нашла ее тетка, человек сердобольный, но очень слабый здоровьем. Тетка раз в месяц навещала племянницу. Когда та подросла, то и сама стала иногда забегать к тетке на огонек. Но там Оленьку тоже поджидали неприятности в виде ее двоюродной сестры, презлющей и прежаднющей, которая дико ревновала Оленьку к своей матери и злобно шипела на бедную родственницу, обзывая приживалкой и нищенкой. Через шесть лет тетка умерла, и сердобольных родственников у девчонки больше не осталось.

– Иду как-то по городу, вечер, лето, тепло, все окна вокруг открыты, из них музыку слышно. Остановлюсь, послушаю и дальше иду. И вдруг так мне тоскливо стало – столько окон вокруг светится, а моего окна нигде нет, никто меня не ждет. Совсем я одна на всем свете. Так у меня все внутри заболело, – Оленька сказала это таким тоном, что нам стало ясно – перед нами только тень ребенка, только его оболочка. А там, внутри – повидавший жизнь человек и, что удивительно, не остервеневший и не осатаневший от этой жизни. Ну, может быть, чуть-чуть с хитринкой, да и то с детской, наивной, на уровне «украсть конфетку». И еще Олечка с рождения была натуральной блондинкой, может, это все объясняло? – А музыка мне всегда очень нравилась, я еще маленькая была, как услышу, что где-то играют, то сразу петь начинала.

Когда Олечке стукнуло четырнадцать, и она поняла, что, в принципе, умеет петь, она сбежала из родных казенных пенатов, добралась на попутках до соседнего городка и оказалась в борделе. Там было тепло и тихо и никто не требовал документов. Протусовавшись там около двух лет и получив, наконец, паспорт – помог один весьма доброжелательно настроенный к девочке клиент – он же по совместительству начальник паспортного стола одного из районов этого благословенного города, – Олечка, как могла, искренне отблагодарила добродетеля, а на следующий день была такова. Сбежав из борделя, что свидетельствует о ее недюжинном везении и присутствии здравого смысла в ее юной головке, девочка направилась дальше, навстречу своей мечте. Ее путь теперь лежал в столицу нашей Родины. А где же еще с таким нетерпением ждут таланты со всех концов нашей почти необъятной страны? Олечка удачно сочетала в себе удивительную невинность во взоре и мозгах с не менее удивительной хваткой, свойственной обиженным жизнью людям. Они живут инстинктами, и именно это и выручает их во всех жизненных передрягах. Если бы не эти примитивные животные инстинкты, доставшиеся нам от наших пещерных предков, то и половины гастарбайтеров не доехало бы до Москвы.

И вот Олечка в столице. Здесь, как водится, карьера у многих начинается с рынка. Торгаши пристраивают около себя разных людей, их дорыночные биографии здесь никого не интересуют. Работай с рассвета до заката и помалкивай. А то прибьют.

Но Олечке повезло. Она пробыла продавщицей всего два месяца. Будучи от природы ребенком любопытным и сметливым, чего никакое школьное образование не может уничтожить в наших детях, Олечка путем перехода из рук в руки оказалась у некоего мужчины, который помимо рыночной лавки с заморскими шмотками-пересортицей имел отдаленное отношение к шоу-бизнесу. Он был из той редкой породы мужчин, которые в прошлом и позапрошлом веке именовались «меценатами». Этот мужчина как раз и пристроил в свое время к Гоше первоначальный состав группы «Цветные спички». А теперь пришла очередь Оленьки сменить очень вовремя вышедшую замуж одну из четверых солисток означенной выше группы. Так Олечка стала певицей. И ей очень крупно повезло. Многие так и остаются в рыночных продавщицах или того хуже.

Все это девочка рассказала нам с милой улыбкой, уплетая за обе щеки клубничное мороженое, милостиво подаренное ей Донной в качестве десерта. Олечка рассказывала свою историю так подробно и обстоятельно, не упуская никаких, даже самых интимных деталей, как будто это была история не ее жизни, а свежепрочитанный ею бульварный роман. Мы сидели потрясенные и оглушенные. Даже нам, искушенным во всех подробностях шоу-бизнеса, было омерзительно слушать, как люди могут обращаться с другими людьми. Особенно теми, кто слабее или младше.

После того, как Оленька закончила свой рассказ, она просто сказала:

– Все. Пока со мной больше ничего не происходило. Но я могла бы стать хорошей актрисой! – в ее голосе звучала убежденность. Неожиданная убежденность!

Донна шумно выдохнула и снова налила себе «Бейлиса», где-то с полчашки, и выпила его уже не смакуя, одним махом. Олег последовал ее примеру, только он восстанавливал потерянное равновесие духа все тем же привычным с детства коньяком. Даже Гоша, который, по-видимому, частично был в курсе Оленькиной жизни, но не во всех ее отягчающих подробностях, тяжело вздохнул и пригубил немного водки, разрешение на которую он, по привычке, испросил у Донны.

Часы, следуя сложившейся традиции, в самый неподходящий момент пробили шесть раз. Ночной «Декамерон» близился к своему логическому завершению. А, говоря простым языком, после всего услышанного, съеденного и выпитого нам всем жутко требовался отдых.

Глава 6. Обыкновенность дня…

Я проснулся, когда часы показывали два часа пополудни. Диван в гостиной был невероятно мягким и удобным, и я отлично выспался. Мне даже не помешала банда рокеров, нещадно храпевшая на соседних диванах. «Спичек» и Гоши в гостиной не было, а где-то неподалеку мелькали беззвучно передвигающиеся тени. Это была прислуга, вышколенная до бестелесного состояния. Я выполз из мягких недр дивана и, добравшись до кухни, обнаружил там Донну. Я удивился, но скорее приятно, чем все остальное.

– Добрый день, – она была приветлива. Странно, ведь она спала даже меньше меня, а злости никакой. Словно бы прочитав мои мысли, она сказала: – Я сплю мало, урывками. Знаешь, как старая собака. Свернется калачиком, поспит минут пятнадцать, потом перевернется на другой бок, и снова таким же калачиком заснет. Так и я. Наверное, пришло мое время.

Я замахал на нее руками. Я и вправду считал, что звездам не свойственны обычные человеческие слабости. Она с улыбкой выслушала мои возражения и, кокетливо дернув бровью, промолчала. Но довольная улыбка не покинула ее губ.

Мы вместе пообедали, и я откланялся.

– Знаешь, ты заходи, с тобой интересно, – Донна провожала меня, стоя у приоткрытой двери. Она слегка покусывала губу, и взгляд ее погрустнел. – Правда, заходи, поболтаем.

Она похлопала меня по плечу. Это был странный, чисто мужской жест. Но для Донны он был органичен – ее жизнь могла выдержать женщина только с мужским характером. А это всегда накладывает свой отпечаток на человека. Во всяком случае, я видел, что мне здесь были рады. И это меня вполне устраивало. Я бы сказал намного больше, если бы не боялся прослыть нескромным человеком. А, скажу! Я гордился собой, я очень гордился собой, совершенно не понимая, почему, не отдавая себе отчета в своих ощущениях и даже не собираясь ничего анализировать. Мне просто было очень хорошо. Я гордился собой и одновременно обожал Донну. И мне было наплевать, что про нее писали все желтые писаки мира! Она была очень неплохим человеком, но жизнь очень больно и часто била ее. Остаться после этого абсолютно белой и пушистой было не под силу ни одной женщине. Я уважал Донну намного больше в момент, когда за мной закрылась дверь ее дома, чем до этого. Я просто теперь знал и понимал ее. И я точно знал, что мы еще встретимся.

Я мчался в офис на такси, и дневная суета понемногу захлестывала меня, погружая в свою тягучую повседневность. Отбирая у меня чувство легкости бытия, которое посетило меня после общения с Донной. Но я не сопротивлялся. Волка ноги кормят, а моя профессия требовала моего постоянного присутствия. Я включил телефон, и он обдал меня обильной струей эсэмэсок. Я наскоро просмотрел их. Ничего срочного я там не обнаружил, так, по мелочи. Сообщения от друзей, с которыми не виделся почти месяц, волнуются – как там я. Это приятно. Приглашение быть гостем в телешоу – тоже нормально. Пара предложений – заявок на участие в гипотетических концертах от звезд средней величины, десяток просьб аналогичного содержания от артистов классом пониже и еще несколько совершенно неизвестных мне имен. Они откуда-то узнавали номер моего мобильника и звонили и писали на него пачками. Все хотели жить. И есть. Я относился к ним лояльно. Ведь среди этого человеческо-песенного материала иногда попадались настоящие жемчужины. И я никогда не «отшивал» их с первого раза, любой артист требовал хотя бы разовой проверки. Так я нашел двух действительно интересных артистов. Я пристраивал их в мои концерты, хотя на тот момент они были совершенно неизвестными и, соответственно, никому не нужными.

Эти двое через короткое время стали очень популярными, и при случае всегда благодарили меня за теплое отношение почти бесплатным участием в моих разнокалиберных акциях, а уж на благотворительные концерты всегда являлись абсолютно бескорыстно и с кучей подарков. Чего там говорить, доброе слово и кошке приятно!

Пока я просматривал эсэмэски, позвонил разобиженный насмерть «звездун». Он высказал мне все, что он обо мне думает, сообщил, что вчера, наконец, добрался до пресловутого ДК, но там уже никого не было. «Почему мы не дождались его?!» – взвывал его глас. Он напоминал глас вопиющего в пустыне. Но он вопил в пустыне моей бессмертной циничной души. Я слушал его телефонные вопли, и у меня ничего не дрогнуло нигде. Он меня утомил. Я представил «звездуна», протрезвевшего и одиноко бродящего по пустой сцене глубокой ночью, взывающего к пустому же зрительному залу в отключенный микрофон. Картинка получилась еще та, и я откровенно заржал прямо в ухо верещащему очередную претензию «звездуну». На мгновение в трубке воцарилась тишина, но зато в следующее мгновение я услышал такой ультразвук, что чуть не оглох. «Звездун» возрыдал и отключился. Я облегченно вздохнул. А пусть его! В следующий раз не будет опаздывать. Или нажираться. В общем, одно из двух.

Я выключил телефон – чтоб не мешал работать – и вошел в офис.

В офисе на столе меня ждало письмо. Я распечатал конверт, и оттуда выпал аккуратно сложенный пополам белый лист формата А4, на котором вкривь и вкось были приклеены вырезанные из журнальных страниц слова. «Если ты, гад, не выкатишь двадцать тонн зелени, пеняй на себя. Завтра в 14.00 около драмтеатра. И никаких Ментов». Почему-то слово «Ментов» было написано с заглавной буквы. Что бы это значило?

Я молча осел в свое офисное кресло, холодный пот медленной струйкой потек у меня по лбу. Посидев так минут пять, я вдруг заулыбался и воспрял духом. Я вспомнил, где недавно видел такие же изрезанные маникюрными ножницами листки. Почти не дрожащими руками я набрал номер Донны. Трубку не брали минуты три.

– Алле, – заспанный голос откликнулся на мои настойчивые телефонные призывы.

– Это я.

– Кто это, я? – голос был очень недоволен, и с каждой секундой это ощущалось все сильнее. Мое настроение снова начало портиться.

– Ну, я. Шоубиз.

– А, ты, – голос смягчился. – Чего тебе? Я сплю, – на всякий случай сообщил голос миролюбивым тоном.

– Спасибо вам, – сказал я игривым тоном.

– За что? – голос недоумевал.

– За шутку, – я не унимался, пытаясь восстановить истину.

– Какую шутку? Шоубиз, ты что, снова пил? – голос снова начинал выказывать признаки недовольства.

– Я не пил, – честно сказал я, – но, наверное сейчас выпью. Так вы не присылали мне письма с угрозами?

Голос проснулся.

– Кто? Я?

– Угу, – я звучал все грустнее, и, видимо, мой односложный ответ был очень выразительным.

– Тебе, что, прислали письмо с угрозами? – голос уже откровенно хихикал на другом конце невидимого провода. – Ну ты даешь!

– Вам хорошо смеяться. Я думал, это вы так шутите. Но раз не вы, то кто? И вообще. Я теперь не уверен, что это шутка.

Голос неожиданно умолк.

– Да, ты, пожалуй, прав. Ну ладно, я буду спать дальше, раз мы выяснили, что это не я. Позвони потом.

– Когда? – машинально спросил я.

– Ну, когда выяснишь, кто прислал письмо, – и абонент отключился.

– Ага. Если выживу, – ответил я равнодушно пикающей трубке. Мне снова стало холодно и неуютно. Мое хорошее утреннее настроение испарилось. Я сидел в кресле нахохлившись и сосредоточенно перебирал в уме, кому я мог задолжать такую колоссальную сумму. «Звездун»? Вряд ли. Так быстро он и соображать-то не умеет, не то что действовать. Да и сумма гонорара за его вчерашний концерт была смехотворной по сравнению с выдвинутыми требованиями. Конкурирующая фирма? Была у меня одна такая заморочка. Они все время пытались наступить мне на пятки. Два молокососа объединили усилия и назвали себя пышно – «Продюсерский центр». Без связей из грязей. Да вроде не похоже на них. Во-первых, я им ничего не должен, так как тщательно избегал любого общения с неопытной, но наглой молодежью. Да и наехать как следует – это надо недюжинную нахалку иметь. Или хотя бы пару отсидок за плечами. А сосунки были с высшим эмгэушным образованием и ничем, кроме надувания щек в шоубизнесе еще заниматься не умели. В шоубизнесе связи – это основа основ, фундамент успеха. А эти юные дарования хотели нахрапом втиснуться в святая святых моей работы. Они уже несколько раз предлагали мне сотрудничество, но я уклонялся, понимая, что никакое сотрудничество им от меня не нужно. А нужны им как раз мои связи. И если я сваляю дурака и пущу их в мои закрома, то через пару месяцев эта шпана срисует все мои контакты и будет такова! Ладно бы, если б эти контакты пошли бы им на пользу! А то ведь только все изгадят. Начнут организовывать концерты, прикрываясь моим добрым именем, накосячат, провалят пару мероприятий и пиши-пропало! Доброе имя в шоубизнесе – это тоже бесценный капитал. Артисты обычно безоглядно доверяют тем, с кем они привыкли работать, и берегут этих людей. Это же их кормильцы! А кормильца надо холить и лелеять, если этот экземпляр кормильца тщательно и скрупулезно исполняет все свои обязательства. Особенно денежные. Ведь «кидалово» в шоубизнесе процветает так же, как и везде. Поэтому я своим именем дорожил и никого левого к себе в огород не допускал.

Я размышлял о своих возможных врагах и недоброжелателях еще часа два. Но так и не пришел к какому-то однозначному выводу. Это занятие вконец измотало мои нервы. И я решил немного отвлечься. В конце концов, если я прямо завтра не притащу эту кучу денег моему неизвестному злопыхателю, то небо на мою голову не обрушится. И вообще, надо сначала разнюхать, что к чему. Может, письмо и не мне вовсе. Может, просто ошиблись адресом. Я взял в руки и покрутил перед своим носом абсолютно белый конверт. Адреса и вправду не было. Но в таких делах его обычно и не пишут. Черт побери! Вот незадача. Но начинать нервничать на полную катушку и впрямь было рановато.

Я окончательно успокоился, когда принял решение действовать по обстоятельствам. Если мой враг прямо сейчас себя не проявляет, а я не могу вспомнить в обозримом прошлом десятилетии таких грандиозных долгов, то повода волноваться прямо сейчас у меня действительно нет. Рассуждая здраво, что им с меня взять? Я не женат, детей у меня нет, так что ни киднеппинг, ни что похуже мне не грозит. Деньги свои я держу в банке, и выудить их у меня крайне сложно – я стреляный воробей и пуганая ворона – это на выбор, кому что больше нравиться! Пусть сначала докажут, что я вообще кому-то что-то должен. Поменяв свое жиденькое настроение на вполне боевое, я и впрямь почувствовал приступ голода. Должны же воины перед битвой как следует подкрепиться! И, не придумав ничего лучшего, я отправился в мой любимый ресторан.

Глаза метрдотеля из двух серебристых льдинок мгновенно превратились в два сияющих солнечных лучика, как только он увидел меня. Еще бы! С моих чаевых он уже себе, наверное, дачу на Рублевке построил. Ну, в крайнем случае, домик в деревне. Метр подлетел ко мне на всех своих профессиональных парах, ласково взял меня под руку и почти отнес к моему любимому столику у окна. Холостяки, такие как я, закоренелые и убежденные в том, что никому уже на этом свете не нужны, кроме своей работы, вынуждены питаться в ресторанах. И ресторанах дорогих, если вам дорог ваш желудок, извините за каламбур. А здесь без щедрых чаевых никуда. Без них вы с таким же успехом можете отправляться в ближайшую рабочую столовку, если таковые еще имеются. Качество пищи будет одинаковым. Но с чаевыми все будет обстоять совершенно иначе! Метр, заботясь о вашем желудке, лично наваляет шеф-повару, и тот проникнется и сделает все в лучшем виде. Я проверял. Поэтому своих пристрастий я уже не меняю. И не только в силу возраста. Мне известны случаи, когда и довольно молодые люди любят постоянство в своей жизни. И в еде. Еда – это очень важно для нас всех. Назовите мне того, кто относится небрежно к этому вопросу. Ну, разве что, йоги. Да у них ко всему отношение философское, не только к еде. Так что они не в счет. А любой нормальный человек любит хорошо поесть. Или пожрать. Кому что больше нравится.

Я заказал мои любимые морепродукты и хорошо прожаренные свиные кармашки с сыром и ветчиной. К ним – две порции золотистой картошки фри. И стакан персикового сока. Это был мой личный праздник желудка. Фри я мог позволить себе только один раз в две недели. Дело не в цене. Картоха во все времена стоила копейки! Нет, дело в полезности, вернее, крайней бесполезности этого блюда. У меня от него болел желудок – возраст, понимаете. Но, зараза, такое вкусное! И я иногда, с регулярностью два раза в месяц, плевал на диету и изжогу.

Я уже полчаса наслаждался любимой едой, когда в ресторан вошла, нет, скорее, вплыла она. Когда-то перед ней расстилались все сцены, которые она могла только пожелать. Но только в пределах нашей страны. Ее легкий иностранный акцент делал ее пение пикантным и почти «ихним». Это было удивительное сочетание музыкального вкуса, выразительности и «совка». Еще у нее была одна особенность, свойственная только ей и больше никому другому. Это было ее визитной карточкой – ее бесподобный вкус! Во всем: в выборе платьев невероятных фасонов, пышных украшений из перьев, огромных искусственных цветов на плечах, а еще – головных уборов. Все это блестело и переливалось, словно брызги от тысячи мелких ниагарских водопадов, но было изысканным, не вычурным, и очень ей шло. И вообще, ее замечательно женственный вид, сохранившийся и до сих пор, вкупе с неплохими вокальными данными и пикантным произношением открывали перед ней сердца многих выдающихся людей.

Сейчас она была не одна. Она была с внуком – восходящей звездой нашей бедной эстрады. Высокий, слегка сутуловатый и неуклюжий в движениях юноша лицом напоминал повзрослевшего Ослика Иа из мультика про Винни-Пуха. Или даже, с учетом возраста, брутального Осла из «Бременских музыкантов». Он сел за стол первым, не додумавшись сначала усадить за стол свою знаменитую бабулю. Но никто этого даже не заметил, даже она сама – видимо, привыкла.

Она обожала своего внучека, это было видно невооруженным глазом. Они расположились недалеко от меня, и до меня долетали ее фразы, в которых она слегка на прибалтийский манер растягивала не только гласные, но и согласные звуки. Причем делала это очень мило, хотя к Прибалтике отношения никакого не имела. Просто я слышал, что так же любят растягивать слова северные народы. «Кушай, мой дорогой. Ну хотя бы еще немножечко».

Они заказали что-то диетическое, и я краем глаза продолжал наблюдать, как бабушка пичкала свою «кровиночку» чем-то вроде овсяной каши. Мне показалось, что, если бы он позволил, то она начала бы кормить его с ложечки, приговаривая при этом что-нибудь миленькое и сюсюкающее. Мне непонятны были такие отношения, но я делал скидку на отсутствие у меня детей. А соответственно, и внуков.

По работе я пару раз сталкивался с этим родственным дуэтом. Несмотря на бесспорные таланты бабушки, внучок показался мне бездарем. Он пел как-то натужно и в запасе имел всего три приличных песенки. В общем, лично у меня с ним не сложилось, о чем я нисколько не сожалел – меня попросили пристроить этого Ослика Иа в мой концертный винегрет, я это честно сделал. И больше никакой инициативы в этом вопросе не проявлял. У меня случались артисты и получше. Но шоу-бизнес есть шоу-бизнес. Кроме меня в этом море музыкальных страстей народу – пруд пруди. Несмотря на почти мавзолейный возраст, слово бабули все еще обладало какой-то магической силой, и Ослик Иа упрямо кочевал из концерта в концерт безо всякой системы, по принципу «куда возьмут».

Странная эта особенность в шоу-бизнесе! Я давно подметил эту странность, но объяснить ее с помощью обычной человеческой логики никак не мог. Вроде артист уже и в тираже, а вот, поди ж ты, попросит защиты или помощи, и ему, как ветерану сцены, обязательно помогут. Бабуля для внука готова была горы свернуть! И, видимо, у нее это получилось. Помогли добрые люди. Но есть здесь одна тонкость – трудовые династии – это, конечно, здорово. Где-то у шахтеров, космонавтов или еще у кого-нибудь. Но сцена требует таланта, его совершенно невозможно ничем заменить! Можно обучиться пению, можно даже стать неплохим ремесленником от вокала. Но таланту научить нельзя. И отсюда следует простой вывод. Если твоя «кровиночка» бездарность, то нечего ей делать на сцене. Но нет! Никакие аргументы не в состоянии быть услышаны, когда речь идет о детях знаменитых людей. А тем более, об их внуках. Вот бабуля и расстаралась, нарушая этим все возможные физические законы. Династии быть!

Правда, таких «суперветеранов сцены» я могу пересчитать по пальцам одной руки. Другие кандидаты в этот список не вошли, хотя претензии были. Видимо, Его Величество Шоу-бизнес сам выбирает своих королей и королев. А уж права назначать себе наследников монарха еще никто не лишал.

Мне это было непонятно, но я принимал это как данность. Как геометрическую аксиому, не требующую доказательств. Просто был такой порядок вещей.

Бабушка и внук наслаждались пищей и отсутствием навязчивых поклонников. Они, наконец, заметили меня и вежливо со мной раскланялись. Еще бы! Я же был из породы кормильцев, а это мы с вами уже обсуждали.

Покончив с обедом, я достал кошелек и бесподобный мэтр тут же лично принял у меня из рук деньги и понесся к кассе, узнавать, сколько я ему в этот раз оставлю на чай.

Я по стародавней привычке приблизительно подсчитывал стоимость моего обеда еще в момент заказа. Я делал это машинально, Эта привычка осталась от тех времен, когда я точно знал, сколько денег лежит в моем кошельке и, чтобы не превысить баланс, втайне от официанта прикидывал, чем я сегодня могу себя побаловать. Это было очень удобно, и даже когда необходимость в такой точности стала уже не актуальной, я все же решил сохранить эту полезную привычку.

Таким образом, я всегда с точностью до ста рублей знал, на какую сумму я сегодня оставлю радости для расторопного метра. Метр, как обычно, возвратился с чеком и без сдачи. По нашему негласному уговору – что с воза упало, то пропало в его бездонном кармане.

Еще раз раскланявшись со «звездным дуэтом» – скорее из вежливости, чем на всякий случай, я отправился немного побродить. Обожаю бесцельно шляться по улицам после хорошего обеда. Это обычно настраивает меня на рабочий лад.

Я снова включил телефон, и он радостно запищал, призывая меня начать работу. Но, услышав этот настойчивый призыв, я понял, что сегодня совершенно не готов приступить к работе. Я с отвращением смотрел на весело светящийся голубым светом экран мобильника и, поразмышляв минуты две, выключил его, даже не глянув, кто звонил. Может быть, подсознание еще не избавилось от страха, что могут позвонить «те». Кто «те» я понятия не имел, но на всякий случай решил больше не портить сегодня себе настроение.

Вид московских улиц призывает в мою душу умиротворение. Я люблю эти улицы. Люблю просто так, бескорыстно. Просто потому, что здесь приятно гулять. Меня не смущает валящая на меня и от меня толпа, которая, если быть неосторожным, закружит тебя, затянет в свой бешеный водоворот, обольет своими суетными мыслями, заляпает криками и недоброжелательными шорохами, подозрительностью и еще черт знает чем, неприятным, изматывающим и высасывающим последние жизненные соки из неосмотрительного прохожего. Я научился пропускать всю эту круговерть мимо себя. Я уходил в себя, как в кокон, и выпускал наружу только одно малюсенькое чувство-щупальце, эдакую крошечную смесь обоняния, осязания и зрения. С помощью его я спокойно расхаживал по Москве, ничего не опасаясь, не натыкаясь на прохожих и не смешиваясь с ними. Мне было хорошо в моем коконе. Я мог допустить сюда только то, что сам хотел. Ни один звук, ни один жест или взгляд не могли проникнуть сюда без моего ведома. И я наслаждался этим одиночеством, находясь среди самой буйной, беспокойной и нечистой во всех отношениях толпы, которую только можно себе представить.

И вдруг в мое сознание, перечеркивая все мои благодушные теории, ворвался навязчивый противный звук, издаваемый автомобильным клаксоном. Я выпал из нежной сладкой полудремы прямо в действительность вечереющего московского дня. Недалеко от меня остановился лиловый «Бентли» и оттуда после резкого гудящего звука клаксона послышался радостный мат. Я узнал и автомобиль, и мат, и смиренно вздохнул. В моем теперешнем блаженном состоянии я мог вынести даже его – это был мой злополучный «звездун».

– Шоубиз, дружище, как я рад тебя видеть! – орал он на весь бульвар как ни в чем не бывало, выползая из лилового «Бентли».

– И я рад, – пробормотал я себе под нос.

Через минуту мы сидели на деревянной скамейке, которыми густо утыканы все бульвары всех городов планеты Земля, и мирно беседовали.

– Ты извини, я тут слегка накосячил, – он одновременно стремился сохранить гордую осанку и склонить повинную голову, которую, по легенде, не сечет ни один меч, и у него это получалось. Я молчал. Он снизу вверх заглянул в мои глаза и стал торопливо оправдываться. – Понимаешь, я вчера опять с женой поцапался. Даже сам не помню, из-за чего. Так, ерунда какая-то! И такая тоска на меня напала. Вот и сорвался. Сам не знаю, как это вышло, – виновато гнусавил «звездун», заглядывая мне в глаза, словно нашкодивший щенок. – Ты не представляешь, как она меня достала своим нытьем. Все вечно не так, я не туда положил носки, я не убрал посуду. Если бы ты знал, какой отвратительный кофе она варит по утрам! А ее вечные жалобы на погоду, на головную боль. Мигрень у ее мопса, понос у попугая… Я сойду с ума!

– Разведись, – спокойно сказал я.

– С ума сошел, – оторопел «звездун». Поток его красноречия заткнулся, словно натолкнувшись на невидимую преграду.

– Ну, раз так плохо с ней… – начал было я развивать свою мысль. Но он перебил меня:

– Нет. Ты ничего не понимаешь! А кто же тогда будет стирать мне эти носки, ну, те, которые я потом не туда положу? А кто мне сварит утром кофе?

– Но он же отвратительный.

– Да? Я так сказал? Ну, знаешь, я, может быть, чуть-чуть преувеличил. Ну, немного. Так. Со злости. А кофе, в общем, ничего, вполне приличный, я бы сказал, кофе. А иногда просто превосходный! Да. – Молчание в течение трех минут. – И потом, ты знаешь, столько лет вместе. Я не представляю, как я смогу обходиться без ее бигудей, валяющихся где попало. Без ее вечного ворчания. Без ее мопса, наконец. Хотя он слюнявый до жути! Но я привык, – «звездун» снова надолго замолчал. – Ты знаешь, а попугай у нас совсем не дурак. Он за десять лет все-таки умудрился выучить два слова: «негодяй» и «мой пупсик».