Текст книги "Приключения Шоубиза"

Ура! Оказывается, мы шли не в метро, а мимо. Слава богу, а то я было решил, что на сегодня культурная программа для меня закончилась, и Шрекер хочет вежливо проводить меня до метро. Но сюрпризы не кончились, и я теперь с энтузиазмом бежал почти вприпрыжку за гигантом, не поспевая за его широким размеренным шагом молодого великана.

Завернув за угол и пройдя мимо известного на всю страну театра, мы погрузились в подворотню и вынырнули в конце ее недлинного тоннеля. Ржавая, заляпанная грязью дверь вела куда-то в темную неосвещенную прихожую. Поднявшись по устланной таким же несвежим, как и прихожая, ковром лестнице на второй этаж, мы оказались внутри высокого, словно вытянутого вверх, круглого помещения. Оно было похоже на стеклянную химическую колбу, только размером с планетарий. Здесь было необыкновенно тихо, и царил пропитанный едким запахом несвежего пива, слабо освещенный полумрак.

– А это что такое? – спросил я.

– Сейчас узнаешь, – и Шрекер снова похлопал меня по плечу. На плече мгновенно образовался синяк, но я даже не поморщился, чтобы не расстраивать друга. – Я сейчас приду, – сказал он свою коронную фразу и исчез.

Я присел на краешек кожаного дивана и огляделся. Я не люблю ночную жизнь. Исключение составляют только сугубо рабочие моменты, которых не избежать в моей работе. А добровольные ночные бдения в барах и клубах меня не привлекают. Я предпочитаю хорошо поспать.

Но сегодня был особый случай. Я огляделся по сторонам и мой профессиональный нюх подсказал мне, что мы забрели в классический ночной клуб. Эта, предваряющая веселье, тишина была очень обманчива. Просто клуб пока еще только готовился к очередному сумасшедшему вечеру, вернее, сумасшедшей ночи, которые здесь – обычное явление.

Кроме запаха несвежего алкоголя я разнюхал здесь целый букет ароматов, свойственных только заведениям такого толка. Запах застарелого прокисшего табака въелся в самую суть кожаных диванов, окружавших это заведение по периметру. Недалеко от меня стоял столик, на котором официанты обычно держат своё барахло. Я наклонился поближе к столику и втянул носом воздух. Тяжелый дух исходил, казалось, от всех окружающих предметов, даже от металла вилок и стекла бокалов.

Продолжая разглядывать помещение, я заинтересовался потолком. Пока заведение не начало работу в полную силу, блеклый свет засиженных мухами люстр освещал слегка закопченный потолок. Далеко вверху, под потолком, на обклеенном кусочками битого зеркальца шарике болталась не ободранная вовремя новогодняя мишура. Еще бы! Здесь до потолка было метров восемь и ободрать ее до конца не представлялось возможным.

Помещение действительно было абсолютно круглым и вытянутым кверху и напоминало дыню-торпеду. Недалеко от входной двери располагалась импровизированная сцена. На ней кучей валялись музыкальные инструменты. Помимо стоявших по кругу диванов здесь имелись низкие раздолбанные столики и ковры. Ковры были потертые, грязноватые, но общее впечатление от этого заведения, как ни странно, было у меня теплым.

По-видимому, мы действительно пришли слишком рано, и редкие официанты, зевающие и почесывающиеся после сна – у них график перевернут с ног на голову, и они спят днем – еще даже не успели включить фоновую музыку, которой уже полагалось играть. Словно прочитав мои мысли, кто-то из обслуживающего персонала додумался щелкнуть тумблером, и пространство наполнилось звуками. Звуки мне понравились, и я поудобнее уселся на диване. Странное место! Все такое занюханное, а уютно. Даже музыка не оглушила меня с порога. Настроение у меня пришло в приятное соответствие с окружающей средой.

По причине отсутствия публики свободных мест в заведении было навалом. На диванах сейчас можно было не только сидеть, но и лежать. Но по опыту я знал – это ненадолго. Такое своеобразное затишье перед бурей. Но пока оно меня тоже вполне устраивало, и я без зазрения совести принял горизонтальное положение. Никто мне не возражал. Так прошло минут двадцать, и я потихоньку стал погружаться в приятную дремоту – сказывалась нервотрепка сегодняшнего дня. Из этого блаженного состояния меня вывел какой-то негромкий монотонный звук. Я приоткрыл глаза и увидел, что под потолком медленно начал вращаться утыканный зеркалами шарик. Вслед за ним загудели стробоскопы, рассыпая вокруг себя на закопченном потолке снопы разноцветных искрящихся огоньков. Наконец кто-то выключил люстры, и помещение из унылой химической колбы вдруг не медля ни секунды превратилось в сказочный, сверкающий огнями, дворец.

В этом прелесть моей удивительной вселенной, которую я обслуживаю уже много лет. В этом ее мгновенном молчаливом умении превращать любую уродину в принцессу, а страшную замызганную комнату – в сказочный чертог. За способность к этим удивительным метаморфозам я когда-то и полюбил свою будущую работу.

Из сверкающей полутьмы внезапно возник Шрекер.

– Ну, что, так лучше? – его глаза блестели как у ребенка, только что поздравившего маму с Восьмым марта. Меня осенило. Это он только что устроил эту удивительную метаморфозу! Милый, замечательный Шрекер. Я молчал и смотрел в его улыбающееся лицо, не мигая. Улыбка слетела с его губ. – Тебе не нравится? – уголки его рта задрожали, и я спохватился.

– Что ты! Все замечательно!

Он снова заискрился радостью.

– Ну слава богу! А то я уже было подумал, что не угодил. Это, – и он широким жестом сказочного короля указал мне на сверкающий зал, – караоке-бар, самый знаменитый. Ты, что, тут никогда не был? – Я отрицательно мотнул головой. – Ну, ты даешь! Ничего, я тоже здесь не часто бываю. Но тут клево, вот увидишь. Я же обещал тебе, что сегодня у тебя будет разгрузочный день. Ты, что, забыл?

Да, я забыл. Но сейчас вспомнил, что он мне это обещал, сразу после того как мы на минутку заскочим в одно место. Но я был не в претензии. То место мне тоже очень понравилось.

– Подожди немного. Я уже кому надо позвонил, они скоро будут.

Таинственность – это любимый конек детей и гениев. И я стал ждать. Обычно, это я говорю своим друзьям и клиентам: «Подождите, сейчас к вам приедет праздник». Для меня еще никто и никогда такого не устраивал. Ну, может быть, мама в глубоком детстве. И то я этого не помню. А сейчас предвкушение праздника подкралось ко мне, как пушистый зверь из другого измерения, и терлось о мои ноги, мурлыкая и прося ответной ласки. И я понемногу погружался в атмосферу этого надвигающегося праздника, моего праздника.

Стробоскопы, наконец, набрали полную силу и сейчас бешено вращались, рассыпая вокруг себя все новые и новые фейерверки, полутьма подпрыгивала-подскакивала в такт все сгущающимся и уплотняющимся ритмам, летящим из большого черного ящика в углу сцены. Они как-то незаметно проглотили уютные негромкие мелодии, но меня это ничуть не напрягло.

Первые посетители стали просачиваться в караоке-бар, воровато оглядываясь по сторонам. Казалось, они никак не могут сообразить, туда ли они попали или не туда. Но уже через десять минут народ повалил толпами, быстро заполняя некрупное помещение, и всем стало не важно, куда именно сегодня их занес этот многообещающий вечер.

Было много ярко накрашенных девушек. Они как райские птички перелетали от одного диванчика к другому, нежно целуя друг дружку в раскрашенные розовой пудрой щечки и мгновенно делясь информацией. Щебет от этого поднялся такой, что, казалось, тропики Новой Зеландии вдруг приняли нас в свои нежные объятия, и теперь вокруг не стены клуба, а стройные пальмы и эвкалипты, напоенные пением миллионов цветастых попугайчиков, и пронизанные светящимся и переливающимся солнцем Экватора. Хотя никакого Экватора в Новой Зеландии и быть не может. Но это в Новой Зеландии, а у нас – запросто.

Клуб наполнялся все новыми и новыми людьми. Они также несли сюда свой звук и цвет. Зал за прошедшие полчаса изменился до неузнаваемости. Даже тяжелый запах исчез, уступив место новым свежим запахам элитного табака, алкоголя и дорогого парфюма.

Через полчаса здесь уже негде было яблоку упасть. Я не знаю, кому именно из этих людей звонил Шрекер, но, видимо, каждый из них прихватил еще по пятеро знакомых и друзей. Музыка разыгралась в полный рост. Обычную человеческую речь уже нельзя было разобрать. Все вокруг кричали во весь голос или просто размахивали руками, переходя на язык жестов. Но, к моему удивлению, я чувствовал себя превосходно.

Вокруг нашего со Шрекером диванчика было не протолкнуться. Я с удивлением заметил, что несколько лиц из мелькавших вокруг мне удивительно знакомы.

Ба! Да это же публика из той, прошлой тусовки. Видимо, Шрекер, чтобы сильно не заморачиваться, просто обзвонил гостей новорожденного политика и пригласил их сюда. И поскольку на том мероприятии все уже было съедено и выпито и становилось скучно, то гости просто перебежали сюда, к нам, благо, от одного заведения до другого было не больше двухсот метров.

Я почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Подумать только! Шрекер, чтобы сделать мне приятное, организовал весь этот бардак, и народ ради меня сбежал со дня рождения такого известного человека!

Вообще, на мой взгляд, политика за прошедшие несколько лет как-то смешалась, даже срослась с шоубизнесом. И наш сегодняшний именинник был тому ярчайшим примером.

Если бы существовало гран-при за самую раскрученную раскрученность, то этот весьма неглупый и оборотистый сын юриста несомненно получил бы его первым. Он так интенсивно занимался раскруткой собственного имени, что становилось непонятным, зачем ему политика. Он выпускал пластинки с песнями, где пел всякую чушь сольно и вкупе с известными персонами. Он делал духи имени себя. Он не пропускал ни одной светской тусовки, а его книги выходили огромными тиражами. Я однажды пролистал одну книгу, так, из любопытства. В основном там были его бессмертные высказывания. Разновидность обрусевшего цитатника Мао Цзедуна.

Он даже снял фильм про себя любимого. Складывалось впечатление, что высокие политические трибуны – это лишь бесплатное приложение к его сценическому имиджу, а государственное учреждение, где он работал – это лучшее в мире пиар-агентство. И зачем ему все эти государственные заботы? Ехал бы сразу в Голливуд. Там такие люди обязательно становятся мегазвездами.

Мы со Шрекером сидели, развалившись на самом центровом диване, и вокруг нас двигалось это безудержное веселье. Девушки, не найдя мест на других диванах, садились на ковер прямо у наших ног. Взрывы хохота вспыхивали то тут, то там, соревнуясь в искрометности со стробоскопами. Было весело и шумно. Допивая очередной коктейль – я уже не помнил, который он по счету, я вскакивал и пускался в пляс с очередной подсевшей к нашей компании милашкой. Когда я возвращался к дивану, то обнаруживал, что мое место занято очередной ярко накрашенной девушкой. Я тут же плюхался к ней на колени под громкий хохот всех присутствующих, и никто не возражал против такого положения вещей.

Так продолжалось бесконечно долго. Воздух от дыма и грохота стал непригодным для дыхания. Но мы пили, пели и плясали почти до утра: мы по очереди и все вместе горланили караоке, мы выкидывали немыслимые коленца под немыслимые ритмы, и я в очередной раз за прошедшие сутки был абсолютно счастлив.

Под утро мои глаза вращались в одном ритме со стробоскопами, и почти так же из них блестящими струями вылетали искры и фейерверки. Я понял теперь, почему эта комната имела такой высокий потолок. А куда деваться фейерверкам?

На улице светало, и мы со Шрекером наконец решили, что веселья на сегодня достаточно. Мы вышли на улицу и вдохнули полной грудью предутренний сизый сумрак.

– Ну, что, ты развлекся? – спросил он меня, еле-еле передвигая свой одеревеневший язык по рту.

– Еще как! – отвечал я ему такими же шепелявыми звуками, потому что мой язык тоже абсолютно высох и одеревенел от алкоголя и громкого пения.

– Как тебе мои друзья? – спросил Шрекер. – Правда, клёвые?

– Ага. Особенно девчонки.

Шрекер, покачиваясь, остановился.

– А где ты видел девчонок? – удивился он. – Я девчонок не звал.

И тут, даже сквозь алкоголь и туман бессонной ночи в мое сознание пробилась одна мысль – друзья у Шрекера – геи и трансвеститы. Получается, я всю ночь напролет веселился на гей-вечеринке? Улет! Эта мысль меня так позабавила, что я принялся хохотать, не обращая внимания на пустые предутренние улицы, которые эхом разносили мой хохот на несколько кварталов вокруг. Пара заспанных дворников шарахнулась от меня в подворотни. Шрекер недоуменно уставился на меня, не зная, как реагировать на мой гомерический хохот.

– Ты хочешь сказать, что мы с тобой всю ночь тусили на гей-вечеринке? – выдавил я из себя, захлебываясь хохотом.

– Ну, да. А что тут такого. Они все классные. Разве тебе не было весело?

– Было, очень даже было, – булькал я, вспоминая, как я плюхался на коленки к очередной красавице, занявшей мое место на диване.

Наконец, отсмеявшись, я пришел в себя, и мы пошли искать машину Шрекера. Она обнаружилась очень быстро, но вести ее ни он, ни я были не в состоянии. Шрекер покрутил головой по сторонам, обнаружил случайно задержавшегося на улице милиционера, и тот ровно за сто долларов бережно погрузил нас в черный джип, сел за руль и, спросив адрес, быстро домчал нас к Шрекеру домой. Взяв напоследок под козырек, мент исчез, а мы завалились спать, даже не имея сил снять с себя туфли.

Глава 8. День «икс» или Сутки Сурка

Вы не замечали, что время идет по-разному? Иногда встанешь утром и все возишься и возишься, глядь, а всего только пятнадцать минут прошло. А иногда время летит. И тогда ты ничего не успеваешь сделать.

Оба эти варианта происходят непредсказуемо и независимо от нас. У меня и на этот счет есть небольшая теория.

Я думаю, оно идет по-разному на самом деле. Время, наверное, чувствует, что ожидает нас сегодня и, жалея нас, оттягивает момент наступления очередной неприятности. Неприятность все же наступает, затем, помучив нас, заканчивается. Но самое главное – все неприятности потом обязательно компенсируются чем-нибудь хорошим! Это я тоже давно подметил. Так что, главное заранее не расстраиваться.

Сегодняшний день начинался как-то не очень. Я проснулся от страшной головной боли. Я лежал поперек необъятной кровати, совершенно голый и замерзший. Привстав на кровати и оглядевшись по сторонам, я заметил простынь и проворно обернул ее вокруг себя на манер римской тоги. Часы показывали половину первого. «Ой, ёпсель-мопсель», – подскочил я. Мелодичное сопение, доносившееся из соседней комнаты, безошибочно указало мне местонахождение хозяйской спальни. Я на цыпочках прокрался в коридор и приоткрыл дверь напротив. Шрекер лежал на спине, раскинув могучие руки, и храпел как гренадер. Оказывается, тихим сопением это казалось только через две закрытых двери. Я двинулся дальше по коридору, пытаясь найти живых – ведь кто-то же меня раздел?

Запах свежеподжаренного бекона пощекотал мои ноздри, и я пошел на запах. За одной из дверей слышалось призывное шкворчание. У плиты стоял мужчина в модных трусах и белоснежном переднике. Увидев меня, он вежливо осклабился.

– Это вы меня раздели? – спросил я безо всякого вступления.

– Конечно, – немедленно согласился он. – Я же должен был почистить вашу одежду. У нас так заведено. И хозяин очень не любит, если я нарушаю установившийся ход вещей.

«Ход вещей!». Тоже мне, философ. Я и не предполагал, что у Шрекера такая вышколенная прислуга. Словно отвечая на мои мысли, мужчина все так же доброжелательно улыбаясь сказал:

– Хозяин не любит, когда ему перечат. И поэтому тот, кто дорожит хорошей работой, будет делать все так, как скажет хозяин.

Удивительные вещи узнаю я сегодня прямо с утра! Никогда бы не предположил в Шрекере самодурствующего барчука. А может, он просто приучает прислугу к порядку? Найдя это простое объяснение обнаруженной мной странности, я успокоился и сел за стол. Прямо в простыне. Мужчина поставил передо мной большую белоснежную тарелку и аккуратно вывалил на нее содержимое сковороды. Содержимое выглядело и пахло достойно. Хлеб, масло и чай уже стояли на столе. Я набросился на еду, и, по мере того, как я насыщал желудок, головная боль отступала, пока не пропала вовсе. Я взглянул на часы и вопросительно посмотрел на мужчину.

– Меня зовут Сэм, – запоздало представился он.

– Отлично, Сэм. Как насчет моей одежды?

– А разве вы не примете ванну? – ответил он вопросом на вопрос.

– Хорошая мысль, – я почесал подмышкой.

– Ваша одежда в гостевой ванной комнате. Это вторая дверь по коридору налево. Все уже выглажено и приведено в порядок.

Я удовлетворенно крякнул и откланялся.

Когда я вышел из ванны, то обнаружил, что благоухающий свежестью и духами Шрекер уже восседал в одном из гигантских кухонных кресел и уплетал за обе щеки двойную порцию омлета с беконом. На нем была изумительная розовая атласная пижама, украшенная рюшами и кружевами. Когда он все успел?

– Привет, – сказал он мне с набитым ртом. Я кивнул в ответ и молча присел рядом, чтобы не мешать дурацкими разговорами человеку поесть.

Шрекер вычистил тарелку, шумно вздохнул и промочил горло литром кофе. После этого он также молча покинул кухню, и я услышал характерные звуки, издаваемые с утра вполне здоровым человеком и затем плеск тугих водяных струй. Через пару минут он вышел и сказал:

– Я готов!

Я ничего не понял и переспросил с самым дурацким видом:

– К чему?

– Как это, к чему? Сейчас двадцать минут второго. Тебе назначено на два ровно. Ты, что, думал, что я тебя брошу? Чтобы тебя порвали какие-то говнюки?

Я чуть не прослезился. Такого я не ожидал. У меня просто не было слов. Розовая пижама исчезла и на ее месте появился вполне брутальный элегантный черный костюм с галстуком. Шрекер всегда был очень красивым мужчиной.

Кстати, если кому-то не нравятся мужские розовые пижамы, то я вынужден напомнить, что еще каких-то двести-триста лет назад мужчина без напудренного парика на голове не мог даже выйти на улицу. Это считалось верхом неприличия. А верный соратник Великого Петра, его сиятельство князь Меньшиков украшал свои пальцы разноцветными перстнями столь густо, что наша знаменитая «звезда в шоке» удавилась бы от зависти, если бы они вдруг встретились.

И вообще, традиция украшать себя с ног до головы атласными лентами, серебряным позументом и кружевами исчезла из мужского гардероба не так давно. Если бы публика внимательно разглядывала картины в музеях, то она многое почерпнула бы для себя из области одежды того времени. Эти огромные плоеные воротники! Эти невероятной красоты и стоимости парчовые сюртуки и камзолы, разукрашенные разноцветной шелковой вышивкой и еще бог знает чем. И это, если не вспоминать времена римских цезарей и всяких там понтиев пилатов. Те вообще любили покуражиться! Одни только золотые венки на головах чего стоят! Кстати, штанов в том традиционном мужском понимании, к которому все привыкли, тогда еще не изобрели. Так что народ спокойно обходился без них. Римским мужикам и в платьях было удобно. А цепочки, а браслетики всех фасонов и размеров! Мы помолчим про фараонов.

Право же, во все века, кроме нашего, мужчины не стеснялись украшать себя. А тут вдруг неожиданно застеснялись!

Мне, конечно, возразят. Традиции! У каждого века свои традиции. И сейчас мужчинам положены две серых или черных трубы на ногах, скрепленных вверху гульфиком. И все! Никакого серебряного позумента и плюмажа на шляпах. А ведь еще Ильф и Петров описали в своем бессмертном рассказе одежду времен раннего соцреализма. Не буду цитировать классиков. А кто не читал – очень рекомендую. Обхохочетесь.

А я, признаться честно, иногда хочу накинуть на плечи длинный черный плащ из тяжелого шелка. Застегнуть его под подбородком старинной увесистой брошью-пряжкой с фамильной монограммой и, вскочив на гнедого коня, скакать по окрестностям с гиканьем и шумной радостью в сердце. Так, чтобы плащ летел за мной черным бесконечным полотнищем, развеваясь над крупом моего коня, как черный пиратский флаг.

Но я не могу. Коня бы я еще нашел. Но у меня не хватает смелости вырядиться в плащ. Это все традиции, чтоб им пусто было!

И еще. Насчет косметики. На тех же музейных портретах щеки мужчин размалеваны кармином и рисовой пудрой похлеще, чем у женщин. А маникюр приветствовал даже сам Пушкин. Иначе он бы не стал тратить на него свой стихотворный гений.

Вот такие вот розовые пижамы! Все это в истории уже случалось. Только многие об этом пока еще ничего не знают. А жаль! История – это очень полезный предмет. И ориентация здесь ни при чем.

Черный джип примчал нас к театру ровно в назначенное время. Я вылез из машины, а Шрекер остался караулить в засаде. Стрелка медленно перемещалась по циферблату, а около театра все еще никого не было. Только пацан лет двенадцати одиноко торчал около театральных ступеней, держа в руках какой-то плакат. Его текст мне не был виден, потому что пацан смотрел в другую сторону, и плакат, соответственно, был повернут ко мне задницей. И еще мне показалось, что пацан явно чего-то ждал.

Я топтался на месте, нервно озираясь вокруг. Хорошо одетая парочка подошла к театру и замерла в позе ожидания. Через несколько минут народ около театра стал прибывать. Я недоумевал. Тут, что, дневной спектакль намечается? Или акция какая-то? Люди молча подходили и подходили к театральным ступеням. Многие, так же как и я, нервно оглядывались по сторонам. Их подозрительные взгляды были колючими и неприветливыми. Некоторые лица показались мне странно знакомыми. Но было такое ощущение, словно это были призраки из прошлого. Одна рыжая тетенька средних лет сильно напомнила мне Райку Завгороднюю, с которой я отсидел за одной партой лет семь. Но откуда здесь взяться Райке? И вообще, я здесь по важному делу. Я снова нахохлился и отвернулся в другую сторону от нараставшей толпы.

Наконец, примерно в половине второго Шрекер не выдержал и вылез из джипа.

– Ну, и где они, твои казаки-разбойники? Которые из этих? – и он широким жестом обвел все прибывающую толпу.

– Понятия не имею, – срывающимся голосом сказал я. И тут вдруг за дверями театра послышалась какая-то громкая возня. Я насторожился. Возня прекратилась, но теперь оттуда раздались звуки одинокой трубы. Труба играла неаполитанскую песенку, играла громко и задорно. Постепенно к ней начал присоединяться оркестр. Звуки стали приближаться, неожиданно стеклянные двери широко распахнулись, и из театрального фойе один за другим стали выходить клоуны. Их было много, человек двадцать, они спускались по театральным ступеням и останавливались каждый на своей, замирая в экзотических позах. Последним вышел оркестр. Он остановился перед дверями театра, доиграл «Неаполитанскую песенку», потом сбацал туш. Целых три раза. После этого заиграл вальс «На сопках Манчьжурии», а из дверей театра вышел человек во фраке, с бабочкой и микрофоном. Человек проверил микрофон, а затем я услышал то, что не забуду до конца своих дней.

– Уважаемые граждане! Попрошу вашего внимания. Если вам не трудно, подойдите, пожалуйста, поближе ко мне.

Граждане неохотно двинулись в сторону ведущего и окружили ступеньки театра неплотным кольцом. В их глазах читался одновременно страх и любопытство. А ведущий, как ни в чем ни бывало, сказал:

– Сегодня мы собрали вас всех здесь по одному очень знаменательному поводу. Вот вы, например, зачем сюда пришли, – неожиданно обратился ведущий к ближайшей к нему женщине в ярком зеленом платье? – Женщина замялась. – Смелее, смелее. Я могу подсказать вам. Вы сюда пришли, потому что получили очень странное письмо. Так?

– Да, – кивнула женщина.

– И что же там написано? – не унимался любопытный ведущий.

– Да вот оно, это письмо, Я покажу вам, – засуетилась женщина. – Здесь написано, что случайно нашлась моя сестра-близнец, которую перепутали в роддоме. И еще. Чтобы я пришла к драмтеатру в 14.00. Вот.

После того, что я услышал, ко мне в душу стало пробираться смутное сомнение.

– Отлично, – радостно сообщил нам ведущий. – А вот вы, мужчина, по какому поводу здесь? – ведущий спустился со ступеней вниз и сунул микрофон под нос дородному дядьке с большим пивным пузцом навыкат.

– Я тоже получил письмо, – уже смелее сообщил дядька. – Только там написано, что я выиграл в лотерею автомобиль БМВ последней модели. И меня попросили прийти сегодня в 14 часов на площадь перед театром, чтобы в торжественной обстановке получить мой выигрыш.

Сомнение уже окончательно укрепилось в моей душе.

– Отлично, – сказал окончательно развеселившийся ведущий. – Вы, надеюсь, наконец поняли, что все вы пришли сюда потому, что вы получили письмо. В этом письме указана причина, по которой вам обязательно надлежало прибыть в это место именно сегодня и именно в этот час. Так? – Люди зашумели, загалдели, стали доставать из сумок и карманов смятые листки бумаги – вероятно, письма, и теперь в их глазах страх совершенно исчез, уступив место только чистому любопытству. Ведущий откровенно веселился.

Я окончательно укрепился в мысли, что никакие бандитские разборки меня сегодня не ожидают, и от этого мое настроение моментально полезло вверх, как красный столбик в градуснике. Я уже предвкушал – во второй раз за эту неделю – что совершенно посторонние люди хотят сделать для меня что-то хорошее. Для меня весь этот театральный кавардак был знаком, и я, будучи настоящим профессионалом, уже почти все просчитал. Я только не знал, какое именно мероприятие сейчас будет, но точно знал, что клоуны до плохого не доведут. Я теперь просто ждал, как ребенок ждет обещанный родителями подарок на день рождения.

Ведущий же тем временем выдержал грамотную паузу – что и говорить – русская театральная школа! – внимательно осмотрел практически каждого, заглянул нам всем в глаза и наконец изрек, словно Дельфийский оракул:

– И вот, раз вы все такие дисциплинированные, то разрешите сообщить вам очень приятную новость. Сегодня, в этот замечательный час, мы приветствуем всех вас здесь, на этой площади и искренне поздравляем с тем, что вы стали участниками программы «Розыгрыш». Ура, товарищи, ура!

И оркестр снова торжественно сбацал туш.

Люди сначала на мгновение притихли и обалдели, судя по их дружно вытянувшимся лицам, но потом заулыбались и загомонили с новой силой. Они теперь стали внимательно разглядывать друг друга и, наконец, в толпе раздались новые возгласы: «Боже мой, Ленка. Это ты? А это, Сеня, ты, что ли?» Ведущий, не растерявший чувства юмора, продолжил свое выступление.

– Но это еще не все. Самым главным сюрпризом для вас всех является то, что мы собрали вас здесь всего по одному поводу. И этот повод у всех вас общий. Сегодня исполнилось ровно тридцать лет, как вы все закончили школу, и мы поздравляем всех вас с днем встречи одноклассников выпуска одна тысяча семьдесят восьмого года. А чтобы никому не было обидно, мы пригласили сюда выпускников всех трех классов, А, Б и В, закончивших школу в том замечательном году.

Здесь толпа просто взревела. И если еще минуту назад робкие возгласы и задумавшиеся лица преобладали в этой толпе, то теперь, когда народ, наконец, понял, что кажущаяся знакомость лиц вовсе не кажущаяся, мужчины и женщины массово бросились обнимать и целовать друг друга. Процесс узнавания пошел намного продуктивнее. Люди, которые еще минуту назад представляли собой вполне разрозненную толпу, вдруг неожиданно сплотились. Теперь они улыбались, оглядывали друг друга и, узнав, показывали пальцем:

– Валька? Нет, постой, Галка? Точно, Галка. Боже мой. А где косы? У тебя же были роскошные косы!

– Да и у тебя была стройная талия. А теперь нет.

Клоуны, до этого момента смирно стоявшие на ступенях лестницы, вдруг вынули откуда-то из складок одежды букеты с цветами и бросились дарить их женщинам. Оркестр заиграл что-то бравурное. И веселье начало набирать обороты.

Ведущий, благоразумно подождав, пока первая волна удивления и восторга схлынет, снова прильнул к микрофону. Теперь его слушали намного внимательней.

– Вы спросите, почему встреча именно сегодня? Ведь обычно вечер встречи проходит зимой. Ответ очень прост – с того удивительного июньского дня, когда вы закончили школу, прошло ровно тридцать лет, и человек, который все это придумал, посчитал, что так будет намного справедливее. Действительно, при чем здесь холодный февраль, если на самом деле все происходило летом? Мы присоединяемся к мнению организаторов этого вечера встречи и от лица дирекции театра также поздравляем вас с этим замечательным днем! Ура!

Громогласное и дружное «ура!» было ответом на очередную реплику ведущего. Люди, сплоченные общими воспоминаниями, вдруг перестали быть разрозненной толпой. Теперь это был единый организм, который осознал себя, идентифицировал и обрел тело и душу.

Ведущий поднял руку, прося тишины, и продолжил:

– Сегодня вас ожидает много сюрпризов, неожиданных встреч и воспоминаний. И первый сюрприз уже сейчас находится среди вас, – ведущий сделал паузу, которая лишь подогрела интерес собравшихся к его пламенной многообещающей речи. Я оценил его профессиональные способности на «пятерку», он был в меру активен и умел увлечь. Даже меня. А он продолжал плести интригу. – Сегодня мы неспроста собрали вас около театра, около этого храма лицедейства. Помните ли вы человека, который еще тогда, в школьные годы, первым приобщил вас к этому таинственному и увлекательному процессу? – Люди стали недоуменно переглядываться и перешептываться, пожимая плечами. Интрига нарастала. – А ведь был среди вас такой человек. И сегодня мы отдельно хотим его поздравить, и он, вернее, она, сегодня присутствует здесь.

Оркестр заиграл приятную тихую мелодию, и из дверей театра вышла – кто бы вы думали – моя бывшая пионервожатая! Она семенила вниз по ступеням, опираясь на деревянную палочку, старенькая и сморщенная, но все с тем же несгибаемым орлиным взором. Когда она приблизилась к толпе, все расступились и почтительно образовали круг. Она теперь стояла, внимательно разглядывая нас, и у многих на глаза навернулись слезы.

– Ну, вот и встретились, – просто сказала старушка-пионервожатая, и тут все словно проснулись. Мужчины кинулись качать пожилую женщину, а она, смеясь, несильно отбивалась от их рук. Все закончилось ко всеобщему удовлетворению простыми теплыми объятиями и такими же теплыми выражениями всеобщей радости: «Как вы хорошо сохранились!» Пионервожатая зарделась от удовольствия. Женщине всегда приятно, когда хвалят ее внешность, сколько бы лет ей не было.

Пионервожатая, порыскав глазами в толпе, неожиданно вонзилась взглядом в меня.