Текст книги "Во власти речных ведьм"

– Видимо, ведьмы ваши искусственно поддерживали в них жизнь, пока они им были нужны. Какой-то древний гибрид. Трудно поверить, что этим ископаемым в среднем по две тысячи лет. Что тут говорить, жаль, их хозяйки съехали! Интересно бы хоть одну речную ведьму словить.

У Вольдемара Анатольевича стало угрюмое выражение лица. А мне подумалось, человек не понимает: значит, речные ведьмы еще старше! Нашел с кем тягаться! Седмица… Про неё продолжали рассказывать всякую чертовщину. Трещины, из которых ведьмы вылезли, оказались словно кислотой протравлены. Камень рассыпался и выдувался ветром изнутри. Образовались воронки, узкой частью уходящие в скалу. Смельчаки, те, что туда пытались пролезть, слышали голоса, человеческие! Вдруг это пропавшие, замурованные в скале?! И еще одно открытие невзначай озвучил дед Матвей:

– Эт-само, Чертов гребень в аккурат, как Седмица. Я, эт-само, его облазил. Также он, эт-само, как от взрыва повредился, в реку съехал. Воронки, эт-само, проеденные, ушами вглубь уходят. Я чего там осел. Эт-само, матушка– главная речная веда место это родным почитала. Родичи ее в свое время Чертов гребень покинули. Она, эт-само, с сестрицами отстала из-за купчих Воробьевых.

По дороге домой Мария сказала мне:

– Вольди мой это услышал, да как заорет на деда: «Эт-само, дурень, а что ты раньше молчал?!» А тот, Даш, представляешь: «Матушка сказывать не велела».

А еще спросила:

– Твои надолго в Москву?

– Пока не знаю. Какие-то проблемы с фирмой.

– Небось финансовые, то-то твой благоверный столько твоего добра повез продавать. Кстати, ты Маринку осаживать начинай. Больно она хозяйкой у тебя утвердилась!

– Ну что вы, муж вещи на реставрацию повез. Они любят меня, заботятся. И Марина…

– Да, да! Ревностная забота, да пристальный присмотр и за тобой, и за мужем твоим. Шустрая девочка! И отношения с Олегом у них не братские.

Мария попрощалась со мной у калитки. А я еще с полчаса просидела на собственном крыльце. Разговор с женой нотариуса оставил неприятный осадок. Увидев Василия, я обрадовалась. Он копался на грядках. Решила помочь ему полоть сорняки.

– Что вы, что вы, барышня, нельзя! Не велено вас работой утруждать! Мариночка строго наказала!

Почему-то сразу рассердившись, я вспылила:

– А что же мне в собственном доме велено?!

Василий совсем сгорбился, спрятал глаза в землю.

– Дарья Андреевна, вот лукошко, ягоды бы надо к обеду собрать.

Стало жалко старика, ну чего я на него взъелась? Ведь видела, в последнее время Маринка его в слугу превратила. Он не роптал из благодарности за спасение внучки. Да и меня усердный ребенок начал изрядно напрягать своей излишней заботой!

– Нет, нет! Эти ягоды не кушайте! Они негодящие… – Я вздрогнула от резкого окрика Василия.

Огромная красная клубника так и манила…

– Почему? Здесь даже наклоняться не надо.

Маринка устроила новые грядки, поднятые на уровень пояса. «Обрабатывать удобно, и корни не гниют от излишней влаги. Движение рычага – и грядки надежно закрываются навесом от холода», – с гордостью говорила она о своем нововведении.

– Да, как же это сказать-то…, – Василий выглядел абсолютно растерянным, даже мотыгу выронил. Как правду сказать?

– Как есть! – не выдержала я.

– Во всех грядках, которые Мариночка сделала… – садовник мялся, не смея открыть видимо что-то плохое, но под моим пристальным взглядом продолжил: – Земля там кладбищенская. Жирная, конечно, плодородная, но с самих могил срыта. Мне приятель мой, сторож тамошний, доподлинно рассказал. Мариночка с вашим уважаемым мужем на старое кладбище частенько хаживали. Над усопшими глумились, уверен, из-за непонятия, не со зла…

Теперь у меня лукошко чуть не выпало из рук.

– Дарьюшка! – взмолился дед. – Благодетелям моим не сказывайте, что сболтнул сейчас. Но сами с Мариночкиных грядок ничего не кушайте. Я человек верующий, считаю, негоже так…

– Отец, Дымок вернулся! – к нам быстрой легкой походкой приближалась дочь Василия – Анна.

Она нежно прижимала к себе большущего кота. Дымок был заслуженно общим любимцем. Серый пушоня, ласковый-ласковый! Хвост, как подвижный столб дыма, всегда приветственно вверх и подрагивает от усердия вам понравиться. Коленочно-диванный и одновременно отменный охотник на мышей и крыс. Наш красавец и гуляка почему-то не приглянулся пришлой кошачьей особе. Той черной злой пантере, которую я видела на оконном карнизе. Она стала задирать Дымка. Появлялась ночью и поджидала беднягу. Ее прозвали неуловимым черным призраком. Было в этой характерной кошке что-то злобно-мистическое. Вначале Дымок стал бояться выходить ночью на улицу, а потом, вот уже как с неделю, пропал.

– Где ж ты его нашла?! – запричитал Василий.

Он сгреб кошаню на руки и прижал к груди, как собственного ребенка. Дед плакал, и из глаз кота тоже текли слезы. Страшный, еще не заживший шрам тянулся от уха через всю его бедную усатую мордочку.

– В канаве прятался, в конце улицы. Как меня сегодня направило к бабке Матрене?! Как сердце чувствовало! Он меня увидел, сам побежал ко мне, дружок наш! За душу забрало, как мяукал жалобно!

– Верно та черная стерва его задрала! – взвился Василий и на меня с упреком, – не ваша ли кошка? Как вы приехали, и она появилась. Ваши в Москву подались, и она пропала. Я уж выглядывал за Дымком, точно знаю.

Мои искренние заверения об отсутствии какой-либо живности в привезенном багаже несколько успокоили деда. Он и Анна отправились к ветеринару с пострадавшим кошачьим детищем. Остаток дня я провела в своей комнате, сославшись на слабость. Мне просто никого не хотелось видеть. Олежка в Москве, я здесь и скучаю по нему, а Катя еще не вернулась. Мне так надо было бы поговорить с ней! Смутное чувство беспокойства появилось на моем счастливом горизонте. Мне так не хватало сейчас спокойствия и уверенности сестры!

Катя… Речная ведьма сказала, что мы связаны друг с другом. Засыпая, я думала, где же сейчас Катя. И она приснилась. Сон был такой необыкновенно яркий, реальный! Я увидела девочку лет семи. По фотографиям в доме, наверняка Катюша. С ней в автобусе ехала пожилая женщина.

– Ну что, стишок выучила?

Девочка нахмурилась и молчала.

– Катенька, это не я, а родители тебя бросили. Горюшко мое, других родственников не сыскали. Люди помогали, тщетно. Кукушка твоя на месяц просила приютить, а уже полгода прошло. Я ж тебе даже не бабка, а прабабка. Старая-престарая. Больная, немощная, от меня дохтора отказались. Поздно операцию делать.

– Так я помогать буду. Все, что нужно! Я сильная!

– Неспокой моей душеньке, горе ты мое! Не могу допустить, чтобы ты меня мертвую будить пыталась. Чувствую, миленькая, умру скоро. Почти каждую ночь во сне моя тетка покойная мне кровать стелет.

Они уже подходили к двойному мощному забору. За ним длинное здание, то ли школа, то ли детский сад.

– Я Христа ради упросила, чтобы тебе разрешили выступить на утреннике. Директора детдома, да и мать ее я когда-то, давным-давно из начальных классов выпускала. – Женщина заплакала. – Там родители будут, те, что деток хотят себе забрать. Это твой шанс, понимаешь?

– Баба Женя, не плачь. Пойдем лучше домой, ёлку нарядим. Мама может на праздник приехать. Вот обрадуется! Я подарок ей сделала.

– Не приедет она! Я писала ей, к совести взывала. Что умираю, написала. Отказное пришло на тебя, для усыновления. И об отце непутевом из розыска: «Место нахождения не установлено». Не хотела говорить, так ты вынудила!

Девочка остановилась как вкопанная. Постояла. Сняла варежку. Взяла снежок и сжала. Молча смотрела, как из ладони потекла вода.

– Ой, Катюша, Христа ради прости, милая! Скажи что-нибудь! Отругай меня, поплачь!!

Катенька…

Но она не плакала.

– Не осилила… за ночь. Если бы не вечером, а заранее сказала, тогда…

– Что, родненькая?

– Стишок из книжки, что ты дала.

– Так это ж твоя сказка любимая, про Руслана и Людмилу, – заканючила женщина, растирая слезы.

– Картинки. Я читать почти совсем не умею. Только делала вид. Ты болела, тебе было не до меня. Ничего, выступлю. Что-нибудь придумаю. Выкручусь!

Но только переступив порог детдома, Катя поняла, что все действительно серьезно. Она пыталась поплакать. Не получилось. Не смогла.

– Ты вот что крепко-накрепко запомни, – прощаясь горячо шептала в Катькино ухо баба Женя. – Как войдешь в зал, оглядись. Наметь себе понравившуюся женщину. Выступай для неё, будто в зале больше никого нет. Женщины почти всегда дочку хотят, а мужчины – сына. Понравишься, мужа она уговорит. Запомни – счастья добиваться надо, и порой это упорство, смелость и тяжкий труд. А поймаешь счастье за хвост, ни за что не отпускай и в руки другим не давай!

Плачущая баба Женя ушла. Бедной Катюхе пришлось самой свое счастье искать. Но неожиданно на пути возникли силовые преграды. Видимо, кто-то из детдомовцев подслушал разговор взрослых – директора и бабушки. Групка, считающая себя старожилами заведения, поставила кордон на пути в зал с наряженной елкой. Детдомовцы были возмущены и решительно настроены против конкурентки, тем более «блатячки»! В зале звучала музыка. Все были заняты концертом. Пришлую схватили прямо на пороге светлого будущего.

Долговязый парень зажал рот. Остальные по-дружески, без лишнего шума поволокли в подсобку на этом же этаже.

– Побьем, спеленаем, запрем до ужина, – озвучила план заводила, девочка лет пятнадцати с мальчиковой стрижкой.

И вдруг меня кинуло в омут отчаяния. Боль раскаленным прутом тыкала в бока, плечи, по ногам… В собственном сне я вдруг стала Катей и чувствовала все происходящее, как наяву.

Дверь подпирал дебилковатый бугай с перекошенным слюнявым ртом. Такого отпихнуть будет непросто! Теряя силы, отбиваясь, поняла, надолго меня не хватит. На голове уже была какая-то пыльная тряпка. Злость! Злость ярая жаром пробила до макушки. Работая руками, ногами, головой, я на несколько секунд скинула с себя волчью детдомовскую стаю. Вспомнила, как недавно убегала от напавшей большущей дворовой собаки.

Представила, что сзади сопят и ругаются несколько таких собак. Собрала оставшиеся силы в комок и рванула! Удар головой в живот, и дебил на полу. Наступив на него, нога спружинила, как для старта. Вижу открытую дверь в зал, это последний шанс! Сквозь собственный топот и удары сердца в уши пробивается окрик:

– Да что за беспредел!

Слегка оглядываюсь на бегу. Крепкий мужчина в строгом костюме двигается за мной. Охранник! Сейчас остановит. Ему все равно, кто виноват! В прыжке влетаю в переполненный зал и чуть не сбиваю деда Мороза. Все смотрят на меня. А он басовито спрашивает:

– Девочка-снежинка, что с тобой случилось?!

Понятно… При ярком свете замечаю, что мое лучшее платье, голубое, с пришитыми из фольги снежинками, безобразно порвано в нескольких местах. Снежинки болтаются на нитках. Ничего, это пустячное. А вот белого банта жаль. Его баба Женя полчаса дрожащими руками накручивала. Да, шелковый бант в кладовке в драке сгинул. Коса растрепалась… В дверях появился тот мужчина-охранник. Надо было действовать! Срочно!!

– Да вот, дедушка Мороз, я на елку спешила. По дороге, о-хо-хо, как метель меня помотала! Страсть!!

И я изобразила, как могла, полет снежинки в сильных порывах ветра.

– Дедушка, можно я самостих-скоростих расскажу?

– Самостих, что…?

– Да, собственного сочинения. Щас на ходу придумаю!

Взрослые в зале и директор детдома замерли от неожиданности. Я стояла под лучами злобных взглядов со сцены. Там детдомовцы были построены в очередь для выступления. Быстро оглядела зал, как учила баба Женя. Вот она, симпатичная и с добрыми заинтересованными глазами. За ребенком пришла! Удобно сидит к краю прохода. И рядом пустой стул. Пристально смотрю в упор. Отреагировала! Немедля подбегаю к ней. Громко обращаю на себя ее внимание.

– Тетя…, – делаю небольшую паузу и утвердительно:

 
Новый год! –
 

и уже спокойней, стараясь четко выговаривать слова.

 
Он подарки принесет.
Засосулит крышу.
Заснеглит на елке
Каждую иголку, –
 

тетя только моргает на меня глазами. Да, надо конкретней.

 
Знаю тетя,
Без меня
Жизнь твоя будет скучна, –
 

а положительной реакции все нет! Начинаю нервничать. Нужно сказать, что со мной не будет хлопот, что я все могу.

 
Ты возьми меня с собой,
Как подарок дорогой!
Я и суп тебе сварю.
В чашку крепкого налью.
Я и в доме приберу.
А за куклу потанцую!
А за денежку спою!
 

Наверное про деньги не надо было… Тетя смотрит мимо, на… охранника за моей спиной. Побледнела, не улыбается… Все! Я провалила свой шанс на счастье. Конечно: растрепанная, комки пыли в волосах, платье порвано, неряхой выгляжу.

Самостих не то, что красивый стих из книжки. Вдруг вспомнилось с какой надеждой и радостью для своей мамы новогодний подарок делала. Он у бабы Жени в доме остался. Запали ее слова про отказное письмо. Последний звонок мамы: «Нашла мужчину своей мечты! Счастлива, как никогда!» Вот только он против детей – обуза. Про дочь, то есть про меня, говорить нельзя, вдруг все сорвется. И в однокомнатной квартирке детскую не сделаешь. «Люблю, целую, когда будет возможность – денег вышлю». – вот и все! Почувствовала, что плачу. Подумала, нельзя! Нельзя плакать… Рева-корова! «Из-за тебя папа не выдержал, ушел. Ты маленькая по ночам напролет плакала. Спать не давала. У него работа опасная. Приходилось в гарнизоне оставаться и отсыпаться». – как-то упрекнула мама, когда я ревела, разбив коленку. Запомнилось! А со сцены ехидно-мерзко из конца очереди на меня пялились те, кто избивал в подсобке. Если сейчас не возьмут, зажиться здесь не удастся. Слезы высохли. Я схватила тетину руку. Зажмурив глаза, истошно закричала:

– Мама! Мне без тебя здесь не выжить. Ты, Христа ради, хоть на недельку к себе возьми. Не понравлюсь, обратно сдашь! Я хоть подготовиться смогу, а то видишь, что со мной в первый же день старшие сделали?!

– Как зовут, боец? – неожиданно ласково спросил меня охранник.

– Катя, Катюша…

– Здорово ты семерых отметелила. Я видел, что на тебя напали. Помочь не успел. Оперативно, сама справилась! И имя хорошее, звучит по-армейски. Наташ, ты как? Приглянулась дочка?

Тетя кивнула. Теперь она плакала. Усыновление прошло без лишней волокиты. Мужчина оказался не охранником, конечно, а богатым спонсором этого детского дома. Я боялась и никак не хотела отпускать руку моей новой мамы, когда мы спустились в гардеробную одеваться. Мама Наташа поняла и нежно меня обняла.

– Ты теперь наша дочь. А своих мы не бросаем, – чтобы подбодрить, твердо сказал папа Сережа.

Ревность больно уколола в сердце: «Мы своих не бросаем», но почему они бросили меня? Почему заставили прожить в детдоме свое детство? Горькое чувство выбило из сна, из сознания Кати.

Просыпаясь, где-то рядом я услышала ее зовущий голос:

– Даша… Даша, где ты?!

10. Зеркальная семерка

Села на постели. С тоскливым щемящим чувством посмотрела на пустую половину кровати, непримятую подушку. Как же я скучаю по Олегу! Через занавеску ярко светило солнце. С улицы уже явственно доносился крик Риты: «Даша, соня! Где ты? Мы приехали!» Вспомнила, что накануне договорились в лес сходить. Там озеро на месте бывшего карьера. Говорят, местность очень красивая, а я еще там ни разу не была. Накинула халат. Спустилась к крыльцу. Пригласила Риту зайти в дом. Спросила её:

– Может, чай поставить?

– Даша, харчи мы с собой взяли. Быстро собирайся, а то мой Ванька в машине один без присмотра.

– Рит, боюсь…

– Что в лесу ёжики затопчут? – хохотнула подруга. – А, поняла, долго тебе ходить не придется. По лесной дороге прямиком к озеру подъедем. Посидим, искупаешься, пожуем и домой доставим. Считай у тебя первый увал от Маринки.

Увидев парня Риты, мне стало ясно, почему она о нем беспокоится. Очень симпатичный, худоват, но ладный. Меня промасштабировал сразу с ног до головы. Хотя знает, что замужем и беременна. Такого нельзя без пригляда оставлять! И кого-то он мне напомнил. Семена? Моего мужа в видениях у Седмицы? В машине, на козырьке от солнца была пришпилена маленькая фотография.

– Семен?! – кажется я выкрикнула это вслух.

Иван дернулся, притормозил, срулил к обочине.

– Чего?! – спросил он, повернувшись ко мне.

– На фотографии.

– А-а-а-а, да. Откуда знаешь? Он мой старший брат. Пропал по глупости на Седмице два года назад. Тебя ж здесь тогда не было!

– Привиделся в день исхода…

– Не врешь? – Я помотала головой. – Матери он почти каждый день снится. Живой! Говорит, живет Семка в Седмице. Уходить сам не хочет. Ждет, когда к нему жена вернется. Да только невеста его давно в другой город уехала.

– Даша, а что тебе привиделось, расскажи, – попросила Рита.

Я вкратце поведала, а она:

– Наверняка в этом что-то есть… Говоришь, раньше Семена не видела? Неужто ведьмы речные заранее тебе место в своем логове подготовили? Знамо дело, любили они судьбами людскими распоряжаться! Жаль, Катя еще не вернулась. Она у нас по ним знаток. Дед Матвей ее сторожит. Настроен решительно: пока не вытащит – не уйдет. Сказал, так и заживу у Седмицы.

Теперь удивилась я:

– Так Катя в отъезде, вроде бы. И нотариус в курсе.

– Как так?! – всплеснула руками Рита. – Это что тебе, бесеныш сказала? Ой, извини, так Маринку Мария, жена дяди Вольди окрестила. А ведь в точку! Помнишь, мы помогали прибираться в доме после ведьминого погрома? Маринка нами, как слугами, помыкала. Пришли то по-доброму, а никакой благодарности! Отдавала указания, подгоняла, носом тыкала, где грязь пропустили. Думаю, даже присматривала, чтобы ничего не украли.

Представляешь? Сама же бегала из комнаты в комнату, так шустро, что не уследишь. При ней в гостиной горка упала. Она истошно кричала:

«Призрак! Призрак!» Мы вбежали. Олег ее обнимал, успокаивал. Мария оглядела погром и заметила: «Призрак, что, с топором напал?» Маринку всю передернуло. А когда Мария подняла посудные черепки и удивилась, что это не коллекционный сервиз, а посуда с кухни, девчонка накричала на неё. Выгонять из дома стала. Да та из казачек, характер! Подошла к Маринке вплотную и твердым голосом: «Ты на меня, бесеныш, не кричи. Как кошара злобная глазищами желтыми не сверли. И так ясно, нечисто тут у вас. А как я об этом хозяйке скажу? То-то. А к тебе, бесеныш, я больше не приду, сама управляйся. Сдается мне, что ты тоже меченая, хоть не из деревни нашей».

Я задумалась: почему, когда сейчас мои в отъезде, особенно про Маринку я слышу все больше странных, неприятных вещей? Но Катя звонила, мне не показалось?! Об этом я поделилась с Риткой:

– Связь была плохая – да, но я узнала Катин голос…

– Даш, может, это все еще ведьмины проделки? После исхода здесь чертовни не убавляется! Да, с тобой дед Матвей поговорить хотел. Может, сейчас спустимся?

Иван, пока мы разговаривали с Ритой, нервно рылся в бардачке. Возможно он случайно нажал на пуск автомагнитолы, и опять зазвучала Риткина песня – баллада о горестной любви.

– Ой, выключи, Ванька! Эту дрянь выкинуть надо! Знаешь, Даш, я только и слушаю эту запись последнее время. Она завораживает, вредная она. Мне ее Кетлихова дочь подарила. На днюху, за 21 день до твоего приезда на Седмицу-вещунью. Ой, кстати, ты же не знаешь, наверное, Кетлиху речные ведьмы частенько в транс вгоняли, духами в ее сознание проникали. В ее облике бедокурили. Прикинь, ночь на дворе, и вдруг на всю улицу дикие завывания. Стоит Кетлиха у чьих-нибудь ворот, как безумная. Глазищи выпучены, желтым фосфоресцируют, как у волчицы, рот оскален. Орет утробным голосом: «Отдайте кольцо, вещенное на Федора, иначе у его сына Николая не мальчик родится, а девочка. Прервется род… У-у-у-у-хру-у-у-у-у». Понятное дело, услышать то ее услышали должники – воры ведьминого добра. Пришипились. Делают вид, что нет никого. Постоит, постоит Кетлиха, да как взвоет! Аж переворачивает ее. Потом бурчит что-то, вроде как на чужом языке. За ночь так несколько дворов обойдет. С мечеными вообще до устрашки доходило! Она конкретно озвучивала список, что нужно вернуть и что будет, если те этого не сделают. Потом угрозы оборачивались реальными бедами, несчастьями для этих людей. Кто под машину попадает или под поезд. Кто-то по пьянке в ванне тонет. Вон, Громов-старший крышу чинил, сорвался и на ящик с инструментами попал. На пилу. Вошла! Насмерть! Кетлиху в полицию частенько приводили. А что тут можно сделать? То ведьмы речные угрозу исполнили. И не своими, и не чужими «руками», а силой несчастного случая! Кетлихи все – семья меченых, как Воробьевы. Знаешь, что мне моя бабушка Матрена говорила: «Кетлихи – голос и глаза для ведьм. Нечисть эта знамо немая и слепая. Они в телах бродят. Уж хорошо, что человечьими руками ничего сделать не могут. В той позорной семье Кетлиховой их тела они как вещи на себя надевают. Подслушивают, подглядывают, сети для нас, как для мух, плетут. Не водись с ними и Катькой Воробьевой! Не смей шляться к ним. Их воробьевские души как поленья в топку пойдут. Сгорают души, силу их ведьмы, как дым, в себя вдыхают. Не смей на Седмице гадать! С нечистью свяжешься, добром не кончится!» Вот так.

– Рит, у вас Кетлиха получается судебный пристав? Но почему, если все так жутко, люди долги ведьмам не возвращают?

– Судебный пристав, ха, в точку. Должники, особенно меченые, и рады от напасти отделаться, да не все так просто. Большинство стыренных вещей не вернуть. Они проданы либо делись куда. Долги отцов, а то и дедов. А другое – золото, серебро, драгоценности не замена для ведьм. Брать они, конечно, забирают. За дары не так мучают, но… Опять, в основном ночами, Кетлиха выкрикивает недоимки. А все потому, что на них людская судьба загадана. «Ведьмы в кружева своих пророчеств их вплетают» – так дядя Сережа говорил. Только он и еще предок его, купец Воробьев, особое влияние на речных вед имели. Боялись ведьмы или уважали их, кто знает.

Правильно говорят, пожалеешь, если не попробуешь и пожалеешь, услышав такое. Я упросила проиграть запись еще раз. Автомагнитола сразу заорала на полной громкости. Было и про цепь, и про янтарное сердце. Взгрустнулось, и я решила снять подарок Олега. Не получилось! Замок очень тугой. С ошарашенным видом на меня и на янтарный кулон смотрела побелевшая перепуганная Рита.

– Даш, последних двух куплетов не было! «Дух перемены вдохни и оглянись. Он рядом. Прими и смирись». – Заключительный припев изменился и звучит как завершение истории. Все обретает новый смысл. Неужели зловещее предсказание про тебя: «Порвана цепь, семеркой легла и янтарное пламя выбило душу…» «Про сестру – зеркальную, что цепь потянет и жизнь тебе вернет…» – получается, это про Катю?!

Значит, вас давно избрали речные ведьмы свои огрехи исправлять, и не случайно судьба свела вместе. За день до смерти тетя Наталья говорила Кате про двойную перевернутую семерку. Так у нас еще день Седмицы-Молчуньи называли. Катя рассказывала, ох не знаю… Если попробовать перевести старинную песню-легенду, получается, что у речных ведьм четырнадцать жизней и смертей в семи мирах и двадцати одном исходе. Дядя Сережа со стариком Кулаковым, бывшим директором краеведческого музея, нашли упоминания об этом. Когда здесь появились первые поселения людей, началось поклонение речным духам. С ними общались женщины-веды. Был целый ритуал с подношениями металлических предметов: отлитых дисков из бронзы, меди, железа и украшений. Главная жрица-веда надевала костюм с узорами из семи двойных перевернутых символов, по форме песочных часов. Только вместо песка по семи лучам у каждого символа скользили непонятные витиеватые знаки, похожие на чужую письменность. Кулаков думал, что лучи это семь измерений. А семь перевернутых знаков – семь жизненных исходов речных духов. Возможно, речные веды были особой формы жизни. Здесь на Седмице они отобразили зеркально свой мир в нашу среду обитания, чтобы выжить в наших условиях. На Седмице в день Молчуньи наш мир и ими созданный разделяет лишь тонкая грань. Грань эта, как мощная энергия, может соединить живых и души умерших людей. Соединить реально, как порванную цепь. Эту связь дано почувствовать немногим, избранным. Тетя Наталья считала, что это Катина судьба. Наказание? Расплата за долги? Или уникальная возможность и прощение? Я так понимаю, речные ведьмы могли наделить человека особой способностью находиться на грани между жизнью и смертью. Это я не о коме, а о связи двух миров и о том, что человек может изменить свою судьбу. Абсолютно кардинально, вне зависимости от складывающихся обстоятельств.

– Нетушки, хватит, девчата. Как же я устал от вашей болтовни, – взвился Иван.

Он не встревал в наш разговор и усиленно, молча делал вид, что прибирается в салоне.

– У меня пропало желание вас на озеро везти. И вообще, я есть хочу. Рита, имей в виду! Галька отменный борщ варит. Утром проезжали, из летней кухни такой дух вкуснячий шел!

Ритка было уже хотела ревниво напуститься на своего парня. Но… В уснувших динамиках, несмотря на то, что запись давно кончилась, раздались бульканье и всплески. Они странным образом наложились на крики воронья. Испуганные птицы стаей летели от Седмицы. Садились на дуб, каменный крест.

– Вор-р-рон пр-р-р-ред-вест-ник смер-р-р-р-ти. Двадцать пер-р-р-р-вый день. Кр-р-р-ре-ст, кр-р-р-ре-ст…, – картавые угрозы повторялись вновь и вновь.

Иван буквально выдрал диск из автопроигрывателя. Вышел из машины и запульнул его в неизвестном направлении. Наорал на нас:

– Речные ведьмы! Весь сказ! А вы уши по их шептанию парусами настроили. Нечего в эту дрянь вникать! И дураку понятно, что они продолжают над людьми глумиться.

В общем, на озеро мы не поехали, а пообедали на берегу у реки, в палатке деда Матвея.

– Дашенька, эт-само, что сказать хочу, – смакуя, уплетая домашнюю стряпню, осоловело поведал он. – Тень вторая Седмицы, эт-само, теперь все время на воде лежит. Как солнце встает, эт-само, и темень от креста растет к воде, там в аккурат и накладывается на тень от самой разбитой скалы. Появляется, эт-само, как в Молчунью прорубь в духовы чертоги. Доселе такого не было! Крест-то в воде, эт-само, никогда не купался. Родственники каждый день сторожат, зовут пропавших, эт-само. Как прорубь Седмицы резиной черной подернется, глянь, тащат из него своего иль чужого. Дашенька! Сходите с нами, Катю покликайте. Глядишь, эт-само, на ваш голос она дорогу найдет!

На следующее утро, в указанный Матвеем час, мы в том же составе пришли на берег к Седмице. Я и Рита зашли в воду, неглубоко, конечно. Страшновато было! Общее настроение накладывало отпечаток на натянутые нервы. Ваня на песке за нами маялся. Дед Матвей настороже, как бывалый на подхвате, для верности. Рассвет был красный, ветреный. От воды тиной и холодом веяло. Я уже подумала, нечего было в воду заходить. Ногам знобко… Рядом еще люди, знакомые и нет, по грудь в воде замерли. Лица серьезные, печальные, словно на похоронах. Мы все ждали, когда тень от креста вырастет до кромки воды. Солнце яркое тревожное медленно лезло вверх по розовым облакам, как по лестнице.

– Смотри, Даш! – Риткин палец дрожал. «Темень», как точно сказал дед Матвей, тяжело ползла по спуску к реке. От каменного креста – узкая, как пика, дальше расширялась, наливаясь чернотой. И вот уже располнела, заняла всю дорожку, поглотила и кусты по обеим сторонам. Черная огромная стрелка ползла, указывая на чертоги речных ведьм. Казалось, что трава пригибается от ее тяжести. Вот-вот слышится, под ней хрустит, шуршит песок. Плещется речная вода, рябь по глади пошла. Лодкой громадной поплыла тень, как нечто живое. Прямо на нас, к нашим ногам!

– Глянь, Ванька в сторону отскочил…, -удивилась Ритка. – Ох, герой-воробей!

– Не ругайсь, барышни. Эт-само, щас начнется! Я обернулась на Седмицу и обомлела. Если раньше это была уродливая голова, то сейчас скала стала похожа на мертвый череп. Черные овальные глазницы, между ними каменный выступ – крючковатый опущенный нос. Отвалившийся кусок – челюсть, с острыми каменными пиками хищных зубов. Он – череп – смотрел на нас. Казалось, скала слегка качается в лижущих ее пенных волнах. От неё в нашу сторону на воде стала расти мятущаяся тень. Клином потянулся иссиня-черный язык. Он плыл, как нечто объемное, материальное.

– Ох-ре-неть! – взвизгнула Ритка.

Но она не на Седмицу таращилась – я проследила за ее сигнальным взглядом. Солнце поднялось выше. Его лучи отрезали крючковатую руку – тень от каменного креста на вершине обрыва. И не тень, а Нечто! Страсть длиннющая, оторвалась и упала, словно статуя с опоры. Медленно покатилась вниз, наматываясь клубком. Огромная! Рвано-развевающаяся!!

– Вишь ты! Солнышко пнуло смерть могильную!! – охнул кто-то рядом.

Подпрыгивая, касаясь земли, «темень» уплотнялась. Ее черное тело с рваными крыльями перелетело через наши головы. Даже дед Матвей опасливо пригнулся. Соединившись в воде с трепещущей от нетерпения тенью Седмицы, огромный сгусток ухнул и расплющился. Пронесся низкий раскатистый гул. Он растекся листом дверной брони. Задело ли это кого-то невидимого, или разбудило… Голосом завыло, завизжало электропилой по металлу:

– Се-се-т-ми-ц-ца-а-а-а!!!

В этом месте речная гладь уснула, затвердела, как черный лед, заиграла стальными искрами.

– Не бойсь, не зевай! – стараясь перекричать болезненный ультразвуковой шум, дед Матвей дал отмашку.

Сам занял нужное место. К нему подтянулись другие. Шум смолк, но в моей голове, казалось, перетекает, булькает вода.

– Прорубь, эт-само, в чертоги… – заполнил тишину своим голосом дед.

«Похоже», – успела подумать я. Среди спокойного течения реки резко выделялся своей непрозрачной чернотой этот участок в форме огромной двери.

– Эй! Эт-само, особливо бабы! – Дед, как дирижёр, взмахнул руками и сам закричал, – Катя!!

– Катя! – с секундной заминкой завопили и мы с Ритой.

– Семен! Шельмец, выходи, мать пожалей! – рядом дребезжаще от волнения звал Иван.

Над рекой поплыли и другие имена. С болью в сердце люди выкрикивали своих близких, пропавших на Седмице. Это было не три и не пять человек… Ведьмина «прорубь» задергалась, затрепетала. Вода вокруг неё стала густеть, запарила кисло-пряным запахом. И вот я стою в чем-то вязком, жутко противном! Речная вода? Ах, вот ведь – ведьмино варенье! Пропало ощущение опоры дна под ногами. И невозможно оторвать взгляд! Гипнотические переливы внутри «проруби» складывались в узоры на ее аномальной поверхности. «А что, если это схемы-файлы переделанных человеческих судеб? Банк данных…» – Дикая мысль! Блики лазерно вспыхнули. Голова пошла кругом. Кажется, я лечу с высоты вниз, прямо в ведьмину дверь. В ушах, как эхо, звенит женский крик: «Ксюша!»

«Галина!» – перебивает мужской. Видимо, имена подошли к «файлам» на выход… Кто-то железной хваткой сгреб мой мокрый подол. На нем подтянулись, чуть не оторвав его, две незнакомые девицы разного возраста. Вынырнули, как растрепанные русалки! Одна из них грязно материлась и больно пихала меня, стараясь выбраться. Кажется, я потеряла равновесие…