Текст книги "Флер Д’Оранж: Сердце Замка"

5

Мы стояли в дорожной пробке, а мне казалось, что все мы медленно движемся в плотном тумане, хлопьями стелившемся над землей. Туман покрывает руки и волосы, крадет очертания человеческих тел, и ничего в нем не разглядеть, кроме жирных и скользких капель, тяжело оседающих на стекле автомобиля… Даже холод в этом тумане какой-то другой. Я не вижу своего лица. Мне не разглядеть его ни в зеркальце пудреницы, ни, тем более, в зеркале заднего вида. Но одно я знаю точно: оно не такое, как было раньше. Это измененное, чужое лицо.

Какое? Мне предстоит еще долго узнавать об этом. Возможно, даже искать в каких-то туманных лабиринтах. Но прежним оно не будет, и это, наверное, судьба… Впрочем, кроме меня еще никто не знает о том, что я поменяла лицо. Но когда я вхожу в красиво убранный зал дорогого ночного клуба, все взоры направлены в мою сторону. Меня не привыкли видеть в таких местах. Меня никто здесь не ждал. А, значит, реакция окружающих точно такая же, как если б я, действительно, вошла с чужим лицом или вообще без лица.

Сизые клочья дыма облаками плывут под потолком. Когда на тебя одновременно смотрит столько людей, ощущение приятное, ничего не скажешь, но… Но что-то в глубине меня противилось тому, чтобы это длилось долго. Бог словно услышал мои молитвы. Я была не настолько значительной особью, чтобы удерживать внимание так долго, поэтому вскоре я смогла спокойно двигаться через зал. Счастье еще, что времени хватило заехать домой переодеться. Если б не автомобильная пробка, я могла бы успеть к самому началу шоу… Может быть. А так, явилась намного позже начала, чтобы в темноте протискиваться между столиками. И вместо того, чтобы, как все нормальные люди, смотреть коллекцию, неистово глазеть по сторонам. На подиуме, наскоро сооруженном через танцпол, длинноногие тени двигались не в такт шумной музыке, демонстрируя блеклые разорванные тряпки вместо платьев, и, даже не морщась, ступали босыми пятками по металлическим пластинкам покрытия подиума, которые превращали почти в инквизиторскую пытку их нелепое дефиле. Молодой модельер (родственник одного известного члена правительства, а потому щедро получавший призы, награды и возможности) расхаживал между столиками с видом победителя, надменно здороваясь с окружающими.

Не миновал и меня. Увидев, что я сижу за столиком, он поспешил подлететь (наивный, рассчитывал, что я переквалифицировалась на телешоу про моду) и любезно поприветствовать. Глаза его округлились и стали похожи на две новенькие монетки. Мне захотелось сказать ему в лицо все, что я думаю об этих блеклых тряпках, уродливо свисавших с дистрофичных тел моделей, но в последнюю минуту сдержала себя. Какое мне дело до того, что претенциозный показ его коллекции – полная чушь, а самой коллекции не хватает вкуса, красоты, страсти, экспрессии… Звания и титулы, конечно, хорошая вещь, но в мире настоящего художника они значат не все… Даже если б я и сказала, он бы меня не услышал (с такими родственниками не принято слушать окружающих). И если уж в целом городе не нашлось порядочного журналиста, чтобы написать всю правду об этом нелепом зрелище, то что могу я одна? В глазах тех, кто сидит за этими столиками, я даже не журналист, а просто ведущая телевизионного шоу. Марионетка, не способная ни на что.

Дизайнер или модельер (почему-то каждый раз его называли по-разному) поспешил покинуть мое общество. Вздохнув с облегчением, я принялась осматриваться по сторонам. Та, кого я искала, сидела за столиком с известным артистом кино и директором крупной туристической фирмы, и отчаянно скучала в их обществе. Это было видно по тому, как широко она зевала, с риском вывернуть свою лошадиную челюсть. Лицо ее было недоуменным, словно она не понимала, зачем ее сюда пригласили. Но, очевидно, молодой выскочка решил использовать по максимуму все свои деньги и связи, чтобы собрать на показ коллекции как можно больше известных людей в разных областях, действуя по принципу – чем больше, тем лучше.

Отлично, моя «жертва» найдена. Подойти к ней я смогу только во время фуршета, так что придется ждать. Фуршет был накрыт в соседнем зале, и, когда все перешли туда, я не упустила ее из виду ни на миг. Улучив момент, когда, зажав в руке бокал с коньяком, дама осталась в гордом одиночестве, я двинулась к ней. Она стояла спиной, и, чтобы обратить на себя ее внимание, я легко толкнула ее в спину.

– Ах, извините, моя дорогая, это вы!

Лицо редакторши расплылось в любезной улыбке (ну, еще бы, я – работник телевидения), она поспешно подхватила меня под руку и увела в сторону от стола. Я заметила, что, судя по ее виду, этот бокал коньяка был далеко не первым…

– Я так удивленна, увидев вас здесь! Вы никогда не показываетесь на светских тусовках. Неужели изменили своим принципам? Или меняете профиль своего шоу?

– Можно сказать и так! Я действительно решила делать другую программу. Не ту, которой занимаюсь сейчас, а вторую. Это будет абсолютно новое шоу и в данный момент я подбираю для него материал!

– Неужели? – лицо редакторши выразило крайнюю степень заинтересованности, – Ах, как интересно! Расскажите подробнее, что же это будет за программа?

– О выдающихся людях. Может быть, одновременно о серьезных и развлекательных событиях. О женщинах, которые добились успеха на какой-нибудь мужской должности…

– Правда? Это очень интересно! Очень! Я с радостью могла бы вам помочь и в качестве участника, и…

– Кстати говоря, я действительно хотела предложить вам участие в какой-то из программ. Думаю, это будет очень интересно всем нашим зрителям…

– Я согласна! Согласна! – от восторга она чуть не хлопала в ладоши, и я поняла, что могу брать из нее любую информацию просто голыми руками. Конечно, мой способ был немного жестоким, но что поделаешь… На войне – как на войне. Тем более, что моя война пока партизанская. К тому же, я была уверена, что с ее предприимчивостью она не будет сильно страдать.

– Тогда мы специально встретимся и обговорим все подробности вашего участия. Но должна вас предупредить, что это будет не скоро. Возможно, через несколько месяцев. Одно могу сказать точно – это будет, когда я вернусь из отпуска.

– Вы собираетесь в отпуск?

– Да. В ближайшее время. Это будет небольшой творческий отпуск для разработки концепции новой программы, – тут я почти не лгала.

– И куда же вы поедете? Или останетесь в городе?

– Нет, конечно. Не останусь. Разве в этом городе можно нормально подумать или отдохнуть? Я уезжаю в замечательное место… Кстати, на это место меня навела ваша газета!

– Серьезно?

– Одна из моих редакторш наткнулась у вас на какую-то статью, где речь шла о замечательном туристском городке среди гор, со средневековым замком, лесом, каньоном, о котором рассказывают всякие ужасы… Городок N. Какие-то знакомые моей сотрудницы отдыхали в этом местечке и она долго рассказывала о том, как там замечательно! Какая прелесть этот замок! И лес, и горы! А воздух – по-настоящему целебный! И я решила поехать туда. Для отдыха места лучше не найти. Тем более, до N совсем не далеко ехать. Можно сказать, прекрасный курорт прямо под боком. Конечно, что я вам рассказываю, ведь все это вам известно лучше меня… Как вам повезло, что у вас в N есть свои корреспонденты и всегда можно туда поехать на денек-другой, совмещая отдых с делами… Тем более, если в N что-то интересное происходит, ваши корреспонденты сразу могут вызвать вас туда.

– Тут вы ошибаетесь, моя дорогая! Я никогда не была в N и не видела тех прелестей, которые вы так красочно описываете!

– Как это? А дела?

– Да никаких дел у нас там нет! И никаких корреспондентов – тем более! N– жуткая дыра, в которой абсолютно ничего не происходит! А зачем держать корреспондента в месте, где никогда ничего не случается! В тех краях у нас нет даже внештатников.

– Подождите! А мне кто-то сказал, что в N живет ваш собственный корреспондент!

– Я не знаю, кто сказал вам об этом, но тот человек ошибся. У нас никогда не было собкора в N.

– Даже внештатных информаторов, которые поставляют рассказы о разных событиях?

– Дорогая моя, в N никогда не бывает событий! Это просто маленькая деревушка с красивой природой и древними легендами – и больше ничего.

– Как странно… Но статья же в вашей газете была?

– Да. Была. По моему я припоминаю тот материал. Жуткий бред! О каком-то сбежавшем директоре чего-то… Подождите… Ах, да, конечно! Директоре замка-музея! Того самого замка, о котором вы говорили! Кстати, эту статью написал ваш приятель, Сопиков.

– Он мне уже не приятель. Мы с ним поссорились и больше не поддерживаем отношения.

– Это очень хорошо! Если мы с вами в будущем собираемся сотрудничать, нам не помешает говорить откровенно! Этот Сопиков – такая редкая сволочь! Просто мечтаю от него избавиться!

Сотрудничать! Я смотрела на нее, широко раскрыв глаза. Господи, с чего она это взяла? Ничего ж себе! Какая удивительная наглость! Положи такой в рот палец – откусит всю руку! Какое счастье, что я показала ей не свою руку, а всего лишь муляж.

– Правда? А мне казалось, Сопиков – ценный сотрудник.

– Вы ошибались! Мне с трудом приходится его терпеть! Сопиков имеет огромные связи и вовсю этим пользуется. Честно говоря, даже я не знаю всех его связей. Сейчас Сопиков – первое лицо в пресс-службе одного известного депутата, и через Сопикова этот тип пытается давить на нашу газету. Я вынуждена печатать все, что приносит мне Сопиков, и ничего не могу с этим поделать! Все, что пишет Сопиков для газеты, исходит целиком из проклятого пресс-центра. Сопиков – марионетка, шестерка, делает все, что ему говорят, но при этом держится очень нагло, высокомерно, давит на всех. За последние годы он набрался силы и очень изменился. Когда Сопиков принес мне ту писульку про сбежавшего директора, я вообще отказывалась ее печатать! Содержание советское, смысл нелепый, ни один факт не проверен, наглое вмешательство в частную жизнь человека. К тому же, написано плохо, глупо. Сопиков вообще плохо пишет. Я отказалась. В тот же день меня вызвали «на ковер» к очень большому начальству и велели поставить этот материал точно в том виде, как его принес Сопиков, да еще на первую полосу. Мне угрожали…, как и чем – не важно. У меня не было другого выхода и я поставила на первую полосу эту дурацкую статью. Мало того, что я напечатала этот бред, так еще с комментариями какой-то незначительной фигуры…

– Кого именно?

– Как же его… черт… сразу и не вспомнишь…. Какой-то депутат из массы… без громкого имени…

– Горянский?

– Точно!

– Подождите. А в чьем пресс-центре сейчас работает Сопиков?

Она назвала одно известное в политическом мире имя. Имя политика, в данный момент занимающего первые позиции в сфере власти, политика с громкой и яркой карьерой, никак не связанного ни с блеклым незначительным Горянским, ни с той восходящей политической звездой, с которой часто связывали наш канал. Я была в шоке! Никогда бы не подумала, что Сопиков может взлететь так высоко!

– Ходят слухи, – продолжала редактор, – это только слухи… между нами… вы понимаете… так вот, ходят слухи, что этот громкий политик, в пресс-службе которого работает Сопиков, просто марионетка, а за ним стоит кто-то другой… Кто-то другой управляет им, но кто именно – неизвестно. Говорят о каком-то страшном человеке с огромными деньгами. Деньги там просто невероятные – миллиарды долларов. Миллиарды… Никто даже не пытается выяснить правду, настолько могущественна эта тайная сила. Да и шепотом не сильно осмеливаются говорить. Я вам рассказываю, как своей… Демонстрирую свое доверие…

Я не сомневалась, что коньяк развязал ей язык. Эта информация была очень ценной. Действительно, я никогда не слышала о таком…

– Как же со всем этим связан Горянский?

– Горянский – просто шестерка, пустое место. Бесцветная, обыкновенная личность. Он не имеет никакого политического веса. Я сама долго удивлялась, зачем давать к статье комментарий такого неинтересного политика. Но мне никто не объяснил, зачем.

– Выходит, материал, который принес Сопиков, был написан в этом самом пресс-центре?

– Именно там! От точки до точки! Сопиков просто принес его мне, подписал своей фамилией. На самом деле, все было ему продиктовано и мне запретили что-либо менять.

– Но зачем? Какая ценность была в той незначительной статье?

– Я не знаю до сих пор. Для меня это загадка. Но такая загадка, которую я ни за что не хочу разгадывать!

Мы расстались как две подруги. Я клятвенно пообещала по возвращении из отпуска позвонить. Домой я вернулась окрыленная! Сопиков получил информацию именно в таком виде, в каком она вышла в газете! Этот факт внушает сомнение, он странный и подозрительный, и указывает, что дело не чисто. А значит, письмо – не ложь! Это именно то, что я стремилась узнать. Раз так, в письме – правда. Чистая правда, от первого до последнего слова. Теперь я знаю это так же, как знал Поль Верден. Но я знаю и другое – то, что силы, стоящие за этой историей, более опасные и могущественные, чем думал Поль.

6

Я лежала на краю обрыва, уткнувшись лицом в траву. Справа догорал обломками черных железных костей новенький «форд-сиерра». Я подняла голову и попыталась сплюнуть бензин с губ, но почувствовала дикую боль – очевидно, несколько передних зубов были выбиты при падении. Голова поднималась легко: прямо надо мной был желтый диск заходящей к ночи вогнутой солнечной монеты. Воздух был невыносим. Я никогда не думала, что горящий автомобиль – это прежде всего вонь, невыносимая тошнотворная вонь догорающей резины. Нужно было спешить. Я сделала попытку подняться. Я видела собственные руки. Мои ладони сплошь были изрезаны стеклом. Кое-где из ран торчали оставшиеся осколки.

Я совсем не чувствовала боли. Очевидно, во время падения я цеплялась за лобовое стекло. Кровь стекала вдоль кистей тощими теплыми струйками. Попыталась пошевелить пальцами, чтобы вынуть из порезов стекло, но мои пальцы были неподвижны. Мне хватило рук только на то, чтобы перевернуться на спину. Теперь я видела небо прямо над своим лицом. Оно было прозрачным. Я чувствовала прохладу, словно погружаясь в толщу уносящей с собой животворящей воды. Небо забирало мою боль, когда я прикладывала к нему руки… Так лежать было слишком хорошо. Слишком хорошо для того, чтобы быть правдой. Все внутри смешалось: запах бензина и ощущение крови, и боль, какая-то совершенно слепящая боль, наскоками выворачивающая черепные изгибы.

Небо звало с собой. Я подумала, что во время полета, скорей всего, видела именно его: это огромное прохладное небо, пришедшее, чтобы навсегда забрать мои муки. Но… Нужно было спешить. Я снова попыталась подняться, опираясь локтем о землю. От моей одежды почти ничего не осталось. Футболка была изодрана в клочья, на которых запеклась кровь. Юбка, словно специально ножом, была изрезана на длинные, махровые от крови на концах, полосы. Туфель не было. Очевидно, я потеряла их, когда все произошло. Правда, я понятия не имела, каким образом оказалась так далеко от «форда». Во время аварии я была там, внутри, я помнила это точно! Впрочем, кроме этого я больше не помнила ничего.

Я попыталась вспомнить, но мыслей не было, все ушло. Изнутри черепа что-то очень больно разбивалось на осколки, накрывая мои глаза пеленой, сквозь которую невозможно было разглядеть и понять ничего, кроме этой самой, слепившей до отупения, боли. Времени не было вспоминать. Время шло и я ясно чувствовала над собой его спешащие волны. Я хотела привстать, но все внутри вдруг разодрала такая боль, от которой бензин выплеснулся изо рта с непонятным и непривычным для меня звуком, диким и страшным потому, что подобного звука я не слышала никогда. Так не могло кричать человеческое существо, такое не могло быть порождением даже невыносимой боли. Я упала на траву и стала кататься по ней, чтобы понять это только потом. Понять… и посмотреть на свою ногу.

Вначале я подумала, что это пелена, болью застилавшая глаза. Моя правая нога была вывернута пяткой вперед. Из огромной раны на икре торчало два каких-то белесоватых обрывка, причинявших мне совершенно невыносимую боль, когда я попыталась сдвинуть ногу с места. Очевидно, треснула кость, именно поэтому боль была настолько сильной… А два белесоватых обрывка просто представляли собой оборванные, обнаженные сухожилия. Я подняла глаза в небо, чтобы не смотреть на свою ногу. Я чувствовала, что безумно боюсь на нее смотреть. Боюсь не от боли, а от того невыносимого ужаса, который будит в глубинах человеческого существа пролитая кровь. Мне было гораздо легче думать об этом, легче ощущать, чем смотреть. Смотреть я не могла. Такое зрелище грозило полной потерей рассудка.

Бок машины догорал. Я не видела больше огня. В небо вместе с вонью по-прежнему валили черные клочья дыма.

Это было первым, что я почувствовала: под ногтем – белый цветок, точно такой же, как и все остальные, выстилающие дно каньона. Он оказался совершенно случайно под моим ногтем, я раздавила его и почувствовала жирную жидкую слизь, оставляющую пятна на коже.

Несмотря на то, что внешне маленький цветок казался мертвым, засохшим, он был живой, и, обтирая его сок о землю, я заметила, что сумела отползти достаточно далеко от края обрыва. Я отвернулась так, чтобы не видеть ногу, и стала медленно перекатываться по земле, вдавливаясь в мягкий грунт локтями. Каждое движение отдавалось жуткой, невыносимой болью. Чтобы не выть, я жевала губы и чувствовала на подбородке свежую кровь, зная, что доползу, несмотря ни на что, доползу, хотя бы потому, что боль на самом деле была вызовом, который теперь я слышала и понимала так явно. Мне было нужно ползти несмотря ни на что. Нужно было доползти, чтобы узнать, остался ли он внутри машины. Он – человек, который меня сюда привез.

Там, внутри черепа, постоянно была теперь боль. Словно кто-то рвал кости. Я снова и снова пыталась вспомнить, что произошло. Но тот момент приходил всего лишь плотной обесцвеченной пустотой, оцепенением, безуспешно пытающимся парализовать мою волю. Мы наткнулись на камень? На обломок скалы? Управление было неисправным? Что произошло? Неисправность в двигателе, в моторе? Что случилось с машиной? Почему мы оказались в самой сердцевине каньона? Как мы падали? Почему мы упали именно сюда, совершив полет по такой неестественно вывернутой траектории? Почему мы оказались не возле края, если авария была вызвана естественными (а не искусственными) причинами? Как я очнулась? И почему я очнулась? Почему я смогла прийти в себя, потеряв столько крови? Может, потому, что не я была за рулем? Что же произошло? Где мы сорвались в пропасть? С какого камня, с какого отрезка дороги? Я убила его… Убила этого человека своей неистовой яростью. Неистовым желанием докопаться до цели. Что могла я сделать? В моей груди бушевал огонь. И мне казалось, его так много, этого огня, что хватит на всё. Даже на то, чтобы расплавить пули тех, кто станет ждать меня в этом каньоне.

Я почему-то все время думала, что это будут пули. Только пули. Я все время думала так. И мне было совершенно не жаль, что эти пули встретят его. Какое-то тупое равнодушие. Отупение ко всему, кроме этой неистовой ярости, которая была похожа… осталась похожа… неизвестно на что… Почему я не встретила этого человека в свой первый приезд в N? Может, все обошлось бы иначе? Только подумать! Каких-то несколько недель назад я была здесь, жила здесь, мы могли встретиться в любую минуту, но не встретились. Может, если бы я узнала его раньше, он стал бы мне ближе, как человек? Ближе – а, значит, дороже?

Безрассудство. Те, кто испытывает ко мне хоть самую маленькую симпатию (хоть один процент из ста) будут говорить именно так за моей спиной. Безрассудство. Те, кто не испытывает (а таких большинство), скажут – эгоизм и глупость. А те, кто меня ненавидит… Наверное, назовут убийцей. Наверное, правы будут они все. Все понятия верны. Я безрассудная, глупая эгоистка и убийца. Это факт и от этого факта не скроешься. Зная, что ждет меня тут, в каньоне, мне не следовало ехать прямо сюда (а еще тащить с собой на смерть невинного человека). Нужно было отправиться только с милицией или с полицией, или с кем-то еще. Например, с танковой дивизией и бронетранспортерами! Хорошенький был бы вид! Представление, чтобы обеспечить мне уютное место в ближайшем сумасшедшем доме! Вообще не следовало туда ехать! Нужно было попытаться раздобыть доказательства другим путем. Можно было бы… Нужно было бы… Господи… Только все эти красивые доводы рассудка не для меня.

То, что спрятано здесь, в каньоне, это конец. А если я иду, то иду до конца. Или вообще не иду. И точка. Можно утешиться только одним: второй раз меня не убьют. Наверняка тот, кто так жаждет моей смерти, видел взрыв. А после такого взрыва нельзя выжить. Никто не должен выжить. Они подумают так и спокойно уйдут. Но я никогда не поступаю, как должна.

Наверное, я тоже не должна была бы ехать в N в тот, первый раз. Впрочем, нет. Я поступила правильно. Жаль только, что я его не нашла. И не поняла, что через несколько недель здесь останется от меня только несколько камней, сорвавшихся вниз со склона узкой дороги…

На его руках были крошечные бисеринки пота, это я запомнила достаточно хорошо. Это было последним, что я запомнила хорошо – его руки, крепко сжавшие руль…

– Закрой окно.

– Я закрою, а ты прекрати курить.

– Не волнуйся ты так! Скоро попадешь в свой каньон.

– Не попаду, если ты сгоришь живьем. Курить в постели – идиотская привычка!

– А по-моему, вполне хорошая. И вообще, ты о моих привычках знаешь совсем немного.

– Какого черта ты решил, что я вообще хочу о них знать?

– Ну, тебе ведь нужно каким-то образом добраться до своего каньона.

– Да, разумеется… А знаешь, я не совсем понимаю, почему ты так легко согласился ехать со мной.

– А тебе и не надо это понимать. Пожалуйста, закрой окно. Холодно.

Как увязывалось все это? Просьба закрыть окно… Произошедшая катастрофа… Легкие скользящие движения рук вдоль руля… Я поймала себя на отвратительной мысли: мне хотелось прикоснуться к его руке, собирая губами выступивший на коже пот, в бесконечной непосредственности маленького, потерявшего небо, ребенка.

Но я уже давным-давно была не человеческим существом, а пустотой. И если б я вдруг сделала так, ничего из моего жеста он бы не понял. Он был просто человеком без имени и без лица, человеком в моей постели, попросившим закрыть окно и сказавшим, когда я все-таки его закрыла, что-то, навсегда ушедшее из моей памяти, оставшееся там, далеко, прошедшей ночью…

– Какой марки твоя машина?

– «Форд-сиерра». Это недорогой старый автомобиль. Ты всегда столько пьешь?

– Я пью только виски. Ничего больше.

– Кажется, я тебя уже где-то видел…

– Может быть.

– Вспомнил! По телевизору! Ты журналистка, ведешь передачу!

– Ну и что с того?

– Я стараюсь не пропустить ни одну из твоих передач. В жизни ты гораздо красивее, чем на экране. Зачем ты приехала сюда?

– Хочу снять каньон.

– Ты приехала одна?

– С половиной своей съемочной группы. Другая половина отказалась со мной ехать. А эти, я чувствую, уже готовы отказаться со мной пойти. Они ни за что не пойдут в каньон. А что тебя так интересует? Есть какие-то проблемы?

– Нет, ничего. В принципе, никаких проблем. Только твои сотрудники не одиноки в своем страхе. С тобой не пойдет и никто из местных. Ни за какие деньги не пойдет. А самостоятельно ты не найдешь дорогу. Если ты поедешь сама, то заблудишься в горах и с тобой произойдет трагедия. Вот увидишь.

– Ты-то откуда знаешь?

– Я здесь живу. И раза два, наверное, был в каньоне.

– Зачем?

– Это удивительно красивое место! Его называют сердцем замка. Лучше я ничего в жизни не видел. Я хотел купить там участок земли. А потом передумал.

– Почему?

– Из местных жителей к этому каньону никто не подойдет даже белым днем, не говоря уж про наступление темноты. Да и приезжие, наслушавшиеся страшных рассказов, тоже. Легенды о каньоне – первое, что рассказывают приезжим. Разве ты не слышала о том, что это место создал сам Дьявол?

– Разумеется, мне довелось слышать этот бред. Впрочем, как и всей моей съемочной группе. Очевидно, из каких-то хитрых побуждений, местные жители решили оставить меня без работы. Все мои уже выучили кошмары про каньон наизусть и отказываются ехать со мной. А что касается Дьявола… Даже он не помешает мне сделать то, что я хочу.

– Ты слышала самую главную легенду?

– Их так много и все они – главные. Какую ты имеешь в виду? Впрочем, у меня достаточно своих дел, чтобы я еще успевала слушать всякую белиберду.

– Ты даже меня не собираешься выслушать?

– Почему же… Рассказывай, если уж тебе так хочется.

– Очень давно поспорили Дьявол и Бог. И был этот спор настолько глубоким, что Бог решил спрятать зарвавшегося падшего ангела в недра земли, чтобы он оставался там навечно. Но Дьявол не собирался сдаваться. Он собрал всю свою силу и стал биться из-под земли. А потом, вырвавшись на волю, проклял ту землю, которая принесла ему столько страданий. Проклял потому, что даже Дьявол может страдать. И стала земля, разрушенная Дьяволом, проклятой. Там навек поселилось страшное зло. А в тех местах, где он бился из-под земли, возникли холмы, впадины, трещины в земной коре. Так возникли наши местные горы.

– Это правда?

– Не знаю. Но никто не станет отрицать, что в этой земле действительно много зла.

– Например, каньон?

– Например, каньон… И все остальное.

– Насчет остального – ничего нового ты мне не скажешь! Все это детские сказки, они могут испугать разве что группу дошкольников. Впрочем, большинство взрослых людей так и не подтягивает свой разум к уровню хотя бы шести лет… Иногда смотришь, вроде взрослый мужчина, а по уму – от силы, три года!

– Ты это о ком?

– А, не важно. Так, вспомнила… Взять хотя бы директора группы, который со мной приехал. Делает вид, что сильно умный, осторожный, со здравым смыслом, а на самом деле – трусливый, как заяц! И завистливый! Ты слышал мудрость – «зависть происходит от трусости»?

– Нет.

– Очевидно, ты многого в жизни не слышал.

– Ты тоже.

– Неужели? Если ты имеешь в виду каньон, то я знаю о нем все!

– А легенду о душах ты слышала?

– Очередную глупость?

– Почему сразу глупость? Иногда стоит прислушаться к легендам, которые рассказывает простой народ. Говорят, что цветы в каньоне могут украсть человеческую душу. Это ловушка, расставленная Дьяволом. Человек прикасается к цветам, чтобы разглядеть их необычный вид и теряет свою душу потому, что цветы простирают невидимые нити и высасывают из тела вместе с душой жизненный сок. После того, как душа украдена, человек живет лишь несколько дней. Все эти дни он ходит, как зомби, не узнает своих близких, волосы и зубы у него выпадают, кожа чернеет… За несколько дней тело стареет на сорок лет, молодой превращается в старика… И в таком виде умирает. Самое главное то, что его никак нельзя спасти.

– Господи, какая чушь!

– А если я тебе скажу, что такое уже случалось с местными жителями?

– Что?

– Некоторое время назад, примерно год, месяцев десять-одиннадцать, один богач из города купил участок земли в каньоне и решил там что-то строить. Кажется, гостиницу, хотя его и отговаривали от этой затеи. Он нанял на стройку местных жителей из поселка, строительную бригаду пять человек. Так вот, они работали в каньоне ровно одну неделю с раннего утра до наступления темноты. А потом с ними произошло все точно так, как говорится в легенде! Зубы и волосы выпали, кожа почернела и все они превратились в слабоумных столетних стариков. А были это молодые парни, самому старшему из них было тридцать пять лет.

– И что произошло дальше?

– Все они умерли. Причем в одно и то же время. Умерли все пятеро! А главное, ни один врач не смог объяснить, от чего. После этого, богач в ужасе бежал из поселка, бросив и стройку, и участок. Рассказывали, что он перепугался настолько, что продал весь свой бизнес в городе и уехал за границу, подальше от наших мест. Теперь ни одного из местных жителей не загонишь в каньон даже за миллион долларов. Недаром каждый житель нашего поселка утверждает в голос, что вся земля здесь проклята.

– Да уж… просто нечего сказать…

– Вот видишь! А труп бомжа?

– Какой еще труп?

– В ноябре месяце в каньоне обнаружили труп старика. Кто-то из жителей поселка проезжал мимо и увидел, что в каньоне лежит человек. Пока ездили звонить в милицию, пока милиция приехала из города, прошло достаточно времени. Но когда подошли к телу, то увидели, что у трупа нет головы!

– Как это?

– А так! Кто-то взял и отрезал у трупа голову за то время, пока добиралась милиция.

– А зачем это сделали?

– Откуда мне знать? Да и никто этого не знает. Но, можешь мне поверить, что происшествие с отрезанной головой нагнало еще больше страху на местных жителей.

– А кто был этот старик? И почему решили, что это – старик?

– Тело было очень старое. Прямо почерневшее и высохшее. А старика так и не опознали. Скорей всего, это был какой-то бомж из города. Таких полно в наших местах. Приезжают сюда постоянно подкармливаться, своровать, где что плохо лежит. Это мог быть только приезжий – местный ни за что не полез бы в каньон.

– Значит, его убили именно там, в каньоне?

– А кто знает, где его убили, и убили ли! Может, сам умер от старости, переохлаждения или голода. Хотя, ходили слухи, что его застрелили. Наверное, полез в чей-то огород, хозяин выстрелил из ружья, а потом перепугался и решил выбросить труп в каньон. У нас бывали такие случаи.

– Это было в ноябре? В середине или в конце?

– Да ближе к концу, кажется. Помню, что уже лежал снег. Тогда эта история нагнала на всех такого страху, что люди запирались в домах и не выходили на улицу. А потом страх потихоньку прошел.

– Очень странная история. Все перемешано – трупы, цветы… И как эти цветы выглядят? Какое-то неисследованное растение?

– Они белого цвета. Название я не знаю. Они засохшие с виду, а раздавишь – полны сока потому, что живые! Понимаешь? Они засохшие только внешне.

– Засохшие только внешне… Ты хоть понимаешь, какая все это чушь? Подобного ботанического феномена не может существовать в природе, как бы ни старалось человеческое воображение его измыслить!

– Зря ты так!

– Ты сам ездил в каньон?

– Да, ездил. Был два раза. Я, кажется, тебе уже говорил…

– И что? Что-то с тобой случилось?

– Нет. В каньоне со мной не произошло ничего. А цветы там действительно есть. И странные. Очень интересные цветы.

– Чем?

– Белые. Вроде бы на вид засохшие. А возьмешь в руки, живые. Там дорога есть, спрятанная среди камней. Отыскать ее можно только до наступления темноты. Это первое, что тебе следует запомнить: если ты хочешь ехать в каньон, до темноты обязательно нужно вернуться…