Текст книги "Три часа утра"

22

На практике Лоре достались 5-й «В» и 9-й «А» классы. Были они один другого лучше. С представителями 9-го «А» Лора имела задушевный разговор в вестибюле школы в самый же первый день. Она чуть-чуть помедлила, взявшись за ручку двери, потому что было страшновато заходить в этот сумасшедший дом – более точного названия для типичной средней общеобразовательной школы студенты-практиканты пока не подобрали.

– Чё встала-то? – послышалось сзади.

Долговязый парень с министерским портфелем обогнал её и, оглянувшись, приостановился:

– А ты, вообще, откуда взялась? Учиться у нас будешь?

– Нет, не совсем, – ответила слегка обалдевшая Лора. – Это вы у меня будете учиться.

– Чего-о-о? – изумился долговязый.

Дружки его весело захохотали, а один, черноглазый, с ехидной физиономией, мимоходом взглянув на Лору, заявил авторитетно:

– Из 28-й школы. Я её там на дискотеке видел. Переехали?

– Мальчик, я не из школы, – сказала Лора.

Компания вновь залилась радостным смехом.

– Откуда же ты, детка? – ласково спросил черноглазый. – Не из Министерства ли просвещения?

– Да ладно, Макс, проходи! Звонок сейчас будет, – кто-то подтолкнул черноглазого, и вся компания с шумом скатилась вниз по лестнице в раздевалку.

Лора ошарашенно поглядела им вслед и поднялась на второй этаж в учительскую. Там её сразу взяла в оборот классная руководительница 9-го «А».

Несмотря на уже солидный возраст, Нина Павловна Ивочкина поражала бьющей через край энергией, неутомимостью и необыкновенно громким голосом. Говорила она так, что было слышно, наверное, даже в коридоре:

– Вам, Ларочка, с моим классом просто повезло. Прекрасный коллектив! Ну, есть, конечно, несколько трудных. Я вам их назову сразу, чтобы вы были в курсе: во-первых, это Смолков Андрей. Он из себя строит какого-то Чайльд-Гарольда. Девочки все от него без ума, даже, к сожалению, Светочка Рукавишникова, наша краса и гордость. И поёт, и танцует, и стихи читает замечательно – это я, разумеется, про Светочку… А этот… все в Рукавишникову влюблены, а он даже не смотрит. Никаких авторитетов, никаких идеалов. Очень неприятный тип. Потом ещё дружок его, Кравец Максим. Этот всех просмеивает, просто какая-то ехидна…

«Макс», – мысленно пожалела себя Лора.

– И, наконец, Захаров Евгений. Он у нас самый-самый… Законченный циник. Достаточно сказать, что он нам недавно чуть не сорвал встречу с ветераном войны. В самом патетическом месте его рассказа захохотал на весь класс. Я чуть сквозь землю не провалилась, а им хоть бы что… Но, к счастью, остальные очень хорошие ребята, активные – особенно, конечно, девочки…

Она продолжала с прежним энтузиазмом, но про активных девочек слушать было уже не так интересно, и Лора задумалась о жутких перспективах общения с ехидным Максом и его приятелями.

На первом уроке компания вела себя почти прилично: кроме саркастических улыбок и перешептывания ничего себе не позволяла. После урока Кравец со Смолковым – Лора отметила, что во внешности последнего действительно есть что-то романтическое, – подошли к её столу.

– Лариса Игоревна, я не совсем понял домашнее задание, – сообщил, невинно улыбаясь, Смолков. – Вот, например, в рецензии сколько должно быть предложений?

– Ну, это в зависимости от того, сколько у вас возникнет в связи с текстом умных мыслей, – сказала Лора. – Но предложений двенадцать-пятнадцать достаточно.

– Пятнадцать?! – изумился Смолков. – Зачем же столько?!

– А можно в стихах? – ласково улыбаясь, осведомился Кравец.

Лора постаралась улыбнуться в ответ не менее ласково:

– Отчего же нельзя? Пожалуйста!

На следующем уроке она вызвала отвечать домашний текст Смолкова. Он начал довольно резво, но уже на третьем предложении принялся нервно расстёгивать пиджак, после пятого снял его под общее хихиканье и намертво засел на шестом.

– Ещё что-нибудь сними! – громким шёпотом посоветовал Кравец.

Все грохнули.

Смолков вынул из кармана белоснежный платочек, картинным жестом вытер лоб и заявил, что дальше рассказывать не может, поскольку Кравец «сбил его с мысли». Макс, разумеется, тут же выразил сомнение в том, что она, мысль то есть, в принципе существовала, – по крайней мере, категорически заявлять о её наличии он бы на месте Смолкова постеснялся.

– Кравец, дальше, пожалуйста! – потребовала Лора.

Тот, как ни странно, ответил вполне прилично, на твёрдую четвёрку.

– А почему не в стихах? – строго спросила Лора.

– Да, знаете, как-то вдохновения не было, – сообщил Кравец извиняющимся тоном.

Когда хихиканье, наконец, прекратилось, к нему повернулась Светочка Рукавишникова:

– Максим, а ты что, правда стихи пишешь?

– Вообще-то нет, – сказал Кравец, ухмыляясь. – Но если тебе очень нужно…

В классе опять засмеялись. Лора взглянула на часы и перешла к новому материалу. Звонок, как всегда, прозвенел совершенно неожиданно, и только тут она вспомнила о сонете, который нужно было подготовить с кем-то из девятиклассников к шекспировскому вечеру. Лора пробежала глазами список своей группы и оценки. Захаров? Так ведь это же тот самый «законченный циник»! С ним будет интересно поговорить об этом сонете, о творчестве Шекспира… А как изумится Нина Павловна, когда услышит его со сцены!

Конечно, Лора понимала, что так просто Захаров никакие сонеты учить не согласится, придётся за ним побегать, поискать к нему подход, но это, в конце концов, даже заманчиво… Так, какие тут у него оценки? Четвёрка, тройка, две пятерки… Вполне подходит!

Следующим уроком у 9-то «А» в расписании стояла физика. Когда Лора вошла, Кравец уставился на неё и с совершенно натуральным ужасом в голосе спросил:

– Что, ещё один английский?!

– Да нет, успокойся. Где тут у вас Захаров?

– Женька, спасайся! – сдавленным голосом крикнул Макс.

Захаров повернулся от дальнего окна. Он был худой, баскетбольного роста, зеленоватые глаза смотрели иронически. Лора удивилась, что до сих пор не обращала на него внимания. Она подошла и протянула ему листок с сонетом:

– Вот, держи. Это нужно выучить к следующей субботе.

Захаров демонстративно заложил руки за спину:

– Простите, а что это?

– Сонет Шекспира. В субботу шекспировский вечер, видели объявление?

– А почему именно мне? – Захаров, вытянув шею, заглянул в текст. – Что? Ах, это ещё и на английском? Извините, конечно, но при чём здесь я?

Лора положила листок на подоконник.

– Слушай, брось ломаться. Ничего тут трудного нет, я написала с переводом и с транскрипцией.

– Да не выучу я! – Захаров был вне себя от возмущения. – У меня на русском-то стихи не запоминаются, а тут ещё английский!

Лора попробовала добавить в голос металла:

– Только попробуй не выучить! Будешь тогда объясняться с Тамарой Андреевной и с классным руководителем!

– Ах, как страшно! – Захаров выразительно постучал зубами, ловко сделал из листка с сонетом самолётик и запустил его в висящий над доской портрет Ньютона.

– Да у тебя же природные артистические данные, Захаров, – сказала Лора, проследив полёт. – Отчитаешь мне сонет к четвергу!

В четверг он, разумеется, не пришёл, а в пятницу и субботу скрывался от неё с завидной ловкостью. Наконец, в понедельник они случайно столкнулись у кабинета английского языка. Захаров резко развернулся и рванул было по коридору, но тут же налетел не на кого-нибудь, а на Тамару Андреевну.

– В чем дело, Захаров?! Кто за тобой гонится?

– Я гонюсь, – сообщила подоспевшая Лора.

Тамара Андреевна молча смотрела на них, ожидая объяснений.

– Он у меня сонет не хочет учить! – растерявшись, пробормотала Лора. – А до вечера – неделя…

Тамара Андреевна окинула взглядом Захарова с головы до ног.

– Та-ак. Ну-ка, зайди в кабинет на минутку, а вы, Лариса Игоревна, подождите, пожалуйста, здесь.

Лора прошлась по коридору, остановилась у окошка. Настроение было жуткое – она вовсе не собиралась никому жаловаться на Захарова, но теперь было уже поздно.

Из кабинета он вышел мрачнее тучи. Кинул на неё косой взгляд и спросил сквозь зубы:

– Когда прийти?

– В четверг после шестого, – ответила Лора, не глядя на него. – Выучишь?..

– Попробую, – бросил он на ходу.

Отделаться от мысли об этом инциденте Лора не могла весь день. Когда вечером пришёл Вайнберг и принёс билеты на «Машину времени», она назло себе сказала, что ей не хочется. Генрих расстроился, посидел немного и ушёл. Потом явились Стасенька с Лепиловым. Сэнди сразу же завёлся о подвигах Паши Минина на педагогическом поприще.

Для начала он поведал, как дети имели неосторожность попросить Пашу на уроке перевести пару реплик из сказки «Новый наряд короля», и он им авторитетно выдал:

– Тут всё просто… «Как находится на мне моё пальто?» – «Хорошо, ваше благородие!».

Дети оказались воспитанные: они вежливо улыбнулись и не более того, зато присутствующие на уроке Пашины приятели-коллеги так зашлись, что на их громовой хохот прибежали из соседнего кабинета методист с англичанкой. Минин от их присутствия взбодрился и выдал три формы неправильного глагола to give вместо «гив-гейв-гивн» – «гив-гав-гав!»

Тут уже зашлись и дети.

Закончив освещать Пашину просветительскую деятельность, Лепилов потянулся за картами и спросил деловым тоном Стасеньку:

– А что Рожнов не появляется? Опять полаялись?

– Не твоё дело, – фыркнула она.

– Как – не моё? – удивился Сэнди. – Вдвоём-то в «козла» неинтересно… Лорка, давай с нами, а?

– Представь себе, мне неинтересно и втроём! – отозвалась Лора, не поднимая глаз от книги.

– Не умеешь ты жить, Лорка, – наставительно изрёк Сэнди, лениво тасуя колоду. – Не знаешь подлинных радостей жизни!

– Ещё один специалист! – фыркнула Лора – Стасенька имела обыкновение подробно пересказывать ей все свои беседы с поклонниками.

– А первый кто? – заинтересовался Сэнди. – Рожнов, что ли?

– Он самый, – подтвердила Стасенька. – У него, правда, более узкая специализация: он у нас даёт консультации исключительно по вопросам любви!

– Да? – обрадовался Сэнди. – Надо бы проконсультироваться! Только где вот он? А вообще, надо с ним скооперироваться! Он будет консультировать по любви, а я – по радостям жизни вообще!

– Представляешь, – сказала Стасенька Лоре, – он меня всё-таки любит! Я к нему утром специально стала приставать, чтобы он мне спел…

– Кто, Рожнов? – изумился Сэнди. – Да у него же ни слуха, ни голоса!

– …и он спел, что ему нравится, чтобы весной любовь одевалась в белое, он это где-то сказал, и с тех пор какая-то девица стала ему всё время встречаться в белом платье. Я возмутилась, говорю: «Что ещё за девица?» Он так на меня уставился и говорит: «Да это же не мои слова! Это Рамон Хуан…», как-то назвал, в общем, мужика этого…

– Хуан Рамон Хименес, – подсказала Лора.

– Да, что-то типа того. И говорит мне: «Тебе же нравится испанская поэзия!» Я говорю: «А как же! Бэсаме мучо там, и вообще…» Потом он спрашивает: «А Лорка тебе нравится?» Я подумала, что это он про тебя, удивилась и говорю: «А ты откуда её знаешь?» Он опять на меня уставился, спрашивает: «Кого – её?» Оказывается, Лорка – это тоже какой-то там поэт испанский, в общем, мы с ним еле разобрались…

Сэнди сладко зевнул, потянулся и сказал:

– А почему он тебя любит-то, я не понял?

– Чего? – вытаращилась на него Стасенька.

– Ты сказала: «Он меня всё-таки любит, спел мне». Я тебе десять раз пел «Созрели вишни в саду у дяди Вани», так что, я тебя люблю, что ли?

– Сэнди, ты дурак, – вздохнула Стасенька. – У него рука обожжена, а он мне на гитаре играл!

– Ну и идио-о-от, – протянул Сэнди с чувством.

– Почему? – не поняла Стасенька.

– Был бы умный – послал бы тебя куда подальше! – объяснил он.

Она победоносно улыбнулась.

– А он вот не послал!

– Слушай, ну он ладно, но ты тоже хороша! – хмыкнула Лора.

Стасенька пожала плечами.

– Так я же его не заставляла! Я только попросила…

– Тоже надо было додуматься.

– Да ну, ничего с ним не случилось. Зато я теперь точно знаю, что он меня любит. Мы с ним, кстати, послезавтра на «Машину времени» идём. Хорошо бы Рожнов тоже пошёл, посмотрел бы, что я без него не очень-то скучаю…

Лора слушала подругу молча. У неё возникло вдруг такое ощущение, будто она потеряла что-то очень для себя нужное. Даже не потеряла, а сама от этого отказалась. Потом так же неожиданно прояснилось: хочется его увидеть. Просто – ещё раз увидеть. Когда он заходил с тюльпанами для Стасеньки, Лора его толком и не разглядела – как-то неудобно было рассматривать, хотя хотелось. И сейчас хочется. Нет, ни о каких чувствах здесь не может быть и речи: во-первых, она его совсем не знает, во-вторых, он любит Стасеньку. Но все эти совпадения… Конечно, то, что он интересуется народовольцами и любит испанскую поэзию, ни о чём ещё не говорит. Почему же тогда?..

Да не всё ли равно! Ну, просто прихоть. Посмотрит и успокоится.

Её взгляд упал на Стасенькины тюльпаны, стоящие на подоконнике. Она не смогла бы объяснить, что это было, но когда Вайнберг ушёл, а Стасенька ещё не вернулась, Лора как-то безотчётно, поставив в воду принесённые Юлием тюльпаны, вдруг вытащила один и заменила его своим, из тех, что подарил ей Генрих. Он был нисколько не лучше и не хуже – точно такой же. Почему вдруг он ей потребовался?..

Она спустилась в холл и набрала номер Вайнберга. Трубку, как назло, взяла Софья Борисовна, которая в ответ на просьбу позвать Генриха довольно ехидно сообщила, что пойдёт посмотрит, не спит ли он. Он, разумеется, не спал – было всего-навсего пол-одиннадцатого – и, услышав, что Лора всё-таки хочет пойти на «Машину времени», заметно обрадовался.

23

До начала концерта оставалось полчаса, Юлия не было. Стасенька рвала и метала, Лора с Вайнбергом сидели как на иголках, поминутно смотрели на часы, но не уходили.

– А вы-то чего дожидаетесь? – взвинченно поинтересовалась у них Стасенька. – Тоже опоздать хотите?

Генрих посмотрел на Лору.

– Может, правда пойдём?

Лора встала, посмотрела сквозь стеклянную дверь вестибюля на улицу и вдруг объявила:

– Я не пойду.

– Совсем? – вытаращился на неё Генрих. – Почему?

– Не знаю… что-то чувствую себя плохо.

– Ну, я тогда тоже не пойду! – Генрих вытащил билеты и положил их на соседний стул.

– Нет, ты иди. А я приму цитрамон и посплю…

– Что я один-то пойду? – мрачно пробормотал Вайнберг.

– Не один, а со мной! – быстро сориентировалась Стасенька, хватая билеты.

Когда, поднявшись в комнату, Лора выглянула из окошка, на остановке их уже не было – видимо, трамвай появился быстро.

Она посидела на подоконнике, качая ногой и пытаясь привести в порядок разбросанные мысли. Что же такое с ней всё-таки творится? Неужели ей хотелось на концерт только из-за возможности увидеть ещё раз загадочного Юлия, который почему-то не соизволил прийти? Похоже, что так… Но зачем?.. Ну, пел он Стасеньке песню на замечательные стихи Хименеса:

 
Я просто сказал однажды –
Услышать она сумела, –
Мне нравится, чтоб весною
Любовь одевалась белым…
 

Ну и что? Мало ли на свете замечательных стихов, и что из того, что ей они нравятся, а Стасеньке – до фонаря? А всё-таки интересно, что его тоже волнуют именно эти строки…

 
…С тех пор, когда через площадь
Я шел на майском закате,
Она стояла у двери,
Серьёзная, в белом платье.
 

А Стасеньку волнует совсем другое: «Бэсаме мучо» – «Целуй меня крепче»…

В дверь постучали. У Лоры вдруг оборвалось сердце. А что, если это… он? В комнату просунулась лохматая голова Яши Кохановского:

– Привет! А где Ильина? Её там к телефону…

– Она ушла на концерт, – пробормотала Лора.

– Понятно, – сказал Яша и закрыл дверь.

В перерыве Стасенька прошла вдоль рядов и почти сразу же увидела Юлия. Он встал и помахал ей, она пробралась к нему и села рядом.

Он сказал:

– Извини, что так вышло…

– А что случилось? – спросила она.

Он начал что-то объяснять, но Стасенька его почти не слушала, потому что увидела вдруг Рожнова. Он стоял недалеко от входа и любезничал с какой-то длинноволосой девицей в неприлично обтягивающем, коротёхоньком платье. Настроение у Стасеньки, и без того ужасное, упало окончательно. Она только собралась высказать Юлию всё, что о нём думает, как свет в зале погас, и на сцену снова вышли музыканты. Аппаратура у них была такая мощная, что выяснение отношений пришлось отложить.

Одеваясь перед зеркалом в вестибюле, Стасенька снова спросила Юлия:

– Так что всё-таки случилось-то? Почему ты опоздал?

Он снова начал объяснять, но тут Стасенька опять увидела Рожнова. Теперь с ним была не одна девица, а целая компания, все они оживлённо болтали и смеялись. Потом Рожнов веселиться резко перестал, потому что тоже её увидел.

Стасенька вскинула голову, взяла Юлия под руку и королевской поступью направилась к выходу. И не успела она порадоваться тому, насколько эффектно они сейчас вдвоём смотрятся, как вдруг заметила, что Юлий слегка припадает на правую ногу. По закону подлости – именно в такой ответственный момент, когда они проходят мимо Рожнова и компании, ему потребовалось хромать!

– Что у тебя с ногой?! – спросила она свистящим шёпотом.

– Я же тебе рассказывал – упал…

– На ровном месте? – негодующе фыркнула Стасенька.

– Место там было ровное, – спокойно сказал Юлий. – Только этаж – второй.

– Ты что, из окна свалился?

– Не из окна, а с карниза. Труба была обледенелая, а кот стал брыкаться…

– О господи, какой ещё кот?..

Юлий остановил такси и оглянулся на Стасеньку.

– Ко мне?

– Нет, – сухо ответила она, забираясь на заднее сиденье. Юлий сел рядом и назвал её улицу.

– У меня смена через двадцать минут кончается, – предупредил таксист.

– Рассказывай! – буркнула Стасенька.

Таксист хохотнул:

– Что значит – «рассказывай»? Я серьёзно говорю, оттуда – сразу домой!

– Это она мне, – объяснил Юлий и стал рассказывать всю историю снова.

Он, видите ли, шёл и услышал, как где-то наверху мяукает кот. Спрашивается: что тут особенного? Все коты в марте орут по вполне понятным причинам, но тот кошак, понимаете ли, не орал, а именно мяукал, причём жалобно. Он сидел на карнизе второго этажа и, по мнению этого юного натуралиста, не мог оттуда слезть. Тогда как всем нормальным людям известно, что для кошки спрыгнуть со второго этажа – раз плюнуть.

– Может быть, я ненормальный, – сказал Юлий, – но я не слышал, чтобы они с высоты прыгали для собственного удовольствия. К тому же, внизу там был не снег, а лёд, а кот молодой – почти котёнок. Он боялся.

В этом месте Стасенька саркастически засмеялась. Итак, наш герой полез на второй этаж по обледеневшей водосточной трубе. Кот, не будь дурак, на него зашипел, но страстный любитель природы его всё равно схватил и стал спускаться. По дороге прелестный котик, видимо, на нервной почве, от тяжких переживаний начал вдруг вырываться, вцепляться в своего спасителя острыми когтями и, в конце концов, попытался вскарабкаться ему на голову. После того, как этот горе-скалолаз загремел вниз, котик отряхнулся, как ни в чём не бывало, и отправился по своим делам, а его благодетель с растянутыми связками на ноге поскакал дальше на трамвайную остановку.

– Ну, знаешь! – сказала Стасенька. – Я его там ждала-ждала, а он тем временем маялся дурью! Паршивый кот ему дороже!

Юлий молчал, и это разозлило её ещё больше.

– Что ты молчишь? Сказать нечего?

– Может быть, о том, кто кому насколько дорог, поговорим позже? – предложил он.

Его совершенно спокойный тон окончательно вывел Стасеньку из себя.

– Мне кажется, – сказала она, вскинув голову, – нам с тобой вообще не о чем больше говорить!

– Вот даже как? – произнёс Юлий всё тем же тоном. – Ну, что ж, тебе виднее!

Остаток пути проехали в гробовом молчании. Когда такси остановилось перед общежитием, Стасенька выскочила и бросилась к двери, даже не оглянувшись на Юлия. Он проводил её долгим взглядом и побрёл, хромая, на пустынную трамвайную остановку.

Набиравшее скорость такси проехало мимо него и вдруг резко затормозило. Водитель распахнул дверцу:

– Садись.

– У вас же смена кончилась? – удивился Юлий.

– Смена у меня кончилась, но тебя я довезу.

– Спасибо, – сказал Юлий, забираясь в машину.

Он боялся, что таксист заговорит о Стасеньке, полезет с расспросами или, ещё хуже, с сочувствием, но тот не обмолвился о ней ни словом, всю дорогу травил анекдоты и от предложенных чаевых почему-то отказался.

24

Вечером к Стасеньке явился Рожнов. Она его выставила за дверь, но ночью он приполз опять, столь основательно набравшийся, что выгонять его было уже негуманно.

С утра пораньше Вадим начал рассказывать Стасеньке, как он её любит, и в заявленной области действительно оказался специалистом: уже через каких-нибудь пять минут они сидели обнявшись, и она взахлёб жаловалась ему на возмутительное поведение Юлия.

Рожнов сочувствовал, время от времени вставляя реплики типа: «А я тебе давно это говорил!»

Чтобы не мешать им, Лора уехала в школу пораньше. Время там неслось, как всегда, с бешеной скоростью. После шестого урока в кабинет зашёл Захаров.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, – Лора почему-то обрадовалась. – Что же ты стоишь, проходи, садись… Выучил?

– Нет.

– Как – нет? Почему?

Захаров вертел в руках измятый листок с сонетом и молчал.

– Хорошо, – Лора отодвинула пачку недопроверенных тетрадей и встала. – Можешь идти, только скажи, пожалуйста, о чём с тобой тогда Тамара Андреевна говорила.

Захаров посмотрел на неё с вызовом:

– Не помню!

– Может, позвать её, чтобы напомнила?.. – не сдержалась Лора.

И ещё раньше, чем Захаров уничтожающе усмехнулся в ответ, она поняла – это всё, ни одного человеческого слова она от него больше не услышит, и поделом! Лора лихорадочно соображала, что же теперь делать, но мысли путалась.

– Если можно, побыстрее, – сказал Захаров и положил листок с сонетом на стол.

Лора глубоко вздохнула и снова села.

– Ну, ладно, звать я, конечно, никого не буду. И тогда не собиралась ей ничего говорить… просто так глупо получилось…

В зеленоватых глазах мелькнуло удивление. Лора взяла листок с сонетом, положила его в сумку.

– Ну, ладно, иди… Всего хорошего.

– Вы, может, думаете, я Тамаре Андреевне обещал, что выучу? – не двинувшись с места, спросил Захаров. – Я ей так же, как вам, сразу сказал, что не хочу и не буду! А она говорит: никто ничего не требует, тебя просят, ну и все такое… что вы молодая-неопытная, что вам помочь надо, а не в догонялки с вами играть… Между прочим, я его учил! Всё воскресенье сидел, на дачу специально уехал, чтобы никто не мешал… Ну, не запоминается, и всё! Первые восемь строчек кое-как ещё могу рассказать, а дальше – хоть убейте!

– Неужели так трудно? – удивилась Лора.

Она снова вытащила листок, пробежала его глазами и вдруг ужаснулась – как можно было мучить бедного ребёнка этим головоломным текстом, в котором знакомых ему слов едва с десяток наберётся? И зачем Тамаре Андреевне потребовалось включать его в программу вечера, тоже непонятно: уж если Лора его переводила со словарём, что тогда говорить о детях?

– Ладно, – вздохнула она. – Выбрось всё это из головы.

Захаров неожиданно сел за первый стол.

– Я только не понимаю, зачем надо было его мне-то давать? Дали бы, например, Рукавишниковой – она бы вызубрила без проблем!

Лора замялась. Про заманчивую педагогическую задачу привлечь «трудного ребёнка» к внеклассной работе говорить явно не стоило.

– Мне… просто показалось, что английский тебе нравится…

Захаров пожал плечами:

– Нужен он мне сто лет, английский этот!

– Так уж и не нужен? После школы-то куда собираешься?

– В строительный…

– Думаешь, там английского не будет?

– Ну и что? Во-первых, я туда всё равно не поступлю…

– Почему?

– Хотя бы из-за характеристики…

– Так это же от тебя зависит!

– Если бы! Что Ивочкина захочет, то и напишет!

– А разве характеристики в классе не обсуждаются?

– Ну и что? В классе почти одни девчонки, а они с Ивочкиной давно уже спелись. У нас половина классных часов посвящается исключительно разбору вопроса: «Есть ли у девочек какие-нибудь жалобы по мальчикам», это я дословно…

Лора засмеялась.

– Да, весело вам живётся!

– Куда уж веселее… – Захаров меланхолично смотрел в окно. – А вот физичка у нас, например, всё время говорит «непосредственно»: «Закон Гей-Люссака непосредственно!», «В моле непосредственно 32 грамма!», «Решите непосредственно эту задачу!» Мы с Кравцом всё время ржём на физике…

– А остальные?

– А у них нет чувства юмора. Вообще у нас в классе чувство юмора есть только у троих: у Кравца – ну, Макс вообще юморист, у Смолкова и у меня. А Ивочкина нас всех троих ненавидит. Особенно меня. Даже домой звонит: «Ты, – говорит, – Захаров, негодяй, циник, переводись в 40-ю школу…»

Лора подумала, что посторонним, в сущности, людям о подобных вещах обычно не рассказывают. Чем, интересно, она заслужила такую откровенность? Она почувствовала вдруг острый прилив благодарности к сидящему напротив «цинику» и попыталась скрыть его за небрежностью тона:

– Похоже, у вас троих чувство юмора какое-то особенное. Хотя бы на встрече с ветераном можно было на весь класс не заливаться…

Захаров взглянул на неё с интересом, удивляясь, видимо, такой осведомлённости:

– Кто заливался-то? Просто ветеран этот рассказывал, как за ним одним немецкий самолёт гонялся, а он от него бегал вокруг дерева…

Лора недоверчиво хмыкнула.

– Да нет, это на самом деле было, в Белоруссии. На том участке фашисты за каждым человеком гонялись, и вот за ним одним самолёт вокруг этого дерева летал полчаса, все патроны расстрелял, так и улетел. Тут Смолков нам говорит: «Нет, вот вы только представьте! Целый самолет – ну, например, за одной только Ниной Павловной гоняется!» А Кравец в своей обычной манере: «Да брось, кто бы стал за ней гоняться! Кому она нужна!». Тут впереди кто-то захихикал, Ивочкина, естественно, подумала, что это я! После звонка подходит ко мне и заявляет: «Ты, Захаров, циник, негодяй и развращаешь класс!».

– Да-а, – посочувствовала Лора. – Ну, подумаешь, классный руководитель бочку катит! Это мелочи жизни, из-за которых не стоит портить себе настроение!

– Кстати! Вот уж, когда вы мне стишок этот дали, было у меня настроение! Я даже на физике не смеялся. Макс говорит: «Ты чего это над «непосредственно» не смеёшься?» А я ему: «Мне стих на английском учить дали!»

Потом Лора с некоторым удивлением обнаружила, что они с Захаровым болтают и смеются, будто знакомы сто лет. Причём, болтают обо всём на свете. Лора, например, со своего ненаглядного 5-го «В» перешла уже на Пашу Минина с его знаменитым «гив-гав-гав!», а потом на Стасеньку, которая, объявляя своему шестому классу о том, что на линейку нужно прийти в парадной форме, сказала: «Завтра всем явиться в белых рубашках и белых штанах!»

Неожиданно вошедшая Тамара Андреевна удивилась, увидев их:

– Вы ещё здесь? А я уж думала, ушли давно! Вы хоть знаете, который час?

Лора с Захаровым одновременно посмотрели на часы и тоже удивились. Из школы они вышли вместе.

– Да-а, – протянула Лора. – Столько времени просидели, сонет не выучили, ничего не сделали… Но я, в общем, не жалею…

– Я тоже, – сказал Захаров.