Текст книги "Меж троном и плахой. Исторический роман"

Глава V

Царевич Петр, внук Петра I, имя которого в последние дни беспрестанно было на устах у всего Санкт-Петербурга, до поры не ощущал повышенного внимания к своей особе. Они с сестрой Натальей жили обыденной жизнью, по распорядку, давно заведенному указанием их великого деда, окруженные привычными лицами: камер-фрау, камергерами, камер-юнкерами и учителями. Скорее можно было отметить, что визиты воспитателей, барона Андрея Ивановича Остермана и князя Алексея Григорьевича Долгорукого, сократились числом и длительностью. Реже забегали тетушки Анна, Елизавета и Наталья, да куда-то западал закадычный и ненаглядный друг царевича, князь Иван Долгорукий, что досадовало, но не удивляло, так как ему было свойственно периодически где-то запропаститься. Петр понимал, что у них с Иваном значительная разница в годах – восемь лет, даже поболе. Догадывался, что помимо их совместных забав, которые молодой князь разделял с ним с неподдельным удовольствием, были еще и другие, для него недоступные, но от этого понимания легче не становилось, наоборот, разбирала тем большая обида. Каждый раз в подобных случаях девятилетний Петр готовился при появлении «предателя» сделать ему резкий выговор, но как только видел своего любимца вновь, забывал, а если и помнил, то откладывал, чтобы не омрачать приятные минуты совместных игр и развлечений. Его родная годом старшая сестра Наталья относилась к появлениям и исчезновениям Ивана совсем по-другому, если не сказать, прямо противоположно. Петр и Иван, разумеется, приглашали и принимали ее в свои потехи, но с одной стороны многие из них ее отнюдь не увлекали, а с другой она просто умирала от ревности, ибо лишь слепой мог не заметить, что, когда Иван был рядом, она отходила на второй план. Она – единственная родная сестра, самая близкая по крови целом свете! У нее ни к кому не было привязанности сколь-либо сравнимой с той, что она испытывала к брату, а у него… Помимо Ивана, он обожал своих тетушек. Особенно, Елизавету, которая и наведывалась чаще и заводила самое бурное и шумное веселье, как придет, кстати, гораздо более приемлемое для Натальи, чем то, что затевал Иван, но она никогда бы не променяла ни на тетку, ни на какие другие радости уединение с братом, к которому она так привыкла.

Оба Наталья и Петр были осведомлены, что их дед серьезно болен и даже может умереть, они ощущали мрачное напряжение, царившее во дворце, волновались и отчаивались. Дед, правда, с ними строг и не чрезмерно внимателен, но родной, а без него, на кого они останутся. Бабушка Екатерина, временами проявляла тепло и заботу, но известно, была ненастоящая, тогда как настоящая бабушка заточена в монастырь, и ее дедушка почему-то совсем не любил, как, говорят, не любил и их покойного отца, в общем, все было запутано сложно, неуютно и зыбко…

С недавнего времени стали замечаться изменения в обращении с ними. Тетушки и бабушка Екатерина полностью перестали показываться, зато замелькали лица, которых ране никогда нельзя было видеть на их половине и чем дальше, тем чаще, и тем больше вокруг возникало непривычных людей, по какой причине, великие князья понимали слабо. Алексей Григорьевич, да и Андрей Иванович Остерман напеременки невнятно, будто опасливо, толковали, что Петру быть после Петра, но неуверенно и вяло. Как относиться к переменам брат с сестрой не знали, поэтому лишь пугались сильнее и сильнее.

В довершении к ним явился Александр Данилович Меншиков, светлейший князь. Они годами привыкли наблюдать его в основном издали. Был очень почтителен, говорил так громко, что, должно быть, на весь дворец, а то и на целый Санкт-Петербург слышно было. Заверил, что покорный слуга и в обиду их никому не даст, а свой неожиданный визит объяснил беспокойством, что за отсутствием внимания бабушки и тетушек, неотрывно пребывающих при больном, их высочества, возможно, в чем-то нуждаются или чем-либо не удовлетворены. Оставался недолго, но успел наговорить столько любезностей и заверений, сколько они в жизни не слышали от всех окружающих вместе взятых. Затем, попросив сообщать ему, если что не так будет, стремительно ушел. Как ни странно, хотя ни брат, ни сестра до конца не поверили Меншикову, им обоим стало заметно легче, на душе улеглось, и они спокойно продолжили свои обычные занятия.

Светлейший навестил «их высочеств» не исключительно из человеколюбивых соображений. Да, было жалко сирот, которые теряют еще и родного деда, у самого детство было не из радужных. Меншиков до сих пор помнил тягостное состояние бесприютности и незащищенности тех лет, поэтому его слова, обращенные к внукам Петра, не только звучали искренне, но и были таковыми на самом деле, посему и успокоили детей. Однако главной целью его посещения было направить противника по ложному следу. Меншиков знал, что, поелику возможно, его действия внимательно отслеживаются. Было важно замаскировать свою игру, и тайные шаги он затенял явными, но ложными маневрами, вроде посещения предполагаемого многими наследника трона. Он знал, что враги от души потешаются, узнавая о такого рода его выпадах, рассматривая их, как беспомощность, агонию или панику, было противно, но ради победы стерпеть многое можно. Главное, чтобы слезы смеха хорошенько застилали им глаза, не позволяя наблюдать то, что до поры им замечать не следует. А скрывать было что.

Глава VI

Меншиковская партия развивала кипучую деятельность, в том числе и во дворце, куда стремительно влетел граф Бассевич. На пороге государева кабинета он столкнулся с кабинет-секретарем Макаровым.

– Господин Макаров! Что? – выпалил он, даже не здороваясь.

– Плохо. Чуть-чуть приотпустило, – потребовал бумагу и перо. Начал писать: «Отдайте всё…» – расстроенный и усталый Макаров цедил слова медленно.

– Ну?!!! – не выдержал Бассевич.

– Всё…

– Кому?!!!

– Всё, дальше силы не хватило. Упал, сознания лишился, – договорил, наконец, Макаров.

– Всевышний, смилуйся! – воскликнул граф и без паузы продолжил. – Мне надо говорить с императрицей!

Макаров не понял:

– Невозможно, уже три дня и три ночи она от него не отходит ни под каким видом.

Бассевичу пришлось пояснять:

– Дело касается ее будущего. Вы же добра желаете ее величеству? Иль пусть ей – монастырь, нам – ссылка, смерть?

Макаров встрепенулся:

– Добро, попробую.

– Прошу вас, господин Макаров, поторопитесь. Нам так многое нужно успеть!

– Сделаю, что в моих силах, – пообещал кабинет-секретарь, скрываясь за дверью.

Нервно прохаживаясь, Бассевич принялся повторять речь, которую он приготовил Екатерине, направляясь во дворец, хотя знал, что, когда увидит её, убитую горем, в слезах, скажет все совсем по-другому, неожиданно для самого себя.

Императрица вошла быстрее, чем он мог надеяться.

– Ваше величество! – он стремительно подошел, припал на колено, склоняясь к ее руке, как бы для поцелуя и заговорил очень тихо:

– Ваше величество, в ваших руках наши жизни, жизни многих, многих преданных вам и его величеству слуг. Не оставьте нас своей милостью.

– Что я могу?!

– Подумайте о дочерях своих и о себе, в конце концов. Неужели вы хотите оставшуюся жизнь провесть на Соловках!? – продолжал Бассевич.

При этих словах Екатерина вздрогнула и насторожилась:

– Неужто?

Бассевич не сомневался: то, что он сейчас говорит и скажет, ей доподлинно известно, но он также понимал: сцену нужно доиграть до конца.

– Да, есть заговор, – сказал он, – против вас, но есть и друзья ваши, их меньше, но они сильнее. Важные посты в руках слуг, преданных вам и его величеству. Большого риска нет, если принять меры вовремя. Одно лишь ваше слово.

– Такое горе! Я едва способна думать. Прошу вас посоветуйтесь со светлейшим князем, – лепетала она.

– Но Ваше слово? – настаивал Бассевич.

– Я соглашусь на все, что вы с ним сочтете нужным. Верю в ваше благоразумие и преданность, но сама убита и ничего не в состоянии предпринимать.

– Спасибо, спасибо, ваше величество. Бог милостив! Позволите идти? – заторопился Бассевич, обрадованный, что дело движется споро.

– Иди, граф, и я спешу, – бросила Екатерина, уже возвращаясь в покои Петра, дверь за ней закрылась, и тут же с другой стороны в зал вошел Меншиков.

– Что она? – спросил он сразу о главном.

– Целиком полагается на вас, – не отстал в лаконичности опытный придворный.

– Он? – задал следующий вопрос Меншиков, не меняя стиля.

– Без памяти.

– Сделал завещание?

– Хотел, – не смог.

– Так… Эй, кто там!

Лакей не заставил себя ждать.

– К услугам вашим, ваша светлость!

– Поди, скажи моему человеку, чтобы действовал, как я велел. Мигом! – отдал распоряжение Меншиков и повернулся к Бассевичу. – Думаю, ты согласен, граф, необходимо, чтобы Императрица дала надежду подданным своим, пока наиближайшим, что не оставит их, словом, что согласна взять на себя бремя управления, покуда цесаревич подрастет. И прочее… С царицей я переговорю, пожалуй, ещё сам.

– Так-то оно вернее, князь. Только, чаю, трудно будет ее уговорить снова оставить мужа.

– Будь добр, расстарайся, граф, испроси через Макарова мне аудиенцию у ее величества, – попросил Меншиков.

– Применю все свое усердие, – заверил Бассевич и легкой, грациозной походкой человека, привыкшего быть на виду, направился в кабинет. Ему на смену в зал вошел Толстой. Пройдя суровую петровскую школу, они были научены работать быстро и слаженно, когда требовала обстановка. Теперь же их жизни висели на волоске, причем, тонюсеньком, они прекрасно отдавали себе отчет в том, что Долгорукие, Голицыны и иже с ними в душе подписали смертный приговор своим соперникам.

– То-то молодец! Уж здесь! – остался доволен Меншиков.

– Стараюсь, сколь могу. А ты, светлейший, слыхать, решил ускорить события?

– Они сами ускоряются. Медлить нельзя, он опять в беспамятстве. Вас с Бассевичем я бы просил встретить и подготовить подъезжающих. Я тем временем переговорю с императрицей.

– Ее величество соизволили дать согласие выйти к вам, ваша светлость. Сейчас будут в кабинете, – подоспел расторопный гольштинский министр.

– Отлично. Благодарю. Я туда. А вы – к «гостям», друзья мои! Пьеса вам известна, распределяйте роли. Прошу вас нижайше ничего и никого не упустите, надобно ни минуты не забывать, с кем и чем дело имеем. Скоро буду.

И Меншиков направился в государев кабинет. Бассевич и Толстой, повиновавшись Меншикову, перешли в гостиную залу, куда должны были стекаться «приглашенные».

Меншиков только что не вбежал в кабинет. Никак нельзя было заставить Екатерину ожидать его в такой-то момент. Да, дружба у них была старая и крепкая, но при этом с обоих сторон тонко выдерживался политес, и тон общения в каждом конкретном случае бывал особый от самого что ни наесть панибратского до изысканнейше подобострастно-почтительного. Лишь только Меншиков вошел, приотворилась дверь с противоположной стороны. Еще не видя, кто за ней, но точно зная, светлейший бросился навстречу с увещеваниями:

– Матушка-государыня, я понимаю, что не в праве в столь скорбный час беспокоить вас, и нет мне прощения, но обстоятельства таковы, что я вынужден был молить вас об этой милости. Прошу вас, взгляните в окно. Вон там и там в углу, и здесь, совсем под окнами, гвардейцы-офицеры. Они пришли сюда, по собственному побуждению, потому что беспредельно преданы нашему Императору и вам и хотят вас поддержать в роковой момент. Они вас обожают… Мы посоветовались: первостепенные сановники и сенаторы на вашей стороне. За нами не только гвардия, но и армия. Казна у нас в руках. Мы, ваши приверженцы, занимаем все ключевые позиции. Сторонники Петра II сильны лишь знатностью. Риска нет. Но действовать необходимо. Должны же ваши подданные знать, что вы согласны принять на себя власть…

– Но я… – хотела было начать Екатерина.

Меншиков понял: царице требуются основные наметки того, что ей предстоит развить в своей речи, а также намеки, каковой должна быть манера поведения на ближайший момент, и, не тратя понапрасну время, перебив, как будто не совладав с собой, так как не в силах услышать отказ, еще более страстно, чем начал, продолжил:

– Матушка Екатерина Алексеевна, ваше величество, сам Петр венчал тебя на царство. Прошу соберись. Нужно произнести лишь несколько слов успокоения своим подданным, желающим после Петра на троне видеть только тебя. А если у кого из них и есть сомнения, вы, ваше величество, должны разрушить их. Позвольте, я взгляну, все ли в сборе и вернусь за вами.

Екатерина быстро направилась к дверям, из которых появилась:

– Нет, я от него не отойду больше ни на минуту!

Из покоев Петра, навстречу Екатерине, будто по команде Меншикова, вышел Макаров. Меншиков побежал вслед за ней и с отчаяньем в голосе продолжил свои наставления:

– Помилуйте, ваше величество, если власть перейдет в руки ребенка, стране грозит хаос, в котором первыми погибнем мы.

Приняв пасс, Макаров как бы невзначай мягко заступил Екатерине дорогу.

– Ваше величество, – вкрадчиво заговорил он, – Александр Данилович действует и советует вам разумно. Я понимаю вашу скорбь, но со своей стороны тоже молю вас соблаговолить и выполнить просьбу светлейшего князя.

– Не в силах, – был ответ.

Действительно силы и решимость требовались немалые. По сути сейчас её подданные предлагали ей при живом муже-императоре объявить себя правящей монархиней, то есть захватить власть. Опасностей в таком шаге таилось столько, что и не перечесть. Но уже двух основных было достаточно, чтобы ой как поколебаться. Во-первых, супруг, который хоть и был уже без сознания, мог и выжить, случалось прежде, что он чудом отходил от тяжелейших болезней. Как и чем она оправдается, тем более теперь, когда их отношения столь осложнились вскрывшейся ее любовной интрижкой с камергером Монсом. Ужаса, который она пережила тогда, ей больше не вынести. Да и надежды на прощение нет, и не может быть. Во-вторых, что если задуманное не удастся?! В обоих случаях – казнь, причем, казнь позорная… А решаться надо… Иначе будущее грядет не многим лучшее, чем при провале…

Обстоятельства не оставляли времени ни на размышления, ни на уговоры. Вошел граф Толстой:

– Позвольте доложить, ваше величество. Приглашенные его светлостью, прибыли. Они ждут.

Екатерина снова отрицательно повела головой.

Глава VII

Толстому потребовалось меньше секунды, чтобы считать ситуацию, и он продолжил:

– А вы, государыня-императрица, вместо того, чтобы пойти навстречу им и скипетру, хотите без пользы обнимать своего супруга, который вас уже не узнаёт. Там ваше присутствие не нужно, а здесь ничего не может быть сделано без вас для того, чтобы вы могли царствовать, а не плакать. И если душа вашего супруга еще остается в его теле, которое ему уже не служит, то только для того, чтобы отойти с уверенностью, что вы умеете быть достойной своего супруга и без его поддержки, и что вы с детьми вне опасности.

Казалось, что пауза тянулась бесконечно, но никто из царедворцев не прерывал ее. Все необходимое и достаточное было сказано, теперь надо было позволить Екатерине сконцентрироваться, собраться с мыслями. Немало будет зависеть от того, сколь удачно она подаст себя и ситуацию, сколь изящно и сильно сыграет. В этот её талант все присутствующие крепко верили, посему и сочли за благо не торопить её, хотя под ногами горела земля. Они наблюдали, как началось её внешнее преображение, спина плавно выпрямлялась, подбородок поднимался, выражение лица приобрело достоинство, уверенность и силу… Да, дело шло, как требовалось и ожидалось. Еще мгновение и она заговорила:

– Если так… Что ж… Я покажу это и ему, и вам, и всем. Идемте!

В соседнем зале Екатерину ждали все ключевые фигуры в государстве, а также избранные Меншиковым сенаторы, представители духовенства, офицерства, гвардии. Всех их Екатерина давно и хорошо знала, равно, как и они ее. Тем труднее была ее задача. Она должна была заставить их увидеть себя в новом свете, причем, сказать слова, которые каждый из них смог бы истолковать, как ему нравится. Растягивать речь было нельзя, чтоб не проскочили оплошности, да и время сильно поджимало. Окинув всех взглядом и быстро встретившись глазами с каждым, она заговорила в пространство:

– Вы просили меня выйти к вам. Я здесь. Я разделяю ваше беспокойство и осознаю, как много опасностей и несчастий может грозить государству, которым управляет ребенок. Меня, как вам всем известно, венчал на царство сам супруг мой, Петр Великий, поэтому, идя навстречу вашим просьбам, и получив право из рук самого Императора, я могу принять корону на себя. Но не для того, чтобы отнять ее у Великого князя, а для того, чтобы надежно сохранить ее для него, как священный залог, который и возвращу ему, когда небу будет угодно соединить меня с моим обожаемым мужем, ныне отходящим в вечность.

Речь удалась. Присутствующие практически самопроизвольно остановили её, когда услышали, что им требовалось, несколько приглушенными возгласами: «Да здравствует Императрица Екатерина! Виват! Благодарим, тебя матушка!»

Екатерина продолжала блистательно вести свою партию:

– Я также благодарна вам за преданность и верность.

Тут инициативу перехватил архиепископ Феофан Прокопович:

– Братья мои, поклянемся же в верности нашей государыне императрице и разойдемся.

«Господи, как хорошо иметь дело с опытными и проворными людьми, все катится как по маслу, даже вмешиваться не надо было, а вот теперь, – пора!» – подумал Меншиков и с готовностью и рвением двинулся к митрополиту, демонстрируя истовое желание первым положить руку на Библию, провоцируя таким образом и остальных участников переворота проявить свое дерзновение. В результате сгрудились около Феофана Прокоповича, а Меншиков немного отступил, давая дорогу другим, как бы в знак уважения и понимания их благородного порыва и оправданной горячности, и с трудом сдерживая в себе подобные же чувства. Он, безусловно, не собирался отлынивать от присяги. В этом для него не было ни смысла, ни выгоды. Просто, стоя почти у цели и великодушно пропуская одного за другим устремившихся к присяге, ему проще было отследить каждого в отдельности и ситуацию в целом. Наконец, когда на подходе оставались только совершенно надежные люди, он, как бы, не в силах более пережидать «прорвался» к присяге, и к ручке императрицы. Потом на фоне завершающейся церемонии, торжественно и многозначительно стал повторять вращавшимся в зале:

– Прошу вас быть в готовности в любой час снова вернуться сюда, или оставаться во дворце.

Заметив, что некоторые направились к дверям, Меншиков зычно обратился к Екатерине:

– Матушка императрица, сколь мне известно, ты намеривалась в ознаменование столь грандиозного события наградить и одарить присутствовавших.

Екатерина, которая даже и не подозревала, что светлейший предусмотрел и подготовил церемонию пожалования, немедленно оценив его распорядительность, подхватила подсказку и нашлась:

– Разумеется, светлейший, теперь приспело время об этом объявить, ты опередил меня, я не виню тебя. Более того, повелеваю тебе сделать за меня сие. Надеюсь, присутствующие здесь близкие нам с императором люди понимают мое тяжелое состояние… невмоготу доле оставаться в отдалении от моего страждущего супруга, нашего великого императора, позвольте покинуть вас.

– Благодарю тебя, государыня-императрица, что ты даришь меня счастьем выполнить одно из твоих первых поручений, которое ты даешь в новом качестве правящей монархини, сверх того зело приятное, кое я не замедлю с превеликой радостью выполнить, но дозволь просить тебя ещё об одной милости. Окажи высокую честь мне, графу Толстому, графу Бассевичу, кабинет-секретарю Макарову, графу Бутурлину составить твою свиту и проводить тебя до покоев государя-императора! – обратился к царице Меншиков.

– Извольте, – согласилась императрица, – остальных прошу задержаться и принять мои пожалования по возвращении светлейшего князя.

Все почтительно склонились, и императрица со свитой вышла.

Глава VIII

Лишь только двери закрылись и удалившиеся остались одни, Меншиков остановил Екатерину словами:

– Матушка-государыня, я понимаю ваше нетерпение вернуться к своему супругу и разделяю его. Я сам бы жаждал стоять сейчас у его ног, но государственные дела не терпят. Давайте попросим господина Макарова побыть там и в случае малейших перемен в состоянии императора немедля сообщить.

Макаров, поклонившись, быстро прошел в комнату Петра.

– А нам надо обсудить стезю, по которой мы должны направлять грядущие события, – не прерываясь продолжал светлейший.

– Ах, как он! – воскликнула царица.

– Надежда, разумеется, есть, но имея противников, как наши, мы должны быть в полной готовности к любому ходу дела. Матушка-императрица, теперь ты для многих подданных, во всяком случае, для тех, кто правит государством на престоле. Я бы предлагал во избежании осложнений сейчас же арестовать смутьянов, тех, кто мыслит вопреки воле государя императора, и со злым умыслом погубить великие дела Петра хотел бы возвести на трон дитя, – гнул свою линию Александр Данилович.

Екатерина не знала, что ответить и величественно промолчала, как бы размышляя.

– Но такая мера может произвести смятение, – позволил себе высказаться Бассевич.

– Можно взять только зачинщиков, тогда остальные, трепеща, молча, смирятся с уже принятым решением. – Меншиков не то, чтобы спорил, а перебирал варианты.

– Светлейший князь! А если вдруг, не дай Бог, противоположной партии удастся восторжествовать, – подключился к обсуждению граф Толстой.

– То участь ее императорского величества и ее приверженцев, будет тем плачевнее, – закончил его мысль гольштинец.

– Что ж, может, вы и правы. К чему излишняя жестокость. Куда приятнее пережать их разумом, а не силой… Однако, государыня, что ты молчишь? – спросил светлейший.

Екатерина определилась:

– Тебе ведомо, князь, я никогда не любила мер крутых. Да и престол ищу не для того, чтобы людей тиранить, а только, чтоб не почило дело мужа моего с ним вместе…

– Понимаю и слушаюсь, матушка, по-твоему все будет отныне и впредь. Теперь, как высказала ты желание свое, пожалуй, иди к своему супругу, а мы будем поступать по твоей воле, – проговорил Меншиков, склоняясь в почтительном поклоне.

– Верю вам и полагаюсь, – промолвила Екатерина и удалилась.

Она, не кривя душой, стремилась к мужу. С ним уходила в вечность большая самая невероятная часть её жизни, прекрасная и тяжёлая, радостная и мучительная, реальная и неправдоподобная одновременно. “ Воистину пути Господни неисповедимы» – эта фраза постоянно возникала у неё в голове, когда часами глядя на лицо забывшегося супруга, она перебирала в голове свою жизнь, их жизнь. Разве могла бы она в самых своих дерзких и отчаянных мечтаниях измыслить что-нибудь хотя бы отдаленно приближающееся к тому, что с ней произошло. Теперь она только что стала самодержавной императрицей всея Руси! Необъятной страны, мощнейшей державы, быстро, но крепко сколоченной Петром империи! А давно ли? Нет, лучше не вспоминать, что за жизнь предшествовала их знакомству! И жизнью-то не назовешь. О принцах и не грезила никогда. К восемнадцати годам помотало её так, что за благо сочла стать женой солдата, что облегчения не принесло. Муж отправился дальше воевать, только его и видели, а она попала в плен к русским…

Императрица вернулась к мужу. Ей сказали, что когда заслышались здравицы в её честь, он на какой-то момент вроде очнулся, забеспокоился, хотел что-то сказать, но снова впал в беспамятство. «Видать не по его воле поступили, стало быть, хорошо, что Анна замешкалась и не успела прибежать, и что бумагу подать ему не спешили. Что он написал бы? Однако, дело сделано, обратно не вернешь», – подумала императрица, а вслух сказала:

– Очевидно, его величество желал изъявить своё удовольствие услышанным им.

Дальше она плотно уселась у изголовья супруга, и продолжилась вязь ее воспоминаний. Заботиться было не о чем, она прекрасно знала, что светлейший в действии. На Меншикова она полагалась безоговорочно, так как понимала, что затеял он все далеко не ради неё, а ради себя, а за себя-то он умел постоять. Противника своего знает хорошо и давно умеет его подавлять. Будет сделано не только возможное, но и невозможное. Сей человек блистал многими замечательными дарованиями, но в таланте сражаться за себя ему не было равных.