Текст книги "ДНК"

Фрейя в раздумье разглядывала замочную скважину.

– А как мальчики смогли выйти из комнаты, если она была заперта снаружи? У них был ключ?

– Нет, старший вылез на улицу из окна и помог младшему выбраться тем же путем.

– А где ключ?

– У нас. Мы нашли только один; он торчал в двери мальчиков, со стороны коридора. Этот ключ подходит ко всем дверям внутри дома. Остальные, видимо, утеряны. Сигвалди не помнит, сколько у них было ключей, так как они никогда ими не пользовались. Не исключено, что убийца взял один или парочку с собой. Но на самом деле я не понимаю, зачем ему это было нужно.

– А как он попал в дом?

– Тут одно из двух: либо входная дверь была незаперта, либо у него были ключи; во всяком случае, мы не нашли следов взлома. – Хюльдар открыл дверь в комнату. – Пожалуйста, ты можешь смело трогать всё, что тебе нужно. Мы досконально прочесали дом.

В комнате тоже все было засыпано порошком, будто в только что открытом пыльном склепе, по совместительству выполнявшему роль игровой комнаты. Всюду высились кучи игрушек и детской одежды, часть которой аккуратно сложили. Видимо, этот бедлам можно было отнести на совесть работников полиции – невозможно представить, чтобы комната находилась в таком состоянии до их прибытия. Пустые полки на стенах и в открытом шкафу тоже указывали на это. Скорее всего, сложенная в шкафу одежда была сброшена с полок на пол в процессе обыска.

– И что, мне выуживать вещи из этой пыльной кучи?

– А откуда еще?

Прислонившись к дверному косяку, Хюльдар наблюдал, как Фрейя бродит по комнате, наклоняясь над завалами и выбирая наиболее подходящие одежки. Она пожалела, что была одета в такие узкие брюки, – сейчас больше подошла бы широкая длинная юбка. Он мог вобразить, что она специально вырядилась в обтягивающую одежду, чтобы произвести на него впечатление, и эта мысль была невыносимой. Ей было неприятно сознавать, что его взгляд следит за каждым ее движением, и хотелось попросить его выйти из комнаты. Но Хюльдар ее опередил:

– В прачечной комнате тоже полно одежды, но не в лучшем состоянии, чем эта, к тому же нестираной. – Он опять улыбнулся, и усталость будто исчезла с его лица.

– Естественно… – Фрейя, отклонившись назад, чтобы не наглотаться пыли, осторожно потрясла в воздухе двумя брючками и несколькими футболками, затем выкопала из кучи несколько трусиков и носков и, решив, что можно будет прийти сюда еще раз, скомандовала: – Этого достаточно. Следующая комната!

Хюльдар повел ее в комнату Маргрет. Там тоже, как и в спальне мальчиков, повсюду были видны следы разгрома после следственной группы. Однако комната девочки была больше, и поэтому беспорядок не так бросался в глаза. Да и разбросанная одежда выглядела по-другому: девчоночьи платьишки вперемежку с джинсами и футболками с котиками и другими симпатичными зверюшками. Никаких крокодилов и динозавров.

Фрейя без промедления приступила к делу – ее раздражала пыль и хотелось как можно скорее выбраться отсюда на улицу. Она быстро отыскала школьный рюкзак Маргрет и кое-какую одежду; оставалось найти лишь зубную щетку и какие-то особые резинки для волос, о которых ее просили специально.

Хюльдар осторожно откашлялся в дверях:

– Меня зовут Йоунас, Хюльдар Йоунас… Так что это было не совсем вранье. И я родился и вырос в Эгильсстадир.

Фрейя от неожиданности застыла в полусогнутом состоянии над кучей белья, под которой она надеялась отыскать школьные принадлежности Маргрет. Оправившись, выпрямилась и не без ехидства проговорила:

– Надо же, как удобно! Может, ты еще и плотник по совместительству?

Виноватое выражение испарилось с лица Хюльдара.

– Нет. Но все остальное было правдой. Или вроде того…

Фрейя снова склонилась над одежной кучей.

– Знаешь, мне все равно, и я буду тебе очень признательна, если ты не станешь напоминать мне о нашем знакомстве. – Она была рада, что стояла к нему спиной и он не видел, как она покраснела; если б только можно было стереть воспоминания из своей головы, как ненужные старые файлы… – Знаешь, мне хочется просто забыть все – и никогда не обсуждать случившееся. Думаю, это будет нетрудно, так как ничего особо запоминающегося не произошло. Надеюсь, ты такого же мнения.

– Я просто хотел попросить прощения. И объяснить, почему я так поступил.

– Да брось, какие извинения? Мне абсолютно все равно.

Фрейя изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрогнул. Ей до сих пор было до боли обидно вспоминать этот дурацкий, будто скопированный из третьесортного фильма инцидент. Проснуться, протянуть руку – и ощутить там, где должен был лежать твой любовник, холодную пустую постель… Ни доносящегося из кухни аромата кофе, ни скворчания бекона на сковородке, ни записки. Ничего! Это было самое неприятное утро в ее жизни. Обычно у тех, кого она приглашала к себе, не возникало желания связать простыни и удрать от нее через окно. Утешение было только в том, что он предпочел окну и простыням подъездную лестницу.

– Это просто… когда я говорю женщинам, где работаю, то…

– Да-да, бедный ты, несчастный… – Фрейя подняла листок бумаги, лежавший под полосатой детской блузкой. Это был рисунок, помеченный в одном уголке именем Маргрет. Фрейя внимательно разглядывала его, поворачивая и так, и эдак. – Что это?

– По всей видимости, рисунок дочки. – Хюльдар, похоже, был рад возможности сменить тему. – Не обращай внимания; мы забрали отсюда все, что могло иметь значение для расследования. Ее рисунков полно и здесь, и на кухне.

Фрейя огляделась – и увидела обычные детские рисунки: сверкающие над остроконечными верхушками гор яркие солнышки и все такое прочее… Но ее взгляд быстро нашел и другой рисунок, похожий на тот, что она держала в руках.

– Это не совсем нормальный рисунок. И этот – тоже.

– Не совсем нормальный? Что значит «нормальный-ненормальный»? – Хюльдар взял из ее рук листок. – Здесь только дом и человек. Не вижу в этом ничего особенного.

– Моя работа, помимо прочего, заключается в анализе рисунков детей. Этот – не совсем обычный. Тебе нужно присовокупить к расследованию оба эти рисунка. Вообще я посоветовала бы собрать их все и отправить на анализ. Мы можем помочь вам, если надо.

Хюльдар с недоверием разглядывал рисунок. Фрейя, подойдя, пристроилась сбоку.

– Смотри, это ее дом. Дом, в котором мы сейчас находимся, да? Ты не можешь этого не видеть.

– Ну, да, да, вижу.

– А этот человек здесь, – Фрейя указала на черную фигуру, слишком большую по сравнению с домом, – видишь, как он стоит здесь и будто уставился на дом? Руки подняты так, будто он собирается накинуться. Черный цвет указывает на то, что он в ее сознании плохой, страшный. Вполне возможно, что она рисовала то, что видела. Возможно, убийца следил за их семьей, приходил проверить обстановку или что там делают убийцы. Она вполне могла почувствовать, что что-то не так, хотя и не говорила об этом родителям. Иногда внутреннее переживание ребенка выражается в его рисунках. Не всегда, но часто. Если она действительно видела человека, околачивающегося у их дома, то, возможно, сможет описать его поподробнее.

Хюльдар оторвал взгляд от рисунка.

– Интересное кино! – Он нахмурился. – Я должен допросить ее сегодня же. Даю тебе один час на организацию опроса. – Взял из рук Фрейи другой рисунок. – Один час, начиная с этой минуты.

Было ясно, что Фрейе не придется искать резинки для волос.

Впрочем, как и встречаться с подругами в городе.

Глава 9

Приемник томился на своем обычном месте, на столе, настроенный на номерную исландскую станцию. В динамике время от времени пощелкивало и потрескивало, но трансляция запаздывала. Карл уже с трудом сидел на своем месте, представляя взгляды, которыми обменивались приятели за его спиной.

– Ничего не понимаю! – Он без конца, уже в течение часа, твердил эту фразу, и неважно, сколько раз мысленно приказывал себе заткнуться, – она снова и снова слетала с его губ. Словно слова были кукурузными зернами, а его рот – машиной для попкорна.

– Может, начнется в семь часов? Сейчас без десяти. – Халли зевнул у Карла за спиной. – А может, и нет.

Тяжело вздохнув, Карл скривился в страдальческой гримасе. Все шло не так, как он задумал. Ну почему у него всегда так? Какова вероятность того, что вся вселенская непруха будет всегда валиться на одного и того же человека? Уж точно, ничтожная! Он наверняка исчерпал свой запас невезения на несколько десятилетий вперед, и теперь в его жизни должно было быть одно сплошное счастье! И хотя Карл не помнил ни одного своего начинания, завершившегося согласно плану, он каждый раз попадался в одну и ту же ловушку, полагая, что уж теперь-то все пойдет как по маслу. И поэтому никогда не думал о запасном плане.

Если б только у него хватило ума заранее притащить сверху телевизор, чтобы они могли смотреть фильм или играть в видеоигры в случае задержки трансляции! Идиот… Но как только он подумал об их телевизоре в гостиной, понял, что никогда не стал бы переть это старье к себе в подвал. Конечно, это был не кинескопный телик, но с совершенно крошечным экраном, размером с монитор ноутбука, зато по толщине экран вполне мог прокатить за половину кинескопа. А что с него взять, если это дешевка из дешевок? Его мать всегда покупала только самое дешевое. Дорогими вещами в доме были только его радиоприборы, на которые он сам копил деньги.

Не лучше было бы и перетаскивать приемники из его подвала наверх – не мог же он позволить дружкам околачиваться там, среди всей этой безвкусицы! Мебель была такой убогой, что, даже простояв века, не стала бы модней и дороже, как часто случается со старой рухлядью, превращавшейся в антик. Поэтому он и утащил Халли и Бёркура вниз прямо из прихожей, позволив им лишь по-быстренькому снять верхнюю одежду и обувь. Висевший там на стене Че Гевара удивленно таращился в пустоту поверх их голов. Он был остатком неопределенной материной приверженности к левому движению, выражавшейся в основном в пренебрежительном фырканье при любом упоминании Америки. Карл был несказанно рад, что из-за возни приятелей выцветший репринт не грохнулся на пол, а ведь мог бы, потому что бедная рассохшаяся рама разъезжалась по всем углам. Карлу было наплевать на портрет, но очень не хотелось, чтобы пацаны обратили на него внимание.

Непостижимо, почему он до сих пор не поснимал со стен всю эту дребедень? Лень, лень, лень-матушка! Если ему что-то не нравилось в доме, он должен был сам это исправлять. Вообще-то Карл приглашал оценщика, но тот, походив кругами по дому с блокнотом в руках, выдал, что ничего оценить невозможно, кроме радиоприборов, к которым он почему-то проявил до неприятного большой интерес. Тем более что красотой они точно не отличались.

А деньги ему сейчас совсем не помешали бы. Его мать использовала каждую крону на погашение ипотеки, до самой своей смерти, так что Карл должен был довольствоваться тем, что стояло в доме, пока ему не удастся накопить на что-то другое. Он сам жил на студенческом займе и с весны окажется в глубокой заднице, если провалит сессию. Вероятность этого представлялась ему уже настолько реальной, что он все чаще стал подумывать о продаже дома и покупке квартиры поменьше, которую смог бы обставить по своему вкусу, а на остаток слегка оживил бы свое однообразное житье-бытье.

Но Карл никак не мог заставить себя взяться за это. Каждый раз, когда он думал о переезде, в голове всплывало, через какие огни и воды ему пришлось пройти, чтобы получить разрешение на торчащую снаружи дома гигантскую антенну. А получить разрешение на установку такой бандуры на крыше многоквартирки будет намного труднее. Кроме того, половина дома принадлежала брату Артнару, так что было неясно, хватит ли Карлу его доли на небольшую квартирку. А здесь он жил бесплатно – по крайней мере, пока. Трудно сказать, до какого времени брата будет удовлетворять такой порядок. Карл не сомневался, что только из-за своей занятости, а не любви к брату, Артнар еще не занялся вплотную наследством. Они вообще никогда не были близки, а после того, как тот переехал жить в Штаты, их связь почти совсем сошла на нет.

Хотя и до его отъезда особой связи между ними не было; вся она заключалась лишь в чуть заметных кивках друг другу за завтраком да редких вопросах «ты не видел?..», когда что-то вдруг терялось. В рождественские праздники и дни рождения они благодарили друг друга за подарки, которые от их имени покупала им мать, – вот и вся связь. Карл, в юном еще возрасте, пытался пробиться через окружавшую старшего брата раковину, но сдался – это оказалось ему не под силу.

А может, Артнар просто возьмет и забудет о Карле, квартире и остальном скромном наследстве их матери? Хотя после того, как Артнар повзрослел, между ними и сохранялось какое-то подобие отношений… Возможно, сейчас, после смерти матери, он совсем пропадет и больше никогда не даст о себе знать? У него, похоже, было достаточно забот о себе, своей молодой жене и работе. Кажется, ему не терпелось пустить корни там, на другой стороне планеты. Их телефонные разговоры случались все реже, и хотя они участились в период, когда мать была при смерти, сейчас опять почти прекратились. Артнар извинялся, грешил на разницу во времени, что напоминало Карлу о разнице в их возрасте, которой мать всегда оправдывала отсутствие близости между братьями. Разница во времени, разница в возрасте… Между ними всегда будет какая-то разница…

Карл сидел, вперившись взглядом в свой коротковолновый «Коллинз», будто пытаясь силой мысли выдавить из него звук, но из приемника перестали доноситься даже эфирные потрескивания. Ему хотелось заорать; он чувствовал, как внутри него от злости разливается нестерпимый жар. Попытался дышать медленно и как можно спокойнее, и это помогло ему успокоиться. В данный момент Карл был не в силах как-то изменить ситуацию, поэтому не имело смысла злиться. Тем не менее он чувствовал обиду и разочарование. Вместо того чтобы послушать странную исландскую станцию, его приятели сейчас умирали от скуки.

Карл наконец решился обернуться. Халли, сидя на маленьком уродливом диванчике, спал, запрокинув голову и прислонив к стене темноволосую макушку. Карлу немного полегчало, когда он подумал, что после такого сладкого сна этой шеей точно будет не двинуть. Поделом ему, он мог бы проявить хотя бы элементарную вежливость и не заснуть. Возможно, так подействовали на него две банки пива, возможно, выкуреная ими «травка»… Вдруг раздался сочный всхрап; на мгновение показалось, что Халли проснулся, но вместо этого он лишь почмокал губами, закрыл рот и продолжил спать.

Карлу вдруг подумалось, что на стене от головы Халли, скорее всего, останется жирное пятно. Сколько Карл его помнил, тот стягивал свои сальные волосы в «хвост»; от него всегда лоснился сзади воротник кожаной куртки, в которой Халли ходил зимой, летом, весной и осенью. Стену, по всей видимости, ждала та же участь, но поскольку матери Карла уже не было на этом свете, то и некому было из-за этого пятна расстраиваться. Карл, во всяком случае, точно не потеряет из-за этого покой. Если на него вдруг нападет уборочная горячка – навряд ли, но мало ли, – то наверху, в кухне, его ожидала заваленная грязной посудой раковина, а также прачечная, ванная комната… да почти весь дом. Удивительно, насколько быстро тот превратился в свинарник. Подвал был самым чистым местом, потому что Карл редко приносил сюда еду из боязни пролить что-нибудь на приборы.

Бёркур устроился, закинув ногу на ручку пестрого, под цвет дивана, кресла, и без всякого интереса перелистывал потрепанный журнал. Но он хотя бы не храпел с открытым ртом.

– Если ничего не случится до семи часов, тогда, думаю, я пойду домой. – Он бросил журнал на столик. – А может, сходим в киношку или еще куда? Мне жуть как охота попкорна.

Бёркур был мастер добиваться своих целей обходными путями. Можно вполне полакомиться попкорном без хождения в кинотеатр. Халли был ненамного лучше со своими иллюзорными мечтами и ожиданиями. Когда они собирались втроем, Карла не покидало чувство, что он участвует в одном из тех странных радиоспектаклей, которые постоянно слушала его мать.

Но он не мог взять и поменять Бёркура и Халли на кого-то другого – это были его единственные друзья. То же самое можно было сказать и о них самих. Их дружба исходила не из того, что они хорошо подходили друг другу, а потому что ничего лучшего у них не было. Они встретились, уже будучи подростками, и никто поинтересней за это десятилетие к ним в друзья так и не набился. Поначалу их было четверо; более того, какое-то время в их компании была даже девушка. Все четверо грезили о ней, хотя красавицей ее назвать было нельзя. К сожалению, ни Карл, ни Халли, ни Бёркур не удостоились ее любви, зато четвертому в их группе, Тордуру, повезло. Когда она и Тордур начали встречаться по-настоящему, то вскоре откололись и исчезли.

То, что Tордур свалил, ни для кого не стало неожиданностью – он никогда не разделял их увлечения. В этом-то и было все дело: не только Тордуру, никому особо их увлечение не было интересно – радиолюбительство нынче не в моде. Карл со страхом думал о том, что и Бёркур с Халли стали в последнее время отдаляться, все меньше интересовались тем, что раньше держало их вместе. Он боялся, что их дружба этого не выдержит. Возможно, тут также имело значение, что они сдали лишь первый экзамен – на лицензию новичков, и им теперь было не угнаться за Карлом. Да и вообще удивительно, как Бёркуру удалось получить даже эту лицензию.

Халли, похоже, совсем потерял интерес к радио и постоянно торчал в компьютере, а Бёркур всецело переключился на телевизор. Они почти совсем перестали включать свое оборудование, да и говорить о радио тоже перестали. Карл все реже и реже принимал участие в обсуждениях дурацких «фактов», которые Халли бездумно глотал в Интернете. Карл пытался сохранить свое увлечение, хотя понимал, что это может быть концом их дружбы. Он лишь надеялся, что она протянет до того времени, когда он сможет обзавестись новыми друзьями и не останется совсем один.

Тем не менее Карл тешил себя надеждой, что такое событие, как исландская номерная станция, смогло бы немного оживить интерес его приятелей.

– До семи точно что-то будет. – Карл мысленно взмолился, чтобы так и случилось. – Точняк!

– Как скажешь. – Бёркур зевнул. – Черт, как же мне хочется попкорна!

Наверху у Карла был попкорн, но он не собирался даже упоминать об этом. Ему не хотелось тащиться за ним наверх лишь для того, чтобы Бёркур проглотил все в секунду и начал ныть, что ему хочется еще чего-то. Карл был уверен, что, если б существовало устройство типа сердечного зонда, но только для мозга, оно безнадежно потерялось бы в голове Бёркура. Во всяком случае, сам он точно не был способен ориентироваться в лабиринтах собственных мозгов.

– Что там на самом деле было? На этой твоей станции? Если тебе вообще это не послышалось. – Шмыгнув носом, Бёркур отвел с глаз отросшую челку.

Ну почему Карл не в состоянии завести друзей с аккуратной прической?

– Мне не послышалось!

Карл стиснул зубы, чтобы не разораться на дружка. Он всегда старался относиться с пониманием к его безумным мудрствованиям – и вот благодарность… Карл чувствовал легкую головную боль – видимо, начинался отходняк после «травы».

– Я же не полный идиот! Я слышал и слушал это много часов подряд. Я знаю, что слышал!

В первой трансляции прочитывались только идентификационные номера, одни и те же – снова и снова, – а во второй уже были комбинации посложнее, Карл не мог понять их смысл, особенно сбивали с толку слова «минус» и «переставить»: Два, девять, семь, сто пять, минус пять, сорок девять. Шестьдесят восемь, шестнадцать, тридцать три, минус шестнадцать, пятьдесят два, переставить. Сообщение повторялось многократно.

– Нужно просто немного подождать, все будет!

Бёркур, похоже, не понял, что задел друга за живое.

– Да ладно, без разницы. Но как ты думаешь, что это все значит? И кому вообще пришло это в голову? И на фига? Я вот не понимаю, с какого бодуна там твой идентификационный затесался?

– Я тоже!

Голос Карла выдавал его внутреннее состояние – все это отдавало чем-то жутковатым. Чем больше он раздумывал над этими трансляциями, тем меньше понимал их и тем неспокойнее становилось у него на душе. Вчера вечером, например, он никак не мог заснуть – лежал, таращась в темноту и прислушиваясь к доносившимся со двора звукам; но, естественно, ничего, кроме шороха голых веток, не услышал. Даже очень осторожно выглянул в окно – но увидел лишь раскормленного местного кота; вперевалку прогулявшись меж кустов, тот медленно растворился в темноте ночи.

– Мне кажется, что меня просто кто-то разыгрывает; другого мне в голову не приходит.

Бёркур покачивал перекинутой через ручку ногой; кресло чуть слышно поскрипывало.

– Да, возможно. – Судя по голосу, он не был убежден в этом. – Но опять же, кому такое могло прийти в голову? Знакомых у тебя не так уж и много.

Карл хмыкнул:

– Я знаю кучу людей! Например, на некоторых лекциях в универе вместе со мной сидит человек по двести.

Он, конечно, не стал уточнять, что из этих двухсот от силы десять знали его по имени, и Карл не мог себе представить, чтобы кто-то из них потратил хотя бы десять минут на организацию розыгрыша, тем более обзаведясь для этого радиопередатчиком. Если б кто-то из студентов захотел над ним поглумиться, он избрал бы для этого реальную аудиторию, сделал бы это прилюдно.

– Я еще подумал, может, это кто-то из нашего общества радиолюбителей?

– Из общества?!

Бёркур был так удивлен, будто Карл назвал общество скаутов или что-то в таком духе; а ведь предположение было логичным. Члены общества, по крайней мере, были в курсе его увлечения номерными станциями, знали, как передавать на коротких волнах, и у них, в отличие от студентов, имелась нужная для этого аппаратура. Но все равно у Карла в голове не укладывалось, кто мог бы подстроить ему такое. Он почти перестал бывать на редких собраниях общества, и, кажется, никто этого даже не заметил. Во всяком случае, никто ни разу не спросил, почему его в последнее время почти не видно, и призывов появляться почаще тоже не последовало. После ухода Халли и Бёркура он остался в обществе самым молодым, и, кроме радиобактерии, ничего общего с этими людьми у него не было. Разговоры, ведущиеся во время собраний, звучали в ушах Карла как эхо из расположенного неподалеку дома престарелых. Нет, это не те люди, которые могли собраться и подшутить над ним; тем более немыслимо, чтобы кто-то из них решил заняться этим один и сам по себе. Как сказал Бёркур: на фига?

Тот поскреб в нестриженой шевелюре.

– Там всё те же мужики?

Бёркура выгнали из общества за неуплату годового членского взноса. Вообще-то он не платил целых три года, но руководство закрывало на это глаза, пытаясь хоть как-то удержать народ в обществе.

Карл подтвердил, что там все осталось без изменений.

– А что со вторым идентификационным? Кто эта женщина?

– Без понятия. Я надеялся, что после следующей трансляции у меня появится больше информации. Это просто какая-то женщина, я о ней ничего не знаю и никак с ней не связан. Ее зовут Элиза… Бьяртнадоттир, насколько я помню. Я не знаю никаких Элиз.

– Точно? Может, это твоя родственница, какая-нибудь старая забытая тетка? Может, ты даже знаешь ее, только под каким-нибудь домашним именем, или прозвищем, или еще чего?

Карл не представлял, что могло скрываться за «еще чего», и ему не приходило в голову ни одного уменьшительного имени или прозвища, которое могло бы ассоциироваться с именем Элиза.

– Нет, это точно не родственница. Я нашел ее в «Фейсбуке». Страница у нее открытая, там много фотографий. Понятия не имею, кто это; никогда ее не видел. И кого-либо на ее фотографиях – тоже. Это просто какая-то мамаша с мужем, маленькими детишками и…

Договорить он не успел – на столе ожил приемник. Номерная станция начала трансляцию. Детская шарманка затренькала свою жестяную, уже до неприятного знакомую мелодию, после чего женский голос приступил к зачитке цифр. Голос звучал механически и был явно сгенерирован, что, в принципе, должно было уменьшить тягостный эффект, но выходило наоборот.

– Добрый вечер. Добрый вечер. Добрый вечер.

Затем – тишина. После паузы голос снова начал зачитывать цифры.

Несмотря на вызванное трансляцией гнетущее чувство, Карл чувствовал себя даже неплохо. В конце концов, все получилось, как задумывалось. Халли встрепенулся от своих сновидений и застыл, уставившись на приемник, будто тот вещал ответы на самые жгучие жизненные вопросы. Но пока ключ к шифру отсутствовал, все это было не более чем монотонный бубнеж.