Текст книги "ДНК"

– Маргрет, ты помнишь, что сказала мне здесь в прошлый раз? Ты сказала, что думаешь, что какая-то другая женщина может быть в опасности.

Девочка отвела взгляд и тряхнула головой так, что кудряшки вернулись на место, закрыв ее лицо.

– Я слышала чуть-чуть. Иногда мне нужно было убирать руки с ушей и закрывать рот, чтобы он не услышал, что я плачу.

– Я понимаю. Но иногда можно услышать и через ладошки, когда они закрывают уши. – Силья выглядела совершенно спокойной, ни одна нотка в ее голосе не выдавала волнения от понимания, насколько важна эта беседа; она будто говорила о погоде. – Хотя тебе, наверное, кажется, что это не так, но это очень хорошо, что ты что-то услышала. Особенно если это сможет помочь полиции не дать ему сделать больно другой женщине.

– Я не хочу об этом думать. – Маргрет проговорила это почти шепотом. – Я не хочу. Я хочу говорить о чем-нибудь другом.

– Помнишь, мы с тобой говорили о героях? Что нельзя стать героем, если не приложить усилий? – Маргрет кивнула; она сидела, наклонив голову, и волосы почти полностью закрывали ее лицо, но было нетрудно угадать на нем выражение отчаяния. – Если ты наберешься храбрости и скажешь мне, что слышала, то будешь настоящим героем. Это не займет много времени, зато потом тебе станет легче. Иногда очень полезно рассказать о том, что сидит там, в голове, и не дает покоя.

Маргрет принялась медленно покачивать ногами. Ее движения не были легкими и непринужденными; скорее выглядело так, будто она была заводной игрушкой, но у нее кончался завод. Наконец девочка сделала глубокий вдох и, подняв голову и легонько покусав нижнюю губу, снова заговорила. Ноги снова неподвижно застыли над полом.

– Мама плакала, потом спросила, хочет ли он сделать больно и нам тоже. Я закрыла уши, но слышала это. Потом открыла уши – я хотела услышать, если он скажет «да». Но он сказал, что не будет сейчас это делать, что есть другая женщина, которой он должен преподать наглядный урок. – Девочка, казалось, очень тщательно подбирала слова, стараясь как можно точнее передать услышанное; потом, подняв взгляд на Силью, спросила: – Почему «преподать урок»?

– «Преподать урок» – значит что-то объяснить… – Силья запнулась и, чтобы скрыть замешательство, сменила позу. – Не думай об этом, иногда взрослых трудно понять… – Она искоса бросила быстрый взгляд на стекло в надежде на помощь.

– Спросите ее: может, он сказал, что это за женщина и как ее зовут.

Хюльдар выпалил это слишком громко, Силья чуть заметно поморщилась и легонько дотронулась до уха, напоминая им об осторожности. Затем снова сосредоточилась на Маргрет.

– Этот мужчина, он сказал, что это за женщина или что-то еще о ней?

Маргрет потрясла головой:

– Нет, он просто сказал, что сделает с ней то же, что и с мамой. – На мгновение замолкла, потом, набрав в легкие воздух, продолжила: – Я видела маму, он заклеил ей глаза.

Силья осторожно откашлялась. Она была к этому подготовлена – ей показали фотографию тела Элизы на месте преступления, которую Хюльдар принес с собой. Они сочли это необходимым, на случай если Маргрет заговорит о чем-то, указывающем на этот кошмар. Фрейя тоже видела эту фотографию; ей потребовалось некоторое время, чтобы разобрать, что там запечатлено. Когда же ее мозг, просеяв изображение, расставил все по своим местам, она непроизвольно отвела от фотографии глаза.

– Ты вылезла из-под кровати?

– Нет, мама заглянула под кровать. Но она ничего не видела. Только погладила меня и сказала: «Тс-с-с…» А потом этот плохой человек дернул ее назад.

– Это было очень разумно с маминой стороны – она не хотела, чтобы этот человек знал, что ты была под кроватью. Вот видишь, мама вовсе не хотела, чтобы ты оттуда вылезала. Она хотела, чтобы ты сделала то, что ты и сделала. И после этого ты так и лежала там?

Хюльдар быстро наклонился к микрофону:

– Не теряйте нить разговора, спросите, может, она слышала еще что-то?.. Все идет хорошо.

– Маргрет, а после того, как этот человек дернул маму назад, он сказал еще что-нибудь?

– Да, историю. Он хотел рассказать ей историю, но я зажала уши. Я не хотела слушать его историю; она, наверное, была плохая. Потом он ничего не говорил, и мама тоже.

Какое-то время никто не мог произнести ни слова. Первой пришла в себя Силья – ей нужно было продолжать как ни в чем не бывало.

– Но скажи мне другое, Маргрет: как насчет твоих глаз? Они у тебя были закрыты? Я знаю, что ты видела маму, когда она сказала тебе лежать тихо. Значит, ты открывала их – ну, хотя бы иногда?

Силья старалась подбирать слова осторожно, произнося каждое, будто оно было из тончайшего хрусталя. Но Маргрет молчала.

– Спроси ее снова.

Хюльдар, подавшись вперед, схватился за микрофон. Силья дернулась от треска в наушнике. Хюльдар говорил слишком громко; но, что еще хуже, он решил повторить свои слова еще раз, и теперь еще громче:

– Спроси ее об этом снова!

Фрейе ничего не оставалось, как упереться ему в грудь ладонью, пытаясь оттолкнуть его от микрофона и стараясь не думать о том, что происходило между ними, когда она в последний раз касалась этой груди.

– Дай Силье самой решить, как лучше к этому подойти; она прекрасно понимает, как это важно.

Хюльдар молча отпустил микрофон, и все снова повернулись к смотровому стеклу.

– Ты закрыла глаза, Маргрет? Если ты их закрыла, то это нормально. А если нет, то было бы хорошо узнать, что ты видела…

– Я не хочу об этом говорить! – В голосе девочки зазвучали сердитые нотки. – Не хочу!

– Хорошо. Может, нам поговорить о чем-нибудь совсем другом?

Впервые за все время Маргрет подняла голову и с надеждой посмотрела на Силью:

– Правда? Ты не обманываешь?

– Нет, не обманываю. Мне хочется спросить тебя о картинке, которую ты нарисовала.

Силья улыбнулась девочке и потянулась за рисунком, лежавшим на маленьком столике рядом с диваном. На столике также сидел плюшевый медведь – вытянув лапы и склонив голову, что придавало ему насмешливый вид, будто он не верил ничему, происходившему в комнате, как и Хюльдар.

– Ты очень хорошо рисуешь. – Силья протянула Маргрет рисунок. – Можешь рассказать мне, что здесь нарисовано?

Маргрет убрала с лица волосы и склонилась над рисунком.

– Здесь все понятно, ты и сама можешь увидеть. Ты же сказала, что я хорошо рисую.

Она вернула рисунок Силье, но та продолжала как ни в чем не бывало:

– Я вижу дом. Это твой дом?

Маргрет кивнула.

– А это ваша машина, да?

Девочка снова кивнула.

– А это? Это елка во дворе или рождественская елка, которую вы купили, чтобы поставить в вашей гостиной?

Теперь Силья задавала вопросы, требующие более длинных ответов.

– Это елка во дворе.

– Она очень большая… Я вижу теперь, что она не влезла бы в гостиную.

Силья спрашивала то об одном, то о другом, стараясь строить вопросы так, чтобы Маргрет отвечала целыми предложениями. Нельзя было не заметить, что ответы девочки становились все длиннее. Она, казалось, совсем успокоилась и отвечала теперь на вопросы более детально. И прокурор, и Хюльдар сидели оба как на иголках. Когда Силья начала спрашивать Маргрет о занавесках на нарисованных окнах, Хюльдар, посмотрев на Фрейю, многозначительно указал ей на часы. Та лишь молча отвела глаза, стараясь больше не встречаться с ним взглядом. Все успокоились, когда Силья снова добралась до волнующей темы.

– А это кто?

– Человек.

– Что за человек?

– Просто человек.

– Ты его знаешь? Может, это твой папа?

Девочка в знак отрицания помотала головой.

– Ваш сосед?

– Я не знаю, кто это.

– А почему тогда ты его нарисовала?

– Потому что я его видела.

– Ты его увидела, когда рисовала это?

– Нет.

– Понимаю.

Хюльдар наклонился к микрофону. Надо отдать ему должное, теперь он говорил спокойно и не хватался за него, а только нажал переговорную кнопку.

– Спросите, где она его видела – возле дома или в каком-то другом месте. Если он не связан с домом, то мы можем идти дальше.

Силья чуть заметно кивнула, давая понять, что сообщение получено.

– Маргрет, а скажи-ка мне вот что: где ты видела этого человека, которого решила нарисовать?

– На нашей улице, на тротуаре. А один раз – у нас на дворе, ночью.

Силья снова кивнула.

– То есть ты часто видела его возле дома?

– Я не знаю.

Детям часто бывает трудно определиться с такими понятиями, как «много», «большое» или «часто».

– Ты видела его два раза? Или пять раз? Или, может быть, десять раз?

Фрейя чертыхнулась про себя – Силья не должна была называть в этой связи никаких цифр; девочка скорее всего просто выберет одну из услышанных.

– Может, пять раз. Но это не точно. Я не считала.

– Это довольно много раз.

– Да.

– Маргрет, а когда это было?

Девочка пожала плечами:

– Недавно.

– Тогда уже прошло Рождество?

– Да. И нет. Когда он был у нас во дворе, Рождество еще не кончилось. Я проснулась, чтобы посмотреть в башмачок, но он еще был пустой. Я сначала подумала, что во дворе был йоуласвейтн[11]11
  В Исландии Рождество отмечается 25 декабря. По поверьям, в течение 13 дней до Рождества, каждую ночь, один из тринадцати исландских дедов морозов (йоуласвейтнов) приносит детям маленький подарочек и опускает его в выставленный на подоконник башмачок.


[Закрыть].

– А после Рождества ты его тоже видела?

– Кажется, да.

– А что он делал?

– Смотрел. Он смотрел.

Хюльдар снова потянулся к микрофону:

– Спросите, видела она его лицо?

– Маргрет, а ты видела его лицо? Можешь описать, как он выглядит?

– Да, видела. У него было плохое лицо, злое.

Неожиданно ноги девочки снова нервозно задвигались взад и вперед, как заведенные, что свидетельствовало о том, что чувствовала она себя не лучшим образом.

– Я больше не хочу разговаривать.

Маргрет опустила голову и сидела, уставившись на свои качающиеся ноги.

– А можно мне здесь погостить? – вдруг спросила она, не поднимая головы. – Я не хочу быть с папой, это он во всем виноват.

Глава 12

– Ее слова не обязательно должны что-то означать. Возможно, она винит своего отца в убийстве, потому что его не было той ночью дома.

Хюльдар дернул плечами, но не для того, чтобы подчеркнуть значение сказанного, а чтобы не уснуть; ему не хотелось вырубиться прямо в кабинете шефа. Накопившаяся за выходные усталость навалилась со всей силой; у него больше не получалось отгонять ее литрами кофе и никотиновой жвачкой. С раннего утра пятницы, когда на улице были найдены сыновья Элизы, ему в общей сложности удалось поспать часов восемь-девять – либо прямо за рабочим столом в кабинете, либо здесь же, в отделении, на крохотном диванчике, настолько коротком, что он больше походил на кресло.

– Нужно с осторожностью относиться к ее словам. По крайней мере, это мнение психолога, проводившего с ней беседу.

Эгиль сморщился так, что в приоткрывшихся губах блеснули неестественно белые зубы. Недавно он вдруг явился таким на работу, и никто до сих пор не решился прокомментировать это новшество – во всяком случае, в глаза. То же можно было сказать и о внезапном исчезновении лысины; его волосы теперь не развевались на ветру, а если развевались, то целым скальпом. Поэтому теперь на улице его можно было увидеть только в форменной фуражке. Эксперименты по улучшению внешности как раз совпали с заменой его старой жены на новую – на двадцать лет моложе. Теперь в отделении делали ставки на подтяжку лица, но котировались они низко, потому что на нее ставили все без исключения.

Шеф глубокомысленно прокашлялся; игравшие вокруг его глаз морщинки указывали на то, что он читал мысли Хюльдара.

– Именно… Мнение психолога…

Создавалось впечатление, что он обдумывал все с великой тщательностью знатока дела. Вот так произнести лишь несколько совершенно ничего не значащих слов – в этом был весь Эгиль.

– А что там вообще творится в Доме ребенка? Я не могу похвастаться тем, что когда-либо переступал порог этого заведения. У меня есть свои сомнения по поводу их деятельности. Я считаю, дилетантам нельзя доверять опросы. Ничего хорошего из этого обычно не выходит.

Усталость давила на Хюльдара, и ему не хотелось дискутировать.

– Да всё в порядке; я бы не сказал, что там работают дилетанты. Они как раз специализируются на опросах детей.

– Дети, взрослые… Какая разница?

Лицо Хюльдара, видимо, изобразило удивление – заметное, несмотря на круги под глазами и устало расслабленные челюстные мышцы. Во всяком случае, Эгиль тут же дал задний ход:

– Нет-нет, разница, конечно, есть. Не нужно понимать это дословно. Дети, конечно, поменьше и все такое… Но отличаются ли они чем-то, когда доходит до ответов на вопросы? Не думаю.

С тех пор как Хюльдар пришел в полицию, он работал под руководством этого человека. Поначалу, находясь в самом низу служебной лестницы, он едва мог дышать от разнообразного давления сверху. В то время он испытывал к шефу благоговейное, смешанное со страхом уважение; ему казалось, что недовольная мина, которая была своего рода фирменным знаком Эгиля, свидетельствовала о его высоком интеллекте и проницательности, о том, что он, видимо, до крайности измучен и подавлен всеми преступлениями, совершаемыми где-то, где его не было, и поэтому он не мог их остановить. Но как же далеко это было от истины! Шли годы, и до Хюльдара стало доходить, что его шеф был просто обыкновенным брюзгой от рождения, недовольным всем и всеми. Что бы ни сделал человек – это было сделано плохо, что бы ни сказал – полная чепуха. Ему невозможно было угодить. Ни одно дело не расследовалось с должной быстротой, а когда преступление бывало раскрыто, у Хюльдара возникало ощущение, что Эгиль считал себя чуть ли не единственным, работавшим над его раскрытием. Он обожал вламываться на оперативки следственных групп, совал нос во все обсуждаемые там документы, указывал на и без того ясные всем детали и с торжествущей миной присваивал себе чужие выводы. Хюльдар не помнил, чтобы с его вечно недовольно скривленных губ хоть раз сорвалось что-то, стоящее внимания.

Вот в чем шеф действительно разбирался, так это в технике. У него была непреодолимая страсть к разного рода устройствам, буквально ко всему – от каких-нибудь диапроекторов до огнестрельного оружия. Поэтому отделение было великолепно оснащено технически, но, естественно, за счет чего-то другого, в чем Эгиль был менее заинтересован, – бюджет есть бюджет.

Например, осенью каждому сотруднику отделения был выдан «Айпэд» – правда, толком не объяснили, для чего он должен был использоваться, и вскоре выяснилось, что на них в основном играли в «Кэнди краш». В это же время Эгиль в целях экономии решил сделать офис безбумажным и забрал к себе всю бумагу, предназначенную для принтеров и копиров. Те, кому требовалось что-либо распечатать или снять копию, теперь должны были стучаться к нему в кабинет и получать бумагу по особой квоте. Хюльдар знал, что он был не единственным, приходившим на работу со своей бумагой.

– С отцом вскоре должно выясниться – сегодня мы вызвали его на повторный допрос. Но, я думаю, перед этим мне нужно съездить домой и отдохнуть пару часов. Я последние дни практически не спал.

Хюльдар переминался с ноги на ногу, борясь с желанием опереться на стол шефа. Он боялся перевернуть стол, а вместе с ним и любовно расставленные там фотографии в рамках, на которых Эгиль был запечатлен стоящим рядом с разными важными особами, которых ему довелось встретить на своем служебном пути. Хюльдар был уверен, что эти особы вряд ли так же дорожили этими снимками. Наконец, найдя равновесие без опоры на стол, он продолжил:

– В данный момент нет совершенно безотлагательных дел или дел, которыми не могли бы заняться другие.

Внутри шефа что-то рыкнуло, и недовольная скобка на его лице углубилась.

– Ну вот, а я думал, что капитан всегда покидает судно последним… Надеюсь, тебе не нужно напоминать, что ты руководишь расследованием и что первые несколько дней являются самыми важными.

Хюльдару казалось, что его глаза заполнены сухим песком; он поморгал, и сухость под веками отозвалась болью.

– В данный момент в деле на полную работают Эртла, Рикхард, Алмар и Стефаун. Другие прорабатывают свои поручения параллельно прочим обязанностям. Хотя сейчас уже большинство из них разошлись по домам, ведь сегодня воскресенье. Расследование медленно, но уверенно продвигается и будет продолжать продвигаться, даже если я ненадолго отлучусь домой. С меня мало проку, пока я не посплю хотя бы полчаса.

Ему не хотелось вступать в препирательства и указывать, что расследование не совсем уж тонущее, и поэтому сравнение с покидающим судно капитаном пошло не совсем в ту степь. Вряд ли те «герои», за которых он сейчас отдувался, не спали сутками в начале расследований. К тому же их методы вряд ли достойны подражания. В хранилище вещдоков было не протолкнуться от людей – такое количество проверяющих потребовалось задействовать внутреннему контролю, чтобы разобраться, какие улики испарились. Поговаривали, что результаты этой проверки вряд ли добавят отделению доброй славы.

Сердито задергав мышью по столу, Эгиль демонстративно уставился в свой компьютер. Хюльдар был почти уверен, что там на экране раскладывался пасьянс. Присутствие шефа в воскресенье было совсем не обязательно – он торчал здесь по выходным, чтобы увильнуть от велосипедных тренировок со своей молодой женой. Она запланировала на следующее лето их совместный велопробег по кольцевой дороге вокруг всей Исландии, и было ясно, что Эгилю придется придумать очень хороший повод не поехать, чтобы не влипнуть во второй бракоразводный процесс. Если шеф все же уедет, Хюльдар собирался отправиться на восток, навестить родню, а вот по какой дороге он решит добираться до родных мест, зависело во многом от планов передвижения Эгиля с супругой.

– Я просто надеюсь, что ты оправдаешь оказанное тебе доверие. Будет жаль, если все полетит коту под хвост.

Ему было бесполезно что-либо доказывать.

– Не полетит. Хотя, может, если я буду работать сутками и совсем перестану спать…

Эгиль даже не поднял глаз от экрана.

– Поставь хотя бы будильник, чтобы не проспать допрос. Что бы там ни говорили эти психологи, я думаю, в словах дочки что-то кроется.

– Я не просплю, не беспокойтесь.

Конечно же, он установит будильник и еще поручит Эртле позвонить ему за час до начала допроса. Он назначил ее ассистировать ему на допросе Сигвалди. В Доме ребенка она практически не участвовала в процессе опроса Маргрет, но тем не менее внимательно следила за всем там происходившим.

Им часто приходилось работать вместе за три года со времени прихода Эртлы в отделение. У нее была феноменальная память, и за все это время он никогда не ловил ее на пустых разговорах. Если не считать Рикхарда, Хюльдар, вероятно, больше всех других в отделении общался с ней по службе – еще и потому, что был одним из немногих, не отпускавших сальных комментариев по поводу работы с женщиной. По этой же причине она тоже искала его компании, а так как оба были свободны от семейных уз, однажды все закончилось интимными упражнениями на рабочем столе, хотя вне рабочего времени отношения никак не поддерживались.

После случившегося с Карлоттой Хюльдар, стараясь по возможности избегать Рикхарда, стал чаще искать с ней встреч, но она, кажется, поняла его неправильно. Что бы ни случалось в его личной жизни, все это имело тенденцию быстренько сливаться в помойку. Шеф бросал на него косые взгляды – от него не ускользнуло, что голова Хюльдара была занята чем-то другим, а не работой.

– Ну смотри! И постарайся не купиться на слезы этого Сигвалди – а он наверняка будет их проливать. Самые изворотливые проходимцы – мастера разыгрывать личные трегедии.

* * *

Сигвалди Фрейстейнссон не проронил ни слезинки. Он неподвижно сидел на жестком стуле напротив Хюльдара и Эртлы – с поникшими плечами, повесив голову на грудь, в неправильно застегнутой, лишь с одной стороны заправленной в брюки рубашке. Совсем потеряный. Даже смотреть на него было утомительно; появившиеся после короткого отдыха крохи энергии улетучивались из Хюльдара всякий раз, когда он поднимал взгляд на это убитое горем лицо. Мало того, Сигвалди, по всей видимости, еще и попал в какую-то переделку: правая рука была забинтована, под глазом, гармонично сливаясь с темными кругами, светился синяк. В протоколе с предыдущего допроса об этом ничего не говорилось.

Хюльдар все еще не спросил его о травмах, хотя допрос длился уже около часа. Он также попросил Эртлу воздержаться от вопросов на эту тему из опасения, чтобы Сигвалди вдруг не решил, что его подозревают, и замолчал. Хюльдар хотел найти правильный момент для этого – лучше иметь Сигвалди в союзниках, чем в противниках. Поэтому до сих пор они касались «легких» вопросов – таких как мнение Сигвалди об оставленном в его доме послании и о том, что кто-то, возможно, хотел наказать его за какую-нибудь ошибку по работе.

Послание для него было такой же загадкой, как и для всех остальных, а попытки связать случившееся с его работой не находили у Сигвалди никакой поддержки. По его словам, карьера шла безупречно – хотя, добавил он довольно холодно, и недолго, потому что работать после получения специального образования он начал не так давно. Его пациентами были только женщины, и Сигвалди не помнил ни одной – ни беременной, ни пациентки с каким-либо заболеванием, – которая после лечения осталась бы чем-нибудь недовольной. Когда ничего достойного внимания в связи с его работой так и не выплыло, Хюльдар переключился на его отношения с Элизой.

Безучастно звучавший голос отражался от голых стен комнаты для допросов.

– Как я уже говорил здесь в прошлый раз, на тот момент, когда я уехал, все было прекрасно. Наши отношения с Элизой развивались хорошо – никакой ругани, никаких проблем.

Сигвалди сидел, склонив голову на грудь, и Хюльдару показалось, что он выглядел абсолютно как взрослая версия Маргрет, хотя внешне отец и дочь были совсем не похожи. Сигвалди снова поднял голову – он выглядел еще более уставшим, чем когда пришел.

– Я никак не могу осознать это – кажется, что вот-вот очнусь и выяснится, что все это выдумка. Или сон.

Эртла откинулась на спинку стула, и ее локоть легонько проехался по боку Хюльдара. Он не был уверен, что это произошло случайно, – Эртла никогда не скрывала, что он ей нравился. К сожалению, чувство это не было взаимным: он никогда не западал на женщин ее типа. В ней скрывалась какая-то жесткость – как душевная, так и телесная. Со спины худощавая фигура Эртлы вполне могла сойти за мужскую, а речь так обильно пересыпалась ругательствами, что могла стать предметом зависти самых заядлых матерщинников отделения. Хюльдар, сомневаясь, что это ей свойственно, подозревал, что она делала это сознательно, дабы лучше вписаться в мужской коллектив. Ему частенько хотелось указать ей, что такое поведение вряд ли прибавит ей уважения, как со стороны мужиков, так и женщин, – но как-то все не получалось поговорить с ней на эту тему. К тому же у него не было желания поддерживать их личные отношения.

– Хотите воды?

Локоть Эртлы вонзился в бок Хюльдара; казалось, эта женщина сделана из железа. Если это был интимный прием с целью всколыхнуть в нем чувство, то мягкое прикосновение к бедру сработало бы лучше, чем дробление ребер. Мысль о любовных утехах в стиле боевых искусств, приправленных матерщиной, не заводила Хюльдара ни на грамм. Скорее наоборот.

Сигвалди отказался от воды, да и вряд ли питье могло облегчить сейчас его состояние.

– Я должен задать вопрос, который может показаться вам неуместным. Тем не менее мне нужен честный и откровенный ответ, это очень важно. – Хюльдар заглянул в красные, воспаленные глаза Сигвалди. – Может, кто-то из вас или вы оба имели любовные связи на стороне?

Ответ последовал незамедлительно:

– Нет, нет и еще раз нет. Ни я, ни она. Возможности были – по крайней мере, у меня, – но с тех пор как мы поженились, я никогда даже не думал о других женщинах.

– Но как вы можете быть так уверены в отношении супруги? – Вопрос Эртлы звучал логично.

– Я просто знаю это! Элиза была не такой, и нам вполне хватало друг друга. Если не верите мне, можете спросить ее подруг, это все могут подтвердить.

– Мы, конечно, спросим ее подруг, и не только об этом. Возможно, она доверила им что-то, о чем забыла сказать вам… Или решила специально не говорить. Часто важная информация кроется в, казалось бы, ничем на первый взгляд не примечательных деталях… – Хюльдар на секунду запнулся, не в силах припомнить ни одного такого случая и надеясь, что Сигвалди не станет требовать разъяснений, но тот сидел молча, бузучастно уставившись на стену позади Эртлы и Хюльдара. – А теперь о другом. Известно вам о каких-нибудь конфликтах у Элизы на работе или вне ее? Совсем не обязательно, чтобы это было недавно.

– Нет. Как вам вообще такое могло прийти в голову? – Сигвалди вдруг шмыгнул носом. С начала допроса он не проронил и слезинки, но это не значило, что он не сдерживался. – Ее все любили – и коллеги на работе, и все наши друзья…

– Да, это совпадает с нашими данными. Тем не менее мы обязаны задавать вопросы, на которые вам, может быть, неприятно отвечать, но нам нужно исключить определенные моменты. Хотя ее коллеги говорят, что все было в лучшем виде, вполне возможно, что сама Элиза была иного мнения. То же относится и к друзьям.

– У Элизы не было врагов.

– Как и у большинства из нас. Возможно, бывают недоброжелатели или кто-то, кто не испытывает к нам особой симпатии, но чтобы именно враги – такое, к счастью, встречается редко. Впрочем, оставим это; давайте пока поговорим о другом.

Похоже, это пустая трата времени – пытаться выудить из мужика что-то негативное о своей супруге; в данный момент она виделась ему не иначе как окруженная розовым ореолом. Но ведь у всех бывают плохие дни, у всех хоть однажды случаются разногласия; не существует человека, который нравится абсолютно всем. Однако, сколько они ни бились с мужем, так и не выяснилось ничего, что могло бы дать следствию хоть какой-то толчок. Если опираться на его утверждения, можно было подумать, что убийца выбрал Элизу случайно или просто ошибся адресом.

– А какие у вас отношения с соседями? Никаких разборок из-за шума, отбрасывающих тень деревьев или чего-то в таком духе?

– Нет, ничего такого… – Сигвалди вдруг ожил, будто кто-то в его голове клацнул выключателем; в глазах мелькнул огонек, но не радостный, нет, скорее похожий на вспышку гнева. – Вы считаете, что это дело рук соседей? Которых?

– Мы ничего такого не считаем. Просто, как я уже сказал, отрабатываем все версии. Так какие отношения у вас с соседями?

Взгляд Сигвалди снова погас, стал тусклым и безучастным.

– Нормальные. Те, что живут рядом, в доме номер шестьдесят восемь, – наши хорошие приятели, ну или как-то так. Изредка поболтать под подстрижку кустов, совместный гриль во дворе устроить… Элиза и Ведис встречались чаще, чем мы с Хельги.

– То есть можно сказать, что они были подругами?

Эртла спрашивала и в то же время быстро записывала вопрос на лежащем перед ней листе бумаги. В этом не было никакой необходимости – допрос фиксировался на камеру, – но это был ее метод. Она постоянно все записывала – на допросах, местах происшествий и даже работая у своего компьютера. Хюльдар тоже попытался пару-тройку раз применить данный способ в своей практике, но из этого ничего не вышло – он не мог одновременно писать и разговаривать с людьми.

– Да, можно. Ведис, насколько я помню, Гисладоттир, а Хельги… точно, Магнуссон.

Ручка Эртлы ловко скользила по бумаге. Хюльдар уже так привык наблюдать за ней, что зачастую по движениям угадывал буквы. Когда она закончила, следователь снова обратился к Сигвалди. Тот сидел, будто Эртла загипнотизировала его своей писаниной; вероятно, в последние несколько дней ему довелось спать еще меньше, чем Хюльдару.

– Я хочу показать вам несколько рисунков вашей дочери. – Тот вытащил из стопки документов на столе несколько прозрачных пластиковых файлов. – Насколько мы понимаем, Маргрет нарисовала их после того, как увидела человека, наблюдавшего за вашим домом и как минимум один раз находившегося у вас во дворе.

Осторожно разложив перед собой рисунки, Сигвалди некоторое время их разглядывал. По его лицу было трудно что-либо прочитать, и Хюльдару с Эртлой ничего не оставалось, как только терпеливо ждать, пока он закончит. Неожиданно, не сказав ни слова, Сигвалди принялся собирать конверты с рисунками в стопку.

– Да, это вполне могут быть рисунки Маргрет, я узнаю ее руку, но мне не с чем сравнить – я не знаю, что вообще рисуют девочки ее возраста. – Он подтолкнул рисунки в сторону Хюльдара. – Я не видел эти рисунки раньше, если вы спрашиваете об этом.

– Нет, вопрос не об этом. – Реакция Сигвалди насторожила Хюльдара; он ожидал, что, в свете последних событий, отец, узнав о том, что его дочь видела шатавшихся вокруг их дома незнакомых людей, как минимум начнет расспрашивать о человеке на рисунке. – Мы хотели бы знать, говорила ли она вам когда-либо об этом, и, может, вы в курсе, кто это был?

У Сигвалди не нашлось на это быстрого ответа. Полицейские ожидали, наблюдая, как он, словно в раздумье, проводил рукой по всклокоченным волосам. Наконец тяжело выдохнул – и будто уменьшился в размерах.

– Не спешите, подумайте, сколько вам нужно. – Хюльдар ткнул рукой в сторону небольшого подноса со скудным угощеньем. – Может, вы теперь хотите выпить чего-нибудь, воды или кофе?

– Нет, спасибо. – В голосе Сигвалди угадывались вопросительные нотки, будто он никогда не слышал о таких напитках и не был уверен в их безопасности. Мужчина сглотнул, дернув выпуклым кадыком, прокашлялся и слегка расправил плечи. – Маргрет – ребенок, а дети думают и воспринимают окружающий мир иначе, чем мы. Они склонны придумывать то, чего на самом деле нет.

– Придумывать?

Хюльдару тон Эртлы показался излишне резким, особенно учитывая, что мужчина был отцом девочки. Кроме слов дочери, ничто не указывало на его причастность к убийству. Ни показания допрошенных, ни собранные на данный момент улики не противоречили его описанию их семейных отношений. Пока не будет доказано обратное, они должны обращаться с ним как со скорбящим супругом. Хотя, конечно, на каком-то этапе должны будут спросить его о синяках и ссадинах…

– Не могли бы вы разъяснить нам это поподробней? – Хюльдар дружелюбно улыбнулся ему. – Сам я не разговаривал с вашей дочерью, но наблюдал за ее опросом; она выглядит как обычный ребенок, оказавшийся в необычной ситуации. Психологи Дома ребенка, видевшие эти рисунки, не считают их фантазией.

Маргрет было семь лет, а это уже довольно взрослый ребенок, способный понимать разницу между воображением и реальностью. Во всяком случае, так считал Хюльдар, хотя у него самого детей не было. Ему вообще не хотелось заводить детей.

– Может, у Маргрет диагностировано какое-нибудь расстройство?

– Нет, ничего подобного. В школе у нее все хорошо; может быть, не так много друзей, как нам хотелось бы, но, по крайней мере, никто ее там не третирует, не травит. Маргрет ничем не отличается от своих сверстников, кроме разве что более богатого воображения. Она видит или воображает вещи, которых не существует в действительности.