Текст книги "Солнечные берега реки Леты (сборник)"

Никогда не щадивший себя в работе, муж достаточно быстро продвигался вверх по служебной лестнице. Известность обошла его стороной, но он всегда пользовался уважением, и к моменту вступления в брак, через четыре года после первого его назначения, мы оба были уверены, что через некоторое время Джон займет самые ответственные, если не первые посты в своем ведомстве. В годы войны он с таким успехом справился с опасной и весьма деликатной миссией, что впоследствии сам государственный секретарь в личной беседе был вынужден признать: значительное количество американских граждан своими жизнями обязаны моему мужу.

После победы Джон получил назначение в наше посольство в N. (Простите мне фигуру умолчания – страна, где мы живем, переживает сейчас такой период истории, когда чистосердечие не в моде, а людей прямодушных осыпают упреками.) Я не последовала за мужем в N. Мне пришлось лечь на операцию, оказавшуюся несколько сложнее, чем рассчитывал наш семейный врач. Возникли осложнения, потребовалась вторая операция, и в результате я смогла приехать к Джону лишь полгода спустя. За шесть прожитых в очень неспокойном городе месяцев он сблизился с двумя людьми, ставшими, как позже выяснилось, причиной всех его бед. Первого звали Мандер (как вы понимаете, я сочла своей обязанностью изменить почти все имена). Он занимал в то время престижный пост первого секретаря посольства. Джон познакомился с ним еще в годы учебы, а совместная работа в посольстве только укрепила их давнюю дружбу. Обоими овладели честолюбивые помыслы, оба были в равной степени преданы делу, да и по характеру они тоже дополняли друг друга.

Кабинет посла занимал тогда человек доброжелательный и довольно ленивый, который с удовольствием перевалил бремя реальной работы на плечи своих молодых и способных подчиненных. Джон вместе с Мандером отвечали за выполнение получаемых из Вашингтона директив и фактически формирование политического курса. Сложившееся в послевоенной неразберихе соотношение сил было в Европе в пользу коммунистов, и тем, что правительство N. не забывало в таких условиях об интересах Соединенных Штатов, наша дипломатия обязана прежде всего Мандеру и моему мужу. Собственно говоря, именно поэтому чуть позже Мандера перевели в Вашингтон, где на протяжении нескольких лет он играл весьма важную роль в выработке основных направлений нашей политики. Однако взлет его, как часто бывает, закончился падением. Когда пришло время принести жертву издерганным и разочаровавшимся избирателям, руководство заняло по отношению к Мандеру такую позицию, что он предпочел уйти. Та же, если не худшая участь – прозябать на унизительно мелких постах – была уготована и многим его ничего не подозревавшим тогда друзьям и коллегам.

Вторым злым гением оказалась женщина. Она была женой дипломата из совсем другой страны, настоящего идиота, по глупости соглашавшегося на длительные, тянувшиеся месяцами командировки. Эта дама сочетала в себе опаснейшие женские качества: красоту, болтливость и сентиментальность – и до поры только благодаря случайностям избегала громких скандалов. Джону просто не повезло, что буря разразилась именно в разгар их любовной связи. Позже стало ясно: на его месте мог оказаться любой из трех, а то и четырех членов узкого дипломатического мирка, понравившихся рафинированной соломенной вдове.

Находясь за четыре тысячи миль, я почти с самого начала знала о том, что происходит. Проследили за этим, как водится, друзья. Не стану делать вид, будто новость обрадовала меня или хотя бы поразила. В браках, подобных нашему, когда супруги разлучаются на долгое время, а жену уже никто не назовет молодой и неотразимой, предполагать, что представительный, полный страсти мужчина будет стоически хранить верность, может лишь круглая дура. Среди всех своих друзей и знакомых я не знаю ни одной пары, которой во имя сохранения семьи не пришлось бы прощать друг другу взаимные грехи. У меня не было намерения рушить устои собственной жизни ради того лишь, чтобы обменяться градом взаимных упреков или удовлетворить лицемерное чувство справедливости своих друзей. Я не спешила дать выход эмоциям, уверенная в том, что придет время и modus vivendi[28]28
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть] сложится сам собой.

К несчастью, когда Джон сообщил даме о моем скором приезде и о том, что это положит конец их отношениям, та предприняла трогательную, но недостаточно артистичную попытку самоубийства. Так глупые и легкомысленные женщины пытаются доказать себе и окружающим, что они вовсе не глупы и не легкомысленны. Запив стаканом воды горсть таблеток, дама решила попрощаться с Джоном по телефону, и, когда он примчался в ее квартиру, она в одной ночной сорочке без сознания лежала на постели. Муж поступил так, как должен был поступить порядочный человек, – он пробыл в больнице до тех пор, пока доктора не уверили его, что опасность для жизни этой женщины миновала. Слава Богу, персонал там оказался достаточно цивилизованным, и с помощью какой-то незначительной суммы Джону удалось предотвратить появление газетчиков. В некоторых кругах по городу, естественно, пошли слухи, недели полторы избранное общество ни о чем другом и не говорило, однако Европа так давно привыкла к подобным происшествиям, что, когда через две недели посвежевшая дама под руку со своим супругом появилась на приеме, инцидент был уже предан забвению.

Эту историю муж подробно поведал мне в день моего прилета. Выслушав ее, я сказала, что больше на эту тему разговаривать не хочу. Потом мы действительно ее не затрагивали. Думаю, имею все основания заявить: этот случай ни в малейшей степени не повлиял на наши отношения.

Сейчас я приближаюсь к моменту, представляющему известную сложность для любого писателя. Для того чтобы читатель лучше понял суть дальнейшего развития событий, мне необходимо как можно полнее описать личность моего мужа, его прошлое, его отношение к работе, поделиться тем, что наполняет радостью нашу супружескую жизнь. Однако все детали окажутся бессмысленными, если рассматривать их оторванными от атмосферы, в которой мы существовали. Литератор более талантливый, чем я, без сомнения, подал бы требуемую информацию в виде хорошо продуманных драматических эпизодов, с тем чтобы читатель, заинтригованный и взволнованный внутренним конфликтом героев, ощутил себя исподволь подготовленным к развязке. Меня от подобной попытки удерживают два обстоятельства. Первое заключается в том, что для этого требуется иной, более высокий уровень профессионализма. Второе несколько прозаичнее: читая книги, я как-то заметила, что авторы, пользующиеся таким приемом особенно искусно, в конечном итоге вызывают у меня отвращение.

В жизни каждого человека, как в жизни правительств и армий, время от времени бывают самые ответственные, решающие дни. Начинаются они точно так же, как и другие, обычные, и, казалось бы, ничто не предвещает катаклизма, но падает вдруг кабинет министров, полководец проигрывает битву, удачливый карьерист с предпоследней ступеньки высокой служебной лестницы внезапно летит вниз.

Для моего мужа этот день в конце весны был полон солнца и свежести, вода гавани в городе, где он служил вице-консулом, тихо светилась бирюзой. За завтраком мы решили, что погода достаточно хороша для того, чтобы обедать и ужинать на открытой террасе, я поделилась с Джоном намерением пробежаться по магазинам и купить пару фонариков, в которые вечерами можно было бы ставить свечи. Во второй половине дня на партию в бридж обещали подойти двое наших друзей, поэтому я напомнила мужу о необходимости купить бутылочку виски. Кивнув в знак согласия, он вышел – аккуратный, неторопливый, так и оставшийся настоящим американцем, несмотря на долгие годы, проведенные вдали от родины.

Джон – человек очень методичный, у него превосходно тренированная память, и, когда значительно позже я поинтересовалась, как сложилось то утро, он ответил с привычной точностью. Консул, отъехавший на несколько дней в северные районы страны, возложил исполнение своих обязанностей на него, и, прибыв в кабинет, он просмотрел поступившую почту. Ничего необычного или срочного в ней не оказалось.

Не успел Джон разложить бумаги по папкам, как в комнате появился Майкл Лабордэ (не забывайте: имена действующим лицам я дала вымышленные). Кабинет его располагался за стеной, и Майкл возникал иногда неожиданно, как привидение. В свои неполные тридцать лет он занимал незначительную должность в коммерческом отделе консульства. Внешность у Лабордэ была располагающая, а характер довольно слабый – мой муж считал Майкла хлипким интеллигентом. Жил Лабордэ в городе одиноко, и по меньшей мере раз в неделю мы приглашали его на ужин. Молодого сотрудника консульства отличал острый, гибкий ум, он всегда был в курсе последних слухов, и Джон как-то признался, что наслаждается пятиминутными перерывами в работе, когда Майкл заглядывает в его кабинет. Однако тем утром Лабордэ стоял на пороге, нервно затягиваясь сигаретой.

– Черт бы побрал, – буркнул он, – этот Вашингтон.

– Что случилось?

– Вчера получил письмо. В секторе стран Латинской Америки у меня работает друг. Они там все воют от ужаса. Людей выставляют на улицу десятками, причем каждый день.

– Убирать улицы тоже… – начал было Джон, даже с друзьями всегда осторожный при обсуждении подобных вопросов.

– Черта с два – улицы! Топор крушит все без разбору. Они там с ума посходили от охоты на гомиков. Приятель пишет, будто в половине вашингтонских отелей и баров стены утыканы микрофонами, поймали уже человек двадцать, уж больно много они трепали языком в общественных местах. Никаких скидок на награды, благодарности или на годы безупречной службы! Трехминутная беседа – и свободен! Можешь располагать собой по собственному усмотрению.

– Думаю, – улыбнулся Джон, – тебе из-за этого нечего беспокоиться.

В городе Майкл имел репутацию опытного дамского угодника, облик его, как я уже отмечала, этому способствовал.

– За себя я спокоен, по крайней мере в таком вопросе. Но меня бесит сам принцип. Тоже мне пуритане! Когда люди провозглашают поход за чистоту нравов, то они не успокоятся до тех пор, пока не распнут последнего грешника. А еще друг советует мне быть осторожнее в письмах. Последнее, которое он получил от меня, было заклеено скотчем. Но я-то скотчем не пользуюсь!

– Твой приятель чересчур впечатлителен.

– Он говорит, что Эль Бьянко держит в Европе штат из пятидесяти платных агентов. – Эль Бьянко – псевдоним, которым Майкл наградил сенатора, своими запросами приводившего госдепартамент в состояние полной прострации. – Стукачи не делают даже перерывов на обед. Они могут сидеть за соседним столиком в ресторане и строчить в блокнот твои анекдоты.

– А ты обедай дома. Как я.

– Они придумали и блюдо поострее. Некий придурок, о существовании которого ты и не догадывался, вдруг приходит к выводу, что ты ему не нравишься. Он строчит анонимную писульку в ФБР, где сообщает, что Четвертого июля[29]29
  4 июля – День независимости, национальный праздник США.


[Закрыть] ты неправильно повесил наш звездно-полосатый флаг или что ты спишь с двумя одиннадцатилетними арабскими мальчиками. Через пару дней копию этих откровений получит какой-нибудь пучеглазый конгрессмен и начнет на всю страну орать: «У меня здесь информация, расследованием которой в данный момент заняты люди из ФБР!» Сколько, интересно, времени понадобится тебе для того, чтобы навсегда распрощаться со своим креслом?

– И ты всему этому веришь?

– Откуда мне знать, во что верить, во что – нет? Я просто жду, когда поползут слухи о том, как в Вашингтоне прохожие видели человека, который был в своем уме. Тогда попрошусь в отпуск, чтобы своими глазами посмотреть на это чудо. – Потушив в пепельнице сигарету, Майкл мрачно скрылся за дверью.

Позже муж вспоминал, что рассказ Майкла вызвал у него раздражение, но об этой проблеме Джон неоднократно задумывался и сам. При назначении коллег на новые посты его обошли уже дважды, а предоставив ему нынешнюю должность, руководство, внешне демонстрируя поддержку, как бы предостерегало: ты попал в опалу, высшие сферы тобой недовольны.

В течение года – нет, больше – моего мужа мучили сомнения относительно благонадежности его переписки. В результате даже самым близким друзьям он стал отправлять письма, выдержанные в ровном и безликом тоне. В памяти всплыло, что несколько полученных месяцем раньше конвертов тоже были заклеены прозрачной бесцветной лентой. По роду обязанностей Джону приходилось знакомиться с предоставляемой отделом выдачи виз и паспортов информацией крайне деликатного характера. Было ясно, что сведения о подателях заявлений собирала агентурная сеть, причем методы ее работы отличались шокирующей изобретательностью. На протяжении последних месяцев мужу регулярно портили нервы бесконечные проверяющие – навязчивые и лишенные чувства юмора молодые люди, упорно пытавшиеся получить любые компрометирующие данные на его коллег за период начиная с 1933 года. Поскольку все их вопросы, как подчеркивали эмиссары Вашингтона, носили самый рутинный характер, Джон пришел к выводу, что объектом интереса неулыбчивых парней являлся и он сам.

Будучи реалистом, мой муж никогда не воспринимал подобную активность спецслужб как беспричинные преследования сотрудников госдепартамента. Лучше многих он отдавал себе отчет в том, что идущая в мире невидимая борьба требует повышенных мер безопасности: ведь предатели существуют, и глупо поступают те, кто делает вид, будто у нас их и быть не может. Термин «угнетение духа» не способен точно передать суть его переживаний. Привыкший к четким дефинициям понятия вины или невиновности, руководствуясь вошедшей в кровь терпимостью к чужим политическим воззрениям, Джон не мог не сознавать, что в глазах высокого начальства он выглядит человеком старомодным и недостаточно жестким. Традиция обсуждать со мной список приглашаемых на ужин гостей с целью исключить возможность общения с теми, кто пусть даже предположительно может бросить тень на его доброе имя, превращалась в тяжкое, отвратительное бремя. Уж если человек хочет сполна получить удовольствие от приема гостей, он не должен исключать определенной стихийности, непредсказуемости процесса общения, а за последний год элемент неожиданности из наших вечеринок начисто пропал. Судить с профессиональной объективностью о качествах коллег – одно дело, строить предположения об образе мыслей, поведении, возможном бесчестье соседа по столу или туриста-соотечественника, с которым познакомился в баре, – совсем другое.

Размышления Джона были прерваны приходом Трента, члена совета директоров одной из американских нефтяных компаний, открывшей в городе свое представительство. Высокий и грузный уроженец Иллинойса, со спокойной, медлительной манерой речи, Трент был немного старше моего мужа. Время от времени Джон играл с ним в гольф и в общем-то видел в нем своего друга. Поднявшись навстречу, он предложил гостю сесть. Обменявшись с хозяином кабинета парой незначащих фраз, Трент перешел к делу.

– Мне нужен твой совет, Джон. – Было видно, что чувствует он себя неловко, что его тяготит груз сомнений. – Ты со всем этим связан куда больше меня, тебе виднее, что у нас сейчас происходит. Сюда я приехал довольно давно, и, хотя регулярно читаю нашу прессу, мне трудно разобраться, насколько ситуация может быть серьезной. Словом, у меня возникли проблемы, Джон.

– Выкладывай.

В волнении Трент вытащил из кармана сигару, отгрыз кончик, но так и не прикурил.

– Видишь ли, – растерянно хмыкнул он, – как-то раз мне предложили вступить в коммунистическую партию.

– Что? – с удивлением переспросил Джон. В дорогом, с иголочки костюме, с аккуратно зачесанными волосами, Трент выглядел – и на самом деле являлся – классическим представителем класса знающих себе цену и весьма преуспевающих бизнесменов. – Что ты сказал?

– Я сказал, что мне предложили вступить в коммунистическую партию.

– Когда?

– В тридцать втором. Тогда я еще учился в университете, в Чикаго.

– Ну и?.. – протянул Джон, недоумевая, какой совет мог понадобиться приятелю.

– Так что же мне сейчас делать?

– А ты вступил?

– Нет. Хотя, скажу честно, одно время серьезно подумывал об этом.

– Никак не пойму, в чем состоит твоя проблема.

– Человек, который подошел ко мне с этим предложением, работал инструктором в министерстве экономики. Энергичный молодой парень в твидовом пиджаке, бывал в России. Раз в неделю собирал у себя на квартире толковых и грамотных ребят на хороший мужской разговор за пивом. Мы болтали о женщинах, о Боге и политике и казались себе настоящими интеллектуалами. В те времена парень он был что надо…

– Так-так…

– Что «так-так»? Я вижу, комитет[30]30
  Речь идет о созданном в 1945 году Комитете по антиамериканской деятельности, занимавшемся расследованиями в отношении лиц, заподозренных в подрывной (главным образом коммунистической) деятельности. При отказе подозреваемого давать показания его обвиняли в неуважении к конгрессу, и дело передавалось в суд. В 1975 году комитет был распущен.


[Закрыть] вплотную заинтересовался моими однокашниками, вот и думаю: не сдать ли его?

Джон решил проявить максимальную осторожность. До него внезапно дошло, что Трента он почти не знал, разве только по редким партиям в гольф. Взяв из стаканчика карандаш, он придвинул к себе блокнот.

– Назови мне имя.

– Нет. Не хочу тебя впутывать. Не уверен, что и сам захочу впутаться.

– Где он сейчас?

– Понятия не имею. Во всяком случае, не в Чикаго. Несколько лет мы переписывались, а потом он куда-то пропал. Сейчас он либо уже мертв, либо ушел к йогам.

– Тогда будь добр, объясни поточнее, чего ты от меня хочешь.

– Услышать твое мнение. Оно поможет мне решить, что делать дальше.

– Сдай его комитету.

– Но… – Трент засомневался. – Посмотрим. Мы были друзьями, я часто вспоминал о нем. Такой шаг может здорово навредить человеку, да и было это больше двадцати лет назад…

– Ты хотел услышать мое мнение. Советую тебе сдать его.

В этот момент дверь распахнулась, и в кабинет без стука вошел консул. Ожидавший его возвращения лишь через два дня, Джон удивился.

– О, я не знал, что у вас посетитель. Когда закончите, прошу зайти ко мне.

– Я уже ухожу, – поднялся со стула Трент. – Спасибо, Джон. Спасибо за все. – Пожав обоим дипломатам руки, он вышел.

Консул плотно притворил дверь.

– Садись, Джон. Я принес тебе дурные новости.

Довольно молодой мужчина, вряд ли старше Майкла, консул был одним из тех счастливчиков, которые начинали свой стремительный взлет еще в юности вне зависимости от того, где они служили, и без всяких видимых усилий. Его умное, привлекательное лицо всегда казалось покрытым ровным загаром. Годом раньше консул взял в жены единственную и очень красивую дочь весьма состоятельных родителей. Вскоре молодые стали пользоваться репутацией приятной и общительной пары, без которой не обходились ни одна вечеринка, ни один званый ужин в домах приличных семейств. Начальство с удовольствием продвигало обходительного молодого человека, самой судьбой обреченного на головокружительный успех. Мой муж, отличавшийся от своего босса и удачливостью, и темпераментом, относился к нему так же, как и окружающие. Он почти с удовольствием взвалил на свои плечи дополнительную работу: в силу чрезвычайной занятости общественными мероприятиями у консула просто не хватало времени на исполнение своих непосредственных должностных обязанностей. Нельзя, конечно, умолчать о том, что Джон завидовал своему блистательному коллеге. Муж отлично знал свои возможности, и разница в положении обоих, в открывавшихся перед ними перспективах представлялась ему вопиюще несправедливой. К тому же, когда оба являлись еще сотрудниками посольства в N., Джон был фигурой куда более значимой, а какому мужчине приятно видеть, как его обходит бывший подчиненный? Сочетание зависти, расположения и ревностного исполнения своего долга встречается в коридорах власти намного чаще, чем принято думать.

Майкл Лабордэ был, пожалуй, единственным из работников, кто имел о руководителе консульского аппарата свое собственное мнение. Легкая золотистая шевелюра консула и никогда не закатывавшаяся счастливая звезда дали Майклу повод прозвать его Лютиком. Должна признаться, что и меня Лютик не смог очаровать так, как моего мужа. Мне виделось в нем что-то фальшивое, что-то вызывавшее смутную неприязнь, хотя Джону я ни разу не намекнула на это. Тайной для всех остался и забавный инцидент, участниками которого были всего двое: консул и я. Как-то после обеда я решила пройтись по магазинам. Остановившись на мгновение перед витриной, я краем глаза заметила, как из соседнего подъезда вышел наш консул. Выглядел он в элегантном костюме совершенно обычно. Шляпы на голове не было, чуть влажные, аккуратно уложенные волосы наводили на мысль о только что принятом душе. Консул двинулся навстречу; губы мои уже расползались в улыбке, как вдруг он резко развернулся и стремительно зашагал прочь. Не было и тени сомнения в том, что он заметил меня. Похоже, случайная встреча привела консула в совершенно непривычное для него замешательство. Увидев, как он сворачивает за угол, я озадаченно пошла по улице дальше. Но любопытство тут же пересилило, и я почти бегом вернулась к подъезду. Сбоку от двери висела табличка с именами шести жильцов, из которых только одно было мне знакомым. Оно принадлежало молодому американцу с весьма приличными, хотя и неясного происхождения доходами, поселившемуся в нашем городе месяца три назад. Пару-тройку раз я видела юношу на вечеринках и довольно быстро поняла по его походке и манере говорить, кем он был. Если бы консул хотя бы кивнул, произнес ничего не значащее «привет», мне и в голову не пришло бы вчитываться в имена на табличке.

– Из посольства пришлось вернуться немного раньше, чем предполагалось, – сказал он, когда муж опустился в свое кресло. – Я сам должен сообщить тебе об этом. Ты выведен за штат, Джон. Твой сегодняшний рабочий день последний.

Услышав привезенную из посольства весть, муж, по его словам, испытал непонятное облегчение. Подсознательно, без всяких на то серьезных причин, два последних года он ожидал этих слов. Теперь, когда они наконец прозвучали, Джону показалось, что от рухнувшей на землю тяжести выпрямились плечи. Даже пугающая их суть была все-таки лучше, гуманнее бесконечных сомнений.

– Повтори, пожалуйста.

– Ты выведен за штат. Я бы советовал тебе подать в отставку немедленно.

– Мне позволено подать в отставку?

– Да. Твоим друзьям пришлось немало потрудиться, но в конечном итоге им это удалось.

– А в чем, собственно, я провинился? – Несмотря на одолевавшие его в течение двух лет мрачные предчувствия, Джон действительно понятия не имел, чем вызвал недовольство высоких чинов.

– Главную роль сыграли соображения морального порядка, Джон. Вздумаешь полезть в драку, они станут известны широкой публике, а о чем в первую очередь подумают люди, ты и сам знаешь.

– Все решат, что меня выставили за гомосексуализм.

– Не те, кто тебя знает. Остальные же…

– Но предположим, я все же ввяжусь в драку и победа останется за мной?

– Это невозможно, Джон. За тобой наблюдали, и кое-где есть вся информация о той даме, что пыталась покончить с собой. В папки подшиты показания врача, консьержки дома, где дама проживала, одного из сотрудников посольства, который на свой страх и риск провел некое расследование и представил полученные данные выше.

– Кто это был?

– Имени я назвать тебе не могу, а сам ты никогда его не узнаешь.

– Но ведь это полный абсурд! Речь идет об инциденте, произошедшем пять лет назад!

– Это не важно. Факт остается фактом.

– Если я ни с того ни с сего подам в отставку, то люди, которые не считают меня гомосексуалистом, придут к выводу, будто я личность по крайней мере сомнительная и не внушающая доверия.

– Повторяю, наверху согласились не поднимать никакой шумихи.

– Но такие дела не обходятся без утечек.

– Что-то, пожалуй, и выплывет, – неохотно признал консул. – Думаю, разумнее всего будет, если ты как можно быстрее вернешься в Штаты и год-другой поживешь в глуши, где тебя никто не знает. Глядишь, все и затихнет.

– А что мне мешает обратиться за помощью к тем, с кем я все эти годы работал, и попросить у них письменный отзыв о результатах мой работы? Почему этим подметным письмам не противопоставить трезвую и взвешенную оценку моих деловых качеств?

– Никаких подметных писем не существует, Джон.

– И тем не менее. Если появятся положительные отзывы, многие из которых будут подписаны весьма влиятельными фигурами в правительстве…

– То это не принесет тебе пользы.

– Пусть так. Но я готов рискнуть. Ты напишешь мне такую бумагу?

– Нет, – после мгновенного колебания ответил консул.

– Почему же?

– По целому ряду причин. Имей в виду, тебе дают возможность тихо уйти в отставку, твои доброжелатели не жалеют усилий, чтобы избежать огласки. Полезешь на рожон, твои действия кому-нибудь очень не понравятся, пойдут разговоры, поднимется шум в прессе. В результате тебя вышвырнут пинком под зад. Это первое. Во-вторых, если я и дам положительную характеристику, то какой бы лестной моя оценка ни была, она лишь подтолкнет тебя к дальнейшей борьбе и сделает меня твоим явным сторонником. Поверь, Джон, – с неподдельной, по словам мужа, искренностью проговорил консул, – будь у меня хотя бы надежда на то, что это поможет, я бы выполнил твою просьбу немедленно. Но поскольку такой поступок тебе только навредит, выбрось это из головы.

Муж кивнул, спокойно собрал вещи и вышел из кабинета – навсегда. Придя домой, он в деталях рассказал обо всем мне. Я позвонила друзьям и сказала, что партия в бридж отменяется. Почти всю ночь мы обсуждали план действий. Немало времени ушло на то, чтобы вычислить имя сотрудника посольства, который решил поработать частным детективом. Перебрав всех, кого знали, мы так и не смогли остановиться на ком-то. Имя этого человека остается для нас загадкой и сейчас.

На следующее утро Джон с дипломатической почтой отправил прошение об отставке, а через две недели мы были уже в Америке. Купили машину и отправились на Запад в надежде отыскать уютное, спокойное местечко, где жизнь не требует особых расходов и активного общения с соседями. Путешествие получилось приятным, после долгого пребывания за границей мы наслаждались красотами родной природы и разговорами с простыми жителями Штатов.

Сюда, в этот небольшой домик, нас привела счастливая случайность. Потратив минут пять на осмотр комнат и восхитившись видом тянувшейся до горизонта бескрайней пустыни, мы приняли решение, о котором не жалеем и до сих пор. Я переставила мебель, по заказу Джона были сделаны два больших стеллажа для его книг. Два купленных в последний его рабочий день фонарика отбрасывают мягкий свет на накрытый к ужину стол, что стоит во внутреннем дворике прямо под открытым небом.

За прожитые здесь годы было лишь одно происшествие, когда мне показалось, что наш план оказался неудачным, да и то случилось оно исключительно по моему недомыслию. Несколько месяцев назад из поездки по магазинам я прихватила домой какой-то развлекательный журнал с расцвеченной яркими фотографиями статьей под вульгарным заголовком «Светская Америка за границей». На одной из фотографий были запечатлены позировавший на заснеженной террасе у Санкт-Морица консул и его очаровательная жена. Загорелые, широко улыбающиеся лица супругов, одетых в изящные лыжные костюмы, выглядели, признаюсь, на удивление юными и счастливыми. Решив – по глупости – удивить Джона, я передала ему журнал.

– Смотри-ка, а ведь он нисколько не изменился!

Джон долгое время неотрывно смотрел на фотографию, а затем без слов вернул журнал мне. Поздним вечером он отправился в пешую прогулку и домой вернулся уже перед самым рассветом. Когда утром я увидела его лицо, оно было поразительно постаревшим и пустым, будто всю ночь муж провел в долгой и бесплодной борьбе. От умиротворения, которое, как мне казалось, начали обретать здесь мы оба, не осталось и следа. Разрушив непробиваемую когда-то стену воли, в глазах Джона светились оскорбленная гордость, попранное честолюбие и ожившая ревность. Стало ясно, что видит он сейчас перед собой лишь образ улыбающегося человека, которым восхищался и которому верил, как себе.

– Никогда больше не делай ничего подобного.

Это были первые его слова, что я услышала за последние двенадцать часов. Смысл их не оставлял ни малейших сомнений.

Но теперь все уже позади, хотя на протяжении почти трех месяцев Джон мало разговаривал со мной и не брал в руки книгу, проводя дни в неподвижном созерцании залитой солнцем пустыни, а ночами пристально глядя в огонь, как банкрот на грани беззвучной истерии, сосредоточившийся на суммах чудовищных потерь. Однажды утром я вернулась из города с письмом от Майкла Лабордэ, единственного из друзей славшего нам иногда весточку. Послание оказалось коротким. Пробежав его глазами, Джон с невозмутимым лицом протянул листок мне:

– Прочти.

Дорогие ребята! – торопливо царапая каракули, обращался к нам Майкл. – Черкну всего пару строк, просто чтобы придать вам бодрости. Погода стоит мерзкая, местное население дуется, консульство в панике. Лютик засох. Пару дней назад без всяких объяснений подал в отставку. На каждой вечеринке, в любом баре, где говорят по-английски, причину называют одну – Кинси. Первой каплей яда стала появившаяся три дня назад колонка в вашингтонской газете, а вчера Лютик вместе со своей заплаканной благоверной срочно подался в Альпы, видимо, поразмыслить над капризами судьбы. Сожгите это письмецо и приготовьте мне теплую постель, хотя бы в дюнах. С любовью…

Сложив листок пополам, я вернула его Джону. Он задумчиво опустил письмо в карман.

– Ну, что скажешь?

Ответа ему не требовалось – я промолчала. Муж прошелся по крошечному дворику, касаясь рукой согретой солнцем стены, и вновь замер напротив.

– Бедняга. – Жалость к бывшему коллеге, казалось, вернула Джона к жизни. – Он так хорошо начинал! Как по-твоему, что там произошло?

– Не знаю. Видимо, кто-то послал кому-то письмо.

– Кто-то послал кому-то письмо, – повторил муж, изучающе глядя на меня; губы его сложились в какую-то удивительную, непонятную мне улыбку. – Хочешь знать, о чем я думаю? – Джон взял меня за руку. – О том, что неплохо было бы сесть в машину, добраться до города и купить к ужину бутылочку приличного вина.

– Да. Превосходная идея!

Я вошла в дом, переоделась, и мы быстро преодолели отделявшие нас от С. пятьдесят миль, где была куплена бутылка бордо. Джон заметил, что не ожидал найти в глуши вино такого качества. Он радовался толпам прохожих на улицах, останавливался перед витринами и настаивал, чтобы я примерила увиденное в одном из магазинов милое платьице из чистого хлопка – простое, в крупную зеленую клетку.

Потом мы вернулись домой, и я приготовила ужин. Стол, как обычно, накрыли под звездами. Бордо, как сказал Джон, оказалось исключительно вкусным, и у нас, уже успевших отвыкнуть от спиртного, закружилась голова. Сидя друг напротив друга, мы беспричинно хохотали, и если бы кто-нибудь увидел нас со стороны, то вполне резонно мог бы решить, что перед ним на редкость счастливая пара».