Текст книги "Солнечные берега реки Леты (сборник)"

– И ты его нашла.

– Я его нашла, – подтвердила Кристина. – Но я не собираюсь разбивать ему сердце.

Беддоуз взял ее руки в свои. Она не отреагировала.

– Крис…

Она смотрела в окно. Миленькая, юная, спокойная.

Ему вдруг вспомнилась их первая встреча, вспомнились другие красивые девушки, которых он знал, вспомнилось, как она выглядела рядом с ним в постели номера маленького отеля всего три месяца назад, под лучами утреннего осеннего солнца, льющимися в окно, из которого открывался прекрасный вид на отроги Альп и далекое море. Держа в руках такие знакомые девичьи пальчики, он думал о том, что все переменится, если ему удастся заставить ее повернуть голову.

– Крис…

Но она не повернула головы.

– Напиши мне в Сиэтл, – сказала она, глядя в окно, на котором оседали капельки влаги и в котором отражались люстры кафе и уличные фонари.

Беддоуз отпустил ее руки. Кристина положила их на стол. На ногтях чуть поблескивал бледный лак. Беддоуз встал.

– Я лучше пойду. – Слова давались ему с трудом, все звуки эхом отдавались в висках. «Господи, – думал он, – я старею, скоро я буду плакать в ресторанах». – Я не хочу ждать чек. Скажи своему приятелю, что я не смогу пообедать с вами и прошу прощения за то, что оставил ему чек.

– Это ерунда, – бесстрастно ответила Кристина. – Он с удовольствием заплатит.

Беддоуз наклонился и поцеловал ее. Сначала в одну щеку, потом в другую.

– На прощание. – Ему казалось, что он улыбается. – Как принято во Франции.

Он взял пальто и быстро вышел. Миновал парижское представительство «Транс уорлд эрлайнс», повернул за угол на знаменитый бульвар, следуя тем же маршрутом, что и ветераны полчаса назад. Ничего не видя перед собой, он шагал к Триумфальной арке, где у Вечного огня уже поблескивали от ночной влаги лавровые веточки возложенного к могиле венка.

Беддоуз знал, что в такой вечер не стоит оставаться в одиночестве, знал, что должен куда-то войти, снять телефонную трубку, пригласить кого-то пообедать с ним. Он миновал два или три бара с телефонами, даже остановился перед одним, но не вошел. Потому что во всем городе не было человека, которого он хотел бы видеть в этот вечер.

Тогда нас было трое

Мэнни Брукса разбудили два выстрела, прогремевшие за окном. Он открыл глаза и уставился в потолок. По освещенности, даже с учетом задернутых штор, он понял, что солнце давно встало. Повернул голову. На другой кровати спал Берт. Спал спокойно, укрывшись одеялом, держа под контролем свои сны. Мэнни вылез из кровати, босиком, в пижаме, пошлепал к окну, раздвинул шторы.

Над полями клубился уже начавший рассеиваться утренний туман, вдали и внизу под ярким октябрьским солнцем поблескивало море. Еще дальше, следуя изгибу берега, высились зеленые отроги Пиренеев. Из-за стога сена, находившегося на расстоянии в добрую сотню ярдов от отеля, появился охотник с собакой. Охотник шел медленно, перезаряжая ружье. Наблюдая за ним, Мэнни вспомнил, с каким удовольствием вчера вечером съел за обедом только что убитую, отъевшуюся за лето куропатку.

Охотник, старик в морском бушлате и высоких резиновых рыбацких сапогах, шел не спеша, следуя за собакой. «В старости, – думал двадцатидвухлетний Мэнни, – мне хотелось бы выглядеть как этот старик в октябрьское утро. И пребывать в таком же хорошем настроении».

Он еще шире раздвинул шторы, взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Они припозднились вчера вечером, все трое, задержавшись в казино в Биаррице. Летом на Лазурном берегу лейтенант-десантник, приехавший туда в отпуск, показал им беспроигрышную систему игры в рулетку, так что в своей поездке по югу Франции они не пропускали ни одного казино. Система требовала значительного начального капитала, и за вечер они никогда не выигрывали на троих больше восьми тысяч франков, причем иной раз приходилось сидеть за столом до трех часов утра, но зато после уроков лейтенанта они всегда оставались в плюсе. Поэтому и деньги могли тратить не считая, особенно в тех городках, где были казино. Система игнорировала номера, учитывала только красное и черное и включала очень сложную схему двойных ставок. В последнюю ночь они унесли с собой четыре с половиной тысячи, но просидели за рулеткой до двух часов. И пусть Мэнни проснулся поздно, чистое небо, старик, охотящийся на птиц, тысячефранковые банкноты на комоде только способствовали улучшению его и без того прекрасного настроения.

Стоя у окна, ощущая босыми ногами тепло солнечных лучей, вдыхая насыщенный солью воздух, слушая далекий рокот прибоя, вспоминая куропатку, рулетку и прочие прелести минувшего лета, Мэнни осознал, что этим утром ему не хочется ложиться на обратный курс, к дому, пусть это и значилось в намеченных планах. Глядя на охотника, следующего за собакой по бурому полю, Мэнни знал, что пройдут годы, и он будет оглядываться на это лето и думать: «Господи, как здорово я проводил время в молодости!» Способность получать двойное наслаждение как от самого момента, так и от взгляда на него с высоты лет, которые еще предстояло прожить, побудило Берта сказать ему то ли в шутку, то ли серьезно: «Завидую я тебе, Мэнни. У тебя редкий дар – дар моментальной ностальгии. Так что ты из всего извлекаешь двойную прибыль».

Дар этот имел свои недостатки: прощания с местами, которые нравились Мэнни, давались ему с большим трудом, требовали дополнительных затрат нервной энергии, потому что старик, который жил в нем, всякий раз нашептывал: «Больше такого не повторится».

Вот и решению положить конец долгому лету, растянувшемуся до октября, похоже, предстояло стать для Мэнни куда более болезненным, чем все прочие, связанные с отъездом или расставанием. Он чувствовал, что шли последние денечки последнего настоящего отпуска в его жизни. Поездка в Европу стала подарком родителей по случаю окончания колледжа, и он не сомневался, что, вернувшись, увидит на причале их милые, добрые и требовательные лица, знал, что в них прочитает: ожидание того, что он пойдет работать, вопросы о том, а чем он собирается заняться, желание помочь советом и делом, надежду, что он готов взять на себя груз ответственности взрослого человека. С этого мгновения все отпуска станут торопливыми, скомканными, глотками летнего воздуха между работой и работой. «Последние дни твоей юности, – вещал внутренний старик. – Корабль пришвартуется через семь дней».

Мэнни повернулся к спящему другу. Под одеялом Берт вытянулся во весь рост, длинный, тощий. Обгоревший нос торчал перпендикуляром. И тут все переменится, думал Мэнни. После того как корабль пришвартуется, они уже не будут так близки. Как в Сицилии, когда они прыгали со скал в море, как в Пестуме, когда карабкались по залитым солнцем развалинам, как в Риме, когда гонялись за двумя англичанками по ночным клубам. Как в дождливый день во Флоренции, когда они вместе в первый раз поговорили с Мартой. Как в этой долгой поездке в маленьком спортивном автомобильчике, в который они едва втискивались втроем, вдоль Лигурийского побережья к границе, когда они останавливались где хотели и когда хотели, чтобы искупаться или выпить вина в маленьких павильончиках под многоцветными флагами, развевающимися под ярким средиземноморским солнцем. Как в тот день в баре казино в Жуан-ле-Пэне, когда лейтенант объяснял им тонкости беспроигрышной системы. Как в веселые, счастливые предрассветные часы, когда они возвращались в отель, обсуждая очередной выигрыш, а Марта дремала между ними. Как в ослепительно яркий день в Барселоне, когда они сидели в верхних рядах залитой солнцем трибуны, возбужденные и радостные и, прикрывая глаза ладонями, смотрели на матадора, который совершал круг почета по арене, держа в высоко поднятых руках уши быка, а благодарные зрители бросали ему цветы и бурдюки с вином. Как в Саламанке и Мадриде, и на дороге, проложенной по соломенного цвета, жаркой, пустынной земле, простирающейся до самой Франции, когда они пили испанское бренди, крепкое и сладковатое, и пытались вспомнить мелодии, под которые в пещерах танцевали цыгане. Как здесь и сейчас, в маленькой, с выбеленными стенами комнатушке баскского отеля, когда Берт спал, а Мэнни стоял у окна, наблюдая за скрывающимся из виду стариком с ружьем и собакой, а в комнате над ними спала Марта, как всегда, свернувшись калачиком, словно ребенок. И спать она будет, обычное дело, до тех пор, пока они вместе не поднимутся к ней (они всегда поднимались к ней вдвоем, словно не доверяли друг другу это важное дело) и не скажут, что они запланировали на текущий день.

Комнату заливал солнечный свет. «Если за всю жизнь у меня есть право опоздать на один-единственный корабль, – подумал он, – пусть это будет тот, что послезавтра отплывает из Гавра».

Он подошел к кровати Берта, переступая через одежду, валяющуюся на полу. Постучал пальцем по его голому плечу.

– Мастер, встаньте и одарите нас блеском ваших глаз.

По установленному правилу тому, кто проигрывал партию в теннис, полагалось в последующие двадцать четыре часа называть победителя «мастер». Накануне Берт взял верх со счетом 6:3, 2:6, 7:5.

– Одиннадцатый час. – Мэнни вновь постучал по плечу Берта.

Берт открыл глаза, устремив взор к потолку:

– У меня похмелье?

– Вчера мы выпили за обедом бутылку вина, а потом по два пива.

– У меня нет похмелья. – По тону Берта чувствовалось, что открытие это очень его печалит. – Но льет дождь.

– За окном ясное, жаркое, солнечное утро.

– Все всегда говорили, что в это время года в этих местах обязательно льет дождь. – Берт лежал не шевелясь, надеясь на чудо.

– Тебе лгали. Выметайся из кровати.

Берт медленно спустил ноги на пол. Сел, худой, костлявый, голый до пояса, с большущими ступнями, в коротких пижамных штанах.

– Ты знаешь, почему американские женщины живут дольше американских мужчин, Толстяк? – спросил он, щурясь от яркого света.

– Нет.

– Потому что долго спят по утрам. – Берт вновь улегся, но ноги на кровать не закинул. – Планы у меня простые – прожить не меньше американской женщины.

Мэнни закурил, бросил сигарету Берту. Тот умудрился закурить, не отрывая головы от подушки.

– Пока ты тратил драгоценное время на детский сон, у меня родилась идея.

– Брось ее в ящик для предложений. – Берт зевнул и закрыл глаза. – Управляющий награждает седлом из буйволиной кожи каждого сотрудника, выдвинувшего идею, которая, будучи реализована на практике…

– Послушай, – оборвал его Мэнни, – я думаю, мы должны опоздать к отплытию этого паршивого корабля.

Какое-то время Берт курил, прищурившись, нацелив длинный нос в потолок.

– Некоторые люди рождены для того, чтобы опаздывать на корабли, поезда, самолеты, – изрек он. – К примеру, моя мамочка. Однажды она спасла себе жизнь, заказав на ленч второй десерт. Самолет взлетел, когда она подходила к регистрационной стойке, и тридцать пять минут спустя рухнул на землю, объятый пламенем. Никто не уцелел. Очень уж ей понравилось мороженое с давленой свежей клубникой.

– Перестань, Берт! – Иногда Мэнни выводила из себя привычка Берта ходить вокруг да около, выгадывая время для обдумывания решения. – Я все знаю и о катастрофе, и о клубнике.

– По весне клубника просто сводит ее с ума, – не унимался Берт. – Скажи мне, Мэнни, ты в своей жизни куда-нибудь опаздывал?

– Нет.

– Так целесообразно ли теперь, когда ты уже полностью сформировался, менять стиль жизни?

Мэнни прошел в ванную комнату, налил стакан воды. Вернувшись, застал Берта в той же позе: тот лежал, свесив ноги через край кровати, и курил. Мэнни встал у кровати и медленно вылил воду на загорелую голую грудь Берта. Тоненькими струйками она сбежала по ребрам на простыню.

– Ах, – вздохнул Берт, в очередной раз затянувшись. – Освежает.

Они рассмеялись, и Берт сел.

– Хорошо, Толстяк. Я не знал, что ты настроен серьезно.

– Я предлагаю остаться здесь, пока не переменится погода. Слишком уж тут ярко светит солнце, чтобы ехать домой.

– А что делать с билетами?

– Пошлем телеграмму в судоходную компанию и скажем, что поплывем позже. У них лист ожидания длиной в милю. Они будут только рады.

Берт согласно кивнул:

– А Марта? Может, ей уже сегодня надо быть в Париже?

– Марте не надо быть в Париже. Или где-нибудь еще. И ты это знаешь.

Вновь Берт кивнул:

– Самая счастливая девушка в этом мире.

За окном послышался выстрел. Берт повернул голову. Выстрел повторился.

– М-да… – Берт мечтательно вздохнул. – Отличную мы вчера съели куропатку. – Он встал, огляделся, в коротких пижамных штанах больше похожий не на выпускника, а на студента первого курса, которого, откормив за год, могли бы взять в одну из спортивных команд колледжа. В армию он уходил вполне упитанным, но в мае сорок пятого демобилизовался долговязым и тощим, с торчащими ребрами. Марта, когда подшучивала над ним, говорила, что в плавках он выглядит как английский поэт. Он подошел к окну, Мэнни последовал за ним, и они постояли немного, глядя на море, горы и яркое солнце.

– Ты прав, – вынес вердикт Берт. – Только идиот может в такой день отправиться домой. Пойдем к Марте и скажем, что праздник продолжается.

Они быстро оделись в полотняные брюки и тенниски, обули сандалии на веревочной подошве, вместе поднялись наверх и, не постучавшись, вошли в номер Марты. Ветер скрипел ставнем, но Марта крепко спала. Из-под одеяла торчала только макушка с черными спутанными короткими волосами. Подушка валялась на полу.

Какое-то время Мэнни и Берт стояли, глядя на укутанную одеялом фигурку и черноволосую головку, и каждый при этом полагал, что его мысли неведомы другому.

– Пора, красавица, проснись, – прокурлыкал Берт. Он наклонился и легко коснулся головы Марты.

Глядя на него, Мэнни почувствовал, как по его пальцам побежали электрические разряды.

– Пожалуйста… – Марта не открывала глаз. – Еще глубокая ночь.

– Уж полдень близится, – возразил Мэнни, накинув час-полтора, – и мы должны тебе кое-что сказать.

– У Толстяка возникла идея, – добавил Берт. – Он хочет побыть здесь, пока не пойдут дожди. Как тебе это?

– Само собой.

Берт и Мэнни улыбнулись друг другу, довольные тем, что так хорошо ее изучили.

– Марта, – выразил Берт общую мысль, – в этом мире ты – единственная идеальная девушка.

И они вышли, чтобы она смогла одеться.

С Мартой Хольм они познакомились во Флоренции. Похоже, их интересовали одни и те же соборы и музеи, они постоянно наталкивались на нее, несомненно, американку, пребывавшую в гордом одиночестве, да еще – слова Берта – она была красоткой – лучше не сыщешь, и в итоге они разговорились. Может, причина их интереса к ней заключалась в том, что впервые они увидели ее в галерее Уффици, среди картин Боттичелли, и Мэнни решил, что она, если не считать коротко стриженных черных волос, вылитая Весна, высокая, стройная, с девичьей фигурой, чуть длинноватым тонким носом и глубокими, задумчивыми, разящими наповал глазами. Потом он вроде бы дал обратный ход, убеждая себя, что это уж чересчур – увидеть Весну Боттичелли в американке, которой двадцать один год, которая носила слаксы и проучилась год в колледже Смита, но ничего не мог с собой поделать. Марте он ничего об этом не говорил и своими мыслями на сей предмет с Бертом не делился.

Марта знала множество людей во Флоренции и окрестностях (со временем выяснилось, что она знала множество людей повсюду), и благодаря ей их пригласили на чай на виллу с плавательным бассейном во Фьезоле, а потом даже на вечеринку, где Мэнни танцевал с настоящей графиней. Марта провела в Европе почти два года, прекрасно разбиралась в том, куда надо пойти, а что следует обходить стороной, говорила на французском и итальянском, появлялась в указанном месте в назначенное время, если обещала появиться, не рыдала от жалости к себе, когда несколько кварталов приходилось пройти на своих двоих, смеялась шуткам Мэнни и Берта, шутила сама, не хихикала, не плакала и не дулась, одним этим выгодно отличаясь от всех знакомых Мэнни девиц. Проведя с ней три дня во Флоренции и уже собравшись взять курс на Портофино и Францию, Мэнни и Берт пришли к однозначному выводу: расстаться с ней – просто грех. К тому же они уже выяснили, что никаких особых планов у Марты нет.

– Я говорю маме, что учусь в Сорбонне, – объяснила Марта. – Так оно и есть, во всяком случае, зимой.

Мать Марты после третьего развода жила в Филадельфии. По словам Марты, время от времени она посылала матери свои фотографии из опасения, что та не узнает дочь, когда она наконец-то соблаговолит вернуться в Америку, и встреча на причале будет не столь радостной, как хотелось бы.

Поэтому Мэнни и Берт, всесторонне обсудив этот вопрос, пригласили Марту в кафе на пьяцца дель Синьория, заказали кофе и выложили ей свои соображения.

– Мы решили, – заявил Берт, Мэнни, сидя рядом, являл собой полное согласие, – что туристическая группа «Брукс-Карбой», путешествующая по Европе без гида, готова использовать тебя в качестве переводчика, советника по отелям и главного дегустатора блюд иностранной кухни. Не говоря уж о том, что нам не помешает женское общество. Мои рассуждения тебя заинтересовали?

– Да.

– Мы хотели бы знать, сможем ли более или менее согласовать наши дальнейшие планы.

Марта улыбнулась:

– У меня план простой – плыть по течению. Разве вы этого еще не поняли?

– Это означает, что ты хочешь поехать с нами? – уточнил Мэнни, который любил полную ясность.

– Это означает, что я очень хочу поехать с вами, и я надеялась, что вы меня пригласите, – ответила Марта. Она одарила каждого равным по продолжительности взглядом, в котором читались радость, благодарность и готовность на все.

– Мы с Мэнни обсудили эту проблему. – Берт вновь взял инициативу на себя. – Я могу доложить тебе результаты. Тут необходимо многое учесть, иначе в недалеком будущем нас будет ждать жестокое разочарование. Мы подготовили достаточно эффективный, по нашему разумению, свод правил, и, если они тебя устроят, завтра мы тронемся в путь. Если же нет – мы отбудем, пожелав тебе хорошо провести время.

– Хватит, Берт, – нетерпеливо вмешался Мэнни. – Совсем не обязательно цитировать преамбулу к Конституции.

– Правило номер один. – Марта застыла, внимательно слушая. – Это основное правило. Никаких любовных романов. Мы с Мэнни – давние друзья, много лет планировали это путешествие, прекрасно проводили время, и нам не хочется завершать лето дуэлью или дракой. Знаю я женщин… – Он выдержал паузу, желая посмотреть, решится ли кто на улыбку, но лица его слушателей оставались серьезными.

– До армии он таких слов не произносил, – пояснил Мэнни.

– И что ты знаешь про женщин? – очень серьезно спросила Марта.

– Я знаю, что женщины прежде всего начинают выбирать, – продолжил Берт. – Если они входят в комнату и видят пятерых мужчин, их голова начинает работать, как вычислительная машина. Предпочтительный вариант, альтернатива, приемлемо, возможно, только не это.

– Однако… – Марта рассмеялась, прикрыла рот рукой, попыталась стать серьезной. – Извините. Мэнни… ты согласен с Бертом?

– Не знаю, – смутился тот. – У меня нет такого опыта. В армии я не служил.

– Я даже могу сказать, как бы ты выбирала между мной и Мэнни, чтобы сэкономить время.

– Скажи, – энергично закивала Марта. – Конечно, скажи.

– Вначале ты бы отдала предпочтение мне. О причинах поговорим в другой раз. А потом, с течением времени, маятник качнулся бы в другую сторону, и на первые роли вышел бы Мэнни.

– Бедняжка Берт! – Марта хохотнула. – Как же тебе тяжело! За тобой всегда остается только первая игра сезона. Почему ты мне все это говоришь?

– Потому что ты должна пообещать никого из нас не выбирать. А если выберешь, тайну эту должна унести с собой в могилу.

– В могилу, – повторила Марта, стараясь сохранить серьезность.

– До отплытия корабля мы воспринимаем друг друга как братья и сестра, вот и все дела. D’accord?[13]13
  Договорились? (фр.)


[Закрыть]

– D’accord.

– Хорошо. – Берт и Мэнни дружно кивнули, довольные торжеством здравого смысла.

– Правило номер два, – продолжил Берт. – Если через какое-то время поймем, что наш план не сработал, мы прощаемся, и ты уезжаешь. Никаких слез. Никаких упреков. Никаких сцен. Дружеские рукопожатия и поездка до ближайшей железнодорожной станции. D’accord?

– Безусловно, – кивнула Марта.

– Правило номер три. Все расходы делим на троих.

– Естественно.

– Правило номер четыре. – Берт чем-то напоминал директора, дающего указания подчиненным. – Каждый вправе идти куда хочет и с кем хочет, без единого вопроса со стороны остальных. Мы – не троица неразлучных, можем и наскучить друг другу. Согласна?

– Свободная конфедерация независимых государств, – уточнила Марта. – Я поняла. Годится.

Они торжественно пожали друг другу руки в окружении гигантских статуй и наутро, втиснув Марту в автомобильчик и найдя место для ее вещей, тронулись в путь. Обернулось все как нельзя лучше. Они ни разу не поспорили, хотя обсуждали, среди прочего, секс, религию, политику, законный брак, выбор карьеры, положение женщины в современном обществе, театр в Нью-Йорке и Париже, пристойные пропорции купальника для юных дев на пляжах Италии, Франции и Испании. Когда Берт в Сен-Тропезе на недельку увлекся светловолосой толстушкой американкой, Марту это нисколько не задело, хотя девушка переехала в отель, в котором они остановились, и, ничуть не стесняясь, выбрала номер по соседству с номером Мэнни и Берта.

Марту вообще мало что волновало. События каждого дня она принимала чуть ли не с детской радостью и спокойствием. Сама решений старалась не принимать, а когда они принимались другими, без вопросов их одобряла, к каким бы последствиям они ни приводили. Но что выделяло Марту, так это ее удивительная способность спать сколь угодно долго. Если утром ее никто не будил, она могла спать до полудня, до двух часов дня, даже если прошлым вечером рано легла в постель. В этом не было никакой патологии, потому что в сне она нуждалась не больше других и никогда первой не заикалась о том, что пора на боковую, как бы поздно они ни оставались на ногах и как бы рано ни поднимались утром. Она не писала писем и сама получала их крайне редко, потому что, уезжая из отеля, обычно забывала оставить адрес, по которому ее следовало искать. Если ей требовались деньги, она оправляла телеграмму в парижский банк, куда мать высылала ей ежемесячное пособие, а когда деньги поступали, с легкостью с ними расставалась. Наряды Марту почти не интересовали, а коротко она стриглась для того, чтобы не тратить время на причесывание.

Когда они говорили о будущем, ее вариант был самым неопределенным. «Не знаю. – Она улыбалась, пожимала плечами, словно удивляясь себе. – Наверное, поболтаюсь по Европе. Подожду и посмотрю. Сейчас мне нравится дрейфовать. Я нахожу, что в нашем возрасте более интересного занятия нет. Буду ждать знамения свыше, которое укажет мне путь истинный. Я не спешу посвятить себя чему-либо, совершенно не спешу…»

Как ни странно, но благодаря этому нежеланию определиться Марта заинтересовала Мэнни куда больше знакомых ему девушек. Те были несколько приземленными, мечтали только о том, чтобы выйти замуж, нарожать детей и присоединиться к загородному клубу, или, наоборот, очень честолюбивыми, рвались в звезды сцены и кино, стремились стать издателями или деканами женских колледжей. Мэнни чувствовал, что Марта еще не сделала выбора, потому что пока не подвернулось ничего стоящего. И он надеялся, что, когда ее час пробьет, она обязательно найдет себе интересное занятие и станет богатой и знаменитой.

Только в одном правила, установленные во Флоренции, не выполнялись. После расставания с пухлой блондинкой в Сен-Тропезе они стали неразлучной троицей, и прежде всего потому, что компания других людей доставляла им куда меньше удовольствия. Такого не случилось бы, если бы выяснилось, что Марта кокетка, жадина или дура. Такого не случилось бы, не будь Мэнни и Берт близкими друзьями, абсолютно доверяющими друг другу. Такого не случилось бы, если бы все они оказались немного старше. Однако все совпало идеально, и до первой недели октября они были не разлей вода, а при удачном стечении обстоятельств их единение могло длиться, длиться и длиться, пока они не обменялись бы с Мартой прощальными поцелуями и не поднялись на борт корабля, чтобы отплыть домой, в далекую Америку.

Они лежали на пустынном пляже чуть ли не до двух часов дня, а потом решили поплавать. Устроили соревнование, потому что вода уже заметно остыла, а лучшего способа согреться в море не нашлось. Дистанцию выбрали короткую, примерно пятьдесят ярдов, и Мэнни к концу заплыва выбился из сил, потому что пытался не отстать от Марты. Она, конечно же, пришла к финишу первой и давно перевернулась на спину, когда Мэнни настиг ее, жадно хватая ртом воздух.

– Если бы не моя астма, итог был бы другим. – Мэнни улыбался, но чувствовалось, что ему стыдно.

– Не грусти. – Марта медленно шевелила ногами. – Женщины от природы лучше держатся на плаву.

Они встали на дно и повернулись к приближающемуся Берту. Плыл он по-собачьи.

– Берт, – сказала ему Марта, когда он наконец добрался до них и тоже встал, – из всех знакомых мне мужчин только ты, когда плывешь, похож на старушку, сидящую за рулем электромобиля.

– Мои таланты проявляются в другом, – с достоинством ответил Берт.

Они выбрались на берег с радостными криками, порозовев от холодной воды и размахивая руками. Переоделись, по очереди заворачиваясь в большое полотенце из соображений приличия. Марта облачилась в слаксы, штанины которых заканчивались чуть ниже колена, и рыбацкую тельняшку в сине-белую полоску. Наблюдая, как легко и небрежно она одевается, Мэнни подумал, что никогда в жизни не видел более веселого и трогательного существа, чем Марта Хольм, в простеньком наряде из тельняшки и брючек, на солнечном пляже, стряхивающая морскую воду с коротких черных волос.

Они решили устроить пикник вместо того, чтобы ехать на ленч в ресторан, и направились к маленькому двухместному «эм-джи», который оставил Мэнни его старший брат, проводивший в Европе прошлое лето. Усадив Марту на обтянутую ковролином перегородку между сиденьями с ручником посередине, они поехали в город и купили копченую курицу, длинный батон белого хлеба и кусок сыра «Груер». Одолжили корзинку у продавца фруктов, купив у него огромную гроздь черного винограда, добавили ко всему этому две бутылки розового вина, вновь уселись в машину и вокруг бухты поехали к старому форту, который осаждали и брали штурмом несчетное число раз. Теперь в летнее время в нем располагалась школа молодых яхтсменов. Они припарковали «эм-джи» и пошли по широкой, выбеленной солнцем, вдающейся в море крепостной стене-дамбе, прихватив корзину, вино и еще влажное полотенце, которому предназначалась роль скатерти.

Со стены они видели широченный овал бухты, совершенно пустынный, если не считать легкой рыбачьей плоскодонки, которая под самодельным парусом держала курс на покинутый отдыхающими пляж и белые с красным домики Сен-Жан-де-Люза. Территория яхт-клуба у порта посинела от множества маленьких швертботов типа «кулик», принайтованных или поднятых на блоках по случаю надвигающейся зимы. Откуда-то издалека доносились редкие, размеренные, неуместные осенью удары молотка: кто-то на излете сезона зашивал новыми планками борт небольшого рыбацкого суденышка. Вдали, почти сливаясь с серовато-синим горизонтом, покачивались на волнах шхуны ловцов тунца. Волны были в белой пене, но не грозные. Начался отлив, они видели обнажившееся скалистое дно, на котором покоилось основание стены. Около нее, со стороны бухты, открылись руины другой стены-дамбы, разрушенной морем в прошлом столетии. Чем-то они напомнили Мэнни римские акведуки, по которым вода из горных источников поступала в города, давно исчезнувшие с лица земли, и в подземелья, последние узники которых умерли пятью столетиями раньше.

Они не дошли до конца стены, отделенной от срединной части волнореза широким каналом, по которому корабли входили в бухту и покидали ее. Даже в очень тихий, безветренный день было что-то дикое и опасное в этом каменном щите, о который разбивалась неудержимая мощь океана, чтобы едва потревожить спокойные воды бухты.

Мэнни страдал боязнью высоты и, всматриваясь со стены в зеленые глубины, отороченные пенным кружевом, вдруг увидел себя в воде, среди скал, под ударами волн, которые набегали, убегали, сталкивались, поднимая фонтаны брызг. Разумеется, он ничего не сказал о своих страхах, но ему захотелось поблагодарить Марту, которая сказала: «Сядем здесь» – до того, как они успели далеко отойти от берега, а потом он проследил за тем, чтобы полотенце, заменявшее скатерть, расстелили точно посередине стены.

То и дело их обдавало порывами холодного ветерка, но Берт все равно снял рубашку, чтобы поддержать и без того неплохой загар. Мэнни же стеснялся довольно густых рыжеватых волос, которыми заросла его грудь, поэтому сказал, что ветер слишком холодный, чтобы раздеваться. Берт насмешливо глянул на приятеля, зная истинную причину, но комментировать его слова не стал.

Пока Марта резала курицу и раскладывала хлеб, сыр и виноград на листах бумаги в центре полотенца, Берт сидел, склонив голову, прислушиваясь к ритмичному стуку молотка.

– Когда я слышу такие звуки в таком месте, то вспоминаю заключительную сцену «Вишневого сада». В воздухе разлита меланхолия, последняя страница перевернута, прошлое готово умереть, на дворе осень…

– А когда я слышу эти звуки, – Марта все занималась виноградом, – в голове у меня бьется: «Развод, развод…»

– В этом разница между Россией и Америкой, – назидательно изрек Берт. Высокий и тощий, он подошел к краю крепостной стены, постоял, вглядываясь в горизонт. Картинным жестом вскинул руки. – Бейся, бейся, бейся, о море, о хлад своих серых камней! Я же, дав волю языку, не стану чинить препон сокровенным мыслям, рвущимся из меня…

– Ленч на столе, – возвестила Марта. Она сидела, скрестив ноги, закатав рукава выше локтей, с голыми руками, загорелыми и на удивление полными для такой худенькой девушки. Взяла кусок курицы, впилась в него зубами. – Только в таких местах и стоит устраивать пикники. Никаких тебе муравьев.

Мэнни глотнул вина прямо из бутылки, потому что про стаканы они забыли, отломил кусок от длинного батона, потянулся за курицей. Берт уселся рядом с Мартой с другой стороны, медленно вытянув длинные ноги, тоже отдал должное курице, прежде чем спросить:

– Как по-вашему, может умный и трезвый молодой американец заработать состояние, построив во Франции фабрику по производству бумажных тарелок и бумажных стаканов?

– Одноразовая посуда разрушила бы непередаваемое средневековое очарование Франции, – ответила Марта.