Текст книги "Солнечные берега реки Леты (сборник)"

Обитатели Венеры

Он стоял на лыжах с самого утра и намеревался отправиться в деревню, чтобы перекусить, но Мак сказал: «Давай-ка еще разок, перед обедом». А поскольку день был его, Мака, то Роберт согласился, и они вновь двинулись к подвесной канатной дороге. Погода стояла довольно пасмурная, но время от времени в просветах облаков проглядывало голубое небо. Приличная видимость позволяла достойно завершить утреннюю прогулку. У подъемника собралась целая толпа, пришлось стоять в длинной очереди среди ярких свитеров и курток, меж рюкзаков с провизией для пикников и теплой одеждой. Но вот двери кабины наконец закрылись, она медленно поплыла над соснами, широким поясом окружившими подножие горы.

Пассажиры подъемника стояли так тесно, что трудно было достать из кармана платок или пачку сигарет. Роберт не без удовольствия ощущал всем телом соблазнительные формы молодой и симпатичной итальянки, с недовольным лицом объяснявшей кому-то за его плечом, почему зимой жизнь в Милане становится невыносимой.

– Milano si trova in un bacino deprimente, bagnato dalla pioggia durante tre mesi all’anno. E, nonostante il loro gusto per l’opera, i Milanesi non solo altro volgari materialisti che solo il denaro interessa.

Итальянский язык Роберт знал достаточно, чтобы понять: девушка говорила о Милане, расположенном в столь глубокой долине, что на три месяца в году дожди превращают его в настоящее болото, а миланцы, по ее словам, несмотря на свою любовь к опере, люди ограниченные, насквозь материалистичные и интересуются только деньгами.

Роберт улыбнулся. Родившись за пределами США, он получил американское гражданство в сорок четвертом и сейчас в самом центре Европы с приятным чувством в душе открывал, что не только его соотечественники славятся голым материализмом и любовью к деньгам.

– Что такое сказала графиня? – прошептал Мак поверх головы рыжеволосой невысокой шведки, стоявшей между ними.

Свой лейтенантский отпуск Мак предпочел провести здесь, подальше от расквартированной в Германии части. Он пробыл в Европе почти три года и, желая дать окружающим понять, что видеть в нем обычного туриста было бы ошибкой, каждую привлекательную итальянку величал не иначе, как графиней. Роберт познакомился с ним неделей раньше в баре отеля, где оба и проживали. Они принадлежали к одному типу горнолыжников – считали себя искателями приключений, каждый день встречались на склонах и планировали приехать сюда же ровно через год, если, конечно, Роберт сможет вырваться из далекой Америки.

– Графиня уверяет, будто жители Милана думают только о деньгах, – постарался как можно тише ответить Роберт, хотя стоявший в кабине разноязыкий гомон все равно не позволил бы постороннему разобрать его слова.

– Окажись я в Милане в одно время с ней, – заметил Мак, – меня бы заботили не только деньги. – Он бросил на итальянку восхищенный взгляд. – Можешь узнать, по какой трассе она собирается спускаться?

– Это еще зачем?

– Затем, что я последую за ней, – ухмыльнулся Мак. – Тенью.

– Не валяй дурака. Сегодня у тебя последний день.

– В том-то и дело! Самое интересное всегда происходит в самый последний день!

Мак послал итальянке широкую добродушную улыбку, но та не обратила на нее никакого внимания, увлеченно жалуясь своему соседу на нравы коренных жителей Сицилии.

Выглянувшее на несколько минут солнце мгновенно раскалило кабину. Человек сорок зажатых в крошечном пространстве тепло одетых людей блаженно отдувались. Роберт прикрыл глаза и погрузился в полудрему, пропуская мимо ушей звучавшую со всех сторон французскую, итальянскую, английскую и немецкую речь. Ему приятно было находиться в центре этого вавилонского смешения языков. Вот почему, помимо, конечно, и других причин, он так любил приезжать в Швейцарию, пользуясь первой же возможностью. В тяжелые, отравленные всеобщей злобой дни, которые переживал мир, Альпы давали надежду тем, кто не бросался угрозами, кто встречал незнакомых людей улыбкой и приезжал сюда лишь для того, чтобы вместе с другими насладиться сияющими ослепительной белизной горами, солнцем и снегом.

Ощущение сердечной теплоты, сопровождавшее Роберта в дни его приездов, усиливалось тем, что вокруг были только знакомые лица. Среди горнолыжников возникло нечто вроде интернационального клуба: из года в год в Давосе, Вал-д’Изере, Сан-Антонио собирались одни и те же люди, и очень скоро у человека складывалось впечатление, что все они одна семья. Где-то рядом должны находиться четверо или пятеро американцев – Роберт уверен, что видел их еще на Рождество в Стоуве. Сюда они наверняка прилетели чартерным рейсом «Суисс эр», зимой компания всегда предоставляет приличные скидки. В Европе молодые и энергичные американцы: оказались впервые, они шумно восторгались всем: Альпами, едой, снегом, колоритными костюмами местных жителей, элегантными лыжницами, профессиональным мастерством инструкторов.

Их наивное восхищение пришлось по вкусу обитателям окрестных деревень. Кроме того, американцы не скупились на чаевые, и это несмотря на то что каждый подаваемый им счет включал пятнадцатипроцентную надбавку за оказанные услуги.

Двух девушек можно было назвать настоящими красавицами, а долговязый парень из Филадельфии, неформальный лидер всей группы, показал себя на склонах истинным асом: он уверенно вел за собой остальных и всегда был готов помочь оступившемуся.

Когда кабина подъемника приблизилась к крутому заснеженному отрогу, стоявший рядом с Робертом филадельфиец спросил:

– Вы здесь уже бывали, не так ли?

– Приходилось, – согласился Роберт.

– Какая трасса в это время дня будет лучше? – нараспев протянул парень тоном, который так любят пародировать англичане, когда хотят подшутить над выходцами из высших слоев американского общества.

– Сегодня хороши все.

– Но тут расхваливают только одну. Кайзер… Кайзер как-то там.

– Кайзергартен. Это первый спуск направо от подъемника на вершине.

– Действительно круто?

– Не для новичков.

– Но вы видели, как они стоят на лыжах? – Парень кивнул в сторону своих товарищей. – По силам им будет?

– Видите ли, – с сомнением проговорил Роберт, – это узкая и отвесно падающая ложбина, а на полпути вниз появляются рытвины. Есть несколько мест, где категорически не рекомендуется падать, поскольку подняться там будет невозможно. Так что если…

– А!.. Мы все же попробуем. Пусть вырабатывают характер! Эй, друзья! Слабонервным предлагаю остаться на вершине и подкрепиться сандвичами. Герои пойдут за мной. Проверим, что такое Кайзергартен…

– Фрэнсис, – позвала парня одна из девушек, – кажется, ты хочешь исполнить свою угрозу. Помнишь, ты обещал расправиться со мной?

– На самом деле все не так и страшно, – ободряюще улыбнулся ей Роберт.

– Послушайте! – с интересом посмотрела на него девушка. – Кажется, где-то я вас уже видела.

– Вчера в этом же подъемнике.

– Нет. – Она покачала головой. На ней была черная шапочка из овечьей шерсти. Девушка походила на старшеклассницу, которой в школьном спектакле досталась роль Анны Карениной. – Не вчера, раньше. И в другом месте.

– Мы виделись в Стоуве, – признался Роберт. – На Рождество.

– Да! Верно, я же видела, как вы спускались. Господи, на лыжах вы просто шелковый!

Услышав такую оценку, Мак зашелся в смехе.

– Не обращайте на моего друга внимания. – Восхищение девушки Роберту понравилось. – Он грубый солдат, который рассчитывает покорить горы силой.

– Послушайте, – повторила, по-видимому, свое любимое словечко девушка, несколько озадаченная. – Как интересно вы говорите! Вы американец?

– Мм… да. Теперь – да. Родился я во Франции.

– Тогда все ясно. Среди скал.

– В Париже.

– И сейчас живете там?

– Сейчас я живу в Нью-Йорке.

– А вы женаты? – с тревогой спросила она.

– Барбара! – возмутился филадельфиец. – Веди себя прилично!

– Я по-дружески задала самый обычный вопрос. Вы ведь не обиделись?

– Нисколько.

– Так вы женаты?

– Да.

– У него трое детей, – с готовностью добавил Мак. – Старший собирается выставить свою кандидатуру на следующих президентских выборах.

– Какая досада! Почему мне так не везет? Я дала себе слово познакомиться в этой поездке с неженатым французом.

– Уверен, у вас еще все получится, – улыбнулся Роберт.

– А где сейчас ваша жена?

– В Нью-Йорке.

– Ждет ребенка, – вновь вылез вперед Мак.

– И она разрешает вам бросать ее одну и в одиночестве шляться по горам? – с недоверием спросила девушка.

– Да. На самом деле в Европе я по делам, просто удалось выкроить несколько свободных дней.

– По каким делам?

– Я торгую драгоценными камнями. Продаю и покупаю алмазы.

– Всю жизнь мечтала встретиться с таким человеком. Это же надо – бриллианты! Только пусть он будет неженатым.

– Барбара! – одернул ее приятель.

– В основном я занимаюсь промышленными алмазами. Это не совсем бриллианты.

– Все равно.

– Барбара, попробуй притвориться воспитанной леди, – посоветовал филадельфиец.

– Если я не могу откровенно поговорить с земляком, то с кем же мне быть откровенной? – Она повернулась к затянутому плексигласом окну кабины. – Господи! Это же не гора, а чудовище! Меня просто трясет от ужаса. А вы, – Барбара внимательно всмотрелась в Роберта, – и в самом деле похожи на француза. Такой воспитанный! Вы уверены в том, что у вас есть жена?

– Барбара, – холодно уронил филадельфиец.

Роберт рассмеялся, а за ним засмеялись и американцы, и Мак, и даже девушка улыбнулась, довольная реакцией, которую вызвали ее слова. Заулыбались и другие пассажиры кабины, не понимавшие по-английски, – просто им было приятно стать свидетелями чужой радости.

Сквозь взрывы смеха Роберт расслышал, как какой-то мужчина с отвращением произнес:

– Schaut euch diese dummen amerikanischen Gesichter an! Und diese Leute bilden sich ein, sie waren berufen, die Welt zu regieren.

Переехавшие из Эльзаса дед и бабка учили Роберта в детстве немецкому, и смысл сказанного был вполне ему понятен, однако он нашел в себе силы не обернуться. Несдержанность молодости осталась где-то в прошлом, и уж если никто в кабине, кроме него, в слова немца не вслушался, то и он не собирался привлекать к ним внимание. В конце концов, ведь он приехал сюда отдохнуть, а не для того, чтобы затевать ссоры. Не дай Бог, Мак или кто-нибудь из ребят захочет полезть в драку. Роберт давно усвоил старую как мир мудрость: иногда куда разумнее притвориться глухим. Если какой-то приехавший из Германии подонок и считал своим долгом сказать: «Посмотри на эти тупые американские рожи! Подумать только, ведь они уверены, что правят миром», – то присутствовавшим было на это наплевать. Человек взрослый пропустит подобное хамство мимо ушей. Оборачиваться не следовало. Роберт знал: стоит ему увидеть лицо говорившего – и нежелательное продолжение неизбежно. А так анонимный, полный ненависти голос можно было просто проигнорировать, как и другие гадости, которые этот немец, без сомнения, успел наговорить за свою жизнь.

Но сдержаться оказалось делом трудным, и Роберт прикрыл глаза, неприятно пораженный тем, какое раздражение вызвала в нем случайно услышанная мерзкая фраза. Вплоть до этого момента пребывание здесь было настоящим праздником, и только дурак позволил бы голосу из толпы испортить великолепное настроение. Когда приезжаешь в Швейцарию кататься на лыжах, сказал себе Роберт, будь готов к тому, что где-нибудь неизбежно столкнешься с немцем. Каждый год их появляется здесь все больше и больше – массивных, представительного вида мужчин и мрачных, угрюмых женщин. В их глазах плавает подозрение: так смотрят на мир люди, которые постоянно опасаются стать жертвой обмана. Они без всякой необходимости толкаются в очередях к подъемникам – с каким-то бесстрастным, безликим эгоизмом, в основе которого лежит нескрываемое чувство расового превосходства. Они уныло катаются на лыжах – большими группами, напоминающими дисциплинированные армейские подразделения. По вечерам, когда они сидят в баре, их веселье становится еще более невыносимым, чем юнкерское высокомерие и чванливость – неразлучные спутники дня. Взводами краснолицых бюргеров они усаживаются за столы и поглощают галлоны пива, сотрясая помещение раскатами гулкого грубого хохота, распевая скабрезные студенческие куплеты. Слава Богу, пока еще Роберту не приходилось слышать «Хорста Весселя», но некоторое время назад он заметил, что приезжие уже не выдают себя за швейцарцев, австрийцев или уроженцев Эльзаса. В катание на лыжах, этот грациозный спорт одиночек, немцы привнесли дух стада, дух толпы. Застряв пару раз в очереди у подъемника, Роберт как-то сказал об этом Маку, на что тот, будучи человеком далеко не глупым, ответил:

– Заметь, на нервы они начинают тебе действовать, только когда собьются в группу. За три года жизни в Германии я очень часто встречал отличных парней, да и девушки попадались изумительные.

Роберт был вынужден согласиться. В глубине души ему очень хотелось верить, что Мак прав. И до войны, и во время ее проблема отношения к немцам настолько занимала его мысли, что победу над Германией Роберт воспринял как обретение личной свободы. Похожее чувство он испытал, когда окончил школу, где долгие годы были потрачены на поиски решения одной-единственной мучительно тоскливой задачи. Он убедил себя, что поражение отрезвило немцев. Теперь, когда его жизни уже не грозила смертельная опасность, о них можно было и не думать.

По окончании войны Роберт активно поддержал идею скорейшего восстановления нормальных взаимоотношений с Германией как в политике, так и на уровне сознания обычного обывателя. Он пил немецкое пиво и даже купил «фольксваген», хотя, помня о дремлющей в немецкой душе тяге к вселенским потрясениям, никогда не одобрил бы передачу наследникам вермахта сверхоружия – атомной или водородной бомбы. Деловых контактов с Германией у Роберта почти не было, и только здесь, в маленькой деревушке неподалеку от Граубундена, где присутствие немцев ощущалось все острее, мысли о них вновь лишали покоя. Но отказаться от ежегодных приездов сюда лишь потому, что на дорогах слишком часто встречаются машины с мюнхенскими или дюссельдорфскими номерами, Роберт не мог. Он подумывал перенести отпуск с конца февраля на, скажем, январь, потому что в последние недели февраля и начале марта, когда солнце припекало и сумерки опускались только около семи, немцы наезжали сюда толпами. Со стороны они казались настоящими солнцепоклонниками: тут и там виднелись раздетые по пояс дородные бюргеры, жадно поглощающие драгоценный ультрафиолет. Возникало впечатление, что существа эти прибыли из царства туманов, например, с Венеры и, чтобы найти в себе силы пережить еще один год в ненастном и мрачном отечестве, им необходимо впитать в себя как можно больше света и красок.

Возникшая в воображении картина развеселила Роберта, вернула ему благодушное настроение. «Будь я холостяком, – подумал он, – нашел бы себе скромную баварскую девушку, влюбился бы, и со всеми дурацкими мыслями уже давно было бы покончено».

– Предупреждаю, Фрэнсис, – послышался голос Барбары, – если ты загонишь меня здесь в могилу, то в Йеле найдутся люди, которые разыщут тебя и под землей.

– Warum haben die Amerikaner nicht genügend Verstand, – негромко, но очень внятно произнес за спиной Роберта немец без всяких признаков швейцарского выговора, – ihre dummen kleinen Nutten zu Hause zu lassen, wo sie hingehören?

Роберт с сожалением осознал, что не сможет не оглянуться, но сначала покосился на Мака: слышал ли он? Немецкий Мак немного знал, и если он разобрал фразу «Почему бы этим американцам не оставить своих потаскушек дома?», то произнесший ее мужчина был сейчас в серьезной опасности. Однако Мак продолжал улыбаться итальянской «графине». Слава Богу. Швейцарская полиция очень косо смотрела на драки вне зависимости от мотивов, их вызвавших, и Маку наверняка пришлось бы просидеть какое-то время за решеткой. Для американского офицера, проходящего службу во Франкфурте, такая потасовка имела бы весьма серьезные последствия. «Мне-то, – подумал Роберт, – грозит всего лишь нудная лекция в магистрате о злоупотреблении швейцарским гостеприимством».

Оборачиваясь, чтобы рассмотреть говорившего, он уже принял решение подойти к наглецу на вершине, сказать ему, что понял каждое слово, и отвесить пощечину. Господи, только бы ублюдок не оказался каким-нибудь гигантом!

Первые несколько секунд Роберт не мог понять, кому принадлежал голос. Спиной к нему стоял высокий мужчина, Роберт видел лишь голову и широкие плечи под черной паркой. Внушительного телосложения женщина с квадратным, рубленым лицом что-то шептала ему, но очень тихо. Выслушав ее, мужчина отчетливо и громко ответил по-немецки:

– Меня не волнует, что кто-то может понять. Пусть понимают.

Роберт ощутил возбуждение. Жаль, что до вершины не меньше пяти минут. Теперь, когда драка стала неизбежной, он сгорал от нетерпения. Не сводя глаз с затянутых в черный нейлон плеч, Роберт ждал, чтобы противник обернулся, показал свое лицо. «Интересно, – подумал Роберт, – если пощечину заменить полновесным ударом, он свалится? Принесет извинения? Захочет воспользоваться лыжными палками? На всякий случай свои тоже должны быть рядом. Да и на Мака вполне можно рассчитывать – до вмешательства полиции».

Роберт стащил толстые кожаные рукавицы, сунул их за пояс. Удар голыми костяшками куда эффективнее. Есть ли у немца на пальце обручальное кольцо?

В этот момент плотная женщина заметила взгляд Роберта и вновь прошептала что-то своему спутнику. Тот непринужденно, как бы самым естественным образом повернулся и посмотрел на Роберта в упор. Когда человек давно стоит на лыжах, он рано или поздно обязательно встречает тех, кого когда-то уже видел. Роберт понял, что кулачной потасовкой разговор на вершине не обойдется. Человека, чьи холодные голубые глаза с вызовом смотрели из-под редких белесых ресниц, придется убить.

Случилось это много лет назад, зимой тридцать восьмого года, во французской части Швейцарии. Роберту было тогда четырнадцать, в десятиградусный мороз он лежал в снегу с неестественно вывернутой ногой; за соседнюю вершину медленно клонилось солнце. Боли еще не чувствовалось, но он ощущал на себе чей-то взгляд.

Вышло, конечно, все очень глупо. В тот момент Роберта больше беспокоила не сломанная нога, а то, что скажут родители. После обеда, когда на склонах уже почти никого не осталось, его вдруг потянуло в горы, на самый верх. Сойдя с лыжни, Роберт пошел лесом, ему хотелось найти хотя бы небольшую площадку легкого, не утрамбованного другими снега. Бог знает как правая лыжа попала в сплетение корней, но его неудержимо потянуло в сторону, и, уже падая, он услышал, как в ноге что-то отвратительно хрустнуло.

Стараясь не паниковать, Роберт кое-как сел на снегу лицом к трассе, флажки которой виднелись за стволами сосен метрах в двухстах. Если повезет, кто-нибудь из лыжников может услышать его крики. Ползти к трассе он не пытался, поскольку от малейшего движения в животе возникало странное ощущение, наполнявшее рот горькой слюной.

От деревьев по снегу протянулись длинные тени, на фоне замерзшего зеленоватого неба были видны лишь отдельные, самые высокие, розовые в заходящем солнце вершины. Давал знать о себе холод, время от времени Роберта сотрясала дрожь.

«Вот здесь-то я и умру к вечеру, – подумал он. – Родители и сестра наверняка сидят в уютной кухоньке небольшого шале милях в двух вниз по склону и пьют горячий чай. Беспокоиться они начнут в лучшем случае через час-другой, а когда решат, что со мной что-то случилось, то не будут знать, где искать». Семь или восемь человек, находившихся вместе с ним в кабинке подъемника, Роберт видел первый раз в жизни и ни словом не обмолвился с ними о том, каким маршрутом собирается спускаться. В окрестностях было три вершины, у каждой свой подъемник, свое хитросплетение трасс, так что найти в быстро густеющих сумерках человека здесь почти невозможно. Он поднял голову: с востока надвигались тяжелые низкие облака. Если ночью они разразятся снегом, то его не найдут, пожалуй, до самой весны. Матери Роберт дал слово, что никогда не пойдет в горы в одиночку, и теперь его ждала расплата за невыполненное обещание.

Внезапно с трассы до него донесся резкий, с металлическим призвуком скрип обледеневшего снега. Еще не видя лыжника, во всю мощь легких Роберт прокричал:

– Помогите! На помощь!

Мелькнувшая в воздухе темная фигура скрылась за деревьями, чтобы мгновение спустя появиться десятком метров ниже, почти на одном уровне с сидевшим в снегу Робертом. Он уже не выкрикивал слова, а тянул на одной ноте душераздирающий вопль, обращенный ко всему человечеству, представитель которого, мастерски вписываясь в виражи трассы, летел мимо.

И темная фигура – о чудо! – остановилась. Роберт продолжал кричать, лес услужливо отвечал ему эхом. Несколько мгновений лыжник не двигался, и Роберту показалось, что начались галлюцинации, зрительные вместе со слуховыми. Конечно же, на снегу никого нет, а рвущийся из груди крик выходит не громче последнего вдоха. Внезапно белая пелена упала перед его глазами, Роберт почувствовал, как проваливается во что-то мягкое, теплое. Подняв из последних сил руку, он потерял сознание.

Придя в себя, он увидел стоявшего рядом на коленях человека – тот снегом растирал ему щеки.

– Значит, вы услышали меня, – выговорил по-французски Роберт. – Я боялся, что никто не услышит.

– Ich verstehe nicht, – сказал человек. – Nicht parler Französisch[45]45
  Я не понимаю. Не говорю по-французски (нем.).


[Закрыть].

– Я боялся, что вы меня не услышите, – повторил на немецком Роберт.

– Глупый мальчишка, – сурово ответил его спаситель. – Тебе здорово повезло. Кроме меня, на горе никого не осталось. Просто великолепно! – проговорил он с иронией, осторожно коснувшись правого колена Роберта. – Месяца три ты пролежишь в гипсе. Так, спокойнее, не дергайся, нужно снять твои лыжи.

Расстегнув крепления, мужчина аккуратно воткнул лыжи в снег, а затем сунул обе руки Роберту под мышки и приподнял.

– Расслабься. Твоя помощь мне сейчас ни к чему. Весишь ты, хвала Создателю, как цыпленок. Сколько тебе лет? Одиннадцать?

– Четырнадцать.

– Что? – Мужчина расхохотался. – Детей в Швейцарии уже не кормят?

– Я – француз.

– О… – Голос его стал ровным и скучным. – Француз. – Дойдя до торчавшего из сугроба пня, мужчина усадил на него Роберта. – Теперь, во всяком случае, тебя не занесет снегом. Замерзнуть ты какое-то время тоже не замерзнешь. Слушай меня внимательно. Я захвачу твои лыжи вниз и объясню инструкторам, где ты находишься. Меньше чем через час за тобой приедут. Где и с кем ты живешь здесь?

– С отцом и мамой в шале «Монтана».

– Отлично. Шале «Монтана». Они тоже говорят по-немецки?

– Да.

– Превосходно. Я позвоню им и скажу, что их дуралей сломал ногу, а горный патруль уже везет его в местную больницу. Как тебя зовут?

– Роберт.

– Просто Роберт?

– Роберт Розенталь. Прошу вас, не говорите им, что мне совсем плохо. Они и так уже, наверное, места себе не находят.

Мужчина связал бечевкой лыжи Роберта, бросил их на плечо.

– Не переживай, Роберт Розенталь. Я не стану волновать их больше, чем необходимо.

С этими словами мужчина скользнул вниз по склону, легко лавируя между деревьями, одной рукой сжимая палки, другой придерживая покоящиеся на плече лыжи.

Его стремительное исчезновение озадачило Роберта, и только когда темная фигура уже едва виднелась среди деревьев, он вдруг спохватился, что так и не поблагодарил того, кто спас ему жизнь.

– Спасибо! – прокричал он в быстро густевшую тьму. – Огромное вам спасибо!

Мужчина не остановился, и Роберт так и не узнал, услышал ли тот его. Через час стало совсем темно, но обещанный патруль так и не появился. У Роберта были часы со светящимся циферблатом, и через полтора часа ожидания, в десять минут восьмого, он понял: никто не придет. Оставалось рассчитывать только на собственные силы: если он хотел выжить, необходимо было каким-то образом доползти до городка.

Роберт уже окоченел от холода, начинал сказываться болевой шок. Зубы выбивали частую дробь, как если бы являлись частью некоего вышедшего из-под контроля механизма. Потеряли чувствительность пальцы, от правой ноги поднимались вверх волны раздирающей боли. Накинув на голову капюшон парки, Роберт очень скоро ощутил щекой схватившуюся на морозе от его дыхания ткань. Он слышал какой-то странный звук, и прошло несколько минут, прежде чем стало ясно: это скулит он сам, скулит и ничего не может с собой поделать.

С неимоверным трудом Роберт сполз с пня и двинулся вниз по склону. В какой-то момент рука, на которую он опирался, провалилась в яму. Вскрикнув от острой боли, Роберт ткнулся лицом в снег. Ему хотелось застыть, не двигаться, отказаться от всяких попыток добраться к людям. Позже, уже в зрелом возрасте, он пришел к выводу, что силу продолжить путь ему давала мысль о родителях, где-то далеко внизу сходивших с ума от беспокойства.

Подтягиваясь руками, хватаясь за нижние ветки деревьев, корни и редкие камни, Роберт полз все дальше. Часы где-то свалились, и когда он достиг обозначавших трассу флажков, то понятия не имел, сколько времени ушло на то, чтобы преодолеть сто – сто пятьдесят метров: пять минут или пять часов. Внизу, в невообразимой дали, горели огни городка. Борьба со снегом согрела Роберта, лицо его покрыли крупные капли пота, кровь тысячью иголочек жгла онемевшие пальцы.

Двигаться по укатанному снегу было намного легче, временами удавалось без остановки проползти десять – пятнадцать метров, кусая от боли губы всякий раз, когда ступня поврежденной ноги ударялась о льдышку. В одном месте Роберт не удержался и соскользнул в крошечный ручеек. Когда минут через пять он вновь выбрался на трассу, перчатки и куртка на животе были насквозь пропитаны ледяной водой. Огни городка не приближались.

В конце концов Роберт понял, что сил двигаться дальше у него уже нет. Дважды его вырвало, причем в обоих местах снег обильно окрасился кровью. Он попробовал сесть: если ночью пойдет снег, то, может быть, утром кто-нибудь заметит хотя бы торчащую из сугроба голову. Пытаясь выпрямиться, Роберт заметил мелькнувшую на фоне далеких огней тень. Тень приближалась, и из последних сил он заставил себя издать какой-то звук. Увидевший его человек позже сказал, что расслышал всего два слова:

– Извините меня…

На огромных санях крестьянин перевозил сено. Осторожно притормаживая и срезая, где возможно, путь, он привез Роберта вниз, в больницу.

К тому времени, когда туда добрались поставленные врачами в известность отец и мать, хирург уже сделал Роберту укол морфия и занялся ногой: необходимо было аккуратно совместить концы сломанной кости. Более или менее связный рассказ о происшедшем родители услышали только утром.

– И я увидел мчавшегося по склону мужчину. – Роберт старался говорить спокойно, не подавая виду, каких усилий стоило ему каждое слово. – Он услышал мои крики, подъехал, снял с меня лыжи и посадил на пень. Потом расспросил, как меня зовут, где и с кем я живу, пообещал спуститься вниз, послать ко мне на помощь инструктора и позвонить вам. Прошло полтора часа, стало совсем темно, и я решил больше не ждать, пополз вниз. С крестьянином и его санями мне, конечно, повезло…

– Очень повезло, – коротко заметила мать, маленькая полная женщина с расстроенными нервами.

Более или менее сносно она чувствовала себя только в городах, терпеть не могла гор, холода и идиотской, связанной с бессмысленным риском забавы носиться на тонких ненадежных дощечках вниз по склонам. Приехала она сюда лишь потому, что Роберт с сестрой, как и их отец, были без ума от лыж. От переживаний и усталости лицо ее стало белым. Разреши врачи Роберту двигаться, мать первым же утренним поездом отправилась бы с сыном в благословенный Париж.

– Скажи, Роберт, – спросил отец, – а не могло ли тебе померещиться от боли, будто видишь перед собой мужчину? Ваш разговор ты не выдумал?

– Мне ничего не мерещилось, папа. – Голова после укола морфия была тяжелой, но слова отца приводили в недоумение. – Почему ты решил, что я выдумываю?

– Потому что до десяти вечера нам никто не звонил, и только в одиннадцатом часу врач из больницы сообщил, что ты уже здесь. Инструкторы тоже ни о чем не знали.

– И все-таки он мне не померещился. – Роберта обижало, что отец не верит ему. – Войди этот мужчина сюда, я узнал бы его сразу. Высокий, в черной куртке, с голубыми глазами и короткими, почти бесцветными ресницами. Сначала мне показалось, что ресниц у него нет вообще…

– Сколько же, по-твоему, ему было лет? Как мне? – Отцу Роберта не исполнилось еще пятидесяти.

– Нет, не похоже.

– Может, как дяде Жюлю?

– Это, пожалуй, ближе.

Роберту хотелось, чтобы отец и мать оставили его в покое. Самое страшное позади, нога в гипсе, а через три месяца, по словам врача, он опять начнет бегать. Случившееся необходимо просто выбросить из головы.

– Значит, – заключила мать, – это был голубоглазый мужчина лет двадцати пяти.

Сняв трубку телефонного аппарата, она попросила телефонистку соединить ее со школой горнолыжного спорта.

Отец вытащил сигарету, подошел к окну, закурил. На улице шел снег. Он повалил сразу после полуночи; подъемники не работали, так как сильный ветер высоко в горах увеличивал опасность схода лавин.

– А с человеком, который меня подобрал, вы уже говорили?

– Да. Он назвал тебя отчаянным храбрецом, а еще заметил, что больше пятидесяти метров ты бы дальше не прополз. Я дал ему двести франков. Швейцарских.

– Тс-с! – призвала их к тишине мать. – Вас снова беспокоит миссис Розенталь, – проговорила она в трубку. – Да, благодарю. Врачи сказали, особенно беспокоиться не о чем. Мы только что говорили с сыном, и одна маленькая деталь в его рассказе показалась нам немного странной. По словам мальчика, рядом с ним остановился какой-то мужчина, снял с него лыжи и пообещал прислать от вас помощь. Скажите, ставил ли вас кто-нибудь в известность о несчастном случае? Вчера, где-то около шести. – Лицо матери напряглось. – Понятно. Нет, его имени мы не знаем. Сын сказал, ему около двадцати пяти лет, голубые глаза и редкие светлые ресницы. Одну минуту, я уточню. Роберт, какие у тебя были лыжи? Они хотят посмотреть на своих стеллажах.

– «Аттенхоффер», сто семьдесят сантиметров. На концах красной краской мои инициалы.

– «Аттенхоффер», – повторила в трубку мать. – На концах две красные буквы «Р». Спасибо, я подожду.

Затушив сигарету в пепельнице, к больничной койке Роберта подошел отец. Даже ровный загар не мог скрыть следов усталости на его лице.

– Роберт, – с печальной улыбкой сказал он, – пора тебе научиться быть более осторожным. По мужской линии ты у меня единственный наследник, второй, боюсь, уже не появится.