Текст книги "Жестокий век"

VII

За городской стеной Хотана на просторной равнине шло торжественное пятничное богослужение. Правоверные молились, обратив благочестивые лица в ту сторону, где за горами, реками, пустынями была священная родина пророка – благословенная Мекка. Над правоверными возвышался деревянный мимбар[91]91
  Мимбар – кафедра для проповедей, амвон.


[Закрыть], на нем стоял Алай ад-Дин.

Кучулук осадил коня перед мимбаром. Пыль из-под копыт серым облаком покатилась на правоверных. За спиной Кучулука сопели кони его воинов. Имам, лизнув палец, перевернул страницу Корана, метнул на Кучулука и его воинов настороженно-враждебный взгляд. Уничтожением посевов вокруг Хотана и Кашгара Кучулук принудил мусульман к покорности. Но они тайно и явно уповали на хорезмшаха Мухаммеда… Несколько дней назад Кучулук потребовал от Алай ад-Дина включить в хутбу свое имя. Старый гурхан вознесся в райские сады слушать песнопение ангелов, и теперь Кучулук был единственным правителем остатков его владения, наследником его титула.

Имам отложил Коран, поднял к лицу сухие руки.

– О боже! – Слово вырвалось, как вздох. – Сделай вечными основы царства и веры, подними знамена ислама и укрепи столпы неоспоримого шариата, сохраняя державную власть великого, справедливого, великодушного владыки народов, господина султанов, распространителя устоев спокойствия и безопасности, дарителя благодеяний – того, кто дает помощь рабам, больным, того, кому дана помощь от Неба, кому дана победа над врагами, кто поддерживает правду, земной мир и веру – халифа Насира, – да сделает Аллах, которому слава, вечным его царство в халифате над землей и да увеличит его доброту и благодеяния.

К концу чтения хутбы голос имама набрал силу, он раскатывался над правоверными не смиренной просьбой, а грозным предостережением.

– Я не слышал своего имени, – сказал Кучулук. – Может быть, ты произнес его слишком тихо?

– Твоего имени я не произносил.

– Почему, достойный?

– Законным государем и правителем может быть только тот, чью власть освятил своим соизволением наместник пророка – халиф.

Имам говорил с ним как с учеником медресе, ровным голосом, но из глаз не уходила враждебная настороженность.

– Ваш халиф далеко. Ты, имам, узаконишь мою власть над правоверными.

– Я этого не сделаю.

– Найду другого имама.

– Другой тоже не сделает. Это право принадлежит халифу. Никому более.

– Тогда ты поедешь в Багдад и возвратишься с соизволением халифа.

– Я не поеду в Багдад. И халиф не даст тебе своего соизволения.

– Зачем, достойный, упрямишься? Ты видишь, я терпелив. И ты знаешь: я настойчив.

– Мы напрасно тратим время. Правоверными не может править неверный. Ты надел на нас ярмо покорности, но наши души тебе не облачить в одежды лицемерия.

– Я хорошо понял тебя, имам. Правоверные не могут быть подданными неверного. Тогда мне остается одно: обратить подданных в свою веру или веру моей жены, дочери гурхана.

– Твоя вера и вера твоей жены есть заблуждение ума человеческого.

– Ты лжешь, имам! – Кучулук привстал на стременах. – Эй, вы, поклонники пророка Мухаммеда! Слушайте меня, вашего правителя и повелителя. Я утверждаю: ваша вера – обман. За сотни лет до вашего Мухаммеда бог послал на землю Христа. Разве не так? Разве об этом не сказано в чтимой вами книге? Подтверди, имам, если ты честный человек.

Имам молчал, прижимая к груди Коран с потрепанными, побитыми углами.

– Молчишь? Да и что ты можешь сказать! Бог один, и ему не для чего отправлять людям одного за другим своих посланцев. Ваш Мухаммед сам себя возвел в пророки. Я спрашиваю вас: если ваш пророк обманщик – кто вы, его последователи? Вы не правоверные, вы легковерные. Пусть любой из вас подойдет и докажет мне, что я говорю неправду.

Мусульмане смотрели на Кучулука с гневом и страхом. Нижняя челюсть у имама отвисла, в сивой бороде темнел провал рта. Такого богохульства он, наверное, в жизни не слышал.

– Сказано: люди – или ученые, или ученики, остальные – невежды и варвары. Да простит тебе Аллах твое неведение.

– Вы не хотите спорить? Тем хуже для вас. Вашу лживую веру я запрещаю. Отныне никто не посмеет напяливать на голову чалму, возносить молитвы по Корану. Молитесь, как молятся почитающие Будду или Христа. Замеченный в нарушении моего повеления будет наказан: в дом поселю воинов – кормите и одевайте.

Крики возмущения заглушили его слова. Кучулук выхватил из рук имама Коран, разорвал его, бросил на землю.

– Будь ты проклят! Пусть прах засыплет твой поганый язык! – крикнул имам.

Воины накинулись на толпу. Засвистели плети. Кони сбивали и топтали людей.

Разогнав верующих, Кучулук велел распять имама на дверях медресе. Крутость устрашила мусульман, но не прибавила, скорее убавила число сторонников Кучулука. И когда к его владениям подошел Джэбэ с двадцатью тысячами воинов, мусульмане не подумали защищать свои города и селения, хуже того – они начали нападать на воинов Кучулука. О сражении с монголами нечего было и думать. Он отступал, и его войско таяло, как снег под жарким солнцем. С ним остались только найманы, но их было слишком мало…

…Усталые кони медленно поднимались в гору. На безоблачном небе гасли звезды, разгоралась яркая, кроваво-красная заря. Рядом с Кучулуком дремала в седле Тафгач-хатун. Ее маленькие руки вцепились в переднюю луку седла, голова клонилась на грудь. Кучулук потряс ее за плечо:

– Упадешь.

Она встряхнулась, потерла ладонью припухшие глаза, виновато улыбнулась:

– Не могу больше.

– Сейчас остановимся. Наши кони устали больше, чем мы. – Он оглянулся. Воины тащились за ним без всякого порядка, многие дремали. – Нам, кажется, не уйти.

Тафгач-хатун испуганно глянула на него:

– Настигнут?

– Да. Скорей всего – сегодня.

– Может быть, нам покориться?

– Покориться? – Кучулук горько усмехнулся. – Этим мы не спасем ничего. Даже свою жизнь. Я всегда знал, что монголы придут за моей головой. На месте Чингисхана я сделал бы то же самое. Когда меня убьют, хорезмшах порадуется. А ему плакать надо.

– Тебя… убьют? – Тафгач-хатун, кажется, только сейчас поняла до конца грозящую им опасность. – А как же я?

– Не думаю, что они убивают и женщин.

Они въехали в узкую, сжатую с обеих сторон крутыми горами долину. По дну ее бежал шумный ручеек. Красные блики зари плясали на стремнине. Кони тянулись к воде. Кучулук спешился, помог сойти с седла Тафгач-хатун.

– Отдыхай. – Он разостлал на берегу ручья чепраки. – Есть хочешь?

Она покачала головой.

Воины, отпустив коней пастись, молчаливые, угрюмые, валились на землю. Вершины гор осветило солнце. На косогоре, заросшем терновником, перекликались птицы. Кучулук хотел было послать на косогор караульных, но передумал.

– Ты спи, хатун, спи, а я поднимусь вон туда. Мне все равно не уснуть.

– Я пойду с тобой.

Косогор был крут. Ноги скользили по траве. Пока поднимались, Тафгач-хатун несколько раз упала, до крови поцарапала правую руку. Солнце быстро поднималось, горы были залиты теплым светом, снизу к вершинам ползли клочья тумана, далеко внизу поблескивала кривая сабля реки. Тафгач-хатун сидела, уткнув подбородок в колени, смотрела на горы, на полоску реки повлажневшими глазами.

– Неужели мы должны умереть? Я не хочу, Кучулук!

– Я сказал: ты не умрешь.

– Но я не хочу жить без тебя, Кучулук. Что жизнь, если не будет тебя!

– Лучше не думай об этом.

– Знаешь что… Если придет час смерти, убей меня сам. Слышишь? Не смотри на меня так, господин мой! Убей, и я буду счастлива. Только сделай это как-нибудь… чтобы я не видела. – Она заплакала.

Кучулук сел с нею рядом. Она обхватила его руками за шею, мокрым лицом прижалась к щеке, поцеловала.

– Ты сделаешь это? Сделаешь? – Шепот ее звучал страстно, исступленно.

– Сделаю, – выдавил он из себя.

Ему тоже хотелось заплакать.

Она успокоилась, положила голову на его плечо, закрыла глаза. Внизу храпели воины, пофыркивали кони. Над травой порхали белокрылые бабочки. Дыхание Тафгач-хатун стало ровным, глубоким. Он положил ее на траву, и она что-то сонно пробормотала. Дрема стала подкрадываться и к нему. Он встал, походил, растирая отяжелевшую голову. Внизу, у реки, вспыхнуло облачко пыли, покатилось на гору. Вскоре он увидел всадников. Рысили дозоры, ощупывая всю местность, за ними шло войско.

– Вот и все, – вслух сказал он.

Подошел к Тафгач-хатун. Она спала, подложив под голову ладони. Солнце разрумянило ее щеки, на носу выступали капельки пота, и в каждой горело по горячей искорке. Он вынул нож.

– Прощай, хатун…

Поставил конец ножа на грудь жены, туда, где билось сердце, с силой ударил кулаком по ручке и не оглядываясь побежал к воинам.

Заседлав коней, поскакали вниз, навстречу врагам, навстречу своей гибели.

Битва была недолгой. Монголы и приставшие к ним мусульмане окружили и посекли найманов. Среди павших отыскали Кучулука. Джэбэ приказал отрубить ему голову, насадить на копье и показать во всех городах. Пусть мусульмане ничего не боятся, молятся своему богу, как молились в прежние времена.

VIII

Шагнув в комнату, где по утрам принимал пищу и беседовал с везиром, шах удивленно остановился. Везира не было. Не было и Джалал ад-Дина. Ну, сын опаздывает не впервые. А вот с везиром такого никогда не случалось. Что с ним? Где он, сын ослицы? Резко повернулся на высоких каблуках, шагнул к дверям и лицом к лицу столкнулся с матерью. Она вплыла в комнату в сопровождении векиля Шихаба Салиха и шейха Меджд ад-Дина Багдади. Это было так неожиданно, что он невольно отступил назад.

– Ты, кажется, не рад видеть свою мать?

– Садитесь. – Он указал на подушки, разложенные вокруг дастархана. – Я рад видеть тебя всегда. Но сюда без зова не ходят. – Тяжелым взглядом он посмотрел на векиля и шейха.

Людей более ненавистных, чем эти двое, не было во всем государстве. По их наущению мать влезает в его дела…

– Матери идут к своим сыновьям по зову сердца. – Не дожидаясь, когда сядет он, мать опустилась на подушки, оправила складки шелкового платья. – Ты ждешь своего везира?

– Жду.

– Сегодня твой везир не придет.

– Что с ним?

– Успокой свое сердце, истерзанное заботами о благе государства. С везиром ничего не случилось. И ничего не случится. У его дома поставлена стража.

Шах бросил быстрый взгляд на дверную стражу – не сменили ли и его телохранителей? И гнев, и неясный страх смешивались в нем. Он ждал, что еще скажет мать, но она молчала.

– Кто и зачем поставил стражу? – Раздражение все-таки прорвалось в его голосе.

– Плешивый возбудил недовольство опоры твоего могущества – кыпчакских эмиров. Он стал слишком стар, и жемчужина его ума утонула в луже глупости. Я сочла, что будет благом уберечь тебя и всех нас от этого человека.

Шихаб Салих поглаживал седую бороду, пряча в ней усмешку. Шейх спокойно тянул из чашки чай, ел миндальное пирожное. Эти люди сговорились. Он ждал, что так оно и будет. Везир не был угоден ни матери, ни имамам, ни кыпчакским эмирам.

– А если я желаю, чтобы везир и впредь был со мной?

– Твое желание свято! – Мать вздохнула. – Но у тебя будет много затруднений. И я не смогу ничем помочь тебе, мой сын. Сердце матери не выдержит этого.

– Хорошо, – буркнул он и, спасая свое лицо, добавил: – Я и сам подумывал о другом везире.

– Достойнейшие из людей государства перед тобой.

Шейх слегка наклонил голову, векиль согнулся почти до земли. Шейх умен и тверд, с ним будет трудно. Если уж выбирать из этих двух, пусть везиром будет Шихаб Салих, этот сын свиньи достаточно хитер, чтобы не перечить ему. «Ну, обождите, Аллах свидетель, обоим оторву голову…»

– Я беру тебя, Шихаб Салих…

– Ты утешил мое сердце! Но это еще не все. – Мать снова вздохнула, однако взгляд черных глаз был остер, жесткие складки желтоватой кожи залегли вокруг маленького, с усохшими губами рта. – Мать твоего сына и моего любимого внука Джалал ад-Дина – туркменка…

– Разве это кого-то удивляет?

– Мать шаха должна быть дочерью племени кыпчаков. Так говорят эмиры.

– Ты моя мать, и ты из племени кыпчаков. О чем же говорят эмиры?

Но он уже знал, куда клонит мать и чего добиваются эмиры кыпчакских племен. Его мысли мчались, как бешеные кони…

– Мать твоего наследника, будущего шаха, – туркменка. И это тревожит верных тебе кыпчаков. Они думают, что ты немилостив к ним. Но я-то знаю, как любишь ты свою бедную мать и всех моих соплеменников…

Вкрадчивая речь матери бесила его. Если бы мог, выкинул ее за двери. Но за ее спиной – кыпчаки. Если они покинут его… Они знали, когда надо приставить нож к горлу. Он отправил посла к халифу, требуя читать в Багдаде хутбу с его именем. Требование, конечно, будет отвергнуто. Тогда – война. Но без отважных, неукротимых в сражении кыпчаков на Багдад не пойдешь. А кыпчаки, если он их не ублаготворит, уйдут в свои степи. Из его опоры превратятся во врагов, станут нападать на города и селения, убивать и грабить… И ни мать, никто другой уже не сможет ему помочь. В этом она права. Пусть же пока будет так, как они того желают. Но придет время, и они горько раскаются в своих неумеренных желаниях.

– Кого же вы хотели бы видеть моим наследником?

– Один из самых достойных твоих сыновей – Озлаг-шах.

– Он еще мал. Ему не по силам будет править делами государства в мое отсутствие.

– Пока Аллах не призовет меня, я буду с ним.

«Вот-вот, – зло подумал он. – Это тебе и нужно – править. Тебе и твоим кыпчакам. Ну ничего, такая радость вам даром не достанется».

– Я внял просьбе кыпчакских эмиров, моя бесценная мать, – пусть будет вечно над тобой благословение Аллаха, – и надеюсь, что они будут ревностно исполнять мои желания… Поход будет трудным, война тяжелой.

– Ты собираешься в поход? Но твой враг Кучулук убит.

– Кучулук убит, но жив халиф багдадский.

– Халиф?!

– Халиф, – спокойно подтвердил он, радуясь испугу, мелькнувшему в ее глазах.

– Но, сын мой, не превышаешь ли ты дозволенное богом?

– Дозволенное богом превышает халиф, и я покараю его. Меч Аллаха – в моих руках.

Теперь он был сильнее матери. Он уступил ей и ее кыпчакам, и они должны уступить тоже. Еще неизвестно, кто выгадывает больше.

– Высочайший, – шейх прижал к груди руки, – в мире столько неверных. Утвердив среди них законы ислама, ты стяжаешь славу великого воителя за веру. Зачем тебе халиф?

– Молчи, шейх! – грубо сказал шах. – Я караю неверных, а твой халиф сносится с моими врагами, понуждая их нападать на мои владения. Будет так, как я сказал!

– Имамы, величайший, будут против этого, – тихо сказал шейх.

– Пусть только посмеют!

Он поднялся и ушел в свои покои. Велел позвать Джалал ад-Дина. Сын пришел насупленный.

– Я ничего не понимаю… Какие-то люди сегодня не позволили мне переступить порог. Мне, твоему сыну! – Голос его задрожал от негодования. – Или я чем-то прогневил тебя?

– Нет, сын. Но ты больше не наследник… – Шаху было стыдно смотреть в лицо сыну, он гнул голову, сплетал и расплетал пальцы. – Постарайся понять меня, сын.

Глухим голосом рассказал о том, что произошло.

– Собаки! – бросил сквозь зубы Джалал ад-Дин. – Спасибо, отец, за твои честные слова. Я, конечно, огорчен. Но – Аллаху ведомо – остаюсь твоим самым верным воином.

Рука шаха легла на плечо сына, пальцы слегка сжались. В этом движении была невысказанная благодарность, молчаливый призыв к терпению и тайное обещание перемен.

Как шах и ожидал, посол из Багдада возвратился ни с чем. Ввести хутбу с его именем халиф отказался. Он прислал своего посла. Мухаммед заставил его томиться почти полдня в ожидании приема. Сам пришел в покои приемов в домашней одежде, выказывая этим пренебрежение к послу халифа. Его эмиры, имамы, хаджибы сидели на ковре, а посол, араб, черный, как аравийская ночь, сверкающий золотым шитьем одежд, стоял на ногах: шах «позабыл» предложить ему сесть. Шейх Меджд ад-Дин Багдади посматривал на шаха то с мольбой, то с тайной угрозой.

– Я послан владыкой правоверных всего мира, чтобы напомнить тебе, хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед, хадис[92]92
  Хадис – изустный завет пророка, не вошедший в Коран.


[Закрыть] священного пророка, – сказал по-арабски посол и замер в ожидании.

Хадис пророка надлежало выслушать на коленях. Поборов гнев, Мухаммед встал с трона, опустился на колени, и посол начал говорить:

– Пророк заповедал правоверным оберегать благородный дом Аббаса[93]93
  Аббас – дядя пророка Мухаммеда, багдадские халифы были его потомками.


[Закрыть]. Кто причинит вред аббасидам, того Аллах лишит своего покровительства.

Он говорил долго, и шах стоял на коленях, смотрел на остроносые сапоги посла. Наконец араб умолк. Шах сел на трон, угрюмо усмехнулся:

– Я тюрок и плохо знаю ваш язык. Но смысл хадиса понял. Я не причинял вреда ни одному из потомков Аббаса, не старался им сделать дурное. Мне ведомо совсем другое. Многие родичи халифа, такие же потомки Аббаса, как и он сам, пребывают в заточении, там они плодятся и множатся. Если бы высокочтимый посол напомнил этот же хадис самому повелителю правоверных, было бы лучше и полезнее.

Его имамы стыдливо прятали глаза. «Погодите же, вы еще не то услышите!»

– Верность повелителю правоверных – основа ислама, – напомнил посол. – Нарушивший ее бросает на ветер веру.

– Сам халиф может не следовать заветам пророка? Или, может быть, ты станешь утверждать, что он не держит в заточении потомков Аббаса?

– Халиф – верховный толкователь истин веры, и потому он может и должен для блага ислама заточать в подземелье любого из живущих на земле.

– Пусть же он попробует заточить меня!

Вскоре после отбытия посла он собрал имамов своих владений. Соглядатаи донесли, что шейх Меджд ад-Дин Багдади встречал почти каждого имама и вел с ними тихие разговоры. Какие это были разговоры, шах догадывался. И был готов ко всему.

Имамы расселись на ковре перед троном, раскрыли священные книги.

– Учителя и наставники правоверных! Полагаюсь на суд вашей справедливости – да сделает Аллах ваш ум ясным и беспристрастным! – Шах говорил негромко, медленно, желая, чтобы каждое слово его было хорошо и правильно понято. – Скажите мне, если повелитель, кладущий всю свою славу, всю доблесть своих воинов на то, чтобы торжествовало слово пророка, чтобы пали враги истинной веры, видит, что владыка правоверных мешает ему в истолковании заповедей пророка, может ли он терпеливо сносить это? Может ли повелитель мириться с тем, что халиф пренебрегает главной своей заботой – охранять, расширять пределы ислама, вести священные войны для обращения в истинную веру и обложения данью неверных?

Шах замолчал, собираясь с мыслями. Шейх Меджд ад-Дин Багдади поднялся, поклонился ему:

– Величайший из государей исламского мира, залей огонь гнева водой смирения. Халиф – эмир веры, кто дерзнет бросить в него гордость праха сомнения?

– Я тебя о чем-нибудь спрашиваю? – Шах упер в него бешеный взгляд.

– Ты спрашиваешь всех нас.

– Всех! Но не тебя!

– Великий шах…

– Я – шах! Я – великий! – закричал он. – А кто ты? Как смеешь учить меня, ничтожный! Как смеешь мутить светлый разум достойных!

Шах хлопнул в ладоши. В боковую дверь протиснулся «богатырь мира» Джехан Пехлеван. Увидев палача, шейх вздрогнул:

– Ты не посмеешь!..

– Возьми его. Он твой.

Джехан Пехлеван медленно приблизился к оцепеневшему шейху, по-детски улыбаясь, протянул длинные, обросшие черными волосами руки, ухватил за воротник халата, осторожно потянул. Шейх уперся ногами в ковер, ударил палача по рукам. Тот рванул его к себе. С треском лопнул халат на спине шейха, упала, размоталась чалма. Кинув свою жертву на плечо, будто мешок с шерстью, Джехан Пехлеван вышел. За дверями шейх пронзительно вскрикнул. И крик тут же оборвался.

– Аллах простит ему все его прегрешения! – Шах молитвенно сложил руки, закатил под лоб глаза.

Имамы смотрели на чалму, змеей пересекшую цветастый ковер. Из решетчатых высоких окон струился свет, в нем кружились, сшибались, разлетались золотые пылинки.

– Шейх своим преклонением перед ничтожнейшим из халифов давно заслужил смерть. Но я был терпелив. Не думайте, что я хотел этой казнью устрашить вас, мудрые толкователи истин веры. – Про себя усмехнулся: «Думайте об этом и бойтесь». – Полагаясь на свою совесть и откровения пророка, скажите мне, достойные наставники, могу ли низложить владыку веры, если он пребывает в темнице собственных заблуждений?

Имамы начали листать Коран, не смея смотреть друг на друга: они боялись его и стыдились своего страха.

– Если вынесете фетву[94]94
  Фетва – решение, выражающее волю собрания авторитетнейших представителей мусульманского духовенства, санкционирующее какое-либо мероприятие светской власти.


[Закрыть], что халиф Насир недостоин своего высокого сана, я отменю хутбу с его именем во всех своих владениях. Потом посажу на его место самого достойного из вас… Забудьте, высокочтимые, что я тут и жду вашего слова, будьте наедине со своей совестью.

Теперь он был уверен, что никто не решится препятствовать его замыслу. Если и дальше все выйдет, как задумано, он станет владетелем Багдада, потом и Дамаска, Иерусалима, священной Мекки – всего мусульманского мира, потом завоюет Китай, Индию… Все сокровища вселенной лягут к подножию его трона.

Имамы в тишине шелестели страницами Корана. Ему надоело ждать, и он начал поднимать их одного за другим. Имамы щедро сыпали изречения пророка, каждого можно понять и так и этак – они боялись его, но силен был страх и перед владыкой веры. С презрительной усмешкой он заставил составить фетву и велел каждому скрепить ее своей подписью.

– Теперь идите и внушите правоверным: Аллах отвернул свое лицо от халифа Насира.

Они заторопились к выходу, забыв о своем достоинстве, хлынули к дверям, как напуганные овцы из загона. Так-то вот, высокочтимые! Не то еще будет. Не только слова, взгляда его станут бояться, и никто уже не посмеет чего-то требовать.

Новый везир робко, боком, шагнул в дверь, склонился, будто хотел стать на четвереньки, подошел к нему, опустился на колени. Седая борода была всклочена, маленькие глазки беспокойно бегали. «А-а, сын паршивой кобылицы, и твоя душа от страха готова расстаться с телом!»

– Ради Аллаха всеблагого и всемилостивого, поставь везиром другого. Твой недостойный раб и стар, и немощен, и жаждет покоя.

– Ты, помню, жаждал другого.

– Величайший из великих, мудрый повелитель и непобедимый воитель, я ничего не хочу и не жажду, кроме покоя!

Толкнув его сапогом в бок, шах пошел. Шихаб Салих проворно вскочил, побежал рядом, заглядывая в лицо, раболепно кланяясь:

– Величайший, меня послала твоя мать – о Аллах, даруй ей счастье и долголетие! Она сильно занемогла и хочет видеть тебя, драгоценнейшего из своих сыновей.

– Почему не сказал сразу?

– Не гневайся, величайший, на мою неразумность и беспамятство.

Мухаммед направился во дворец матери. Над Гурганджем проплыла тучка, обрызгав землю теплым дождем. На мощенном плитами дворе блестела вода. Кованые каблуки шаха весело стучали по мокрым камням. Цокот отскакивал от кирпичных стен с блестящей обливной облицовкой, множился… Сам себе шах казался молодым, легким, высоким и гибким. Как сын Джалал ад-Дин… Стражники, верные туркмены в бараньих шапках и узких чекменях, приветствуя его, высоко вскидывали длинные копья. И, что было с ним редко, он отвечал на приветствия.

Шихаб Салих проворно бежал впереди, распахивая перед шахом двери.

Мать утопала в подушках низкого ложа, было видно лишь острое лицо. Она тихо охала и мяла пальцами кромку шелкового одеяла.

– О сын мой, что ты наделал?! Ты убил не шейха, а свою бедную мать! – слабым голосом запричитала она, но черные глаза горели огнем.

«Притворяйся», – подумал он, сложив на животе руки, с напускным смирением сказал:

– Что я мог сделать? Жемчужина его ума утонула в луже глупости.

«Это тебе за моего везира!» Мать все поняла, желтоватое ее лицо порозовело.

– Ты погубил умнейшего из людей! Ты лишил меня опоры.

– Я оставил тебе Шихаб Салиха.

«Придет время, отдам Джехан Пехлевану и его». Шах покосился на своего нового везира, и тот, будто догадываясь, о чем он подумал, втянул голову в плечи.

– Я оставил Шихаб Салиха, но он не хочет быть везиром.

Она приподнялась на локте, повернулась к везиру:

– Не хочешь? Не желаешь исполнить мое повеление?

– Желаю, повелительница, желаю…

– Смотри же. Ах, сын мой, сын! Я буду счастлива, если тебе не придется пожалеть о казни шейха.

Она ему угрожала! Шах сухо сказал:

– Пусть Аллах вернет тебе здоровье.

И вышел.

В походе шаху сопутствовало счастье. Он разбил многих эмиров, подвластных халифу, захватил несколько городов. Полная победа казалась близкой. И вдруг случилось ужасное, непоправимое. Отборное войско, отправленное им на Багдад, в горах Курдистана было застигнуто снежной бурей. Замерзли тысячи воинов, коней. На остатки войска начали нападать курды, и мало кому привелось возвратиться домой. Страх объял душу шаха. Неужели Аллах и верно покровительствует аббасидам? Его эмиры говорили без стеснения: покровительствует. Они считали, что война с халифом была ошибкой, и чуть не в глаза осуждали шаха.

Шах остановился в Нишапуре. Сюда к нему прибыл везир Шихаб Салих. Этого человека будто подменили. От былого раболепия не осталось и следа. Он ходил по дворцу распрямив плечи, воинственно выставив седую бороду, и эмиры искательно заглядывали ему в глаза.

– Хутбу с именем халифа придется ввести снова, – сказал ему шах.

– Там, – везир махнул рукой, – в Хорезме, хутбу с именем халифа Насира читают давно.

– Как так? – изумился шах.

– Твоя светлая мать и я, недостойный раб, предвидели, чем все это кончится.

– Предвидели? – Шах стиснул зубы и потянулся к бороде Шихаб Салиха.

Но везир спокойно отступил на шаг. Мухаммед задрожал от гнева, однако сдержался. Если этот сын собаки ведет себя так неподобающе, надо быть осторожным.

– Какие вести ты привез из Отрара, от наиба[95]95
  Наиб – наместник шаха.


[Закрыть] Тимур-Мелика? Как ведут себя монгольские воины, захватившие владения Кучулука?

– Тимур-Мелик уже не наиб. В Отраре правит Гайир-хан.

Отрар стоял на рубеже его владений. Из этого города тянулись караванные дороги в монгольские степи, в Китай. Вот почему наибом Отрара Мухаммед назначил одного из своих лучших эмиров – Тимур-Мелика. А Гайир-хан – родич матери…

– Кто заменил Тимур-Мелика?

– Твой недостойный раб. Так повелела твоя великая мать.

На этот раз Мухаммед дотянулся до бороды Шихаб Салиха, рванул его к себе, ударил ладонью по щеке:

– Вот тебе! Вот! Прочь с глаз моих! Ты больше не везир. Убирайся к воротам своей покровительницы!

В тот же день Шихаб Салих выехал в Гургандж. По дороге он разбирал дела, принимал знаки почестей от подданных. Он для всех оставался везиром. Рассвирепевший шах послал вслед за ним хаджиба Тогрула, повелев привезти голову Шихаба Салиха.

Но Тогрул возвратился ни с чем. Догнать в дороге Шихаба Салиха он не сумел, а в Гургандже мать шаха не только не позволила Тогрулу привести в исполнение приговор Мухаммеда, но и заставила огласить вроде бы составленный хорезмшахом указ о назначении Шихаба Салиха везиром наследника престола Озлаг-шаха. Наверное, Мухаммеду легко было бы перенести плевок в лицо, чем такое издевательство над своей волей. Но что он мог сделать? Неудача разом ослабила его. Кыпчакские эмиры вновь ушли из-под власти, имамы возненавидели его за то, что он принудил их вынести фетву, противную их совести. Все это беспокоило шаха, подавляло его дух.

Но еще больше встревожился бы шах Мухаммед, если бы внимательно посмотрел на восток…