Текст книги "Твокер. Иронические рассказы из жизни офицера. Книга 1"

Курс третий

 
Два осталось года, два тяжелых года,
И жизнь, как атаку, не повернёшь назад.
Тасуется колода, тасуется колода,
Тасуется колода, и карты шелестят.
Но сны о жизни новой, но сны о жизни новой,
Но сны о жизни новой приходят к нам давно,
Что с Дамочкой Бубновой, а, может быть, Трефовой,
А, может, и Пиковой, мы встретимся в кино!
 

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– О, хорошо, что я тебя увидел! Ты мне нужен.

Подполковник Нюхалов приветливо улыбается и жмёт мне руку. Внимание такого человека льстит мне, и я расплываюсь в счастливой улыбке.

Обращение на «ты» означает, что разговор ведётся по-товарищески. Конечно, как старший товарищ беседует с младшим, но как товарищ, а не как командир с подчинённым. Чтобы не подчеркивать разницу между нами, в обращении со мной преподаватель сознательно избегает всяких обращений, типа «товарищ курсант» или «курсант Бурнашев».

Такое обращение мне очень приятно…

– На полевом выходе на следующей неделе ты со своими товарищами поможете мне, по старой памяти, провести занятия по обкатке танками молодых курсантов. С командирами я уже договорился.

В душе поднялся фонтан эмоций. Значит снова занятия с первокурсниками! Здорово! Но тут в душе раздался противный внутренний голос, с ехидцей, осведомившийся:

– По ИМЗ соскучился?

Радость от услышанного, сразу немного поутихла, и фонтан стал фонтанировать не так сильно.

Инструкторско-методические занятия, проведенные с нами в прошлом году подполковником Нюхаловым, оставили в моей душе незабываемые, но не самые приятные, воспоминания.

Вообще-то мой внутренний голос, в последнее время, стал меня раздражать своей фамильярностью всё больше и больше. Но в данный момент, я вынужден признаться себе, что его напоминание было справедливым.

Включаю мозги и задаю дипломатический, с виду простой вопрос, скрывающий в своей глубине несколько уровней:

– А когда ИМЗ!

Ответ прозвучал замечательно:

– ИМЗ не будет, будете помогать мне на учебных местах, для вас ничего сложного.

– Вас понял, всегда готов!

В приподнятом настроении двигаюсь дальше по своим делам, улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям о прошлогодних занятиях.

То, что ИМЗ не будет, это – очень хорошо. Хотелось бы ещё поиздеваться над своим внутренним голосом, но в такие моменты его не слышно и не видно. Прячется мерзавец. Ну да ладно, радость мне это всё равно не испортит.

Обкаткой танками в войсках называют занятие по тактике, призванное излечить солдат от «танкобоязни». В начале Великой Отечественной войны, испуганные красноармейцы, разбегались, только услышав крик: «Танки!».

В военных училищах это занятие является обязательным, и проводится с молодыми курсантами, в конце «курса молодого бойца». Для нас это занятие заключалось в том, что после бесчисленных инструктажей, мы, окончательно запуганные этими самыми инструктажами, должны были, дождавшись своей очереди подбежать к бетонному окопу, спрыгнуть в него и терпеливо дожидаться танка, лениво ползущего по кругу над цепочкой бетонированных окопов.

Подразумевалось, что сидя в окопе, мы будем жутко бояться предстоящего испытания, и, преодолев себя, мы должны стать настоящими солдатами.

Помню, как на первом курсе, дождавшись, наконец, своей очереди, подгоняемый испуганным голосом преподавателя, я, со всех ног, подбежал к указанному мне окопу, и свалился в него, запутавшись в своей амуниции. Вжавшись в бетонную стену окопа, я с нетерпением ждал, что же будет дальше. Вот танк, медленный как лифт, с грациозностью бегемота, прогремел надо мной. Я испытал глубокое разочарование от произошедшего. Где обещанный ужас? Где холодный пот? Где радость от осознания того, что ты остался живой? Ничего. Право, если бы этот аттракцион был бы платным, я бы потребовал свои деньги обратно. Но правила игры требовали чтобы, вернувшись к своим товарищам, мы ойкали, ахали, ужасались и восхищались. Что мы и делали в ходе всего занятия. А затем забыли о нём, как забывается всё обыденное и неинтересное.

Честно говоря, я плохо представлял себе, зачем полковнику Нюхалову нужны помощники в таком простом деле.

Думаю, что все прояснится на занятии, а до него ждать оставалось недолго. Совсем скоро я, в полном полевом снаряжении, в отличном настроении прибыл к месту занятий. На это занятие я прибыл один, потому что остальные курсанты нашего взвода были в этот день заняты на других занятиях.

До прибытия молодых курсантов оставалось немного времени, и я получил первый инструктаж, о своей роли на занятии.

Задача была проста и понятна, но, выслушав её, мой внутренний голос заверещал так истошно, словно я бросил его одного под танк в трудную минуту. В своих причитаниях, он припомнил мне всё: и про его молодость, и мою безалаберность, и про его опасения по поводу занятий, и мою необоснованную радость, по тому же поводу. Его всхлипывания мешали мне сосредоточиться на выполнении предстоящей задачи. Задача была несложная, но требовала собранности и аккуратности.

С этого момента внутренний голос, несмотря на то, что я на него старался не обращать внимания, не замолкал больше ни на минуту.

Вот прибыл взвод курсантов. На меня они просто не обратили внимания, находясь под впечатлением предстоящих испытаний. Да и мне, честно говор, было не до них. Все мои мысли занимала предстоящая задача. Чтобы по выражению моего лица нельзя было догадаться о воплях моего внутреннего собеседника, я превратил своё лицо на время в неподвижную маску. Это помогло не отвлекаться на проявление ненужных эмоций.

Вы и не представляете, как много мыслей и воспоминаний успевает пронестись в голове в такие минуты.

Воспоминания нахлынули и на меня.

Почему-то мне вспомнился первый развод суточного наряда, перед заступлением на дежурство по роте.

Разводу предшествует построение солдат и курсантов, заступающих в наряды и караулы на инструктаж.

Вдруг по строю пронёсся сдавленный шёпот: «Идёт!» Все замерли и, словно перестали дышать. К строю, не торопясь, подошел спортивного вида, коренастый майор. Запомнился его тяжелый подбородок, делающий его немного похожим на героя популярного тогда польского мультфильма про приключения пса по кличке Рекс. За глаза все курсанты так его и называли – майор Рекс. Но в этих словах для всех таился не насмешка, а неподдельный ужас и тревога, которые, всякий раз, охватывали нас при встрече с ним.

Майор Зейдляев подошёл к строю и принял доклад от оробевшего помощника дежурного по полку. Опоздавший на построение наряд по роте третьего курса безропотно развернулся, чтобы отбежать на сто метров и подойти к строю строевым шагом. Майор Зейдляев никогда не повышал голоса. Говорил он всегда спокойно, даже как-то нехотя. Было впечатление, что курсант, на которого он повысит голос, просто упадёт в обморок от ужаса. Еще запоминалось невозмутимое выражение лица, с которым он выговаривал провинившимся. Если бы нам тогда сообщили, что майор Зейдляев не человек, а робот, созданный нашими учеными в секретной лаборатории для поддержания воинского порядка, мы бы ни на секунду не усомнились бы в этом. Ведь во всём училище ВСЕ курсанты, включая выпускников, отдавали воинскую честь строевым шагом только двум офицерам – Начальнику училища и майору Зейдляеву.

Однажды на одном мероприятии вне стен училища, одна девушка скромно сказала нам, что майор Зейдляев является ей дядей. Но мы ей просто не поверили. И не потому, что у него не могло быть такой симпатичной племянницы, а потому, что у его племянницы обязательно должны были быть маленькие рожки и, пусть маленький, но всё же хвостик. Если бы у нас на глазах, она улетела домой на метле, мы бы обязательно, с поклоном, попросили бы её передать ему от нас привет и наилучшие пожелания. А так мы просто постарались держаться подальше от этой самозванки.

Мне кажется, что его боялись не только все курсанты, но и офицеры, окончившие наше училище, старались, по возможности, избегать встречи с ним. Очень редко у него было хорошее настроение, ведь для этого нужно было, чтобы никто не получил замечание на разводе. Майор Зейдляев имел феноменальную память, и помнил все замечания, которые он делал в течение года. Горе тому, кто получал замечание повторно. Бедолага запросто, с развода, мог отправиться прямо на гауптвахту. Как говорил Зейдляев, память его подвела лишь один раз. Надо было слышать, как он, не скрывая самоиронии, рассказывал этот случай на разводе. Звучало это примерно так.

– Иду я с женой и дочкой по центральному универмагу. Вдруг из-за поворота прямо на меня выскакивает курсант. Увидев меня, наглец бросается ко мне, и, отдав честь, глядя прямо мне в глаза, четко рапортует.

– Товарищ майор, в училище объявлена тревога! Курсант Пупкин, следую для оповещения офицеров роты. Разрешите идти? Есть!

Четко разворачивается и исчезает.

– Я целую в щечку жену, потом дочку, и немедленно отправляюсь в училище. Прибываю к дежурному по училищу и спрашиваю, давно ли объявлена тревога? И тут, по его глазам понимаю, что меня просто обманул этот пострел. И что самое обидное, что я так и не смог вспомнить, как же он выглядел. Если бы он мне признался, я бы даже не стал его наказывать. При этом майор с надеждой посмотрел на строй. Каждый стоящий в строю, мысленно желал неизвестному герою долгих лет жизни и просил Бога, чтобы он никогда не свёл его с Рексом на одной тропинке.

Не понимаю, почему мне вспомнилось именно это, но из потока упрёков и всхлипываний моего внутреннего голоса, вдруг всплыла неожиданная фраза, которая показалась мне забавной:

– Зейдляева бы сюда, вот уж кого не жалко…

Но тут я поймал себя на мысли, что не плохо было бы, если бы и я, на минуту, как майор Зейдляев, смог стать таким же спокойным и невозмутимым.

Поток мысли получили развитие, и родился неожиданный вывод, что если стать майором Зейдляевым для меня невозможно, то можно постараться стать таким, КАК он. Хотя бы на время.

В ответ внутренний голос с новой силой продолжил свои стенания.

Пока объявлялась тема и цели занятия, и проводился инструктаж, я ощутил себя актёром, ожидающего за кулисами, своего выхода на сцену. Причём актёром, который перед спектаклем узнал, что вместо роли дворецкого со словами: «Кушать подано!» ему предстоит играть роль Спартака на арене амфитеатра, сражающегося с драконом. Или что-то вроде этого.

Ну вот, наконец, и мой выход. С непроницаемым лицом, под причитания внутреннего голоса иду в исходное положение. Останавливаюсь. Краем глаза вижу, что молодые курсанты с снисходительным интересом и иронией следят за мной.

Чем больше я нервничаю, тем легче мне сохранять видимое спокойствие. Начинаю привыкать к воплям внутреннего голоса и вообще перестаю его замечать.

И вот, с показным безразличием, дождавшись команды, иду на встречу танку.

Танк, выбрасывая клубы дыма, пошёл прямо на меня. Я вскинул автомат и прицелившись, выстрелил по триплексам-приборам наблюдения механика-водителя. Холостые патроны позволяли вести только одиночный огонь. После третьего выстрела, я, словно сражённый пулемётной очередью, картинно вскинув руки, падаю под гусеницы танка. Падаю так, чтобы водитель был уверен, что, продолжая движение, танк непременно проедет по моему безжизненному телу.

Внутренний голос умоляет меня поторопиться и не терять внимания.

Лежу неподвижно до приближения танка на расстояние около шести метров, когда механик-водитель уже перестал меня видеть в свои приборы наблюдения, и быстро меняю положение, заняв место между гусеницами танка и прижавшись к земле. Терпеливо жду, пока танк пройдёт надо мной. Из-под колёс на меня летят комки земли.

Внутренний голос, захлёбываясь от возмущения, требует соблюдать гигиену тела и начинает жаловаться на клаустрофобию.

Дождавшись, когда танк обдал меня теплом выхлопных газов, встаю и, подчёркнуто спокойно, бросаю учебную гранату. Удачно. Граната, описав красивую дугу, падает прямо на корпус за башню танка, там, где находится мотор железной машины. В реальном бою, килограмм взрывчатого вещества, содержавшийся в корпусе гранаты, при разрыве не оставил бы шансов ни мне, ни двигателю танка. Двигатель был бы повреждён, а я, наверняка, был бы сражён осколками. Но это бой учебный, и он продолжается.

Я догоняю движущуюся машину и вскарабкиваюсь на неё.

Внутренний голос верещит тонким и противным дискантом, подсказывая, за что удобнее держаться при подъеме на боевую машину.

Бой учебный, но танк-то настоящий. Непросто взобраться на него, причём сделать это красиво. Добравшись до башни, достаю припасённую заранее плащ-палатку и, закрываю ею приборы наблюдения и прицел танка. Это должно означать, что танк ослеп, и не сможет больше вести бой.

В настоящем бою, наверняка нашлась бы какая-нибудь сволочь из пехоты, движущейся за танком, которая не оставила бы мои действия безнаказанными, и сразила бы меня одной очередью. Но это учебный бой, И я, прихватив плащ-палатку, встав в полный рост, принимаю позу античного героя въезжающего в покорённый город на колеснице, дожидаюсь, когда танк, развернувшись, подойдёт ближе к строю первокурсников, для которых, собственно, и предназначено это представление.

Внутренний голос услужливо умоляет сохранять равновесие и начинает ругать наш вестибулярный аппарат. После удачного выступления нам с ним уж, очень не хочется испортить общее впечатление от нашего представления, неудачным прыжком с танка.

И если честно, то прыгать с движущегося танка не хочется вообще. Внутренний голос окреп, почувствовав нашу солидарность в этом вопросе.

Но я сейчас не курсант-третьекурсник, впервые проделывающий все эти действия. В эту минуту я – Великий Актёр, играющий роль супер-героя, голыми руками расправляющегося с вражескими танками, посмевшими нарушить священные рубежи нашей Родины. И, в тот момент, мне как-то очень не хотелось, чтобы после удачного дебюта, этот Великий Актёр умер во мне. В этом пожелании мой внутренний голос был со мной категорически солидарен. Поэтому я прыгаю с танка аккуратно, но красиво. Получилось! Слышу облегчённый вздох внутри себя. Сохраняя каменное выражение лица, подхожу к преподавателю и докладываю о выполнении задания.

Теперь и преподаватель включается в спектакль. Спокойно он благодарит меня и предлагает занять своё место в строю.

И тут мне показалось, я явственно услышал слова, произнесённые голосом майора Зейдляева:

– «Неплохо, малыш!»

Наверное, послышалось.

Всё нормально, ничего особенного не происходит. Просто один курсант показывает молодым курсантам, как надо бороться с танками противника.

А вот с этим мой внутренний голос категорически не согласен. Он разочарован. Он требует цветов, шампанского, орден герою. В крайнем случае, по его мнению, преподаватель должен перед строем обнять меня и при всех сказать, что пока такие герои есть в строю, наша Родина непобедима. Наконец, он соглашается, чтобы моим именем назвали хотя бы танк, который я так мастерски уничтожил.

Теперь, когда молодые курсанты убедились, что ничего страшного от них не требуют, можно приступать к основной цели занятия:

Когда я закончил свой показ и занял своё место в строю, я понял, что этот день прожит мною не зря. Я явственно почувствовал, как вырос в глазах аудитории молодых курсантов. (И, если честно, то и в своих собственных). Наверное, всё получилось неплохо. И когда, немного позже, в ходе занятия, мне пришлось в качестве руководителя, отрабатывать один из учебных вопросов занятия, мои команды первокурсники выполняли уже с полу слова. И мне приходилось не столько подгонять их, сколько удерживать от ненужного лихачества. Если бы они могли слышать, что говорит при этом о них мой внутренний голос!

Потом в моей жизни было много занятий, но эти запомнились навсегда. Может быть тем, впервые испытанным чувством физической невозможности проявить слабость перед лицом подчиненных, чувство которое помогает заставить замолчать внутренний голос или не обращать на него никакого внимания, а именно это чувство я испытал на этих занятиях.

А ещё непривычное ощущение, что я впервые надел на лицо непроницаемую для человеческих чувств маску. Маску командира, выполняющего свою работу.

В том, что всё прошло замечательно, я убедился тогда, когда после занятий, полковник Нюхалов отправил взводы курсантов в расположение, а мы, как равные, шли рядом, без строя и он рассказывал мне что-то очень интересное, а потом, при расставании, просто и крепко пожал на прощание руку. И это было просто здорово!

Украина. Воинский эшелон с призывниками движется в Бердичев. Плацкартные вагоны полны призывниками, В каждом вагоне, как правило, следует отдельная команда со своими сопровождающими. Наш командир полка назначен начальником эшелона. Я, командир учебного взвода учебной дивизии с сержантами своей роты вхожу в состав караула по охране эшелона. В солдатских сказаниях повествуется, что когда-то, давным-давно, такие караулы предназначались для охраны самих эшелонов от внешних врагов. Но в это верится с трудом. Сейчас задача караула – одна: надёжно охранять беззащитное местное население от будущих защитников Отечества, перевозимых в эшелоне.

На всякий случай, наши оружие и боеприпасы находятся под надёжной охраной в ящике в купе штабного вагона. Наши обязанности сводятся к патрулированию вдоль вагонов во время недолгих остановок, с целью не дать призывникам выходить из вагонов в поисках выпивки.

Но сейчас размеренная жизнь нашего эшелона грубо нарушена. Возмутителем спокойствия явился старший команды, занимающей последний вагон. Несколько минут назад, получив продукты в штабном вагоне, на свою команду, он с двумя призывниками, направился в свой вагон. Следуя за ним, призывники несли в руках две коробки с консервами, предназначенных для питания призывников его команды в пути следования.

И вот теперь он, молодой лейтенант, срывающимся от волнения голосом, чуть не плача, докладывал начальнику эшелона, что в одном из вагонов, пьяные незнакомые ему призывники отобрали у них почти все консервы.

Душещипательный рассказ происходит в штабном вагоне, куда взъерошенный рассказчик прибыл сразу после происшествия. Я, как начальник караула слушаю этот рассказ, находясь неподалёку, всем своим видом демонстрируя полную непричастность к происходящему.

Мой внутренний голос сразу затевает бурную дискуссию по поводу случившегося:

– Спорим, что он из «пиджаков»?

Так кадровые военные, за глаза, называют офицеров, призванных на один год после окончания институтов. Якобы, кто-то из них, сказал на построении своему командиру, что у него испачкан пиджак. Конечно же, он имел в виду командирский китель, сшитый в лучшем военном ателье. И в ответ, вместо благодарности услышал:

– Сам ты – пиджак!

Слово не воробей. И теперь, это прозвище стойко прикрепилось за этой категорией офицеров.

Конечно же, как разумный человек, товарищ лейтенант, вчерашний студент, не стал связываться с толпой молодых парней, разгорячённых алкоголем. И как нормальный человек, он искренне посчитал, что поддержание воинского порядка в эшелоне есть обязанность начальника эшелона. Наш командир полка не стал указывать товарищу лейтенанту, на его глубокое заблуждение и на поведение, недостойное офицера. Он просто посмотрел на меня и произнёс:

– Разберитесь.

Дискуссия с внутренним голосом сразу прекратилась.

Разобраться, так разобраться. Заглянув в купе, где размещался наш караул по охране эшелона, кивнул двум сержантам, чтобы следовали за мной, в сопровождении пострадавшего лейтенанта, направился в сторону последнего вагона.

В нашей службе иногда настаёт момент, когда необходимо противопоставить свою командирскую волю воле воинского коллектива. Вопреки официальному мнению, наши солдаты, особенно молодые, вовсе не горят желанием отдать все силы служению Отечеству. Кроме того у них напрочь отсутствуют страх или уважение к офицерам. Поэтому, доля командира и заключается в том, чтобы разжечь священный огонь самопожертвования в душах подчинённых. Называется это мероприятие «Я научу вас Родину любить!» Дело это важное, неотложное, но не требующее суеты. Ошибки в деле поддержания дисциплины, недопустимы. Однако есть разница, в наведении порядка в своём подразделении или в разовом наведении порядка среди солдат, здесь и сейчас.

Молодым людям несвойственно подчиняться незнакомым сверстникам, даже в военной форме, это заложено в инстинкте молодых самцов. Для того, что бы подчинить своей воле незнакомый молодёжный мужской коллектив, нужно предстать перед ним, этаким супер доминантным альфа-самцом, почти монстром. Вот тогда стая превращается в толпу и подчиняется натиску новоявленного вожака. В данной ситуации мне нет необходимости долго вести за собой этих хлопцев. Мне нужен разовый результат, причём сразу. И я его добьюсь! Поэтому, передвигаясь по вагонам, настраиваюсь на исполнение новой роли и примеряю на себя маску разбушевавшегося Командира.

Вот и последняя дверь. Она отделяет меня от ничего не подозревающих зрителей и участников представления. Обернувшись, осматриваю свой авангард. Это мои статисты. Молодой офицер обиженно что-то бормочет себе под нос, наверное, готовит себе оправдательную речь. Ладно, командир, смотри, как надо. Уточняю,

– Здесь?

– Так точно.

Мои сержанты озабоченно замерли у него за спиной. На их активную помощь я и не рассчитываю. Просто надеюсь, что в нужный момент они смогут мне подыграть.

Ну что, Маэстро, Ваш выход! Цветов не надо! Давайте деньгами!

Резко с грохотом распахиваю дверь. Перед моими, ничего не подозревающими зрителями, предстаёт возмущенный Ангел Мщения, в лице незнакомого капитана. Громко на весь вагон грозно командую

– Вагон, Смирно! Строиться в по-купейно! Быстро!

Да простит меня Даль, и в его лице, весь наш Великий и Могучий! Будем считать это местным диалектом.

Безостановочно прохожу вдоль вагона, расталкивая зазевавшихся и запихивая их в купейные отсеки! Примерно так сейчас работает ОМОН в начале спецоперации.

Сейчас главное, не снижать темпа и не дать им опомниться.

Призывника, с осоловелым выражением лица, бесцеремонно за шиворот стаскиваю с нижней полки и швыряю в купе. Сработало. Одного взгляда достаточно, чтобы с верхних полок торопливо начали спрыгивать полуодетые призывники и столпились в своих купе. Дойдя до середины вагона вижу, что проход в вагоне уже свободен и все призывники испуганно столпились в своих купе, и выглядывая удивлённо смотрят на меня и друг на друга, мысленно спрашивая, откуда на них свалилось ЭТО, такое шумное и ужасное?

Нормально, «куём железо, не отходя от кассы».

– Вагон, смирно! Всем молчать!

В напряжённой тишине вагона слышу свой голос. Голос громкий, чтобы слышали все, но без крика и истерики.

– Я – Начальник караула по охране эшелона, капитан Бурнашев!

Пауза.

– Напоминаю, что с момента вручения вам предписания вы являетесь военнослужащими, и будете подчиняться военным законам! И я вам не позволю, начинать службу с мародёрства и грабежа! Кто посмел, как крыса оставить без еды своих боевых товарищей? А ну, отзовись! Посмотри в глаза своей Смерти!

Обращаясь к аудитории, я медленно прохаживаюсь вдоль вагона с каменным выражением лица. Стараюсь с помощью беглого осмотра определить, где расположились нарушители. Плохо, что молодой офицер ошарашено, смотрит больше на меня, чем на призывников. Обращаю внимание на купе, где на столике выставлено явно больше консервных банок, чем положено. Предположительно вычисляю зачинщика. Он самый крупный и физически крепкий парень в купе. Смущают немного испуганно выпученные глаза и дрожащие губы. Он значительно выше меня, поэтому, схватив его за шею, усаживаю его на лавку и нависаю над ним.

– Это ты, падла, грабишь своих товарищей?

Хлопец испуганно открывает рот и безуспешно пытается что-то сказать. Тут, наконец, на помощь приходит очнувшийся лейтенант:

– Это он, я его узнал! А вот и наши консервы!

Пойманный с поличным, виновный испуганно молчит и ждёт расправы.

Тут появляется старший вагона – крепкий полуодетый офицер, видимо до этого, безмятежно отдыхавший в купе проводников. Быстрое признание виновного и явные улики сдерживают его возмущение, нашим бесцеремонным вторжением. Если бы я знал, что он в вагоне, я бы предпочёл решить конфликт тихо и полюбовно. Уверен, что если бы лейтенант обратился за помощью к нему, а не побежал жаловаться к начальнику эшелона, все давно разрешилось к взаимному удовлетворению сторон. Но, сейчас извините, «шоу маст гоу он!»

– Что ждёте, забирайте! Молодой офицер торопливо начинает собирать со стола консервные банки.

Бросаю своим янычарам

– А вы чего ждёте, помогайте!

В таком деле паузы недопустимы. Всё дело может испортить старший команды, начав заступаться за своих подопечных и требовать объяснений. Поэтому нейтрализую его порыв, отрывисто бросив ему на ходу:

– Все объяснения потом, в штабном вагоне у Начальника эшелона!

Проводив лейтенанта до двери, уточняю, всё ли возвращено и услышав, что «Все в порядке, спасибо!» Начинаю готовить свой уход со сцены. Как там у Мюллера: «Запоминается последняя фраза»?

Медленно прохожу вдоль вагона, останавливаясь у каждого купе. Строго смотрю в глаза каждому присутствующему. Немая сцена из «Свадьбы в Малиновке» – полковник Чечель и банда пана атамана Грициана Таврического. Разве что нет щёлканья босыми пятками.

Краем глаза вижу, что, продвигаясь вдоль вагона, мои осмелевшие молодцы сметают со столиков вдоль прохода в вагоне всё съестное и складывают его в пустые картонные коробки, наверное, в качестве «вещественных доказательств». Взглядом, спросив у меня разрешения, пока никто не опомнился, резво тащат добычу в штабной вагон.

Останавливаюсь в центре вагона и на прощанье:

– Я так понимаю, что все, всё поняли? Я не стану давать ход данному инциденту. Вижу, что виновные осознали своё недостойное поведение, и не допустят повторение подобных вещей. Так?

В ответ тишина. Недоумённо смотрю на присутствующих. Слышен чей-то робкий голос:

– Так точно.

– Не слышу!

Большинство, уже поняли, что от них требует этот ужасный капитан.

– Так точно!

– Не слышу! Повышаю голос.

Вагон качнуло от рёва сотни глоток:

– Так точно!

– Вот теперь слышу. Вольно, заправиться! Молча крепко пожимаю руку старшему вагона и спокойно покидаю вагон, отметив про себя, что никто не рискнул появиться в проходе по ходу моего движения, до тех пор, пока я не вышел из вагона.

Значит всё нормально. Думаю, что жалоб на мародерство, или скажем так, на «штрафные санкции», моих сержантов, не будет.

Возвращаюсь в штабной вагон, не торопясь, чтобы выйти из образа и снять Маску. И тут мне показалось, я явственно услышал слова, произнесённые голосом майора Зейдляева:

– «Неплохо, малыш!»

Наверное, опять послышалось.

В вагоне докладываю командиру полка:

– Всё нормально. Разобрались. Консервы вернули.

– Спасибо.

В купе у сержантов слышно оживлённое шуршание и шушуканье. Мои помощники обсуждают увиденное шоу. Таким они меня ещё не видели, и, врят ли захотят увидеть ещё.

На остановке медленно двигаюсь с патрульными сержантами, по перрону вдоль эшелона. Похожу к знакомому вагону. Из открытых окон видны знакомые физиономии. Расслабляться нельзя. Из окна вагона могут бросить какую-нибудь гадость. С удивлением слышу, «здравия желаем, товарищ капитан!»

Без всякого выражения поднимаю глаза на говорившего и молча, киваю. Вижу довольные улыбки. Отхожу от вагона, Маска начинает утомлять.

Вернувшись с командировки, домой, в коридоре вижу ящик с консервами. На молчаливый вопрос жена довольно улыбается:

– Твой сержант занёс.

Ну что ж, судя по гонорару, моё выступление оценено по достоинству. Улыбаюсь устало своим мыслям. Без маски это уже совсем нетрудно.