Текст книги "Оккупация"

– К ним вы зайти можете, но вообще-то… вы больше связывайтесь со мной. Я им уже сказал, они о вас знают.

Я из этого разговора понял, что генерал не очень-то и хочет, чтобы я кому-нибудь, кроме него, подчинялся.

Начальник отдела инженер-полковник Соболев ни о чём меня не расспрашивал и даже делал вид, что ничего не произошло, но, зайдя в начале дня в нашу комнату и раздавая для обработки статьи Деревнину и Кудрявцеву, мне никакого задания не дал. Я понял: он уже получил инструкции от редактора не занимать меня текущей работой.

Словно ветер, влетел в комнату Фридман. Схватил мою руку, шумно поздравлял:

– Ты, старик, теперь напрямую можешь обращаться к Василию Иосифовичу. Редактор и позвонить к нему не смеет, а ты – запросто, хоть ногой дверь открывай. Эх, мне бы такую должность. Мы бы в этом вшивом домишке и дня не сидели!

– А где же? – почти разом воскликнули мы.

– Как где? Да хоть бы и во Дворце Петровском. Он же пустой стоит. Зайди к генералу, попроси для редакции Петровский дворец.

Я молчал. Предложение Фридмана мне казалось шуткой, – и даже очень неуместной. Я и вообще не хотел, чтобы этот человек знал о моём новом назначении, но он-то как раз первым узнаёт все редакционные новости.

– Проси машину! – наседал Фридман.

– Какую машину? – пучил я на него глаза.

– Персональную. Не у него проси, а зайди к Войцеховскому и потребуй. Ты с ним не церемонься, – я его знаю: плут отменный и трусишка. Заходи важно, подавай для приветствия два пальца. Не больше. Тогда уважать будет. Он такой: если робеешь – и не посмотрит, а вот если важно с ним, да каждое слово через губу цедить будешь – он таких боится.

– Да кто такой, этот Войцеховский?

– Хо! Он не знает, кто такой Войцеховский!..

В этот момент к нам вошла Панна Корш и Фридман обратился к ней:

– Панна! Расскажи ему, кто такой Арон Войцеховский. Твой муженёк у него на коленях просил для редакции два старых автомобиля. Войцеховский ему дал, а вместо них из Хозяйственного управления Министерства Обороны получил новые. Ты тоже проси. И не проси, а скажи так: «Арон! Мне нужна машина. Хорошая, большая. Лучше будет, если „ЗИМ“. Называй его по имени: Арон. Он хотя и генерал-майор, но того, кто называет его Ароном, боится. Ты, Иван, слушай меня. Поработаешь с месяц – проси квартиру. Арон даст. Арон, если захочет, всё даст. А он захочет. Я же его знаю. Ты думаешь, ему неважно, как ты будешь к нему относиться? Ты же у плеча Василия встанешь. Хорошенькое дело – стоять у плеча! Можешь слово обронить: „Арон хороший“, а можешь и сказать: „Арон плохой“.

– Да в чём дело? – воскликнула Панна. – О чём речь? У какого плеча?.. Наконец, кто такой Войцеховский?

– Ты не знаешь своего благодетеля! А на чьей машине ты подкатываешь к редакции? На его машине, Войцеховского. Он же ХОЗУ! Хозяйственное управление Московского округа ВВС, Васькиного округа. У него в кармане всё! Московский университет тоже у него в кармане. Ты что же думаешь? Он не может позвонить ректору и сказать: зачисли студентом этого, дай степень или звание профессора тому-то и он не даст?.. Где ты найдёшь человека, который не послушает Войцеховского? Да у него в кармане все!..

– Но ты-то при чём? – недоумевала Панна.

– Я?.. Я знаю Войцеховского, а он знает Сашу Фридмана. Вашего Сашу знают все. А если знают, то этого уже хватит. Ну, да вот сейчас… Я позвоню – и вы увидите.

Набрал номер телефона. И заговорил своим особенным, характерным для Фридмана и для многих евреев, тоном:

– Арон?.. Здравствуй, дорогой! Звонит Фридман. Саша Фридман – ты что забыл?.. Ты слышал новость?.. Не слышал, ну, так я тебе скажу, а ты это запомни, что новость сказал тебе я, Саша Фридман. Ах, ты забыл, откуда я. Ну, Арон! Ты как стал уже генералом, так и всех забыл. Я сижу тут рядом, от вас через дорогу – в «Сталинском соколе». Сталинском! – слышишь?.. К вам от нас назначили человека, ты понял? Человек небольшой, но важный. Он капитан. Хороший капитан. Был на фронте и в кого-то там стрелял. А недавно он был в Тукумсе вместе с твоим генералом. И там с ним летал. На новом реактивном самолёте. Летал и ещё как!..

Я слушал и не верил своим ушам: какую чушь несёт этот ужасный еврей! Я летал вместе со Сталиным! Да ведь эту ложь разнесут по всей Москве. А уж золотая-то пятёрка попадает от смеха. И полковник Орданов узнает, а там и сам генерал Сталин!..

У меня кружилась голова. Сердце гудело как реактивный двигатель. Я готов был умереть от стыда. В первый же день и такой позор!.. Я уже представлял, как обо всём этом докладывают Устинову и как он морщится, склоняясь над столом. Это же и для него катастрофа. Да кто же всё это сказал Фридману?.. Кто, наконец, просит его болтать об этом?..

А Фридман, подмигнув мне, продолжал:

– Была золотая пятёрка, а теперь будет шестёрка. Ну, и что ж, что капитан! А летает он покруче вашего Воронцова. Наш капитан семьдесят самолётов сбил. Ага!.. Вот тебе и капитан!..

Я схватился за голову: семьдесят самолётов! Да сам Покрышкин, трижды Герой, сбил шестьдесят два! Какую же чушь он несёт?..

Я хотел вырвать у него трубку, да теперь-то… после всего, что он сказал…

Потом он что-то говорил насчёт машины – персональной, чёрной, большой, но я уже ничего не слышал. Я свою карьеру считал оконченной и теперь только думал, как и что я скажу Устинову, Воронцову, Орданову.

А Фридман бросил трубку, возвестил:

– Будет тебе машина! Понял? Вот так надо делать дела.

– Но я с генералом не летал, – осевшим голосом проговорил я.

– Как не летал?.. А в твоём же очерке что написано?

– Я летал с командиром дивизии.

– А! С генералом или комдивом – какая разница? Важно, что летал. И освоил новый самолёт.

– Ничего я не освоил. Летали на спарке…

Фридман вскочил как ошпаренный:

– Да что ты пристал, в самом деле! Летал не летал…

– Да ведь генералу доложат.

– Какому генералу?

– Сталину.

– Че-во-о?… Сталину? Да кто ему докладывать станет? Войцеховский?.. Да он и в кабинете у него не бывает, а если пустят иногда, так на пузе к нему ползёт. Генералу!.. Наивняк же ты, Иван! Вот ты посмотришь потом, что такое генерал Сталин. Да там только при имени его понос у всех прошибает. А ты – доложат. Я его пугнул как следует, Войцеховского, а ты теперь проси у него что угодно. Да он тебе самолёт персональный устроит. Погоны генеральские прилепит. Хозяин-то там не Сталин, а Войцеховский. Сегодня он в округе хозяин, а завтра – в Министерстве обороны, а там и в Кремль заползёт. Я-то уж знаю, чего он может, Арон Войцеховский, и чего добивается. Многое он уже имеет, а будет иметь ещё больше.

Фридман поднялся, хлопнул меня по плечу:

– Дружи с Фридманом! И он сделает тебя Папой Римским.

Он ушёл, а обитатели нашей комнаты, оглушённые натиском Фридмана, ещё ниже склонились над листами. Они отрабатывали статьи.

Панна сказала:

– Пойдём обедать.

И мы пошли.

По дороге в ресторан Панна рассказала:

– На твоё место Домбровский с Никитиным уже человека тянут, – такого же, как они, еврея.

– Устинов, я думаю, не пропустит.

– В наш отдел за твой стол уже посадили Сеню Гурина. А теперь Турушин уходит на тренерскую работу. Я, говорит, не могу больше видеть, как этот слепой дьявол мокрым носом по моим заметкам елозит. И подал заявление. Ну, Фридман и на его место своего человека подыщет.

– А что же майор Макаров, начальник отдела кадров? Зачем же одних евреев набирать! Несправедливо это.

Панна отвечала спокойно:

– Макаров человек подневольный, над ним редактор, а над редактором Шапиро сидит.

– Какой Шапиро? Уж не тот ли, который в «Красной звезде» был?

– Он и есть. Его теперь в Главное политическое управление перевели, он кадрами всех военных газет заведует. А ему наш Фридман напрямую звонит. Он, я думаю, наш Фридман, масон высокого посвящения. Уж больно развязно со всеми разговаривает, даже с таким, как генерал Войцеховский, близкий человек к Васе Сталину.

– Слыхал я про масонов, а только о них ничего не знаю. Это те же космополиты, что ли?

– Ну, нет, эти ребята покруче будут. Космополитом всякий может быть, к примеру меня возьми: нерусская, так могу и не любить Россию и народ русский. Лапотники они, иваны, вроде тебя. Ты вот и в центральной газете работаешь, а про масонов ничего не знаешь. Масоны, они, конечно, из евреев все, или почти все, у них дисциплина и цель: они к власти рвутся. Во время войны с немцами сидели тихо да подальше от фронта уползти старались – в Ташкент, Ашхабад, Коканд, а теперь снова из щелей полезли, войну нам объявили. И война эта будет пострашнее прежней, много русских людей она возьмёт и разруху нам пуще той, что в Гражданскую и в Отечественную была, учинят.

– Каркаешь ты, Панна! Ничего такого быть не может.

Панна не обиделась и в мою сторону не взглянула, а я подумал: «Муж-то у неё – редактор наиглавнейшего журнала в стране, он-то, поди, знает». Но всё-таки ни во что такое верить не хотелось. Сказал примирительно:

– Прости меня, пожалуйста. Ты знаешь, конечно, а мне-то откуда знать? Но чего же они хотят, масоны? Какая власть им нужна?

– Либеральную демократию установят.

– А что это такое?

– А это, когда всё дозволено, вроде анархии. Говори, что хочешь, делай, что хочешь, и ни тебе никакой власти, никаких законов. Всё продаётся, все покупается. Вот тогда евреи всё имущество скупят и деньги захватят, и радио, и газеты – всё у них будет. Они потом продажу земли наладят, а чтобы народ ослабить, государство на мелкие части раздерут. Везде свой царёк, свои порядки. Как в России встарь было, когда князья дрались между собой и силы у народа никакой не было. При таких-то порядках легче людьми управлять. И лес, и газ, и нефть за границу качать будут, а деньга себе в карман положат.

– Да сколько же это денег у них будет?

– Денег много не бывает, их всегда не хватает, тем более еврею.

Панна засмеялась. В эту минуту она была похожа на древнюю старушку, впрочем, очень красивую.

– Но как же Сталин? Он разве таких вещей не знает?

– О Сталине говорить не надо. И нигде ты о нём не заговаривай. Имя его поминать опасно. Помнил бы ты, Ваня: там, где соберутся трое, там и Фридман будет. Мы ими окружены и аттестованы. И не дай Бог, если неприязнь в твоих глазах заметят. Тут они тебе живо ножку подставят.

Вошли в ресторан и сели в излюбленном месте у окошка. Людей поблизости не было, и Панна продолжала:

– Ты ведь и вправду подумал, что машину тебе большую чёрную Фридман охлопотал? Нет, конечно. Фридман только узнал у Войцеховского, что машина тебе по штату положена, как собственному корреспонденту. И везде они, собкоры, машины имеют. Им же по частям приходится мотаться.

– Но как же Войцеховский две машины твоему мужу дал? Муж твой гражданский, а тут военный округ.

– У мужа моего в журнале свой Войцеховский есть. А они все как сообщающиеся сосуды и живут по принципу: ты мне, я тебе. Войцеховский списанные машины журналу дал, а за это пять своих человечков в редакцию натолкал. Считай, он выиграл маленькую операцию. Они сейчас всю власть захватывать будут, и главная цель – печать. Кремль они давно заняли, там и яблоку негде упасть, а теперь – министерства, печать, банки. Во время-то войны их сильно потеснили, многие Москву покинули, а теперь они возвратились, им должности и квартиры подавай. Перво-наперво, столичные города занимать будут: Москву, Ленинград, Киев, Минск… Ты-то считал, что война для тебя закончилась, а тут снова на войну попал, да ещё на самую передовую.

Заканчивали обед, и Панна, видя моё унылое настроение, тронула за руку, сказала:

– Прости меня, Иван. Нагнала на тебя страху. Я, конечно, всё это от мужа узнала. А тебе сказала, чтобы ты ушами не хлопал, а скорее в обстановке разобрался. Будь внимательным, хитрым и бдительным. Палец им в рот не клади, а разыгрывай простачка и показывай, будто любишь их. Словом, дурачь их, как Фридман дурачит нас.

Подходя к редакции, я сказал спутнице:

– Спасибо тебе, Панна. Ты мне противника показала, а у нас в авиации правило есть такое: увидел врага – победил.

В штабе округа мне выделили кабинет – через дверь от комнаты, в которой находилась золотая пятёрка. Генерал-майор Войцеховский, к которому я зашёл, вручил мне ключи от кабинета и сейфа и сказал почти шёпотом, как о деле секретном и касающемся только нас двоих:

– Командующий мне ничего о вас не говорил, но я и сам понимаю, какая важная у вас должность и что надо вас обеспечивать по первому разряду. Я уже приказал начальнику АХО, это наш административно-хозяйственный отдел, чтобы он выдал вам талоны на всё самое дорогое: шинельное сукно и ткань на китель, брюки, ботинки, – всё самое лучшее, ведь вы – референт Сталина… – генерал поднял палец. – Референт! Это вам не шуточка.

Сам генерал был одет в какой-то серебристый китель, на пологих женских плечах топорщились мятые погоны – и тоже белые, увитые серебром. Он был интендант и на военного так же походил, как я на балерину. Большой живот лежал на столе, китель туго облегал круглую, как шар, фигуру. Руки короткие, пухлые, шеи не было, а прямо на плечах сидела большая кудлатая голова.

Генерал говорил без умолку и на меня почему-то не смотрел:

– Вы лётчик, сбили много самолётов, – Саша мне звонил…

– Фридман ошибся, я летал на бомбардировщиках и самолётов не сбивал.

– Это неважно, раз летали, то кого-то же вы сбивали. Это же война, а на войне кто-нибудь кого-нибудь подбивает. Хорошо, что вас не подбили совсем и вы остались целы. Я тоже остался цел, хотя было нелегко. Всё время куда-нибудь вызывали. А уж потом после войны дали погоны, и я, вот видите, жив и здоров. А?.. Что вы сказали?..

– Я ничего не сказал, товарищ генерал-майор.

– Не сказали?.. И хорошо. А я вам дал машину. Завтра к вам подъедет шофёр, и вы будете ездить, как ваш главный редактор. У нас Воронцов, это самый ловкий лётчик на свете, – а и он имеет только право вызова, и вся пятёрка может лишь вызывать машину, а у вас будет персональный. Я так решил и так будет. Мог бы дать вам старую «Победу», а я дал «ЗИМ». Он тоже немножко старый, но ничего. Вы знаете, что такое «ЗИМ»? В главном штабе не каждый генерал ездит на «ЗИМе», а вам я дал. Если вы в газете, то вам надо ездить, а если вы ещё и при Сталине – вам надо ездить на хорошей машине. Я так решил и кто мне чего скажет?..

Генерал только два или три раза взглянул на меня, – и я едва успел разглядеть тёмно-кирпичные, оплывшие жиром глаза, но потом он всё время говорил и смотрел на стол, будто там лежала бумажка и он читал написанный текст. И неизвестно, сколько бы ещё он говорил, если бы не зазвонил телефон и его куда-то не позвали. Уже на ходу он бросил:

– Вы будете иметь всё. Да, да – всё.

Я поднялся на третий этаж, где располагался мой кабинет. Проходил мимо комнаты золотой пятёрки, зашёл к ним. Воронцов в радостном порыве раскинул руки:

– Старик! Это же здорово, что мы снова с тобой вместе. Я как узнал от Войцеховского, что тебя к нам назначают, обнял его и чуть не поцеловал. Сказал, что ты есть мой учитель и пусть даёт тебе новую форму. Ты же смотри, какой старенький у тебя китель.

– Но какой же я твой учитель?

– А кто меня учил, где надо ставить запятую, а где тире? А? Помнишь?.. Я ему говорю, что ты мой учитель, а он таращит на меня рыжие глаза и спрашивает: «Но если у вас две золотые геройские звезды, то сколько же таких звёзд у вашего учителя?» Я говорю: «Много».

На это я заметил:

– Не хотел бы оказаться объектом ваших розыгрышей. Дойдёт до генерала…

– Генерала? Да он терпеть его не может и никогда не принимает. Я уже командующему доложил, что вместе с тобой учились и ты отлично летал на самолётах. Ну, ладно, ты нас извини, мы уезжаем на Центральный аэродром. Готовимся к параду и много летаем. Кстати, там и генерал-лейтенант. Он командует парадом и будет вести над Красной площадью флагман.

В тот же день я поехал в штаб парада и доложил генералу о своём назначении. Беседа наша была короткой, он сказал, чтобы я зашёл к нему позже.

Вместе мы пошли с ним на лётное поле и тут встретили Воронцова. Мой товарищ, кивнув на меня, сказал:

– И у нас теперь есть собственный корреспондент. Я уж вам говорил: мы с ним вместе учились. Отличный парень и мой хороший друг.

Генерал внимательно выслушал аттестацию Воронцова и серьёзно проговорил:

– Не нравится мне, что его кабинет рядом с вашей комнатой. Капитан, как мне доложили, не курит, не пьёт, а вы его научите и тому и другому.

– Непременно научим! Какой же это мужик, если не пьёт и не курит. А ещё, если вы позволите, я сам провезу его на тренировочном самолёте.

– Возражать не стану. Скажите Афонину, чтобы включил в график тренировочных полётов.

– Нас больше учили на штурманов.

– Тем лучше! Штурман и лётчик – это же хорошо. Штурманская подготовка была моей слабостью; я всегда боялся заблудиться.

Я сказал, что мне очень понравился полковник Афонин и я рад, что он теперь служит в войсках нашего округа. На это Василий Иосифович с гордостью сказал:

– Афонин – лучший лётчик истребительной авиации.

И, кивнув на Воронцова, съязвил:

– Он на новых самолётах на вертикальных виражах побивал и вашего друга. Так что и вы, если вас потренирует Афонин, утрёте нос полковнику.

– Непременно утрёт! – воскликнул Воронцов. – И я не буду обижаться. Зато будет смех на всю авиацию: журналист побил Воронцова.

Афонин теперь командовал одной из престижных истребительных дивизий и был представлен к званию генерал-майора. Такова была тактика Василия Сталина в подборе кадров: собирать в столичный округ лучших лётчиков и командиров.

Генерал спросил:

– Как вы живёте? Есть ли у вас квартира?

За меня ответил Воронцов:

– Какая квартира? Он с женой и маленькой дочкой мотается по чужим углам. Фронтовик! Кавалер многих орденов…

Генерал выслушал его, а мне сказал:

– Надеюсь, вы так же будете писать о нашем округе, как написали об афонинской дивизии. Желаю успеха!

Я уходил с аэродрома, унося самые лучшие впечатления от встречи с генералом.

Недели через две сообщили, что мне предоставлена комната в квартире, где жил адъютант маршала Тимошенко комбриг Амелин.

Я не сразу осознал реальность такой вести. Но Воронцов тряс меня за плечи, повторял:

– Комната в Москве! Своя собственная! Ты больше не будешь мыкаться по чужим квартирам.

Радость моя была так велика, что я не мог ничего сказать. Я в эту минуту боялся какой-нибудь ошибки: вдруг что-нибудь не так и комнату мне не дадут?

Но комнату дали. Не знаю, кому я обязан таким счастьем: генералу ли, или полковник Устинов выбил для меня жильё, но факт этот счастливейший состоялся. В тот же день ко мне вкатился генерал-майор Войцеховский, мягко опустился на диван и проговорил тихо, кося взгляд на дверь:

– Я что вам говорил? Что?.. Я говорил вам, что вы будете иметь всё. Когда к нам приехал Воронцов и эти его пять лётчиков, которые умеют кувыркаться в небе… Когда они приехали, я им тоже дал квартиры, но только через полгода. Вам я дал генеральское сукно на шинель, дал машину, а вот теперь и жильё. И не где-нибудь, а на Можайском шоссе, в генеральском доме.

Войцеховский говорил ещё с полчаса, а потом вдруг прервал своё красноречие, с трудом поднялся и показал мне спину. Медленно выходил из кабинета, а у самой двери повернулся, и я увидел, как сверкнули его глаза. Он с каким-то грудным присвистом проговорил:

– Я тоже начинал карьеру, но немножко не так скоро.

В редакции я поблагодарил полковника Устинова и сказал, что поеду на новую квартиру. Я был без машины, и он мне предложил свою. При этом сказал: «А то на радостях-то под трамвай попадёте». На Красной Пресне, где мы снимали крохотную комнату и платили за неё четыреста рублей, трёхлетняя дочка Светлана, игравшая с детьми во дворе, подбежала ко мне с криком:

– Папа, покатай нас!

Шофёр раскрыл дверцу автомобиля и туда, словно горох, посыпалась детвора. Её набилось так много, что кто-то уж вскарабкался на спину водителя, и он, словно дед Мазай, повёз их катать. Навстречу мне из дома вышла Надежда. Я смотрел ей в глаза и смеялся точно Иванушка-дурачок.

– Что с тобой? – испуганно спросила она.

– А как ты думаешь, что со мной?

Надя пожала плечами.

– Ну, не пугай меня, говори скорее.

Я не торопясь, как генерал Войцеховский, достал из кармана ключи и покачивал их перед носом Надежды.

– Ты нашёл новую квартиру? Это было бы очень кстати. Мне изрядно тут надоело: кухня на двенадцать семей и всего лишь четыре газовых конфорки.

– Теперь в нашей квартире семей будет поменьше: всего лишь три.

– Только-то? Это же прекрасно! Но сколько стоит такая квартира?

– Семнадцать рублей в месяц.

– Ну, не дури. Скажи – сколько? И где она?

– На Можайском шоссе. По нему на свою Ближнюю Кунцевскую дачу ездит товарищ Сталин.

– Твой командующий?

– Нет, тот Сталин, большой.

– Ну, поедем же!

Светлана была в восторге от того, что мы все вместе ехали по Москве. Эта кроха быстрее всех оценила преимущество автомобиля, и не было для неё большего счастья, чем на нём кататься.

Я сгорал от желания показать Надежде ордер на нашу квартиру – первую в жизни собственную законную квартиру, ведь во Львове мы хотя и имели комнату, но ордера на неё не было. Здесь же, во-первых, не Львов, а Москва, а во-вторых – квартира наша.

Подъезжаем к дому, я останавливаю машину немного в стороне от подъезда, – кстати, с самого начала я усвоил для себя такое правило.

Открыли дверь и увидели странную картину: в коридоре стояла женщина в нарядном платье и длинным шестом колотила в потолок.

– Здравствуйте! Что это вы делаете?

– А там над нами живёт такая скотина, я хочу его выкурить. Но кто вы такие? Кто вам дал ключи?..

Я сказал, что у меня ордер, и попросил её показать нам свободную комнату.

– Тут две. Вот эту дали подполковнику Верхолетову, а та, – она показала на дальнюю дверь, – будет ваша.

Перед нами была комната с большим окном, выходившим во двор, комната совершенно пустая, прибранная. В ней было около пятнадцати квадратных метров, но она казалась нам дворцовой залой.

Надя спросила:

– Ордер? У тебя на неё ордер?

– Да, родная. Хватит тебе мотаться по квартирам и дожидаться очереди у газовой плиты.

Надя ничего не сказала. Обошла комнату и вышла в коридор. Женщины с шестом уже не было, и мы осмотрели всю квартиру. Она была из тех прекрасных квартир, которые потом будут называть сталинскими. Просторные ванная и коридор, кухня, как хорошая комната, потолки три с половиной метра.

Надя переспросила:

– Тебе дали ордер? Насовсем?

– Вот чудачка! А как же ещё дают ордера?

Она стояла у окна на кухне, и по щекам её текли слёзы. Это были слёзы радости.