Текст книги "От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г."

На одном таком предвидении я хочу остановить внимание русских, так как оно касается одного из самых больных мест нашего прошлого. Может быть, не следует теперь ставить точки над «і», но все, кто помнит трагедию Мазурских озер, восстановит в своей памяти события, которых касается пророчество. Я, как участник боев на Мазурских озерах, хорошо помню все переживания наших славных войск, ринувшихся на подвиг самоотвержения во имя спасения Парижа и совершивших «чудо на Марне». И, конечно, вместе со своими соратниками я много лет переживал ту горечь неблагодарности забвения и даже поношения армии Самсонова, своею гибелью все же выполнившей долг и назначение.

В 1923 году в сборнике «Песни русской скорби и слез» напечатано стихотворение С. С. Бехтеева «Союзникам», написанное в тогдашнем королевстве С.X.С. в 1921 году. Основанием ему послужили те горькие переживания русского патриота, которые испытывали все мы, участники трагедии, начиная с 1917 года. Далее последовало забвение и упорное замалчивание и даже отрицание заслуг и подвигов русской Императорской армии на Мазурских озерах и в помощи Вердену, путем отвлечения сил противника упорными боями и наступлениями.

Автор в конце стихотворения обращается к бывшим нашим друзьям и союзникам:

 
Не мы ли честно умирали
За вас во рвах, у вражьих стен.
Не мы ли грудью отстояли
И ваш Париж и ваш Верден?
За что ж теперь душой коварной
В хмелю триумфов и пиров
Вы в слепоте неблагодарной
Забыли подвиг русских львов?!
Ликуйте! Празднуйте победу!
Но будет день, и битый враг
По окровавленному следу
Направит вспять зловещий шаг.
Тогда на стон предсмертной муки,
На зов и вопли из Арденн
Спасать не выйдут наши внуки
Ни ваш Париж, ни ваш Верден!
 

Это предвидение в общей форме лежало в душе каждого русского человека как за рубежом, так и в повергнутом в рабство отечестве. Но предвидеть, что временно побежденный при посредстве русской крови мощный противник «по окровавленному следу направит вспять зловещий шаг»? – это уже нечто большее, чем простое предчувствие.

Путь наступления германской армии до последнего момента был неизвестен. Никто не думал? что возрожденная германская армия пойдет «по окровавленному следу» и что именно с Ардеун раздастся первый зов о «чуде на Марне». Увы! Упорно забывали о тех, кто его совершил… И только мы, участники Мазурских озер, пожимая плечами, говорили: «Нет больше русских корпусов, но первому призыву союзников бросающихся спасать их. Нет верного долгу и союзникам Самсонова, поведшего свои войска сознательно на гибель».

«Арденны» 1940 года! Как будто бы раздвинулись границы времени и вдохновленный любовью к родине автор прозрел удары судьбы.

И рок возмездия.

Спят смертным сном суворовские чудо-богатыри. Не двинулись сыновья самсоновских героев спасать Париж! Не тронулись наследники Брусилова в прорыв на помощь побеждаемым! И вновь «чудо» заманчивым видением висит над Марной! Но нет больше русской крови, которая широкою рекою лилась во имя спасения ближних!

«Мне отмщение и Аз воздам…»

* * *

Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия.

П. А. Столыпин

Передовая знать и «интеллигенция», руководимая и направляемая таинственными силами и иностранными деньгами, пользуясь кафедрой Государственной думы, поспешили и повели последнюю и решительную атаку. В этом очаге измены, в самый разгар войны, гремели речи ораторов, творивших гибель державы. Когда международный авантюрист-проходимец «купчишка» Гучков своей лживой и страшной фразой «отечество в опасности» действительно толкнул Отечество в пропасть, – когда седовласый профессор-хамелеон Милюков своей крылатой, клеветнической фразой – «глупость или измена», действительно толкнул народную глупость на измену и предательство, когда политический шулер Родзянко, прикидываясь верным Царю, не принимал никаких мер сдержать наглые и клеветнические речи распоясавшихся предателей, а только старался запугать Императора, – все они, объятые честолюбием, не отдавали себе отчета, чьи карты они подтасовывают и кому выдают патенты на революционные безумства… а может быть, были хорошо оплачены? И когда Государственная дума, мечтавшая захватить власть, не подчинилась повелению Императора о роспуске, то взрыв рукоплесканий и подлого «интеллигентского» восторга покрыл ее преступное и безумное решение, положившее прочное начало гибели Империи.

Все они поспешили. И тут выявили себя и генерал-адъютанты изменники.

В 1917 году начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал-адъютант Государя, генерал от инфантерии Алексеев был тяжело болен и находился в Крыму, но к началу «революции», еще больным, поспешил вернуться в Ставку, – изолировал Государя и от армии и от народа, объединился с командующими фронтами, генерал-адъютантами и изменниками, и – началась гибель России.

А если бы ген. Алексеев был еще тяжелее болен, и не смог вернуться еще хоть два месяца и по повелению Императора началось апрельское наступление и тогда же победоносно закончилась бы война, то не было бы «неизбежной революции»-бунта, несмотря на все усилия генерал-адъютантов изменников и прочих предателей, подлых героев февраля.

Но, видно, Бог судил наказание России, в значительной степени отошедшей от Христа.

Глава V

 
У лукоморья дуб срубили,
Златую цепь в торгсин снесли,
Кота на мясо изрубили,
А русский дух сослали в Соловки.
В избушку пять семейств вселили,
Из курьих ножек суп сварили,
А ступу с бабою Ягой
Утилизировал промстрой.
Русалку паспорта лишили,
Подох от голода Кащей,
Богатырей всех сократили
И вывели в расход зверей.
Где мед и пиво пили предки,
Там красная звезда горит
И об итогах семилетки
Хрущев всем сказки говорит.
(и верят)
 

* * *

 
На солнце ничем не сверкая,
В оружье какой теперь толк,
По улицам гвалт подымая,
Проходил наш «сознательный» полк.
А там, опустив занавеску,
Лишь пара испуганных глаз
Глядела вослед проходящим,
Ну, – будет сегодня грабеж.
 

И вот случилось самое страшное. Случился тот ужас, от которого разрывается сердце и люди мгновенно седеют.

Грянула всепозорная, всепроклятая и всепродажная «великая, бескровная революция», залившая кровью Россию.

Проклятый 1917 год. Предательство и измена. Подлость и глупость. Трусость и обман.

Начался короткий 8-месячный фарс, выявивший всю глупость и никчемность нашей «интеллигенции» и части высшего общества с их кумирами-паяцами, вышедшими из балагана, – Государственной думы.

Под улюлюканье Государственной думы высшие военачальники, обласканные Императором, приближенные Им к Себе, обязанные Ему всем, что имели, круто сошли с исторического пути офицера.

Одни еще до 2 марта (ген. Лукомский) сочиняли манифесты об отречении, другие (ген. – адъют. Алексеев) подсказывали ответы соратникам об отречении, а третьи (ген. Рузский) прямо употребили насилие. Они думали, что только им принадлежит право решать судьбы Отечества (как и сейчас думают эмигрантские «вожди»), и всю истину скрыли (скрывают и до сих пор) от офицерской массы, своей кровью доказавшей и большую любовь к Отечеству, и большую верность долгу.

Вышел распространенный Гучковым приказ № 1, плод преданности своему Отечеству русского «интеллигента» и объявление прав солдата и бесправия офицера.

Старшие военачальники (ген. Брусилов) стали срывать с себя царские вензеля и топтать их ногами на глазах и в угоду черни; стали разъезжать (ген. Гутор) по фронту на грузовиках в обнимку с обозниками; стали пожимать руки солдатам-комитетчикам и перестали подавать руку офицерам; стали говорить митинговые речи, полные лжи, – как речь раздутого потом в национальные герои генерала Деникина, в которой он, на офицерском съезде, бросил ответственную и лживо-страшную фразу: «…Вы, бросавшие последнюю горсть земли в могилу брата, друга… шедшие в атаку… под редкий гул родной артиллерии, изменнически лишенной снарядов, вы ли теперь дрогнете?»… А Генерального Штаба генерал-лейтенант Деникин разве не знал, что у союзников и у немцев одновременно стало не хватать снарядов, ибо у всех расчет войны был на три-пять месяцев, но им всем – фабричным странам было легко перейти на военное производство, – земледельческой же России пришлось переделывать свои немногочисленные фабрики. Союзники же, приняв и получив вперед деньги, заказов не выполнили, – приняла и выполнила только Япония. Генерал Деникин все это знал, и солгал.

Так же генерал-лейтенант Деникин оклеветал нас, кадровых Императорских офицеров, когда он, по примеру «интеллигентщины», всегда орущей от имени всего русского народа, позволил себе говорить от имени Императорской армии, зная, что армия этого не услышит и некому будет должным образом его осадить. На совещании 16 июля 1917 года, в Могилеве, в Ставке, он, генерал-лейтенант Деникин сказал в своей речи следующее: «… ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести войска в бой под нашими старыми боевыми знаменами, с которых – не бойтесь! – стерто имя Самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его больше нет, но есть Родина»… А. Ф. Керенский поблагодарил автора, пожав ему руку (см. «Очерки Русской смуты А. И. Деникина, том II, стр. 186). Какая подлость!

И если у ген. – лейт. Деникина, как и у генерал-адъютантов изменников и прочих изменников и предателей России, имя Самодержца стерто прочно в его сердце, то это не давало еще ему права клеветать и на кадровых господ офицеров, и всей народной массы русских солдат, у которых не только не было «прочно стерто имя самодержца», а несмотря на все давления «вождей», это имя живет и сейчас.

Лорд! Господин Деникин сделал ошибку, поместив свою речь в свои «Очерки». Этим он нам дает право еще раз сказать: а разве генерал-лейтенант Деникин не знал, что большинство честных офицеров и солдат были верны своему Царю и не изменили присяге? Он это знал и вновь оклеветав, – и своей изменой Царю, нарушив святую присягу, презрев клятву предков наших 1613 года, сам себя лишил воинского звания и превратился только в левого оратора Деникина.

Тяжело это писать об умершем человеке, но нельзя не смыть клевету о кадровой царской армии, неповинной в февральском бунте 1917 года, который совершило тайком неверное, отрекшееся от присяги, обласканное Царем, высшее военное начальство.

* * *

А военно-промышленный комитет Гучкова и «знаменитый земгор», наполненный земгусарами, придумал прославившую их, шулерскую комбинацию, – они на присылаемые из Японии, по заказу генерала Сухомлинова, ящики со снарядами, а также и на ящики с наших заводов ставили только свое клеймо.

И удивительной развесистой клюквой является утверждение г. Орехова перед бельгийскими корреспондентами журнала «Pourquoi Pas», что он (вероятно, только один) сражался с генералом Гинденбургом рогатками и что в 1925 году уже не было ни одного монархиста (думаю, что только среди его друзей их действительно не было и нет). Что это? «Писательская правда»? Воспоминания уличного детства? Или злобная шутка над великой Россией? Как это понять и назвать, предоставляю читающим.

В эту тяжелую годину испытаний вожди армии не сказали своего твердого слова, которое произнесли 100 лет перед тем другие вожди армии.

В Отечественную войну в 1812 году военный совет в Филях не думал спасать Россию путем революции и насилием над Божиим помазанником Императором Александром I, а только обсуждали способы, как полезнее отдать свои жизни на спасение России и Императора, – и Кутузов, выслушав своих генералов, сказал: «С падением Москвы не погибнет Россия, если будет сохранена армия. Властью, данной мне моим Императором, приказываю отступать».

И армия в 1812 году оставила Москву, запылавшую по приказу графа Растопчина и подожженную святой четверговой свечечкой, хранившейся в каждом русском доме. И зарево пожара Москвы, осветив всю Россию, согрело русскую душу и сожгло дух армии Наполеона.

Вожди армии остались верными присяге и Императору, а тогдашняя интеллигенция не говорила «чем хуже, тем лучше», и результатом твердой веры в Бога и верности завету «за Веру, Царя и Отечество» было спасение России и вознесение ее на недосягаемую высоту.

 
В шапке золота литого
Старый русский великан
Поджидал к себе другого
Из далеких чуждых стран.
 
 
И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец,
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец.
 
 
Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал,
Посмотрел, тряхнул главою, —
Ахнул дерзкий и упал.
 
 
И упал он в дальнем море
На неведомый гранит,
Там, где буря на просторе
Над пучиною шумит.
 

(Эту песню пели у нас в полку. – И.К.)

* * *

А спустя 100 лет начальник штаба Верховного Главнокомандующего, в решающий момент, став вождем армии, держа в своих руках судьбу России и Императора, подсказал главнокомандующим фронтами ответ о необходимости отречения. И главнокомандующие, забыв о долге, отмахнувшись от совести, изменив присяге и утратив честь, ответили согласием на отречение. В безбожном же «интеллигентном» обществе уже давно отсутствовали святые четверговые свечечки. И результат безбожия, предательства и измены своему Царю, подлости, глупости и трусости в отношении своего Отечества не замедлил сказаться, и мы его испытываем на себе, и сладость русского позора и унижения будем испытывать и впредь, пока не отрешимся от либерализма, вождизма и непредрешенчества, от преклонения перед всем иностранным и не вернемся на древний исторический путь подчинения законному Императору, завещанный нам в 1613 году нашими предками, которые были, как видно теперь, много умнее нас.

В 1917 году среди высших военачальников не было ни господ офицеров, ни просто офицеров и не нашлось ни одного героя – и нет их и сейчас; а среди знати и «интеллигенции», мечтавшей тогда, как и теперь, быть всем министрами, за редким исключением, просто не было порядочных людей.

Глава VI

 
И много Понтийских Пилатов,
И много продажных Иуд,
ЦАРЯ своего распинают,
Отчизну свою продают.
 

Ген. Сухомлинов

4 марта 1917 года начальник 78-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Добровольский вызвал меня к телефону и сказал: «Его Императорскому Величеству Государю Императору Николаю II благоугодно было для блага Отечества отречься от престола. Приказано мне и я приказываю вам привести ваш полк немедленно к присяге какому-то Временному правительству».

На мои недоуменные вопросы, что происходит и какому Временному правительству нужно присягать, начальник дивизии ответил, что кроме этого он и сам ничего не знает и ничего не понимает, а передает спешный приказ из штаба армии.

Согласно полученному приказу, полк был выстроен в каре побатальонно и посреди получившейся площади был поставлен столик для полкового священника, покрытый белой скатертью. Знамя полка перед полком не приказал вынести, не хватило у меня духа совершить подобное кощунство, так как знамя ведь было с вензелем Императора Николая II и перед этим же знаменем, мы все, еще так недавно, клялись Всемогущему Богу служить Государю Императору и Его Наследнику престола до последней капли крови.

Был яркий светлый день, на голубой синеве небес не видно было ни облачка, не видно было также нигде и таких привычных нам за три года войны облачков от разрывов неприятельской шрапнели – тишина была полная, нарушаемая только голосом священника у аналоя – каким-то сконфуженным тоном он провозглашал сочиненные, видимо, им в этот момент слова присяги, из которых только можно было понять, что клянемся так же служить до последней капли крови какому-то неизвестному Временному правительству и чинить неприятелю самое твердое сопротивление. Лица солдат были хмуры, почти никто не поднял своих рук со сложенными как для клятвы пальцами, как это сказал полковой батюшка, почти никто не осенял себя крестным знамением, но на глазах очень многих солдат я видел слезы, не говоря уже о старых моих боевых товарищах офицерах, из которых многие открыто плакали.

По окончании этой глупой комедии приказал разойтись поротно по землянкам, так как полк стоял на отдыхе в ближнем резерве. Фактически присяги не было, и никто больше на ней не настаивал. После такой невиданной присяги солдаты мне говорили, что они уже раньше присягали Богу и приказания начальства будут исполнять. Никто ничего не понимал. Все ходили унылые, как ошалевшие. Песен не было больше слышно. В продолжение целого дня, в расположении полка, царила унылая тишина. Солдаты, по-видимому, тяжело переваривали в своих головах совершившееся событие. Совершенно разбитый душевно, и я сидел в своей землянке, и в мозгу копошились тяжелые мысли, как же теперь быть и как и чем заставить солдат сидеть под пулями или идти в атаку, и как ни размышлял, ничто не годилось и все было плохо, что подтвердил и мой телефонист, старый малоросс-солдат, вышедший еще вместе со мной в поход из Киева. Видя меня такого удрученного, этот простой солдат просто и объяснил мне то, что таилось в глубине моего сердца: «Теперь все пропало, ваше высокоблагородие». Умный был солдат. И действительно, ничего впереди уже не может быть хорошего и победы, так пламенно желаемой и такой уже близкой – никогда не бывать. Что же тут и раздумывать.

Глава VII

 
ИЗМЕННИКАМ
 
 
…Еще недавно так склоняли выи,
Клялися вы ЕГО до гроба защищать,
И за Царя, Вождя, Хозяина России,
Вы обещали жизнь безропотно отдать.
ОН, ваш исконный Царь, прямой и благородный,
В своей душе Он мог ли помышлять,
Что вы готовитесь изменою крамольной
России честь навеки запятнать!
 
 
И где же, где слова, где праздные обеты,
Где клятвы верности, присущие войскам?
Где ваших праотцев священные заветы?
Обманутый, ОН твердо верил вам…
Пройдут века, но подлости позорной
С страниц истории не вычеркнут года.
Отказ Царя, прямой и благородный,
Пощечиной вам будет навсегда!
 

С. Бехтеев

«Генерал-адъютанты изменники» (смотри брошюру генерала Доманского, которая была полностью перепечатана в «Царском Вестнике», издававшемся в Белграде) нас всех жестоко обманули, от нас даже скрыли прощальный приказ к армии Императора, который я узнал лишь в эмиграции в Белграде.

Вот этот приказ:

«В последний раз обращаюсь Я к вам, горячо любимые Мной войска, после отречения Моего от престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия…

Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно вашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы – только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь и да ведет вас к победе св. великомученик и победоносец Георгий.

Николай.

Ставка 8 марта 1917 г.».

Какое величие духа!

Какая любовь к войскам, народу и России!

Какое самопожертвование, напоминающее распятие Христа!

Какая глубокая вера!

Какая отеческая забота и любовь к великой Родине!

Какое незлобие к личным врагам!

Какое отсутствие личной обиды!

Все это возможно было только для Бога-Сына и для святого Императора Николая II.

Читая этот прощальный приказ, невольно текут слезы, – его нужно всегда напоминать всем, ибо «не ведают, что творят».

Кто бы мог, кроме святого Императора Николая II, без сопротивления отречься от всего личного!

Наш святой Царь сознательно пошел по пути распятого Иисуса Христа.

Боже Вседержитель, прости и помилуй нас, не поддержавших и не спасших своего Царя.

Никто не считал нужным поставить армию в известность о происшедшем. А жаль, все могло бы обернуться иначе! Ведь к этому времени война была уже выиграна Императором Николаем II, и даже маршал Фош, главнокомандующий западными союзными войсками, без колебания заявил корреспонденту: «Прошу особенно заметить, что если Франция не сметена с карты Европы, то этим она в первую очередь обязана России». («Знамя России» ном. 195, стр. 13).

Нас, действующую армию, три года геройски защищавшую родную землю и положивших два миллиона своих голов за Царя и Отечество, нас, которыми только и держалась Россия, нас, за спинами которых спряталась с февральскими «нетленными ценностями» «геройская» социалистическая рвань, нас не удостоили спросить. Нас грубо обманули и за армию решили несколько генералов-изменников с генерал-адъютантом Алексеевым во главе. И сейчас старается социалистическая клика опять нам задурить головы своими глупыми и неосуществимыми «платформами» и нас потихоньку надуть. Теперь опоздали. «Бильше нема дурнив», как говорят малороссы, которых наша эмиграция и русские газеты, в угоду иностранцам и вышесказанной рвани, почему-то называют «украинцами», чем смешивают нас, малороссов, с галичанами-униатами, отрекшимися от древнего православия и древней своей Родины святой Руси.

Бросьте лживое и обидное для нас, малороссов, австро-польское название «украинцы» с их совершенно для нас непонятным языком. Мы гордимся, что от нас, от матери русских городов – Киева, пошла, есть и будет великая Россия.

Тут уместно поставить вопрос, – что это: глупость или еще не изжитое пресмыканием перед всем вредным западным, доведшим нас до бунта?

Тщетно господа офицеры, верные долгу и своим знаменам, дабы смыть русский позор, кидались в наступление, расстреливаемые сзади своими братьями солдатами, и гибли на немецкой проволоке под ругань обезумевшей солдатской массы, а немцы, хороня их, отдавали им почести. Отечество гибло.

Армия быстро превращалась, стараниями нахлынувших на фронт агитаторов, в тупое трусливое стадо, грозное только своему родному народу, а не немцам.

Вам, павшим тысячами в этих попытках сохранить порядок, офицерам, принадлежит заслуга в том, что это превращение дисциплинированной армии в буйную разбойничью массу, все же шло не так уж молниеносно, как оно по всем данным должно было совершиться. Густая масса дезертировавших солдат все же благодаря вам двигалась хотя и густо, но все же по линиям железнодорожных путей, а не напрямик всей многомиллионной массой через поля и деревни и города, которые были бы в этом случае буквально сметены с лица земли. Сколько жизней этим сохранилось, сколько несчастий этим предупреждено – невозможно подсчитать, но эту последнюю услугу своему Отечеству и своему народу от русского строевого офицера нельзя отнять – нельзя это обстоятельство и замалчивать.

Старый офицерский состав, своими трупами и трупами старых солдат заваливший озера и леса Восточной Пруссии, пески Польши, долины и болота Галиции, снежные вершины Карпат и Малой Азии, сменился молодыми людьми, одетыми в офицерскую форму. Видя окружающее безумие и высокие примеры подлости, ошалел русский офицер и сошел со своего исторического пути – и безысходный позор, омываемый и до сих пор слезами и кровью русского офицера, окутал родную землю.

Под гордый пафос истерических напутствий Керенского, русского главноуговаривающего, совместившего в своем лице все несовместимое, несчастная Россия покатилась в бездну, на дне которой горела сатанинская звезда и кровавые С.С.С.Р.

Часть русской передовой знати, «интеллигенция» и чернь в каком то безумном экстазе, аплодируя Керенскому, не видела бездны и упивалась своим национальным позором.

В подтверждение привожу рассказ сестры милосердия, участницы 1-го Кубанского похода А. И. Падчиной, которая недавно рассказала мне свои впечатления о случае, свидетельницей которого она была в Москве, в феврале 1917 г.

«Вторую половину февраля 1917 года я была в Москве. В самом конце февраля произошла революция. По улицам ходили толпы, все с красными бантами, повсюду были митинги и раздавались крики. Я очень любила Кремль и, когда у меня была минута свободная, я посещала Кремль и Кремлевский дворец. И в этот день я из Иверской часовни прошла в Кремль, но во Дворец вход был закрыт, и так как я остановилась у сестры на Арбате, я вышла в другие ворота и шла вдоль Москвы-реки. Пройдя Храм Христа-Спасителя, я услышала крики «долой, долой» и увидела на углу толпу. Опять митинг, – мелькнула у меня мысль, и в тот же момент увидела и оратора и поразилась: это был наш профессор Кизеветтер (ныне покойный). Я остановилась и слышу: «А вот памятник Пушкину – на что он нам теперь? Долой его!» и толпа заорала – долой, долой. «А вот возвышается храм Христа-Спасителя – разве он нам нужен теперь? Долой его!» И снова слышу вопли: долой, долой! «Но народ, который не чтит и не бережет свои памятники и с пренебрежением относится к своему историческому прошлому, тоже недостоин своего дальнейшего существования – долой его!» И также послышались вопли: долой! А профессор Кизеветтер исчез, и тогда только некоторые осознали последнюю фразу профессора и смущенно замолчали».

Это описание характеризует «сознательность» толпы, обезумевшей от февральского бунта, поднятого Государственной думой и прочими изменниками и предателями.

Как поле, засеянное культивированными маками, вся Россия пестрела красными бантами. Все улицы и площади городов представляли из себя сплошное красное море.

Где вы теперь, носители красных бантов, – стыдливо скрываетесь? А вспомните ваши салоны и гостиные, ведь за редким исключением, не было ни одного «интеллигентного» дома, где бы не красовался портрет Керенского. На бесконечных балах и пиршествах, гуляньях и концертах непременно устраивались американские лотереи, на которых неизменно продавались за громадные деньги его портреты, а в это время, когда плясали и шел пир во время чумы, безвинный, достойнейший из достойных, благороднейший из благородных Царь со своей святой Семьей томился в заключении… За что?

А где же были русские люди, – что делало офицерство?

Действительно русские люди, все малочисленное, здоровое и честное сжалось и ушло в себя, выжидая событий. Задавленные торжествующим хамом, умолкли протестующие голоса, только красное предательство, подлость и глупость торжествовали в гибнущей стране.

А офицерство – оно, боевое старое офицерство, единственно могшее противиться развалу, было обманом сведено со своего исторического пути и по заранее обдуманному и искусно проведенному плану, частью погибло за честь родного знамени, свершая офицерский прорыв неприятельского фронта; частью было распято штыками на деревьях позиций, приняв на фронте крестные муки от руки своего же, обезумевшего от пропаганды, брата-солдата; частью растерзано в городах, брошено в паровозные и машинные топки; частью на морском дне с привязанными к ногам гирями стоят часовыми у офицерской чести. И поныне колышатся они на морском дне, как немой укор «красе и гордости русской революции» и как вечное проклятие «великой бескровной», – а часть ушла в походы и примкнула к борьбе с поработителями родины. Некоторые же продали свою шпагу, втоптали в грязь царские вензеля, отреклись от присяги, долга и офицерской чести и, безвозвратно сойдя с исторического офицерского пути, надели сатанинскую звезду. И кровь, кровь всего лучшего, что было в России, захлестнула родную землю.

Я не виню бедного, простого, темного солдата, – у него отняли Царя, веру в присягу, и ему не стало за что умирать. И ошалевший, сбитый с толку подлой пропагандой, он бросил фронт и поспешил домой, чтобы не опоздать к дележке земли.

Кумир революции Керенский, глава Временного правительства, самозванный главнокомандующий русской армии, при первой опасности его драгоценной жизни, бросает фронт. И дальше, прикрываясь защитой мальчиков-юнкеров и женского батальона Бочкаревой, скрывается из столицы и Зимнего дворца русских Императоров, куда не постеснялся нахально забраться.

Изменники генералы и приближенная к Царю знать пожинают первые плоды своей измены.

Посеянные Государственной думой семена дают быстро всходы, и через 8 месяцев власть легко переходит в руки присланных для развала российского государства немецким Генеральным штабом – большевика Ленина и его помощников.

Несчастные русские офицеры все же еще надеются как-то остановить разрушающий все на своем пути революционный поток, они ищут мер и точки опоры, где бы, собравшись вместе, можно бы дать отпор бушующему по всей необъятной России хаосу. Виноваты ли мы, кадровые офицеры, в переживаемой Родиной катастрофе? Да, виноваты: не могли быть обмануты, наш путь нам был хорошо известен и ясен: «Делай все, что прикажет начальство, но против Бога и Государя ничего не делай». Тут все ясно, все определенно – офицеры не могли допустить обмануть себя, что Государь добровольно отрекся от власти и за Себя и за Своего малолетнего Наследника, а не был насильно к этому принужден, не могли этому поверить и потому, что и Государь был не вправе отменить клятвы, данной не Ему, а Господу Богу.

Заглядывая в самую глубину своей души, я не могу найти в ней оправдания себе самому. Я сознаю, что изменил данной мною Господу Богу клятве и способствовал, хотя и невольно, гибели всего того, что клялся защищать. Я не имел права исполнить приказания генерала Добровольского и перед полком признать факт отречения Государя – приказав полковому священнику привести полк к присяге Временному правительству. Оправданий, извинений и объяснений может быть много, но факта истины не изменишь. Я оказался против Бога и против Государя.

Думаю, даже вполне уверен, что и все еще оставшиеся в живых господа офицеры Императорской армии думают так же, как и я, и так же, как и я, ежедневно молятся о прощении нашего общего греха. Думаю, что и большинство, если и не все, командиры полков действующей против Германии армии – отказавшись исполнить направленное «против Государя» приказание, могли изменить положение вещей и отказом своим могли остановить зазнавшихся и охмелевших от успеха деятелей революции. Может быть, в этот решительный момент армия и могла еще спасти Отечество, как это она сделала в 1905 году, – может быть и нет, – не знаю, но знаю, что слушаться приказаний, направленных во вред существовавшему государственному строю и присяге – исполнять было нельзя.

Знаю теперь, что молчаливое приятие нами факта революции не спасло русский народ – миллионы погибших, страдания, длящиеся до сих пор нашего народа и томительное, унизительное прозябание миллионов россиян за границей – неоспоримый результат этого молчания офицерского кадра армии в решительную для жизни страны минуту.

А бездна все ближе и ближе. Вот, слушайте, звучит как гордо, – комитет, по почину Государственной думы возникший, – а вот и безвременное правительство за ним, изменив, предав, расшатав и углубив, свершив свое Каиново дело, трусливо бежали, как мелкое жулье, пойманное с поличным. Сам главковерх Керенский, забыв, что он Наполеон, потихоньку, на цыпочках, в женском платье, прихватив с собой русское золото, бежал, бросив свою «самую свободную» в мире армию, предоставив казарменной душе, опричнику, кадровому офицеру генералу Духонину умереть вместо него на своем посту. И вместо России, как возмездие, как проклятие засверкали кровавые С.С.С.Р.