Текст книги "От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г."

В последующем мне придется более подробно остановиться на личности генерала Корнилова, как главнокомандующего Добровольческой армией, а пока вернусь к формированию полка. Генерал Корнилов, выслушав меня, отнесся более сочувственно к моему делу и не только подтвердил приказ, полученный мною от его предшественника генерала Брусилова, но просил спешить с формированием и добавил, что отдаст приказ о формировании еще трех полков из георгиевских кавалеров, чтобы поставить их по одному за каждым из 4-х фронтов, как сдерживающее средство против развала армии. Слова свои генерал Корнилов исполнил, и в скором времени я узнал о начале формирования 2-го георгиевского полка в Одессе – третий и четвертый же полки не успели начать формирование.

Мой 1-й георгиевский полк к этому времени уже насчитывал более тысячи человек при тридцати офицерах и уже нес караульную службу в Киеве, так как стоявшие части в Киеве от несения караулов отказались. Обстановка для формирования была очень сложной, так как в это время в Киеве открылась центральная «украинская рада» и появился какой-то «украинский полк» в опереточной форме, состоящий частью из галицийских украинцев, а частью из наших ошалевших самостийников. Украинская рада очень косо смотрела на мой полк, всеми силами стараясь привлечь солдат, награжденных Георгием, в свои украинские организации и вела совместно с местными большевиками усиленную пропаганду как среди солдат полка, так и в запасных батальонах и маршевых ротах против моего формирования. Бедлам начался полный, но надо отдать справедливость – украинцы очень умело и энергично повели свою пропаганду.

В описываемое время генерал Корнилов поссорился с Керенским и издал свои воззвания, призывая всех верных сынов России поддержать его против Временного правительства для спасения армии и страны, ведомой этим правительством к гибели. Громадное количество этого воззвания привез и передал мне секретно приехавший из Ставки главнокомандующего ген. шт. полковник. Во исполнение переданной этим полковником просьбы распространить это воззвание я совместно с двумя моими сослуживцами полковником Л. Святополк-Мирским и подполковником В., приготовив банки с клейстером, скрываясь как тати, поздно ночью занялись расклейкой воззваний генерала Корнилова по стенам домов и на всех углах и телеграфных столбах. Кроме расклейки мы их совали в двери и магазины. К рассвету все закончили. Дело было не только трудное, но и очень опасное, так как приходилось распространять это воззвание резко противоречившее интересам не только Временного правительства, но и хозяйничавших в городе украинцев-самостийников, а также и большевикам. Итак, мы, три русских кадровых штаб-офицера, расклеивающие это корниловское воззвание, во всяком встречном прохожем, не говоря уже о многочисленных украинских патрулях и стражниках городской охраны, безусловно, встретили бы врага, не задумавшегося бы всадить нам штык или пулю в спину. К рассвету до крайности утомленные, мы все же выполнили эту задачу, и взошедшее солнце уже осветило толпы киевлян, читающих это воззвание.

К несчастью для армии да и всей страны, генерал Корнилов, сделав первый верный наполеоновский шаг, вдруг почему-то на нем остановился, и ограничился полумерами, не возглавив лично посланные им части на Петроград, Он должен был сам сесть на белого коня и повести лично войска на Петроград и выгнать Керенского, что было ему сделать очень легко, но наполеоновского духа у него хватило лишь на один шаг. Как генерал Алексеев погубил уже выигранную войну Государем Императором Николаем II, так и ген. Корнилов погубил верное дело, не доведя решительных действий до конца, а поручил это генералу Крымову, не заинтересованному в этом лично. Ген. Крымов не решился на немедленные действия, а остановив перед Петроградом войска, отправился сам для переговоров с Керенским, в кабинете которого или сам застрелился, или был кем-то убит. Вообще, несмотря на личную храбрость, действия генерала Корнилова, как правило, оканчивались плачевно, тот же конец имело бы и Белое движение, если бы судьба не избавила Добровольческую Армию от этого незадачливого полководца, послав ему смерть от случайной гранаты.

Глава X

24/10—1917 г. взбунтовались и мои ошалевшие, родные «хохлы» и объявили себя «украинцами». Я с большей частью офицеров и малой частью солдат, не пожелавших украинизироваться, перешел в другое помещение.

Положение наше было, конечно, очень тяжелое, но из каждого положения, как бы оно тяжело ни было, можно найти выход, если не потерять духа – и я решил начать опять формирование верной части уже на других основаниях: через газету «Киевлянин», редактором которой был В. В. Шульгин, я выпустил воззвание к буквально наполнявшим тогда город Киев гг. офицерам, оставшимся благодаря развалу фронта без дела. Горько сознаться, что из десятка тысяч офицеров, числившихся на учете у воинского начальника, на мой горячий призыв откликнулось не более 300 человек, были и отставные генералы. Все взяли винтовки. С этой небольшой воинской частью я явился к начальнику округа генерал-лейтенанту Квицинскому, у которого был начальником штаба полк. Трухачев, и предложил свою часть в его распоряжение. Это оказалась единственная сила в руках начальника Киевского военного округа для поддержки порядка и борьбы с большевиками, уже бесчинствовавшими на окраинах города и товарной станции Киев II. Мы начали драться с большевиками.

Командующий Киевским военным округом генерал-лейтенант Квицинский, человек нерешительный и слишком мягкий, не имевший никаких верных частей для того, чтобы справиться с той неразберихой разных властей и хаосом, царившим в городе, очень обрадовался моему предложению и приказал немедленно же сосредоточить отряд в штабе округа. К вечеру этого же дня я занял своим отрядом здание штаба-округа (и о чудо: писари стали очень услужливыми), расположенный напротив штаба дом инженера Городецкого, а в стороне Печерска, уже занятого бандами большевиков, выставил сторожевое охранение с главной заставой во дворце командующего войсками, расположенной в конце Александровской улицы как раз перед крепостными воротами и дамбой, соединяющей Липки с Печерском. Меры эти были необходимы как для охраны штаба округа и также они перерезывали главный путь в город со стороны Печерска, где находились арсенал и большие мастерские, занятые бандами большевиков. Около 11 часов вечера из сторожевой заставы, находившейся в Царском саду, мне донесли, что из окон дворца, занятого окружным солдатским комитетом, было произведено несколько выстрелов по офицерам, патрулировавшим сад. Я приказал немедленно же очистить здание дворца, а всех, кто откажется оставить дворец, арестовать и доставить ко мне. Уже через час, под конвоем двух офицеров, мне был доставлен небольшого роста и неряшливо одетый человек, с большой нечесаной шевелюрой и такой же бородкой. На мой вопрос, кто он и почему оказался во дворце, этот мозгляк гордо ответил, что фамилия его Пятаков (потом был министром финансов при Ленине), что он лидер большевистской фракции солдатско-рабочего комитета и что он никакого другого начальства, кроме этого комитета, не признает. Я приказал запереть Пятакова в одну из кладовок штаба, решив доложить об этой пойманной птице генералу Квицинскому лишь утром, но уже через час сам был позван генералом, у которого в кабинете сидел, развалившись в кресле, какой-то писарь. Генерал, несколько сконфуженным голосом, спросил меня, на каком основании мои офицеры разогнали заседание солдатско-рабочего комитета и почему арестовали члена этого комитета товарища Пятакова. Я объяснил генералу, что это сделано по моему распоряжению, вызванному стрельбой из здания дворца, и что арестованный Пятаков не желал оставить помещение дворца и пытался оказать сопротивление. «А вот сидящий здесь председатель этого комитета жалуется мне на ваших офицеров, говорит, что никаких выстрелов из дворца не было, и требует освобождения арестованного. Так чтобы не вызывать обострений, коих я не хочу, я приказываю тотчас же арестованного Пятакова освободить, так как только на этом основании он обещает удержать своих товарищей от каких-либо нарушений порядка». Мне возражать категорическому приказанию не приходилось, и Пятаков был отпущен. Следующий день прошел довольно спокойно, не считая редких снарядов трехдюймовых орудий, падавших откуда-то из-за зданий крепости в район, занятый моим отрядом, и попадавших иногда в стены дворца командующего войсками, занятого одной из моих застав, при этом случайно попавшим на крышу снарядом убит был юнкер Константиновского пехотного училища, поставленный на чердак для наблюдения за выходом из Печерской крепости на дамбу через крепостной ров.

В этот день генерал Квицинский приказал мне непременно присутствовать на вечернем заседании, которое он собирает, и постараться помочь ему это собрание как возможно дольше затянуть: «Мне это нужно, – сказал генерал, – они будут говорить – говорите тоже и вы, говорите чаще и дольше».

Когда я вошел в большую залу, где происходило совещание, я застал ее уже полной самой разнообразной рванью: тут были и какие-то подозрительные типы, вероятно от большевиков, были солдаты-дезертиры разнузданного вида, были несколько писарей и офицеров, по-видимому, из штабных, и несколько странных субъектов с бритыми начисто головами и пучком еще не отросших до нужной величины волос на самой макушке – вероятно, представители Центральной украинской рады. Рядом с командующим округом сидел какой-то довольно прилично одетый господин, с которым генерал все время шушукался, а когда говорил что-нибудь, то именно к нему и обращался. Как потом узнал, это был представитель (комиссар) Временного правительства при Киевском округе и по иронии судьбы мой однофамилец. Все это сборище спорило, кричало, вскакивало с мест и немилосердно дымило папиросами и люльками. Председатель солдатского комитета требовал передачи комитету всей власти, грозя в противном случае забастовкой трамваев, служащих телеграфа и телефона и освещения. Генералы один за другим говорили о беспорядках на улицах, об ужасном разнузданном виде солдат, о торговле им на углах папиросами и т. д. Этой никчемной говорильне не было видно конца.

2 часа ночи. Резкий стук. Входные в зал двери широко распахнулись, и в их рамке появился некто, но не в сером, а в военном защитном френче, при шапке и револьвере, без погон и, конечно, со шпорами, обращаясь к генералу, он отчетливо и громогласно заявил: «Господин генерал, я, комиссар Юго-Западного фронта, привел в ваше распоряжение самую лучшую твердую часть из войск фронта – чешскую бригаду». Сразу же шум весь прекратился. Картина: кислые, испуганные физиономии «великих демокрадов», неслышное перешептывание и полная растерянность. Начальник округа сражение выиграл. Встал и обратился к сборищу со словами: «В ваших советах больше не нуждаюсь, но советую оставаться спокойными. Собрание закрываю». «Великие демократы» с поджатыми хвостами, как побитые собачонки, тихо и быстро исчезли из зала. Теперь мне только стала понятна странная просьба генерала помочь ему затянуть собрание. Сражение этого дня генерал выиграл. Прибытие твердой многочисленной и дисциплинированной части в его распоряжение, сразу же известное всем лицам, руководящим беспорядками в гарнизоне и городе, делало бесполезным какие-либо споры о каких-либо мерах и уступках, так как у генерала в руках оказалась сила, могущая какой угодно беспорядок жестоко прекратить. И тут у генерала Квицинского произошла роковая ошибка, подобная ошибке генерала Корнилова. Генерал Квицинский, вместо того чтобы немедленно ночью же двинуть бригаду и к рассвету захватить опорный пункт большевиков – крепость и весь Печерск и этим покончить в Киеве с большевиками, украинской радой и прочим сбродом, – назначил на утро смотр чешской бригаде! Первый полк состоял из чехов, взятых в плен на австрийском фронте или перебежавших к нам по собственной охоте, все изъявившие добровольно желание сражаться против своих вековых угнетателей немцев. Командир полка и большинство офицеров были русские боевые офицеры. В общем полк представлял из себя довольно внушительную дисциплинированную и хорошо обученную часть. Второй же полк оказался не чешским, а корниловским ударным полком. Состоял он из очень разнообразного элемента, плохо обученного, набранного из добровольцев, по приказу генерала Корнилова, призванных служить примером для солдат – показать, как надо умирать за свободу и защищать завоевание революции. Этих добровольцев трудно было назвать солдатами, так как они добровольно явились с одной определенной целью. Да и форма у них была иная, чем в армии, а именно черно-красный погон, а на левом рукаве нашит большой белый череп с скрещенными костями под ним. Этим полком командовал капитан Неженцев. Почему он стал чешским полком, я не знаю.

Командующий войсками генерал Квицинский отдал приказ на следующий день и указал этой бригаде обойти крепость с тыла и очистить Печерск (крепость) от засевших там большевиствующих саперных запасных частей и рабочих киевского арсенала. Я остался охранять главные ворота, выход из крепости в самый Киев. Но опять по какому-то злому року время было упущено, и прежде чем мы разошлись, чтобы принять соответствующее расположение, очень скоро генералом Квицинским был отдан приказ, что боевое задание отменяется, так как уже получена была телеграмма от чешского президента Масарика: «Чешской бригаде не вмешиваться во внутренние дела Украины».

Наша же борьба с большевиками в Киеве, благодаря вмешательству Масарика, была проиграна. Чешская бригада ушла, с ней же ушел и корниловский полк. Корниловцы не остались и не послушались своего русского генерала, а послушались «благодарного» чешского президента Масарика и ушли.

«Культурный и благодарный» России и Царю Масарик и его «культурный, самый твердый и верный полк» бросили на гибель древний славянский Киев, а впоследствии эти же «культурные чешские полки» выдали Колчака, ограбили всю Сибирь и бывшее при Колчаке русское золото, на которое, кажется, потом построили в Праге чешский банк легионеров, и, удирая из России, загнали в запасные тупики уходившие поезда, где и заморозили насмерть спасавшихся русских, своих братьев-славян, стариков, женщин и детей. (См.: ген. Сахаров «Белая Сибирь».) Вот «высокая культура просвещенного запада»! А мы же дикие, отсталые, некультурные русские за благоденствие славян, за освобождение почти всех государств своими трупами устилали все земли, к нам всегда враждебные. Думаю, что русский народ достаточно поумнел и впредь никого спасать не будет.

В ночь с 29 на 30 октября мне было приказано выйти из Киева и расположиться в роще у кадетского корпуса. Центральная «украинская рада» взяла на себя полную ответственность за порядок в городе. В час ночи мы вышли. Начальник округа со штабом также выехал с нами и расположился в артиллерийском военном училище в полутора верстах от кадетского корпуса.

Когда утром на следующий день 31 октября я пошел к начальнику округа за приказаниями, то ни его, ни нач. штаба полк. Трухачева, ни адъютанта в артиллерийском училище не оказалось. Я выяснил, что глубокой ночью в училище прибыли члены украинской центральной рады, арестовали начальника округа и его штаб и увезли их. Я остался один со своим небольшим отрядом. Дальнейшая судьба генерала мне неизвестна.

Грустно было ходить по залам и коридорам корпуса, в который маленьким 10-летним мальчиком я был приведен моим отцом, чтобы научиться не только наукам, но главное любить Государя и Родину и верно служить им. Корпус доживал уже свои последние дни: кадет было мало, вероятно, остались только те воспитанники, которых родители не успели забрать к себе на свою ответственность, да еще те, которым благодаря «великой бескровной» некуда было уехать, так как они уже не имели ни родителей, ни дома, погибших от объявленных Государственной думой свобод.

Итак, никакого начальства у меня не стало, приходилось самому что-то предпринимать, так как и мне, и бывшим со мной офицерам оставаться в Киеве было бесполезно и очень рискованно. У меня оставалось два выхода: ехать в Ставку к генералу Духонину, или на Дон к генералу Каледину, где еще можно было надеяться послужить на спасение Отечества от охватившей его красной лихорадки. Я послал телеграмму в Ставку генералу Духонину, выразив свое намерение выехать со своей ротой к нему и просил указаний – ответа не получил. 2 ноября 1917 г. хотел послать вторую телеграмму, но на телеграфе сказали, что всякая связь со Ставкой прервана и поезда туда не ходят. Обдумав положение, я решил ехать на Дон к генералу Каледину, где, казалось мне, все было спокойно и твердо и откуда можно было попробовать продолжать борьбу.

Я объявил об этом своим офицерам и солдатам и предложил нежелающим разойтись.

3 ноября 1917 г. вечером я, с оставшимися моими георгиевцами, в количестве 16 офицеров и 10 солдат, в казачьем вагоне, выехал на Дон.

Глава XI

Если скованы угрозами и бессилием те, кто в плену, тем паче перед Богом и совестью обязаны действовать те, кто на свободе.

Я, смиренный Антоний, митрополит Киевский и Галицкий, старейший из русских архипастырей, находящихся волею Божией на свободе от красного плена, возвышаю свой голос, дабы возвестить русскому народу:

Православные христиане! Вставайте все против власти красного антихриста! Не слушайте ничьих призывов примириться с ним, от кого бы сии призывы ни исходили! Нет мира между Христом и Сатаною. Властию, данной мне от Бога, разрешаю и освобождаю всех верующих от присяги, данной советскому самозваному правительству, ибо христиане Сатане не подданные. Властию, данной мне от Бога, благословляю всякое оружие, против красной сатанинской власти подымаемое, и отпускаю грехи всем, кто в рядах повстанческих дружин или одиноким народным мстителем сложит голову за русское и Христово дело.

Митрополит Антоний. 1930 г.

«Государь в родной среде» – Н. Тальберг приводит рассказ А. Ф. Гирса следующего содержания: «…затем он (академик С. Ф. Платонов) стал говорить об основателе полка (Преображенского) царе Петре, как величайшем преобразователе, не имевшем в мире себе равного. Наследник (Николай Александрович – сын императора Александра ІІI-го) заметил: «Царь Петр, расчищая ниву русской жизни и уничтожая плевелы, не пощадил и здоровые ростки, укреплявшие народное самосознание. Не все в допетровской Руси было плохо, не все на западе достойно подражания».

6 ноября 1917 года на рассвете мы благополучно приехали в Новочеркасск. У меня уже созрел план начала формирования добровольческого отряда или, как я назвал, 1-го Георгиевского полка, печать которого я взял с собой, для начала планомерной борьбы с охватившей страну анархией.

Выйдя из вагона, мы пошли в город. Начинало светать, утро обещало быть хмурым и сырым, на улицах еще не было движения, лишь лаяли где-то собаки, да изредка в разных концах города слышались ружейные выстрелы. Обойдя и осмотрев город, мы отправились к коменданту, где симпатичный казачий полковник любезно нас принял и, узнав о моих намерениях, пообещал нам полную помощь и сказал, что будет нам выплачивать и причитающееся жалованье, что и выполнил, и тут же нам указал помещение: большой, двухэтажный пустующий лазарет на Барочной улице № 4. Окрыленные таким быстрым и легким успехом, мы, в радостном настроении, отправились искать Барочную улицу. По дороге я зашел в магазин и купил плотной оберточной бумаги, на которой, придя в лазарет, где нас очень любезно приняли сестры, первым делом мы написали воззвание с призывом в ряды добровольческого отряда. Написав воззвания, я дал всем моим георгиевцам направления и приказал в разных городах развесить объявления на вокзалах и площадях. По дороге к вокзалу повел всех представить атаману генералу Каледину. Прием, оказанный нам комендантом, и то, что мы увидели на улицах казачьей столицы, дали мне надежду, что на этот раз мои старания будут успешны. Но, как всегда, «судьба играет человеком» и впоследствии, когда прибыли «вожди», изменившие присяге, долгу, совести и чести, то они, вторично обманув всех нас, повели добровольцев по левому февральскому пути.

У ГЕНЕРАЛА КАЛЕДИНА

Был верен до смерти.

Прибыв ко дворцу, у крыльца которого прохаживался казак-часовой, войдя, мы были встречены молодым сотником, адъютантом атамана, который сказал, что генерал сейчас к нам выйдет. Едва успели мы выстроиться по старшинству чинов, как открылась дверь, и на пороге показался генерал Каледин. Я скомандовал – г-да офицеры, и подошел к генералу с полагающимся в таких случаях рапортом. Генерал поздоровался сначала со мной, а потом и со всеми стоящими строем офицерами и солдатами. Я доложил вкратце происшествия в Киеве и причину, вынудившую нас приехать на Дон, и добавил, что если генерал не имеет ничего против, то хотелось бы попытаться создать здесь на Дону добровольческий отряд, пользуясь для этого не казачьими силами. Генерал Каледин, со вниманием выслушав мой доклад, начал задавать мне разные вопросы и спросил, что я думаю делать, и не хотим ли мы быть зачисленными в Донскую армию. Я ответил, что мы уже заготовили воззвания о формировании и сейчас, если ваше высокопревосходительство разрешите, я отправлю офицеров в разных направлениях. На это генерал Каледин сказал: «Ну что ж, дело хорошее, начинайте и помоги вам Бог».

Итак, 6 ноября 1917 года фактически является и должно считаться началом Добровольческой Армии на Дону, а не 17-е, выдуманное несведущими и не бывшими в самом начале в Новочеркасске лицами. В этот день, 6 ноября 1917 года, я получил разрешение от хозяина войска Донского, его первого выборного атамана, на формирование отряда из добровольцев. Прощаясь с нами, генерал Каледин сказал: «Будьте уверены, что с Дона выдачи нет», и еще добавил, что 2 ноября в Новочеркасск, в штатском, приехал и генерал Алексеев. У меня захватило дух: генерал Алексеев, генерал-адъютант, начальник штаба Государя, ближайшее, самое Государю преданное лицо! Чего же желать лучшего! Вот вождь, который укажет и направит – скорее к нему. Радостный, я спросил у генерала Каледина, где могу найти генерала Алексеева? Генерал Каледин ответил: сейчас он на вокзале, на самом дальнем запасном пути в тупике, в вагоне 1-го класса, и распрощался с нами. Выйдя от генерала Каледина, я приказал вывесить на площади воззвание с призывом к гг. офицерам и добровольцам. Радостные, мы быстро направились к вокзалу, где также вывесили воззвание. Оставив свою команду на вокзале ожидать свои поезда для развозки воззваний, я с подполковником Святополк-Мирским пошли разыскивать генерала Алексеева.

Сердечный прием, оказанный нам генералом Калединым, и его одобрение наших начинаний не оставляли сомнений, что и генерал Алексеев, бывший начальник штаба Государя Императора и Его генерал-адъютант, отнесется к нашим начинаниям также вполне одобрительно и поможет нашему делу и своим опытом и авторитетом.

О, если бы я тогда знал преступную роль генерал-адъютанта Алексеева, то уже, конечно, я не пошел бы искать его, приехавшего на Дон лишь для спасения своей жизни и ожидавшего приезда семьи, думаю, чтобы выехать за границу.

А вот и вагон 1-го класса.

У ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА

Евангелие от Матфея

«3. Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам,

4. говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? Смотри сам.

5. И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился».

Поднявшись на площадку вагона и постучав в купе, мы вошли. В купе сидел худой, маленький старичок в сереньком плохеньком костюмчике, в котором я с трудом узнал генерала Алексеева. Я подошел к нему с рапортом и доложил ему киевскую обстановку и причину, заставившую меня выехать на Дон. Выслушав меня, генерал Алексеев спросил: что же вы тут думаете делать? Я доложил, что хочу формировать добровольческий отряд и уже разослал вербовщиков по всем направлениям и как доброжелательно отнесся к этой идее генерал Каледин. Генерал Алексеев иронически улыбнулся и, отвернув голову к окну, как бы нехотя сказал: «Ну что ж, попробуйте». Это меня немного смутило, и мелькнула мысль, что он приехал как частное лицо только спасаться и боится, что наше присутствие здесь его выдаст. Но я тотчас же отогнал эту мысль. На этом и кончились наши разговоры. Попрощавшись, мы повернулись уходить, но генерал Алексеев еще добавил: «Зайдите ко мне, если можете, завтра после обеда». – Слушаюсь. – Мы вышли из вагона, посмотрели друг на друга и подполковник Святополк-Мирский удивленно воскликнул: «ну и вождь», и все-таки еще вера в генерала Алексеева не умерла.

На другой день, в указанное время, я и подполковник Святополк-Мирский пришли к генералу Алексееву, и он сразу сообщил: «Я говорил с атаманом по поводу формирования отряда из добровольцев в Новочеркасске и атаман боится, как бы формирование не вызвало неудовольствия в войсковом круге, а потому лучше поезжайте в Ставрополь и там начните ваше формирование (?). Ставрополь не казачий город и там вы будете вполне независимы. Вот вам письмо об этом к комиссару (?) города, и поезжайте немедленно». Тут меня охватила тревога – не хочет ли генерал Алексеев просто избавиться от нас, посылая к комиссару Керенского. Я решил выяснить это у генерала Каледина и ответил, что с первым же поездом выеду, но так как могут начать прибывать добровольцы, то я вернусь и попробую еще обратиться к генералу Каледину. Мой ответ, внушенный мне Богом, и могущий выяснить роль генерала Алексеева, очевидно, ему не понравился. В глубине моей души я начал подозревать, что разговор с атаманом генерал Алексеев передал мне не точно и что генералу Алексееву не улыбается оставаться на Дону и начинать здесь формирование, и зависеть от донского атамана.

Я и подполковник Святополк-Мирский к вечеру приехали в Ставрополь. Все шло удачно. Воинский начальник оказал нам полную поддержку, сказал, что имеет винтовок на целый полк, город предоставлял для казарм большое здание гимназии и обещал отпустить сто тысяч рублей на начало формирования. Тамошнему начальству уже достаточно успели надоесть бесчинствовавшие в городе запасные солдаты и дезертиры с Кавказского фронта, а наше формирование обещало внести в жизнь города и безопасность для жителей, и порядок.

Я был опять рад и продолжал верить в генерала Алексеева, но где-то уже начал копошиться червь сомнения, что генералу Алексееву неприятно наше пребывание в Новочеркасске.

Вернувшись на следующий день в Новочеркасск, я хотел идти прямо к генералу Каледину, но дисциплина взяла верх, да и генерал Алексеев был тут же в вагоне. А жаль, если бы я пошел раньше к генералу Каледину, то, может быть, у меня бы открылись глаза на предательскую роль генерала Алексеева и в Ставке против Императора, и теперь, и дело пошло бы совсем иначе.

Придя к генералу Алексееву, я ему доложил о полном успехе в Ставрополе, но неожиданно мой доклад встречен был довольно сухо. Генерал Алексеев, не дослушав до конца, сказал: «Обстоятельства за это время изменились, сегодня я был у генерала Каледина, который все выяснил, и он разрешает вам оставаться в Новочеркасске и здесь продолжать ваше дело (?) и вам не нужно идти к атаману, занятому большой работой» (?). Меня и подполковника Святополка-Мирского поразил сухой прием и почему генерал Алексеев говорит все так отвлеченно и подчеркивает «ваше дело, ваше формирование», как будто это дело не его и не каждого русского? Теперь я понимаю, что главная причина такого отношения была та, что при первом посещении, говоря о борьбе с большевиками, а потом и с немцами, я упомянул и о возвращении на престол Императора Николая ІІ, но тогда я еще был слеп. Подобное отношение генерала Алексеева к нам охладило наш пыл, и тут в первый раз пожалели, что дисциплина заставила нас обратиться к присутствующему старшему военному начальнику, то есть к генералу Алексееву, а не использовать его инкогнито в Новочеркасске и остаться в распоряжении только донского атамана генерала Каледина.

Не знаю причин и обстоятельств, заставивших генерала Алексеева не воспользоваться выгодной обстановкой для формирования добровольческой армии в Ставрополе, т. к. там он являлся полным хозяином, тогда как на Дону был только гостем, только терпим. Ставропольская губерния одна из самых богатых хлебом губерний в России. Город Ставрополь лежит несколько в стороне от главной артерии, связывающей Кавказ с центральной частью страны, и потому волна «товарищей», двигавшихся с Кавказского фронта, главной своей массой протекала бы мимо на Батайск – Ростов – Новочеркасск. Но, так или иначе, полученному распоряжению надо было подчиниться и оставаться в Новочеркасске.