Текст книги "От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г."

Россия докатилась до бездны и рухнула вниз под пяту масонскую, а русский богатейший пирог быстро перешел от наших передовиков-февралистов к коммунистам, их родным братьям.

Глава VIII

Иные ЕМУ изменили

И продали шпагу свою.

Воля народа… Избранники народа… И пьяный матрос Железняк пинком ноги разгоняет избранников – учредилку.

В тумане большевизма теряются остатки последнего разума и пламя гражданской войны сжигает Россию.

Так недавно ликовавшая часть знати и «интеллигенция», пользуясь растяжимостью человеческой совести, частью приспособилась, а частью храбро бежала за границу. А родину – родину забыли. Ее решили спасать все те же офицеры, пополненные детьми-добровольцами, кадетами, гимназистами, юнкерами, студентами и женщинами.

«Интеллигенция» и тут проявила свою старую отчужденность от армии, не поддержав ее решительно ничем. А потом, сбежавшись на Дон с туго набитыми чемоданами, спряталась за спину этой же армии. Действительно, нет предела человеческой бессовестности, когда люди потеряют веру в Бога.

За измену Царю, за презрение к прошлому, за оставление древнего исторического пути расплата настала. И до сих пор платит кровью Россия.

Мне могут сказать – рядовой офицер не виноват. Нет, виноват – виноват, что имея остро отточенную шашку, он не рубил голов, в его присутствии не стеснявшихся клеветать на Царя и позорить власть, – виноват, что часто, зная о сборищах в салонах, где велись противогосударственные речи, он не принимал мер по долгу присяги для искоренения зревшей измены.

О, если бы мы знали подлую, клятвопреступную роль всех этих генералов-адъютантов изменников: Алексеева, Рузского, Брусилова, Корнилова и прочих обласканных Государем; роль Родзянко, Милюкова, Гучкова и прочих, на что у нас лишь в эмиграции открылись глаза, то все бы мы… Нет! Я не «либеральный интеллигент», говорящий всегда и везде, всюду и постоянно от имени всех офицеров, а скажу только о себе: да, я виноват, что, когда впервые 4 марта 1917 года, будучи командиром полка в глухих Карпатах, получив от начальства извещение, что Государю благоугодно было для пользы Отечества отречься от престола, я не усумнился в добровольности отречения и во всем поверил начальству, вероятно, также обманутому. Я должен был вдуматься и понять, – мог ли Государь, неизмеримо образованнее, развитее и опытнее всех нас вместе взятых, бывший в полном курсе политики, накануне решительного наступления, – мог ли Он не понимать гибельности отречения. Нас учили: «Делай все, что начальство прикажет, против Государя не делай». И вот тут я должен был понять, что это именно против Государя, что отречение вырвано силой, изменой и подлостью. Я должен был командировать в Ставку верного офицера, который среди штабных, давно знавших о зревшей измене, за стаканом вина и у телеграфистов, легко бы узнал скрытую от нас правду. А тогда мой полк еще был тверд. В соседних полках много было отречением удрученных. Я должен был повести полк или то, что быстро сорганизовалось бы из верных, на Ставку и Петроград. Украсить все фонари Шпалерной улицы всей Государственной думой в полном составе, а фонари Невского взбесившейся частью знати и «интеллигенцией», перестрелять трусов, бунтовщиков и предателей в Петрограде и тогда предстать перед моим Императором и если нужно, то заплатить жизнью за свое решение. Но необдуманно и слепо, веря начальству, тоскуя и болея случившимся, я не выполнил своего долга, а покорно сошел с исторического пути офицера. Мы «делали все, что прикажет начальство», и вышло, что делали и против Государя.

А в результате – все трупы, трупы и трупы. Тысячи, миллионы, гигантские горы трупов. И кровь – кровь всюду и везде. Стоны и вопли родного народа, стоны и безысходная тоска в эмиграции.

Вот к чему привели уклонение, а затем исход обманутых офицеров с их древнего исторического пути.

Все, что веками ковали предки своей доблестью и кровью – Полтава, Суворовские походы, Бородино, Крым, турецкие и кавказские войны, все пошло прахом, не стало Царя – не стало и России, ее распродали, расчленили; нет Латвии, Эстонии, Литвы, отошла Финляндия, Польша прихватив кусок исконной русской земли, Малороссия, продана Восточно-Китайская железная дорога, и даже румынский цыган украл Бессарабию. От деникинской «единая и неделимая» осталось одно делимое и продаваемое, к которому как воронье стремятся наши эмигрантские «вождики», заканчивающие свои призывы на «демократических основах», а в брюссельском журнале «Pourquoi Pas» даже указана сумма 8—10 миллионов долларов. Дешево же наши «вождики» ценят нашу матушку Россию и чрезвычайно дорого расценивают свои никудышные силенки.

И много, много времени и много потоков крови потребуется для нового собирания земли русской под стягом своего законного Императора Самодержца Всероссийского. И казалось бы, пора всем понять и сплотиться возле Главы Династии, вспомнив Его призывы, и дать Ему мощь и опору.

Ведь уже шли за всеми, кому не лень было командовать. Поддерживали всех «вождей», которые появлялись, объединялись вокруг всех и вся, вплоть до знаменитых фюссенских сонров, сборнов, солидаристов, освобожденцев разных вариаций, социалистов всевозможных оттенков, вплоть до коммунистических и во главе с одной «самой величайшей» и самой «известнейшей» в мироздании могучей державой – все-? – великой и все-? – премудрой казакией[1]1
  Так в тексте у автора.


[Закрыть], сбежавшихся на звон мизерной суммы американских грошей, предназначенных для расчленения России.

И все это ссорится, доказывает и выхваляет своих «вождей» и их заветы, но все тщетно, все потуги многочисленных руководителей, возглавителей, объединителей и «вождей» не дали, не дают и не дадут никаких результатов, несмотря на их грозное размахивание бумажными мечами и перьями. А когда грянет час, и мы, старые офицеры, не изменившие присяге, и вы, молодежь и новые эмигранты, станем грудью против смерти – их не будет среди нас. Один раз предавши Императора, много раз предавая Родину, они будут спасать свои драгоценные жизни для новых политических интриг и новых предательств. И пусть, Россия обойдется без них. А русский народ вымирает. Эмиграция разлагается и опускается. Дети теряют свою национальность и заражаются всеми демократическими пороками.

Столько лет, казалось бы, жестокого урока в изгнании должны были бы научить многому, но честолюбие и жажда власти и первенства хоть в каком-нибудь осколке – крохотной, паршивенькой «самостийной» области, мешают честно сознать свои заблуждения, а многие замарали себя так, что действительно возврата к старому для них не может быть. Видно, мало еще их била судьба, видно, не наголодались и не наунижались они еще вдосталь по демократическим передним.

Всех перебрали и все испробовали, во всех и во всем разочаровались, так почему не испробовать последнего, еще не исчерпанного и единственно верного средства, объединиться возле Главы Династии, которого Господь нам сохранил из Дома Романовых, которому Россия обязана всей своей былой мощью, – но нет, не пробуя, его отвергают. Находятся малоумные, утверждающие, что идея монархии, идея, утвержденная самим Богом, не пользуется популярностью. Ну а все перечисленные партии и объединения популярны у народа, послушает ли он их? Много ли, кроме зла и разъединения, они сделали и делают? – Ничего.

Что бы ни говорили, но царское обаяние еще живо в народе, с молоком матери, веками впитывавшем веру в Божественную власть помазанника.

Значение авторитета царского имени поясню следующим: вот вы сидите на приеме. Вам называют каждого входящего: председатель союза, руководитель, объединитель, возглавитель, вождь, профессор, банкир, торговопромышленник, член Государственной думы, прокурор, предводитель дворянства, граф, губернатор, председатель палаты, – дамы, с милой улыбкой, сидя, протягивают руку, мужчины при рукопожатии встают. Далее, генерал А., картина чуть-чуть меняется, гг. офицеры, не утративши воинской дисциплины, сразу встают, – царский министр, тут скажется обаяние авторитета царской России и все мужчины встанут… Митрополит А. – встанут и дамы. И вот раздается возглас: Его Императорское Высочество Глава Династии – дамы склоняются в глубоком реверансе, и я убежден, что встала бы даже и бабушка русской революции, и вся фюссенская пятерка со всеми «казакиями». Вот вам, господа, значение обаяние царского имени. А что же, разве не сохранилось это в России, особенно среди голодающего народа, знавшего прекрасную, (по сравнению с Европой) старую, сытую жизнь?

А вот и еще пример, происшедший у меня в комнате: меня посетил один бывший советский молодой офицер, родившийся после 1920 года, бывший комсомолец, во время войны попавший в плен и по окончании войны сбежавший из лагеря, куда были собраны пленные для возвращения в СССР. Во время нашего разговора я дал ему для ознакомления прочесть печатный лист «В защиту храма в священную память Государя Императора Николая II в Брюсселе», где напечатана выдержка из письма генерала Маннергейма, в которой приведены следующие слова генерала Корнилова, обращенные им к Императрице Александре Феодоровне: «Гражданка Александра Феодоровна Романова, встаньте и выслушайте повеление Временного правительства».

Прочтя листовку, этот бывший советский офицер обратился ко мне с вопросом: «Как Корнилов, обласканный Императором, мог так обратиться к Царице?»

Эх, если б наша профессура, историки, газеты, со всеми пишущими в них и вся эмиграция были так же чутки и правдивы, как этот, по-нашему, немного грубоватый, бывший комсомолец, то лучшего не надо было бы и желать. К этому должно добавить, что этот бывший советский офицер живет и работает в маленьком городке, где у него нет никаких русских знакомств, русских газет не получает, а значит не подвергся никакой нашей отрицательной «непредрешенческо-часовой» пропаганды, а демократическо-солидаристическая ему осточертела и в СССР. Из сказанного можно заключить, что и под ярмом Сталина какой-то процент среди молодежи и, вероятно, очень большой, а вернее все сто, думает, как и этот бежавший от Советов, и никаким «правильным социализмом» и февралем их не заманишь. Довольно, поумнели.

И права была г-жа Ариадна Тыркова-Вильямс, написавшая в «Русской мысли», что «красным революционным знаменем там никого не прельстишь. Надо готовить другое знамя».

Но какое же, какое?

Пустое – белое? Но уже с ним шли и… пришли в эмиграцию, серп и молот, выкрашенные в солидаристско-розовое, черно-красное корниловское, полосато-непредрешенческое и всевозможные другие разных организаций? Но русский народ от них только отплюнется, – английское, германское, французское, израильское и проч., с парламентскими говорильнями и безвластными президентами, опоясанными почетными саблями? Этим тоже никого не заманишь, и даже опоясанные саблями не унесут ног из России.

Вы себе представляете потрясающее зрелище президента в калошах, под зонтиком, опоясанного почетной саблей, ведущего русских солдат, таких же чудо-богатырей, как и суворовские? Хотя вероятно, что золотая почетная сабля также украдена, как и знаменитое исчезнувшее золотое перо, которым подписывали «пакт Келога».

«Величайший, гениальнейший, мудрейший отец народов» Сталин много умнее, он все-таки додумался одеть старую военную русскую форму.

Так не пора ли вспомнить, так подло и глупо, почти всеми забытое и замаранное, древнее, тысячелетнее, историческое знамя наших предков с символом «за Веру, Царя и Отечество». Другому не поверят, а за ним пойдут.

Ведь тысячу лет неисчислимое количество наших предков, а в будущем и бесконечное количество наших потомков, а не одно лишь наше бездарное поколение, представляли через историю и осуществляли волю народа и будут ее осуществлять и представлять в веках; камень за камнем созидали и будут продолжать созидать, с Божиим благословением великую Россию. Поколение поколению передавало и будет передавать свой завет (завещание) улучшать, собирать и сохранять Россию, а в 1613 году на Соборе наши предки поклялись не только за себя, но и за будущие поколения быть верными Царскому Дому Романовых и наложили свое проклятие на тех, кто не исполнит их завета. Ведь каждый из нас, принимая наследство, исполнит предсмертное завещание своего отца, деда, – и мы богатое наследство и завещание приняли, а что сделали.

Ведь если стать на сторону каждого человека, то нам было бы выгодно продать всю Россию оптом за… скажем, 1000 миллиардов, а в розницу и много больше, эту сумму нам дали бы сразу, без торга, это дало бы каждому живущему в России по 4000 долларов. По плану «фюссенцев», желающих облагодетельствовать народ, это живущим в данный момент было бы выгодно. Но купившие вскладчину русских дураков быстро вернут не только затраченные деньги, но выжмут и соки, и мы бы оставили грядущим поколениям старые, драные штаны. Что бы сказало (я уже не говорю о предках) новое поколение, принимая такое наследство и завещание.

Надо быть последним человеком, чтобы не выполнить завета (завещания) предков, данного ими в 1613 г.

Ошибочно думают современники, утратившие Бога, а с Ним и совесть, и обязанность выполнения завещаний, что они умнее предков, считая их отсталыми и дикими лишь потому, что предки не летали на зловредных аэропланах и не смотрели под дикий джаз бездарных и омерзительных фильмов и не трубили везде, как трубят сейчас наши эмигранты, взращивая среди иностранцев огромную развесистую клюкву, об отсталости и дикости наших предков. А отсталые и дикие наши предки построили самое лучшее, самое могучее государство – Россию, которую даже и Сталин не мог уничтожить, и передали нам богатейшее наследство и, предвидя вперед, передали нам и свой мудрый завет. А мы? Мы только сумели за восемь месяцев разрушить до основания и пропить на банкетах полученное наследство – Россию и посадить «отца народов». Некоторые же не прочь и сейчас, на демократических основах и съездах, пропить части России.

Так кто же оказался глупее, предки или мы? – Мы, мы оказались ослами.

И хорошо бы было, если бы наша молодежь, на плечи которой ляжет вся тяжесть восстановления России, задумалась над этим. Кто-то сказал, что всякая революция кончается со смертью ее создавших и ей сочувствующих. Молодежь скоро дождется этого счастливого времени.

И если в России еще что-нибудь может и будет иметь авторитет, то только царское имя.

В радостную и страшную минуту свержения большевиков кровь зальет русскую землю, каждый будет резать каждого, будут даже сводить чисто личные счеты, безумие и анархия охватит народ. Никаких уговоров, никаких «вождей» и белых и розовых самозваных диктаторов не послушает русский народ, и только манифест «Божией милостью Мы, Император и Самодержец Всероссийский повелеваем»… остановит людей, как еще помнящих, так и знающих прошлое, а тогда с опорой на них и с опорой на гг. офицеров, ставших на свой старый исторический путь, Императору будет легко водворить успокоение и порядок, и вывести Россию из того ужаса и позора, в который ее вверг демократический февраль.

Этот февраль выигранную Императором Николаем II войну превратил в безумие, позор и ужас, а главноуговаривающий Керенский, потеряв веру в свою «без аннексий и контрибуций, самую свободную в мире армию», бросил в наступление, в жестокий огонь противника остаток офицеров и бедных русских молодых женщин батальона Бочкаревой. Несчастные женщины, оглушенные никогда ими не слышанными разрывами тяжелых артиллерийских гранат и шрапнелей, покрывших небесный свод зловещими, зеленовато-черными облачками дыма, потеряв управление, сбились в кучу, остановились и гибли под жестоким, как всегда, ружейным, пулеметным и артиллерийским немецким огнем. И пусть смерть многих безвинных, несчастных женщин, своим подвигом плюнувшим в лицо не пошедшим в атаку солдат «самой свободной в мире армии» ляжет на совесть Керенского, социалистов и всех творивших революцию; а также гибель этих несчастных женщин пусть будет ответным плевком тем немногочисленным американцам, которые в газетах нас поздравили с февралем 1917 г. и желают той же февральской свободы, которая привела к гибели несчастных женщин и Россию. Не желая никакого зла всему американскому народу, я от всего сердца желаю этим лицам, подписавшим в газетах свое поздравление, чтобы Господь Бог привел их, не в Америке, а в какой-либо другой стране, уже обреченной коммунизму, лично на себе испытать наш «великий февраль 1917 г. и великую бескровную».

Начав похабным февралем, Керенский предоставил сифилитику Ленину закончить войну похабным миром.

Выигранная война была передовой знатью и «интеллигенцией» сдана в американские руки.

Немцы недаром тратили свои деньги на революцию.

Задумайтесь хоть теперь, русские люди, над той правдой, которую я здесь, как перед Богом, изложил.

Война 1914 года постыдно закончилась.

Глава IX. Зарождение Добровольческой армии

До издыхания будь верен

Государю и Отечеству.

Суворов

После вырванного генерал-адъютантами изменниками у Государя Императора Николая II отречения парализованный фронт болезненно переживал случившееся. На фронте затихли выстрелы. Мы ничего не понимали. Все еще было спокойно, и фронт стоял твердо. Немцы безмолвствовали.

Отмена дисциплины и передача всей власти в комитеты на фронте еще ничем не отразилась. С комитетами никто не был знаком и их еще не существовало.

После принятия действующей армией присяги все как будто осталось по-старому. Немцы совершенно прекратили обстрел, и солдаты, мало-помалу привыкнув к этой мирной обстановке, несколько повеселели. У меня в полку не было ни одного случая неисполнения приказаний и мало-мальски серьезных нарушений дисциплины или порядка. Выбранный полковой комитет в мои дела и в мои приказания не вмешивался, а изредка обращался только ко мне с маленькими просьбами об отпуске на родину того или иного, якобы неправильно и не по закону, призванного солдата. Правда, уже вскоре после присяги Временному правительству и получения приказа № 1 мне стало ясно, что удержать полк на позиции хотя и трудно, но все же еще возможно, но двинуть его вперед в атаку на немецкие окопы нельзя и думать. Об этом я доносил начальству и знаю, что подобные же доклады от строевых начальников были массовыми.

Так продолжалось до 22/3—1917 г., когда я был вызван в штаб дивизии для командировки в город Яссы в штаб румынского фронта к королю Фердинанду для получения ордена «Михала Витиазиса» за бои полка в январе 1917 года.

Вот точное описание этих тяжелых, но славных наших последних побед 1917 года. Копия приказа русским войскам румынского фронта от 18 января 1917 года № 14:

«Части 26 армейского корпуса после успеха, достигнутого ими 14 января в районе Якобени, 17 января вновь совершили славное дело. После артиллерийской подготовки 312 Васильковский и 311 Кременецкий полки повели стремительную атаку на сильно укрепленную высоту в одной версте и севернее Пояна-Керулуй и на высоты 1180 и 1217. Наступая по пояс в снегу и преодолев завалы и 12 рядов проволоки, Васильковцы дружным натиском овладели редутом на высоте у Пояна-Керулуй, в то же время Кременцы, ведя наступление по открытому месту, несмотря на сильный заградительный огонь противника, достигли гребня высоты 1180, где были встречены контратакой сомкнутых частей противника и вступили с ними в рукопашный бой. Подоспевшие после взятия редута три батальона Васильковцев, выйдя во фланг австрийцам, дружным штыковым ударом решили исход боя в нашу пользу и пустились преследовать отходившего врага. Командующий Васильковским полком полковник Кириенко, чтобы воспрепятствовать подходу подкреплений противника со стороны высоты 1217, направил один батальон на эту высоту.

При этом частями 78 дивизии захвачено 11 офицеров, свыше 1000 нижних чинов, одно полевое орудие, 10 пулеметов, 1 миномет и бомбомет. Радуюсь славным делам частей 26 корпуса и особенно 78-й дивизии. Достойный пример для подражания, каковой и рекомендую всем армиям; надо именно такими действиями не давать отдыхать противнику. Спасибо Кременцам и удалым Васильковцам с их лихим командующим полковником Кириенко. Гг. офицеров, особенно достойных участников этого дела, представить к наградам, а на нижних чинов представить мне список наиболее отличившихся, по расчету 2 креста и 3 медали на роту и каждую участвовавшую с этими полками батарею.

Приказ этот прочесть во всех ротах, эскадронах, сотнях, батареях и командах.

Подлинный подписал: генерал от кавалерии

Сахаров.

Верно:

И. д. начальника штаба 78-й пехотной дивизии,

Генерального штаба полковник Окерман».

Приехав вечером в Кимполунг, где стоял штаб нашей 78-й пехотной дивизии, я получил приказание начальника дивизии генерала Добровольского на другой день утром 23/3 на штабном автомобиле ехать в Яссы. Ночевал я в обозе 1-го разряда полка у своего полкового адъютанта, который мне доложил, что только что прибыло большое пополнение для полка и притом совершенно необычного типа из Петроградского округа, из рабочих Петроградского района, и прибыло под командой не офицера, а какого-то комитета. Я приказал это пополнение выстроить для присяги завтра в 7 часов утра. Утром я вышел к прибывшему пополнению и, увидев его, был поражен. Действительно, вид был необычайный: нечто подобное линии фронта выстроенных солдат густо краснело приколотыми к груди красными лентами, а впереди, под командой какого-то штатского стояла толпа человек 15 с огромным красным плакатом, на котором красовалась надпись – «смерть за свободу». Вы понимаете, как меня эта картина взбесила, но, зная уже знаменитый приказ № 1 об отмене дисциплинарной власти, разосланный Гучковым по армиям, я взял себя в руки и поздоровался с толпой, мало походившей на фронт солдат; ответили вразброд и кто как хотел: одни – здравия желаем, полковник, другие – просто здравствуйте и еще как-то. Присяга была по-старому, лишь с заменой слов Государю и Наследнику словами Временному правительству. После присяги я обратился к пополнению с горячим «прочувствованным словом». И поздравил их с прибытием на фронт на защиту Родины от коварного врага, на нас напавшего, и высказал надежду, что они действительно честно исполнят слова, начертанные на их плакате. Дальше сказал, что мы бьемся с противником всю зиму, сильно поредели, измучились и нас заели вши и вот кстати пришли вы – такие бодрые, нарядные и готовые за свободу отдать свои жизни. Как раз нам предстоит еще занять последнюю укрепленную немцами высоту противника «и вот, когда я вернусь из Ясс, то мы возьмем эту высоту, и вы пойдете впереди и покажете нам вашу доблесть и как надо умирать за свободу; но помните, я теперь не имею дисциплинарной власти, а потому за всякое нарушение и неисполнение моего боевого приказа виновных буду предавать военно-полевому суду». Эти мои слова были моей лебединой песней, а теперь я вижу, что это был Промысел Божий, сохранивший мне жизнь. Закончив речь, я пошел к ждавшему меня автомобилю и в 8 часов утра выехал в Яссы.

Вернувшись из Ясс, я явился начальнику дивизии, приказавшему мне, чтобы я не возвращался в полк, а немедленно бы уезжал в Киев, так как выбрали другого командира полка, полковника Гризера, которого трижды водили на расстрел, и он спасался только тем, что показывал свою действительно страшную рану в боку. Его супруга, бывшая сестрой милосердия в полевом лазарете, от этих ужасов сошла с ума. В дополнение к этому расскажу следующее: по получении приказа ном. 1 и прочих распоряжений Временного правительства я не выдержал и собрал офицеров (к сожалению, господ офицеров оказалось только двое, остальные были левые молодые люди, одетые в офицерскую форму) и предложил сейчас же, от лица всего полка, послать Временному правительству требование отменить все приказы, касающиеся армии, под угрозой, в случае отказа, бросить фронт и двинуть полк на Петроград. Меня поддержали только полковник Гризер и подполковник Святополк-Мирский, остальные отказались. С душевной болью я сказал: «Дай Бог, чтобы я оказался плохим пророком, но знайте, что при таком вашем решении, от одного немецкого взвода весь полк побежит назад, как стадо баранов». Мы трое встали и ушли.

В штабе дивизии мне рассказали, что в день моего отъезда в Яссы пополнение, придя на позицию в полк, вечером устроило митинг. Откуда-то притащили стол, обтянули его красным кумачом, заботливо привезенным, развесили вокруг на деревьях красные тряпки и плакаты и согнали сюда весь полк. Прибывший комитет уселся за стол, а впереди стояло и сидело красное пополнение, за ним сбились в бессмысленную, ничего не понимающую кучу старые солдаты. Натренированный еще в Петрограде красный комитет, под председательством ветеринарного врача-еврея, умело и сразу взял все в свои руки, и никто не нашелся ему противостать. После соответствующих речей меня низложили, а выбрали несчастного полковника Гризера.

На другой день в полк приехал начальник дивизии и хотел навести порядок, но ему красное пополнение не дало много говорить, и, когда начальник дивизии, поняв все, сел в автомобиль и двинулся, то красное пополнение проводило его камнями и соответствующими ругательствами.

Вслед за первым пополнением начали прибывать все новые такие же, которые и избили генерала Миллера за его приказание «снять красные тряпки».

Война закончилась. Не нужно было брать последнюю высоту. Срам, позор и ужас воцарились на фронте. Ловко придумал, допустил и помог немцам «господин генерал-адъютант Алексеев». Мое пророчество оправдалось. Через день я должен был покинуть фронт. Штаб 78-й дивизии мне передал бумагу, где было написано: «По несоответствию духу времени полковник И. К. Кириенко зачисляется в резерв». Да, дух был действительно отвратительный, такой, что ни один кадровый, честный офицер соответствовать ему не мог.

Я выехал утром и был удивлен, когда в поезде увидел старшего связи моего полка старшего унтер-офицера Н., на мой вопрос, почему и куда он едет, я получил краткий ответ: «Нас всех продали и воевать больше никто не будет. Тошно мне, еду домой». Много еще от него я узнал творящегося в полках, и у меня стала проноситься мысль, что так нельзя, – надо что-то предпринимать, а душу давила незаслуженная обида – 2 года и 7 месяцев беспрерывной боевой страды, три ранения, после которых я немедленно возвращался в полк еще не совсем залеченным, чтобы служить Царю и Отечеству, все доступные в моем чине высшие боевые награды, любимые мной больше жизни моя Родина, моя Россия, и… мой народ отблагодарил меня демократическим плевком.

После длительной поездки по забитым путям, заполненным тысячами солдат, бросивших фронт и спешивших домой делить землю, я прибыл в Киев, где увидел ад, безумие, предательство.

Еще по дороге неотвязная мысль «надо начинать что-то делать» не выходила у меня из головы. Видя полный развал армии, буйство и хамство так недавно еще бывших надеждой страны солдат, я убедился, что это продолжаться дальше не может и необходимо что-то и кому-то предпринять нечто решительное, чтобы восстановить порядок.

Разлагающая всех и вся клевета и пропаганда разливалась все шире и шире. Я несколько раз бывал на разных открытых собраниях, слушал сумасшедшие речи и ничего не понимал; нельзя было разобрать, где начиналась глупость и измена и где кончалось предательство. На одном из таких собраний я услышал и одного известного генерала от кавалерии Абрама Драгомирова, сказавшего: «Мне ли, сыну моего отца (тоже очень известного своим либерализмом и презрительным отношением к офицерам), идти против русского народа». А бедный русский народ ничего не понимал, ни в каких подлостях, изменах и революциях не участвовал и во всех деревнях и хатах моей родной Малороссии, где мне много пришлось побывать, я всюду видел у икон портрет Императора Николая II. Много позже, уже в Добровольческой армии, мне пришлось в одной хате для расплаты дать старику тысячерублевку Керенского с изображением Государственной думы. Крестьянин посмотрел на бумажку и вернул мне ее, сказав: «Дом-то хорош, да хозяина нет»; и еще характерный случай. В Симферополе я пошел купить новую фуражку. В магазине патриархальный еврей запросил с меня большую сумму, я ему сказал, что у нас в Киеве раньше фуражка стоила 1 рубль двадцать копеек, на это еврейчик мне с улыбкой ответил: «Но ведь это был царский рубль». Да, а деникинские колокольчики и не звенели, и ничего не стоили. Царский рубль и мы должны были и могли бы его восстановить, но три «вождя»-изменника этого не допустили, обманув всех нас.

То, что я увидел в Киеве, еще больше убедило меня в необходимости экстренных мер для водворения порядка, и в конце концов, после долгих колебаний от одного проекта к другому, я решил попробовать создать хоть одну твердую точку, около которой могло бы собраться все, что еще не сошло окончательно с ума; все, что еще оставалось лучшего из нашей когда-то победоносной Христолюбивой армии. Для образования такой точки мне казалось подходящим опереться на георгиевских кавалеров, как на людей мужественных и крепких духом. Встретив единомышленников, в числе которых оказался мой друг полковник Святополк-Мирский, мы начали организовывать в Киеве и других местах союз Георгиевских Кавалеров; у меня была надежда, что, может быть, еще можно на них опереться и сформировать георгиевский полк исключительно из георгиевских кавалеров, а то и нескольких полков (тогда я еще верил в них), которые, находясь в распоряжении старших начальников, могли бы остановить бегство солдат с фронта, одуревших от революции, и продолжать войну.

Со своим планом я поехал в Ставку. Верховный главнокомандующий генерал-адъютант Его Императорского Величества, генерал от инфантерии Алексеев, свершивший свое каиново дело, как мавр был устранен, а вместо него был назначен другой мавр – Брусилов, тоже генерал-адъютант. Выслушав мой горячий доклад, генерал Брусилов согласился и приказал формировать сначала один запасный георгиевский полк в Киеве и выдал мне соответствующий приказ.

Вернувшись в Киев из Ставки, я не мешкая 1 августа приступил к формированию полка, должен отметить, что это мое начинание встретило полное сочувствие в лице местной администрации, а также и в среде солдат георгиевских кавалеров, поэтому вопрос о помещении, необходимом снабжении и вообще мелкие хозяйственные вопросы, несмотря на беспорядок и неразбериху, царившую тогда в Киеве, все разрешилось довольно благополучно и потому формирование шло успешно. По делам формирования мне снова пришлось поехать в Ставку, где оказалось, что и второго мавра, Брусилова, сделавшего свое предательское дело, также убрали, а вместо него Верховным главнокомандующим всех вооруженных сил государства российского был назначен очень мало кому известный генерал Корнилов, ничем себя не выдвинувший в военном смысле. Единственное, что знали о нем в Петрограде, это награждение им ун. оф. Кирпичникова Георгиевским крестом за убийство своего командира, о чем было напечатано в газетах, в том числе и в суворинском «Новом времени», причем слово «убийство» было заменено словами «за гражданский подвиг», – и знали еще ползущие неопределенные, непонятные и смутные слухи о его пленении и о каких-то двух фантастических побегах генерала Корнилова из плена. Об этом в эмиграции мне рассказывал один офицер, бывший тогда в Петрограде. Мы же ничего тогда не знали и продолжали верить и безоговорочно подчинялись начальству. Выше пишу «мало кому известный» потому, что в действующей армии пехотных дивизий было много, а о громких, особенных подвигах, во время командования генерала Корнилова одной из них, мне, прошедшему с начала войны по всему западному фронту от Львовского направления, Карпат и вплоть до Двинска, Пернова, а затем обратно до румынского фронта, никогда не приходилось слышать, также и с ним встречаться.