Текст книги "От чести и славы к подлости и позору февраля 1917 г."

Глава XV

Иуда, осознав свое преступление, пошел и удавился на осине, а генералы Алексеев, Деникин и Корнилов так и не осознали своих преступлений.

1-й КУБАНСКІЙ ПОХОД

В 8 часов вечера 9 февраля 1918 года «армия» выступила из Ростова в общем составе, со всеми адъютантами и прочими ненужными чинами, не больше двух с половиной тысяч человек, в том же числе было не больше 30, (а не 160, как указано в журнале «Часовой») женщин и обоз с каким-то вывозимым имуществом, среди которого находилась и казна добровольческой армии, охраняемая ехавшими на двух подводах женщинами-ударницами из батальона Бочкаревой. Большинство же раненых, не могущих передвигаться, было оставлено в Ростове и Новочеркасске. После возвращения из похода опять в Ростов я узнал, что почти все они были перебиты большевиками, спаслось только очень небольшое число спасённых сестрами милосердия, спрятавшими их по частным домам у своих знакомых.

Город Ростов замер. Ни живой души. Не видно ни одного огонька. Ни одна дверь не открылась. Ни одна рука не протянулась благословить уходящих в неизвестное своих защитников, столько времени закрывавших своей грудью город от затопления озверевшими красными сатанистами. Жутко. И только пушистыми хлопьями, искрящимися в лунном свете, снег падал на уходивших, заметая за ними Россию.

Впереди пешком, опираясь на палку, шел генерал Алексеев, рядом шли генерал Корнилов, генерал Деникин, генерал Романовский, генерал Марков и другие, мне неизвестные, старшие генералы, также шли какие-то штатские, очевидно из политического отдела армии.

С остатками 1-го Георгиевского полка, всего 120 человек, шел я впереди и протаптывал в снегу дорогу. Видя старика Алексеева, с трудом шедшего и скользящего по довольно глубокому снегу, мне стало грустно и жалко, и я взял из своего обоза экипаж, захваченный при набеге на с. Лежанку, ссадил из него жену и одну сестру милосердия, и предложил экипаж генералу Алексееву, который ехал в нем весь поход.

Итак, Добровольческая армия двигалась за шедшими впереди своими «вождями» в неизвестном ей направлении и к неизвестной цели. Стало ей это известно только на следующий день в ст. Ольгинской, в которую мы вошли, перейдя Дон по тонкому льду, трещавшему под тяжестью переходившей колонны. Во время перехода по льду Дона большевистский аэроплан сбросил одну бомбу, пробившую лед далеко от нас, лед был не особенно прочный. Я был оставлен пропустить все части и обозы с батареей. Перешли благополучно, но под орудиями лед слегка потрескивал. В станице Ольгинской 12 февраля 1918 г. была назначена дневка. Тут только мы узнали, что генерал Корнилов обещал вывести армию из тяжелого положения, в котором она оказалась в осажденном со всех сторон Ростове, и больше ничего, а нас раньше учили, что каждый офицер и солдат должны знать свой маневр, но наши добровольческие «вожди» смотрели иначе.

Большинство из вышедших в поход надеялось, что Добровольческая армия идет на соединение с вышедшими также из Новочеркасска казаками, чтобы, придя в глухие места казачьих зимовников, там переждать, пока все казачество, да и вся Россия отрезвится от опьянения свободой и призовет нас, своих верных сынов, снова служить Отечеству и строить сызнова разбежавшуюся с фронта русскую армию.

Генерал Алексеев в разговорах с офицерами неоднократно утверждал, что большевистский угар скоро пройдет, что Россия выздоровеет и что необходимо беречь всех собравшихся на Дон офицеров, и потому все надеялись, что мы выходим из Ростова именно с этой целью. Не то думал и хотел Корнилов. Тут уместно будет сказать и о том, что генерал Корнилов не пользовался ни доверием, ни любовью большинства добровольцев, первых явившихся на Дон, кроме разве только его любимого ударного Корниловского полка, который в дальнейшем пел свою песню: «Мы былого не жалеем, царь нам не кумир», в ответ на что Марковский полк гремел: «Так за Царя, за Родину, за Веру мы грянем громкое ура». Не был он, Корнилов, популярен уже потому, что был в самом начале бунта правой рукой Керенского, был назначен им, по особому к нему доверию, командующим Петроградским Военным округом, ему было поручено новым революционным правительством арестовать Императорскую Семью, что он и выполнил охотно и очень грубо, окружив арестованных разнузданной солдатчиной.

Формирование генералом Корниловым каких-то новых ударных батальонов, предназначенных для защиты революции, тоже не могло способствовать его популярности. Эти революционные формирования должны были служить примером, как говорилось в приказе генерала Корнилова, старым доблестным и покрытым славою полкам Императорской армии?!

Окончательно разочаровавшись в наших «вождях», я понял, что генерал Корнилов ведет нас не на соединение с уходящими из Новочеркасска казачьими частями, а на Кубань, в то время кишевшую большевиками.

Генерал Корнилов приказал собраться к нему всем начальникам отдельных частей и ячеек. Собралось больше 30 человек начальников различных отрядов. Было тут все, до начальников каких-то «зеленого дьявола», «черной руки», и «лисьих хвостов», и тут раздалось в первый раз единственно разумное слово генерала Корнилова, что так воевать нельзя и необходимо, для удобства командования и действий в бою, объединить все в два полка. Поэтому он приказал всем мелким отрядам и ячейкам немедленно явиться в распоряжение генерала Маркова, которого он назначает командиром этого 1-го полка, остаткам моего 1-го Георгиевского полка войти в Корниловский ударный полк, составив его 3-й батальон, туда же явиться и сформированному из ростовских студентов отряду, составив четвертый батальон Корниловского полка, командиром которого генерал Корнилов, конечно, назначил своего любимца чешского капитана Неженцева.

Итак, этим приказом все заслуги чинов 1-го Георгиевского полка, первыми пришедшими на Дон, первыми создавшими, начавшими и вынесшими всю тяжесть первого, самого трудного, периода гражданской войны, ценою крови и жизней своих павших в боях соратников, давших возможность другим частям сформироваться, сводились на нет. Уничтожалось самое имя полка, что являлось незаслуженным оскорблением для 1-го Георгиевского полка. Но для генерала Корнилова все это не имело цены, и мой полк, как мавр, сделавший свое дело, был уничтожен. Я понимаю, что генералу Корнилову не хотелось своего любимца капитана Неженцева и полк своего имени подчинять мне. Полагаю, что главной причиной была моя и моего полка верность и преданность Императору.

И когда я, придя к генералу Корнилову после роспуска собранных им начальников, просил пощадить хотя бы имя Георгиевской части, положившей начало и формированию командуемой им армией, то генерал Корнилов ответил мне отказом, и только при моем уже уходе, вероятно, почувствовав несправедливость своего решения, он пробурчал: «Когда наступит лучшее положение, может быть, после восстановлю». Но и потом генерал Деникин на мои двукратные, поддержанные и генералом Кутеповым ходатайства восстановить 1-й Георгиевский полк, согласно «завету пресветлого вождя генерала Корнилова», этого не сделал. На первое ходатайство ответа не последовало вовсе, а на второе ходатайство ответ генерала Деникина пришел через генерала Кутепова, и, вручая его мне, тот развел руками. Ответ генерала Деникина был краткий: «Полковник Кириенко полка не получит». Главная причина, что я монархист, а значит и полк будет монархический.

На другой день утром, после переформирования я пошел к начальнику штаба генералу Романовскому и спросил, что мне делать с полковой печатью и отчетностью, генерал Романовский ответил: «Сожгите все» и когда я сказал, что генерал Корнилов обещал восстановить полк, то генерал Романовский добавил: «Это было вам сказано только в утешение». Вернувшись на свою стоянку, я застал своего заведующего хозяйством, доложившего мне, что Корниловский полк наш батальон не кормит, своим же корниловцам выдают ежедневно по 10 рублей на человека, и когда завед. хозяйством обратился к командиру полка капитану Неженцеву, чтобы он приказал выдавать по 10 руб. и нам, то капитан Неженцев ответил, что у них мало денег и нас он кормить не может. Я дал заведующему хозяйством последние 10 тысяч, и так как на этот день была назначена передача хозяйства в Корниловский полк, а у нас было две походных кухни, подводы и сапожная мастерская с запасом сапожного товара, что очень привлекало капитана Неженцева, у которого ничего не было, то я приказал ничего не передавать, а оставить все для батальона.

На следующий день я был вызван генералом Корниловым, спросившим меня, почему я не разрешил передать в Корниловский полк и хозяйства и денег, бывших у меня. Я рассказал генералу Корнилову, как получил деньги из Киева и что только на эти деньги и 5000, данные мне генералом Эрдели, я все время содержал полк, и что он, конечно, знает, что нам никто ничего не платил, нас штаб не кормил и нас ничем не снабжали, а на все это я расходовал имевшиеся у меня деньги, о чем есть отчетность. После этого генерал Корнилов сказал: «Вы должны знать, что двух командиров не может быть», – на это я ответил, что отлично знаю, но не могу допустить, чтобы люди, пошедшие за мной и мне верившие, умирали от голода или начали грабить, и рассказал, как капитан Неженцев отказался кормить моих людей. При нашем разговоре присутствовал генерал Романовский, сидевший на подоконнике. Генерал Корнилов слушал молча. Я доложил и о словах генерала Романовского, касающихся печати, документов и утешения. Генерал Романовский вдруг громко заявил: «Я этого не говорил». Это было для меня, как удар хлыста, но, сдержав себя, я спокойно, но немного повышенным голосом сказал: «Ваше высокопревосходительство, клянусь честью и Георгиевским орденом, что его превосходительство генерал Романовский сказал именно эти слова». Генерал Романовский понял мое состояние и благоразумно промолчал. Генерал Корнилов сказал: «Я зачисляю вас в резерв. Можете идти».

Генерал Романовский оказался прав, он знал «вождей», я же им верил, не зная еще тогда их измены и предательства Царю и России, за которых я готов был отдать жизнь.

Узнав о моем зачислении в резерв, мои офицеры были обижены и не хотели идти на соединение в Корниловский полк, они собирались даже всем батальоном уйти и присоединиться к проходившим немного севернее казакам, но все же генералу Алексееву удалось их уговорить и наутро, под командой подполковника Святополк-Мирского, они явились в Корниловский полк. Теперь уже не георгиевцы, а корниловцы. Все же прежние духом мои питомцы покрыли себя славой в многочисленных боях первого Кубанского похода, оставаясь всегда самой дисциплинированной и твердой частью полка. Подполковник Святополк-Мирский, назначенный командиром Корниловского полка капитаном Неженцевым состоять при нем для улаживания могущих происходить недоразумений между сборными частями полка, отказался от предложенной ему миссии и также был зачислен в резерв чинов. Подполковник Индейкин остался во главе батальона и впоследствии пал смертью храбрых, уже во главе Корниловского полка.

Генерал Корнилов, вопреки необходимости и здравому смыслу, повел свою армию, т. е. горсточку русских офицеров, юнкеров и мальчиков-кадет, через бушующую как море Кубань к ее столице Екатеринодару. Вел он бедных офицеров большими переходами, по открытым степям, не считаясь ни с силами, ни с жизнями своих подчиненных, к чуждому им Екатеринодару, не давшему никаких решительно стратегических выгод для армии. Генерал Корнилов преследовал какую-то свою, одному ему известную, цель, и пусть на память его одного и ляжет ответственность за напрасно погубленные молодые жизни лучших русских людей. Мир праху павших моих соратников, пришедших на мой призыв. Виновником их напрасно загубленных жизней я себя не считаю.

14 февраля 1918 года в станице Хомутовской к нам присоединились ушедшие из Новочеркасска 5 сестер милосердия и ветеринарный врач.

Вот рассказ одной из пяти сестер милосердия А. И. Падчиной.

«Я приехала на Дон в середине января 1918 года и сразу попала в Ростов, в дом Парамонова, где помещался штаб Добровольческой армии. Мне назначили место за столом генерала Эльснера, который представлял санитарное управление. В первых числах февраля я получила приказ сопровождать поезд с раненными в Новочеркасск (мой муж был на Таганрогском фронте в отряде полковника Кириенко). Когда мы приехали с ранеными в Новочеркасск, нам отвели здание Епархиального Училища, еще не приспособленного под госпиталь, и мы усердно принялись за устройство нашего госпиталя.

Город, городские власти и жители очень отзывчиво отнеслись к нашим нуждам, и мы надеялись, что через неделю нашим раненым будет хорошо и госпиталь будет образцовый. Но вот через несколько дней приезжает офицер из Ростова из штаба, и выдает способным двигаться раненым какие-то деньги и советует им смываться подальше и уехал. Нам сестрам ничего не было объявлено, а потом мы заметили, что и врачи наши куда-то исчезли и в городе настроение становилось все тревожнее. Мы узнали, что Ростов оставлен. Мы поняли, что раненые почти все Георгиевского полка, и мы сестры брошены по распоряжению штаба. И мы тогда по своему почину начали развозить тяжело раненных по частным домам – просто, как увидим хороший дом, то подъезжали, звонили и спрашивали, могут ли принять раненого? Отказа не было, и в несколько часов наш госпиталь был опять пуст и мы тогда подговорили тех же извозчиков, на которых мы развозили раненых, угостив их заранее разбавленным спиртом, переправить нас через Дон, а там искать наших. Мы погрузили перевязочный материал и отправились в путь.

При выезде из Новочеркасска, у моста через речонку Кривянку, нас остановили красноармейцы, но мы были в полной форме и мы им сказали, что едем по станицам тиф лечить и указали на перевязочный материал и они нас свободно пропустили. Тяжела была переправа через Дон, везде были полыньи и лед под нами трещал, а когда мы в станице останавливались, прося ночлега, то нас сейчас же окружала толпа с восклицаниями: «А, ростовские защитники, куда тикаете?» и на второй вечер нас только и выручил один старик, пригласив нас войти к нему согреться, потому что толпа уже начала грозно наступать на нас. А главное, мы не знали, где наши, да и спросить нельзя было. Мы обыкновенно останавливались у батюшки, нам приводили больных, и пока наш ветеринар играл роль доктора, а сестры ему подсказывали, я знакомилась с матушкой и через нее старалась узнать, где наши.

Наконец нам удалось добраться до станции Хомутовки и остановились перед кооперативом, и наши извозчики тоже уже не хотели нас везти дальше. Когда мы увидели с пригорка спускающуюся добровольческую часть, радость наша была велика. Но тут нас привел в себя окрик генерала Маркова, это он был в авангарде, «ну, сестры, принимайте раненых», мы увидели во дворе стог сена и соломы. Нам открыли кооператив, он был пуст, и к вечеру уже несколько нужных операций было сделано, и на полу, на соломе лежали довольные раненые, но… мы так и не добились перевозочных средств: сказали, что завтра назначена тут дневка и тогда все устроится. А на утро, при рассвете, вдруг начался сильный обстрел станицы, поднялась паника и пустые тачанки понеслись мимо нас; я попробовала их остановить, но, конечно, напрасно и я была в отчаянии и вдруг вижу, что в экипаже едет генерал Эльснер и я моментально вскочила на подножку экипажа, схватила его за руку и закричала: «В Новочеркасске вы нас бросили с ранеными и здесь вы хотите нас также бросить?! Останавливайте тачанки, чтобы мы могли скорее погрузить раненых, у нас их 30 человек». Генерал сейчас же остановил экипаж и остановил эти несущиеся подводы, и мы быстро погрузили всех раненых, мой муж нашел меня, и мы благополучно дошли до следующей остановки».

Перед выходом из Ростова до меня дошли сведения о Семье Государя Императора Николая II, о переселении Их в Екатеринбург, о плохом содержании и грозящей Им опасности. А почему генералы Алексеев, Корнилов и Деникин повели нас на совершенно ненужный Екатеринодар, а не повели на роковой Тобольск и Екатеринбург, почему? Да потому, что это явилось бы отказом от «учредилки», слепыми и неразумными слугами которой они были. И их трех оказалось достаточным для гибели Царской Семьи и России, и гибели Добровольческой армии, а главное гибели православной церкви.

Несколько дней я находился под впечатлением этого жуткого известия и в первый спокойный день, под вечер, я собрал выехавших со мной из Киева верных офицеров 14 человек и сообщил им имевшиеся у меня сведения о положении Государя и Его Семьи. Все высказались за мое предложение, что надо попытаться спасти Государя и Его Семью и что все пойдут со мной, что бы им ни угрожало. И тут же был набросан приблизительный план: набрать 50 охотников, пристроиться к авангарду колонны и когда в бою с большевиками они по обыкновению побегут в беспорядке, то сняв с убитых большевиков их одежду и овладев их документами, под видом одного из многих большевистских отрядов, пробраться в калмыцкие степи и через них в Сибирь, действуя по обстоятельствам то как красные, то как белые, и прибыв в Екатеринбург, уже на месте составить план освобождения Царской Семьи. Поздно вечером я, подполковник Святополк-Мирский и еще три из моих офицеров пошли к генералу Алексееву и сообщили ему, что мы решили отправиться на спасение Государя и просили его указаний. Генерал Алексеев задумался и затем сказал, что он не может дать свое разрешение на это очень опасное и ненужное дело по причине, что жизни Царской Семьи ничего не угрожает, – там уже находится посланный отряд гвардейских офицеров и чинов конвоя для спасения Государя и что мы, не зная друг друга и не узнав по форме, которую, конечно, придется снять, можем неожиданно столкнуться, произойдет братоубийство и мы не только друг другу помешаем, но все это станет известно большевикам и тогда, действительно, – здесь генерал Алексиев, с каждым словом указывая на меня пальцем, продолжал: «Гибель Государя ляжет на вашу совесть». И тут я совершил еще одну роковую ошибку, поверив генералу Алексееву, которого все считали, в противоположность генералу Корнилову, монархистом и верным Государю человеком. Страх погубить Государя и Его Семью решил все. Мы не пошли.

Теперь я отлично понимаю, что спасение Государя не входило в личные интересы генерала Алексеева, и когда он задумался, то, полагаю, что в его духовном взоре пронесся суд и если не виселица, за клятвопреступление присяги, измену и предательство, несмываемый позор, лишение чинов, орденов, исключение из военной службы и каторга, и он вторично предал Государя, но уже на смерть.

Я и до сегодняшнего дня при встречах расспрашиваю военных, а особенно гвардейских офицеров, которых много встречал за время переселения, но никто не слышал, «что там, как сказал генерал Алексеев, уже находится посланный отряд гвардейских офицеров и чинов конвоя для спасения Государя».

Предавший Императора Алексеев, пользуясь нашим полным незнанием, как произошло отречение и какую роль играл он в этом деле, чтобы вырвать у Императора отречение, и зная и видя наше к себе, Алексееву, полное доверие, как к верному своему Императору генерала, не допустил нас пойти спасать Государя и всю Царскую Семью.

Знаю еще одну попытку идти спасать Царскую Семью: одному моему знакомому офицеру, назвать его фамилию я не уполномочен, я сообщил подробно о моей попытке спасти Государя Императора и всю Царскую Семью. И тут выяснилось, что шпионаж у генерала Алексеева поставлен был широко, особенно где касалось Царской Семьи. Свое сообщение я послал знакомому офицеру в 1952 г. в связи с Храмом-Памятником в Брюсселе и желанием поставить в этом Храме доску с именем Корнилова. От знакомого офицера я получил интересный ответ, он написал, что у них в Полтаве перед Пасхой 1918 года произошел точно такой же случай. Возле губернатора Боговута сплотился кружок офицеров и они разрабатывали план спасения Царской Семьи. И вот на заседании, которое оказалось последним, совершенно неожиданно вошел офицер и представился как адъютант генерала Алексеева и сказал точно те же слова, которые сам генерал Алексеев говорил нам в феврале в походе. И они, поверив генералу Алексееву, тоже не пошли. Да, без шпионов, доносивших все генералу Алексееву, не обошлось и тут. А эти «русские», связанные со штабом генерала Алексеева, вместо того чтобы идти на фронт восстановить старую Императорскую Россию, предпочли грязную шпионскую работу. Не удивительно, что при наличии всего этого Добровольческая армия была разбита.

Вот какова подлинная фигура генерала Алексеева, которого непредрешенцы восхваляют и лживо защищают. Очень жаль, что мой знакомый офицер, сообщая мне полтавскую историю, в силу обстоятельств, ему одному известных, не может назвать свою фамилию.

Если бы генералы Алексеев, Корнилов и Деникин были действительно верными присяге, заветам предков и России, как их теперь стараются выставить, то не должна ли была им прийти в голову такая же простая мысль – попробовать спасти Государя и Его Семью, как пришла мне, тогда еще простому, молодому, но русскому офицеру.

Все три главнокомандующие были Генерального штаба и должны были до этого додуматься. И если даже допустить, что они по недомыслию, несмотря на свое академическое образование, этого не сообразили, то после моего доклада генералу Алексееву о моем намерении это попробовать, это оправдание отпадает. Я им дал эту ненайденную мысль, но они не пожелали ее осуществить, а тогда осуществить ее было не трудно. Они предпочли танцевать вперед и назад сначала по Кубанской, а затем по Донской области, бесполезно губить лучших людей, но не пошли на Екатеринбург, а этим движением на Екатеринбург они достигли бы три важных цели: спасение Царской Семьи, соединение с атаманом Дутовым и поддержку и соединение с адмиралом Колчаком.

Спасение Царской Семьи подняло бы веру крестьян, и армия не была бы изолирована от русского народа-крестьянства, единственно верного историческим заветам, как она сама, эта армия, себя не только изолировала, но поставила во враждебные отношения с крестьянством – единственной надежной опорой.

«Вожди» имели в своем распоряжении 5 месяцев, и это было много больше, чем нужно, чтобы добраться до Екатеринбурга по железной ли дороге или на захваченных волжских пароходах. В первой половине 1918 года воинские эшелоны легко и самоуправно ездили по железным дорогам, и никто им не препятствовал. Прибыли же корниловцы в Ростов, а позже с Румынского фронта дроздовцы перед Пасхой в Новочеркасск. В Екатеринбурге же кроме охраны красногвардейцев, рабочих и немногих не желающих воевать солдат, никакой другой силы не было. А весть, что сам Царь идет с армией, воодушевила бы крестьян и на армию не смотрели бы как на каких-то подозрительных, неведомых «кадет», видели бы в ней свою старую русскую силу, идущую с Царем спасать народ, но это было против неразумного стремления «вождей», желавших стать историческими героями, и они сознательно и преступно не пошли, предпочитая социалистическую заслугу русской чести и славе.