Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 3. Басни, стихотворения, письма"

Е. И. Бенкендорф {Елизавета Ивановна Бенкендорф (1763–1842) – дочь екатерининского вельможи А. И. Глебова, жена упоминаемого в письме отставного бригадира Ивана Ивановича Бенкендорфа. Семья Бенкендорфов проживала летом в своем подмосковном имении селе Виноградове (Дубровка), в семнадцати верстах от Москвы, по большой Дмитровской дороге; зимой – в Москве. // Из сохранившихся о Крылове документов можно предполагать, что «он приехал к Ивану Ивановичу Бенкендорфу в 1793 г., когда обстоятельства заставили его покинуть Петербург» («Село Виноградово», 1912, М., стр. 58). // Судя но словам Крылова, что он не может «не оглядываться к Москве», вспоминая семейство Бенкендорфов, надо полагать, что письмо было послано именно в Москву, а не в Виноградово, как считал В. В. Каллаш (Полн. собр. соч, Крылова, т. I, СПб., 1904 г., стр. 434).}
26 ноября 1795 г

Милостивая государыня!

Говорят, что Аристотель был едва не проклят всем афинским собором за то, что он женщине приносил приличные Церере жертвоприношения. Я не язычник, но если б изобразить всё почтение, которое я к вам чувствую, то бы попал я под один приговор с Аристо<то>лем, и всему бы этому виною были ваши привлекательные, ваши любезные качества, которые всякого, кто вас узнает, вводят точно в опасность [стать] сделаться идолопоклонником.

Я не могу вспомнить тех минут, которые случалось мне у вас проводить, чтобы не оглядываться к Москве, как верный [христианин] магометанин, возвращаясь с поклонения, набожно оглядывается к [Иерусалиму] Мекке. «Вот лесть!» скажете вы, и я знаю, что тот, кому случится увидеть мое письмо, будет бранить меня, как льстеца, но зато я надеюсь, что те, которые увидят вас, будут точно за меня стряпчими в этом деле. Но я позабываю, что воображение о ваших достоинствах завлекает меня в похвалы, которые никогда не кончатся, если я дам себе волю, – вы их столько-столько слышите! [Итак]

Я давно, как добрый идолопоклонник, желал принести вам жертву и довольно долго трудился над картинкою {«Картинка», которую Крылов послал при письме, – портрет Екатерины II. Стихи, приложенные к письму, см. выше. Строки:}, писавши ее пером с гравировки; наконец, я кончил и, чтоб дело сделать в порядке, засел с музою в уголок и написал стихи. Уже готовился укласть мою посылку, но

 
Ordine I 'uomo e Dio dispone {«Ordina l'uomo…» (в тексте письма «Ordine») – «Человек предполагает, бог располагает».}
 

говорит Ариост, – сё это вышло совсем иначе, нежели я хотел: картинка пропала. Я начал другую, которую теперь имею честь вам послать, но и эту у меня облили чернилами, так что я нижнюю часть лица принужден был скоблить и снова покрывать. Словом, бедная моя работа так испорчена, что я решился оставить ее недоконченною, но не решился оставить моего предприятия: нет, я еще успеть надеюсь, принявшись в третий раз.

 
L'ultima che si perda e` la speranza {«L'ultima que si perda…» – «Последнее, что теряешь – надежду» – стих из лирической драмы Метастазио (1698–1782) «Покинутая Дидона».}
 

говорит божественный Метастазий в своей «Дидоне», и, кажется, стих сей извлек он из самой глубины сердца человеческого: таковы точно люди, таков точно я во всех делах моих. До сих пор все предприятия мои опровергались, и, кажется, счастье старалось на всяком моем шагу запнуть меня; это было, есть и, может, вечно так будет; но пусть только надежда, мой верный друг, пусть только одна она не отлучается от меня и проводит меня до моего гроба – пусть оставит она меня, когда, переехав Стикс, увижу я на дверях ада страшную надпись:

 
Lasciate ogni speranza, o voi ch'entrate! {«Lasciaie ogni…» – «Оставьте все надежды, о, вы, сюда входящие» – надпись на вратах ада в «Божественной комедии» Данте.}
 

Надпись ужасная, которою Дант страшнее изобразил ад, нежели множеством других своих стихов. Итак, пусть только тогда она меня оставит, и я по крайней мере скажу, что я в жизни имел утешительного товарища.

Воспоминание моих старых и еще вновь приключившихся мне несчастий и потерей завело меня к скучному, может быть, для вас болтовству; но простите пустыннику, который рад, сыскавши первый случай говорить чувствительному сердцу.

Я встал, дал успокоиться моей памяти и протолкал, так сказать, из головы все мои несчастия, и теперь опять весело продолжаю мое письмо: иначе я бы замучил Вас Еремииным своим плачем. Итак, посылаю вам мою картинку и стихи при ней, каковы они есть.

Что касается до картины, то я жду только первого случая, как приняться за работу, и тогда вместо сей недоконченной буду иметь честь прислать вам что-нибудь порядочное. Хотя я знаю, что сии труды мало вас достойны, но я все-таки повторю мои стихи:

 
Пусть вспомнят то, что часто к богу {«Пусть вспомнят то…» – цитата из них.}
Мы с свечкой денежной идем.
 

Милостивая государыня,

ваш покорнейший слуга

И. Крылов.

Милостивому государю моему Ивану Ивановичу свидетельствую искреннее мое почтение. Я не смею к нему писать, боясь затерзать его своим письмом; но если он мне [это] разрешит, то я эту честь иметь, конечно, не упущу.

Боясь аккуратность Василия Евграфовича подвергнуть тяжелому испытанию, всё это я доставлю к вам не через его руки.

Ноября 26 дня

1795 года.

М. П. Сумароковой {Мария Павловна Сумарокова родилась около 1787 г. – дочь писателя Павла Ивановича Сумарокова (племянника знаменитого А. П. Сумарокова), служившего в Преображенском полку под начальством князя С. Ф. Голицына и женатого на его двоюродной сестре. Крылов с 1797 г. жил вместе с Сумароковыми у кн. Голицына в его имениях Зубриловке (ныне – Пензенской области) и Казацком (близ Киева), давая уроки двум сыновьям князя. Ученицей Крылова была и М. П. Сумарокова. По позднейшему рассказу М. П.Сумароковой Я. К. Гроту, письмо Крылова написано им в августе 1801 г. (это примерно совпадает и с указанием Крылова в письме, что М. П. было в это время 15 лет) в Москву, куда к сентябрю должен был приехать вместе с Голицыным и он сам. Письмо М. П., на которое отвечает Крылов, равно как и упоминаемый им ее французский дневник («журнал»), до нас не дошли.}
Август 1801 г

Простите мне, сударыня Марья Павловна, что так долго не отвечал я на прелестное письмо ваше, которое мне чрезвычайно много принесло удовольствия. Несколько раз перечитывал я его и на всякой строке видел и ваше доброе сердце и вашу чувствительность; сохраняйте их, и вы будете любезны и почтенны для всех честных людей; умножайте свои познания, и вы далеко назади оставите тех пригоженьких куколок, которые тогда только и живут, когда они вальсируют.

Вы видите, что я по-старинному не щажу нравоучений, но если б я меньше желал вам добра и меньше бы знал 344 вас, то бы, конечно, за неучтивость почел говорить нравоучения пятнадцатилетней девушке; но вы никогда ими не скучали. Счастливы будете, если, и вступя в свет, станете предпочитать добрые советы глупым ласкательствам – и если охотнее станете слушать замечания на ваши недостатки, нежели похвалы вашим совершенствам.

Наконец, и вы оставили прелестное Казацкое. Угадать ли, с кем вам более всего жаль было расстаться? С вашим воробьем – неправда ли? Божусь, что и я не без жалости воображал эту разлуку. Бедная птичка, она, верно, еще долго после вашего отъезда будет прилетать к вашему окну. С каким удовольствием читал я об ней. Если б это попалось мне где-нибудь в книге, то бы меня ни в половину так не тронуло, для того, что я бы почел это за сказку. Но в вашем письме меня чрезвычайно это растрогало. Видите ли, что я вам более печатного верю. Канарейки ваши так же очень милы, и я бы любопытен знать, где они остались, когда вы поехали из Казацкого.

Читал я у папеньки вашего ваш журнал французский. Приятно мне было знать, что вы меня в нем вспоминаете, и я вас тысячу раз за то благодарю. Но видите ли, что вы меня этим журналом оправдали, вспомните, какие у нас бывали споры, когда советовал я вам письма писать журналом, а вы спорили, что этого сделать никак нельзя – однако же на моем сбылося. Журнал ваш довольно любопытен, мы нашли в нем много мыслей таких, которые вам честь делают, а сверх того написан он очень хорошо: стало, я прав, и вам нужно только было не полениться.

Посылаю вам с Прасковьей Андревно {Прасковья Андреевна Киевская – дочь управляющего Зубриловкой.}й гостинцу по книжке – желаю, чтоб они вам понравились, а прочие покупки по вашей комиссии сам вам буду иметь удовольствие отдать, когда приеду в Москву.

Если вы не переменили намерения учиться рисовать, то я вам купил здесь прекрасный гостинец, а именно рисовальную школу прекраснейшую, а если отдумали, то я, как бесполезную для вас вещь, у себя оставлю.

Прощайте, будьте здоровы. Видите, что и я не мало исписал бумаги – и перемог свою лень – в благодарность за то, что вы не забываете вашего покорнейшего слугу И. Крылова.

Поклонитесь от меня вашей няне Кузьми<ни>шне {Няня Кузьминишна, по словам М. П. Сумароковой, была хотя и неграмотной, но очень умной и доброй женщиной. Она всегда присутствовала с вязаньем в руках на уроках М. П. // О М. П. Сумароковой и Крылове вспоминает и Ф. Ф. Вигель, также живший в это время в Казацком («Записки», I–II, М., 1892 г., стр. 132–133).}.

С. И. Бенкендорф {Софья Ивановна Бенкендорф (1796–1825 гг.) – дочь Е. И. и И. И. Бенкендорфов. Судя по содержанию письма, оно написано к ребенку в возрасте 5–6 лет и поэтому должно быть отнесено к 1801–1802 гг.}
1801–1802 гг

Я никогда не ходил в Дельфы и не молился крылатым Аммоновым мальчикам. Но вам, маленький, голубоокий ангел, несравненная Софья Ивановна, кланяюсь точно так, как этим крылатым мальчикам кланялись греки. Я знаю, что вы не поймете меня, но для меня лестно, что вам перескажут, что кланяюсь вам, как ангелу.

<На обороте: >

Его высокоблагородию милостивой государыне Елизавете Ивановне Бенкендорф.

Письмо в петербургские газеты и журналы
9 мая 1812 г

С<его> 9 майя 1812.

На сих днях присланы к А. С. Шишкову (неизвестно кем) стихи от моего имени, которые и напечатаны в типографии у Дрехслера с моим же именем, – вот они:

Государственному секретарю

А. С. Шишкову

Апреля 13 дня 1812 года.

На случай всемилостивейше пожалованной ему для следования за его императорским величеством коляски

 
Шишков, оставя днесь Беседы мирный дом,
Ты едешь в славный путь в карете под орлом,
Наш добрый царь, тебе вручая важно дело,
Старается твое хранить, покоить тело;
Лишь это надобно, о теле только речь;
Неколебимый дух умеешь сам беречь.
 

И. Крылов.

Не большому надобно быть знатоку, чтобы увидеть, сколь нелепы и бестолковы сии стихи; но бестолковые стихи у нас не в диковинку, так тут и чрезвычайного ничего нет; а удивительно то, что сочинитель их не только скрыл свое имя, но даже выставил чужое. Наблюдателю человеческого сердца покажется, конечно, это загадкою, ибо примечено вообще, что чем глупее творение, тем охотнее и полнее сочинитель выставляет свое имя; а этого здесь нет, и вот еще первый подкидыш на нашем Парнассе. Я не [ведаю] знаю, почему автору вздумалось слабость своей музы сокрыть под чужим именем, но поставляю долгом сказать, что я стихов сих не писал, да и уважение мое к А. С. Шишкову столь велико, что я бы почел непростительным вставить имя почтенного сего человека в столь нелепые стихи, в коих похвала хуже брани.

И. Крылов.

П. И. Соколову {Петр Иванович Соколов (1764–1835) – писатель, педагог и журналист, член Российской академии (с 1793 г.) и непременный секретарь ее (с 1802 г.), библиотекарь Академии наук (с 1819 г.). // В письме Крылов дает отрицательный отзыв о речи писателя-историка, члена Российской академии с 1791 г. Тимофея Семеновича Мальгина (1752–1819) – «О необходимости союза разума и природных дарований с науками», представленной им 9 ноября 1812 г. для чтения в годовом собрании Российской академии. О речи Т. С. Мальгина дали резко отрицательные и иронические отзывы члены академии: В. Севергин, А. Севастьянов, П. Соколов, А. Никольский и И. Мартынов. Речь не была зачитана на годовом собрании членов Российской академии и ее передали «хранить» в архив. Однако в 1813 г. речь появилась в печати под заглавием: «Рассуждение о необходимости союза разума…» и даже была поднесена новым президентом Российской академии, А. С. Шишковым, Александру I. Крылов был знаком с П. И. Соколовым не только как член Российской академии, но и по участию в «Беседе любителей русского слова», куда оба они вступили почти одновременно. П. И. Соколов – 11 февраля 1811 г., И. А. Крылов – 14 марта 1811 г.}
18 января 1813 г

Милостивый государь

Петр Иванович!

Исполняя волю почтенного сословия, которого я имею честь быть членом, читал я присланную мне вами, милостивый государь мой, речь Тимофея Семеновича Мальгина: «О необходимом союзе разума и природных дарований с науками». Замечания, сделанные на оную некоторыми г. членами, читанные вами несколько времени тому назад в собрании Академии, и рассуждения, сделанные тогда же об оной, столь справедливы, что ныне, перечитывая речь сию, я еще более убедился в истине оных, в заключение чего и осмеливаюсь сказать мое мнение, что лучше бы было речь сию в торжественном годовом собрании Академии не читать.

С истинным почтением и таковою же преданностию пребуду навсегда

вашего высокоблагородия покорный слуга

Иван Крылов.

Генваря 18 дня 1813 г.

Его высокоблагородию Петру Ивановичу Соколову.

Неизвестному
12 августа 1814 г

Во время твоего последнего [приезда] пребывания в СПБ.<урге>, когда ты слышал, мой друг, о приготовлениях, которые делаются для открытия Им.<ператорской> п.<убличной> б.<иблиотеки>, то я думаю, ты помнишь твои по сему случаю рассуждения. Тебе казалось, что сколь ни полезно такое учреждение, но оно еще рановременно для нас; ты говорил, что, может быть, долго залы библиотеки простоят без чтецов или будут предметом одного пустого любопытства. Ныне я спешу уведомить тебя о противном, и так как я имею честь находиться в числе служащих при сей библиотеке, то ты можешь поверить, что я пишу не то, что слышал, а то, что вижу. [Она уж] Импер. п. б. открыта еще с небольшим два месяца, а уже число читателей [возросло] довольно значительно, [во все читальные дни] во все читальные дни верхняя и нижняя зала ими наполнены, множество молодых людей проводят здесь с пользою время, которое бы, может быть, по недостатку способов, пропало у них в праздности. Но чтоб дать тебе верное и прочное о сем понятие, то я скажу тебе только, что в сии два месяца взято для входу в библиотеку 261 билет – и более 200 книг находятся ежедневно на столах у читателей [более 200 книг], заметь, что в сем значущем количестве нет 8 романов или сказок, но всё книги, касающиеся до науки или до классической словесности. Итак, попечения нашего ав<густейшего> монарха и в сем случае не потеряны. Да насладится он некогда под сению священных лавров своих зрелищем, достойным <?> его, зрелищем рвения, с каким [народ прибегает] россияне прибегают почерпать в источнике просвещения, отверстом для них обожаемым ими монархом.

А. А. Прокоповичу-Антонскому {Антон Антонович Прокопович-Антонский (1762–1848) – профессор и ректор Московского университета, писатель, председатель Общества любителей российской словесности (1811–1826). // Крылов был избран в члены общества 26 февраля 1816 г. 20 мая 1816 г. Прокопович-Антонский направил ему диплом на звание действительного члена общества и печатный экземпляр устава.}
26 июня 1816 г

Милостивый государь

Антон Антонович!

Приемля с истинною признательностью честь, оказанную мне Обществом любителей российской словесности при Императорском Московском университете, я, конечно, приложу все мои старания, сколь только слабые таланты мои дозволят, чтоб быть оной достойным. Позвольте между тем, пользуясь сим случаем, изъявить вам искреннее мое почтение, с каковым имею честь пребыть,

милостивый государь,

вашего высокородия

покорный слуга

Иван Крылов.

Июня 26-го дня

1816 года.

Р.S. Почтенное письмо ваше и вслед за ним патент имел честь получить сего июля 21-го числа и деньги, положенные по уставу 25 рублей, при сем прилагаю.

М. Н. Загоскину {Михаил Николаевич Загоскин (1789–1852) – драматург и исторический романист; с 6 августа 1818 г. по 17 июля 1820 г. работал помощником библиотекаря в отделении русских книг Публичной библиотеки, вместе с И. А. Крыловым. Отсюда возможно датировать письмо этим периодом. В письме идет речь о выполнении большой работы, которую предприняла в эти годы библиотека: составление систематического генерального каталога на все фонды. «Составлением русского каталога заняты были г. библиотекарь Крылов и его два помощника: покойный губернский секретарь Сопиков и заступивший его место титулярный советник Загоскин» (см. Дело Управления Имп. Публ. б – ки, 1819, № 27). // Срочность и важность предпринятой работы характеризуется приказом директора библиотеки А. Н. Оленина от 4 марта 1819 г. в котором он предложил всем служащим, занятым созданием каталога, «оставить на время другие письменные по Библиотеке занятия». Оленин потребовал, чтобы служащие «не озабочивались другим с нынешнего числа, как только одним составлением каталогов и прилежным надзором за писцами» (см. там же).}
2-я половина августа 1818 г. – 1-я половина июля 1820 г

Сделайте одолжение большое, Михаила Николаевич, пришлите ко мне обе сюплементные тетради и дополнительные №№ каталога, да также тетради имян сочинителей – я займусь дома, ибо у меня горло болит, и думаю, что севодни не выйду со двора.

Ваш покорный слуга И. Крылов.

А. А. Оленину {Алексей Алексеевич Оленин (1798–1855 гг.) – сын директора Публичной библиотеки А. Н. Оленина. На письме надпись, видимо, рукой А. А. Оленина «Новоржев 3 августа 1821», очевидно, отмечающая время получения письма и тем позволяющая уточнить его датировку. Письмо послано из Петербурга и, значит, едва ли могло итти до Новоржева больше 9 дней, Приписка А. Н. Оленина: «P. S. Любезный автор наш просит тебя убедительнейше не давать никому переписывать сих басен, ибо он намерен несколько их накопить и потом напечатать. Друг твой А. Оленин». // Письмо позволяет датировать написание басен «Плотичка» и «Овца» (названа позднее – «Крестьянин и овца»), а приписка – отнести к первой половине 1821 г. возникновение у Крылова плана нового издания басен, осуществленного лишь в 1825 г.}
25 июля 1821 г

Милостивый государь мой, Алексей Алексеевич!

Плотичка

 
Хоть я и не пророк,
Но, видя мотылька, что он вкруг свечки вьется,
Пророчество почти всегда мне удается,
Что крылышки сожжет мой мотылек.
Так привлекает нас заманчиво порок —
Вот, юный друг, тебе сравненье и урок.
Он и для взрослого хорош и для ребенка.
Уж ли вся басня тут? ты спросишь – погоди —
Нет, это только прибасенка;
А басня будет впереди.
И к ней я наперед скажу нравоученье —
Вот, вижу новое в глазах твоих сомненье:
Сначала краткости, теперь уж ты
Боишься длинноты.
Что ж делать, милый друг, возьми терпенье.
За тайну признаюсь:
Я сам того ж боюсь.
Но как же быть? – теперь я старе становлюсь.
Погода к осени дождливей,
А люди к старости болтливей.
Но шутка шуткою – чтоб мне заговорясь
Не выпустить и дела вон из глаз —
Послушай же: слыхал я много раз,
Что легкие проступки ставя в малость,
В них извинить себя хотят
И говорят:
За что журить тут? – это шалость.
Но эта шалость есть к паденью первый шаг:
Она становится привычкой, после страстью,
Потом пороком – и, к несчастью,
Нам не дает опомниться никак.
 

 
Напрасно мы надеялись сначала
Себя во время перемочь.
Такая мысль всегда в погибель вовлекала —
Беги сперва ты лучше прочь.
А чтоб тебе еще сильней представить,
Как на себя надеянность вредна,
Позволь мне басенкой тебя ты позабавить.
Теперь из-под пера сама идет она
И может с пользою тебя наставить.
 

 
Не помню, у какой реки,
Злодеи царства водяного,
Приют имели рыбаки.
В реке, поблизости у берега крутого,
Плотичка резвая жила.
Проворна и лукава
Небоязливого была Плотичка нрава:
Вкруг удочек она вертелась, как юла.
И часто с ней рыбак клял промысл свой с досады.
Когда за пожданье он, в чаяньи награды,
Закинет уду, глаз не сводит с поплавка —
Вот, кажется, взяла – в нем сердце встрепенется.
Взмахнет он удой – глядь! крючок без червяка;
Плутовка, кажется, над рыбаком смеется:
Сорвет приманку, увернется
И, хоть ты что, обманет рыбака.
«Послушай», говорит другая ей Плотица:
«Не сдобровать тебе, сестрица.
Иль мало места здесь в воде,
Что ты всегда вкруг удочек вертишься?
Боюсь я: скоро ты с рекой у нас простишься.
Чем ближе к удочкам, тем ближе и к беде.
Сегодня с рук сошло: а завтра – кто порука?»
Но глупым, что глухим разумные слова.
«Вот», говорит моя Плотва:
«Ведь я не близорука!
Хоть хитры рыбаки, но страх пустой ты брось:
Я вижу все обманы их насквозь.
Смотри – вот уда – вон закинута другая —
Ах! вот еще – еще! Гляди же, дорогая,
 

 
Как хитрецов я снова проведу».
И к удочкам стрелой пустилась;
Рванула с той, с другой; на третьей зацепилась,
И, ах, попалася в беду.
Тут поздно бедная узнала,
Что лучше б ей бежать опасности сначала.
 

Овца

 
Крестьянин позвал с суд Овцу:
Он уголовное взвел на бедняжку дело.
Судьей был Волк – оно в минуту закипело —
Допрос ответчику – другой запрос истцу:
Сказать по пунктам и без крика:
[В че<м>] Как было дело; в чем улика?
Крестьянин говорит;
«Такого-то числа
Поутру у меня двух кур не досчитались;
От них лишь перышки, да косточки остались:
А на дворе одна Овца была».—
Овца же говорит: она всю ночь спала. И всех соседей в том в свидетели брала,
Что никогда за ней не знали никакого
Ни воровства,
Ни плутовства;
А сверх того, она совсем не ест мясного.
Но волчий приговор вот от слова до слова:
Понеже кур овца сильней —
И с ними ночь была, как видится из дела,
То, признаюсь по совести моей,
Нельзя, чтоб утерпела
И кур она не съела.
А потому, казнить Овцу,
И мясо в суд отдать; а шкуру взять истцу.
 

В прочем имею честь пребыть Ваш покорнейший слуга

Иван Крылов

Приютино

<июля> 26-1821.