Текст книги "Мекленбургский дьявол"

– Что же, если твой друг присягнет мне и будет служить не на страх, а на совесть, я могу помиловать его. Что скажете, сеньор?

– Я готов.

– Отлично! Безе, можешь забрать этого человека. Он переходит под твою руку со всеми вытекающими из этого последствиями.

– Гер инженер, – взмолился Снуре. – Как видно, вы имеете влияние на его величество, замолвите и за меня словечко, а уж я, клянусь честью, не подведу вас!

– Не уверен, что смогу быть вам полезным, – поморщился француз, – вы совершенно напрасно вели себя столь вызывающе, да еще приплели покойную государыню.

– Покойную? – изумился швед, да так и остался стоять с разинутым ртом.

Пока он так стоял, я обратил внимание на другого пленного – высокого чернявого человека с перевязанной головой и в донельзя испачканном землей и кровью кунтуше, некогда украшенном золотым шнуром и позументами. Но, несмотря на ранение и потрепанный вид, он старался держаться с достоинством. И, судя по выражению лица, хотел что-то сказать.

– Как твое имя? – резко спросил я его по-немецки.

– Капитан Дину Мургулец к вашим услугам, – неожиданно ответил он мне на вполне понятном русинском.

– Ты – валах?

– Так, ваше величество.

– Насколько велик ваш отряд?

– Был большой, пока не понесли потери. Турки старались ставить нас на самые опасные места. Осталось мало. Всего две сотни.

– А немцев?

– Здоровых столько же, – с горечью отозвался Бенце. – Из шести сотен уцелела едва треть.

– А кто еще есть?

– Сейчас трудно сказать, – пожал плечами немец. – В войске Ибрагим-паши хватало арнаутов, набранных среди албанцев, греков, сербов и босняков, но еще больше имелось райя или, как у вас их называют, «посошной рати» из кафинских греков и армян. И если многих воинов мы потеряли, то большинство простолюдинов живы и здоровы.

– Ваше величество, – продолжил Мургулец, – мы давно живем под властью султана и исправно служим ему, хотя, конечно, у нас нет причин любить османов. Вы победили и вольны расправиться с нами, поскольку считаете изменниками веры. Не буду спорить с вашим величеством, это глупо, да и бесполезно. Но я готов заплатить выкуп за своих людей… равно как и за всех христиан, угодивших к вам в плен.

Последние слова вызвали всеобщее удивление, и все присутствующие обернулись к капитану.

– Ты настолько богат?

– Я – нет. Но вот султан Осман – да.

– Он заплатит за тебя?

– Государь, позволено ли мне будет подойти к вам ближе, ибо то, что я желаю сказать, не предназначено для чужих ушей.

– Ты меня интригуешь, – усмехнулся я и, поднявшись с кресла, подошел к валаху.

– Перед самым появлением вашего войска Ибрагим-паша получил жалованье для янычар и топчи и, разумеется, не стал его выплачивать.

– Почему «разумеется»?

– Он намеревался пойти еще на один штурм, – охотно пояснил капитан Мургулец. – После боя число получателей обычно уменьшается.

– Эту страну погубит коррупция, – усмехнулся я. – О какой сумме, по-твоему, идет речь?

– Султан Осман прислал сюда почти шесть тысяч янычар. Жалованье им во время войны минимум шесть акче в день. Поскольку платится оно раз в три месяца, то это не меньше трех с половиной миллионов. Ведь янычары не единственные, кому следует платить жалованье.

– Но ты уверен, что серебро в лагере?

– По крайней мере, большая его часть. И я знаю, где именно.

– Хм. Среди прочей моей добычи?

– Совершенно верно, ваше величество, – слабо улыбнулся капитан. – Но не в казне. Вам, вероятно, не хотелось бы, чтобы ее первыми нашли казаки?

– Пожалуй, это так. Скажи, капитан, я не слишком хорошо осведомлен о делах в вашем отечестве, но мне кажется, что ты принадлежишь к одному из знатных тамошних родов?

– Вы напрасно принижаете свои знания, государь. Это действительно так, я из старинного боярского рода.

– Хочешь поступить вместе со своими людьми ко мне на службу?

– С большой охотой!

– А ты, Бенце? – повернулся я к трансильванцу.

– Для нас было бы честью служить такому славному государю, как вы!

– И я, с вашего позволения, желал бы, – заикаясь от волнения, заявил швед.

– Тебя еще не повесили? – картинно удивился я, но видя, как переменилось его лицо, не смог удержаться от усмешки. – Коли так, беру и тебя тоже. Но с одним условием.

– Все что угодно!

– Впредь постарайся тщательней следить за своим языком. Господа, с этой минуты вы все приняты на русскую службу! Я ценю краткое слово и быстрое дело и не терплю предательства и нерадения! А паче всего – трусости на поле боя и глупости среди начальствующих! Помните это. Сейчас временно поступаете в распоряжение полковника Панина. Все приказы его исполнять, как мои. Все понятно? Тогда можете идти.

Еще короче вышел разговор с греками и армянами – крымскими «черными мужиками» – кафинцами и поморянами (жителями южного побережья). Сразу обозначил, что отпускать их не собираюсь. Пусть работают на строительстве крепости, а потом поселю их в этих местах по берегам Азовского моря.

Старшина греков, седобородый крепкий дядька лет пятидесяти осмелился возразить:

– Как же нам без семей?

– Это самое простое. Скоро всех сюда доставлю. И семьи, и имущество прямиком из Кафы!

А спустя еще час, когда новость о предстоящем походе со скоростью степного пожара разлетелась по войску, в каюту заглянул новоявленный орденоносец и герой Федор Панин.

– Государь, дело срочное к тебе.

– А, кавалер, заходи! Что случилось?

– Разбирались по твоему приказу с пленными, и среди них «черные» мужики из местных указали на воинов из Тамани, Керчи, Кафы.

– Так, с этого момента поподробней. Продолжай!

– Ну, что… Я их тут же забрал, допросил. Все правдой оказалось. Поведали мне басурмане, что паша для похода большую часть и без того малых сил с тех крепостей увел. Выходит, там сейчас и воинов почти нет, одни сторожа на воротах. Вот я и подумал. Если мне каторгу взять, охотников своих янычарами обрядить и самому в турецкий наряд одеться да пойти сначала к Тамани, а потом и прочие навестить места. Глядишь…

– Задумал ты хорошо, одна беда – ни бельмеса на турецком и татарском не знаешь.

– То не беда, возьму с собой арнаутов и валахов, те ловко по-турски балакают. Ты ведь их на службу поверстал и мне подчинил, так я уже с ними стыкнулся и к делу приставил. Вояки крепкие и толковые. Бился с ними на стенах, знаю не понаслышке. А чтобы никакого обмана не было, толмача буду при себе держать! Нам всего и надо будет ворота взять, а там уж сигнал дадим, и вы поспешите на выручку! А если верно, что воинов почти и нет в крепостицах, то и своими силами управимся!

– Стало быть, не хочешь в Азове сидеть? И капитаном надумал стать?

– На все воля твоя, государь. Только за пленными ты уж лучше кого иного приставь следить.

– Будь по-твоему. Готовься тогда. Завтра с утра выходим в море.

Глава 2

Победный пир устроили на берегу. Сколотили столы, лавки, для меня притащили кресло, посуду набрали из турецких трофеев. В еде никакого недостатка не сыскалось. Всего и много. Рыба, мясо, овощи, хлеб и, конечно, вино. Но в этот раз я заранее упредил всех, чтобы знали меру – завтра в поход! Начало мероприятия назначил на вечер, когда уходит самая томительная жара и веет легкой прохладцей с моря. Прежде чем рассесться по местам, собрал всех причастных и виновных в круг. Сам же, сидя на походном троне под сенью знамен, махнул рукой, давая знак начинать. Раздалась барабанная дробь, громко запели трубы. И наступила тишина.

– Сегодня у нас великий день, – начал я свою речь. – Мы одолели сильного и опасного врага, забрали его город, корабли и пушки. Причем он был сильнее и многочисленнее. И пусть до окончательной победы пока еще далеко, всем теперь видно, что и непобедимых доселе османов можно бить, ибо Господь на нашей стороне. Но только при одном условии: если все мы будем заодно и ни словом, ни делом, ни помышлением не покривим друг против друга и боевого товарищества!

Последние слова мои прервали восторженные крики всех присутствующих. Начальные люди стрельцов, немецкие офицеры, казачьи предводители вскочили со своих мест и, потрясая наполненными кубками, дружно закричали:

– Виват!

– Многая лета!

Немного подождав, пока стихнут славословия, я сделал знак, и мне поднесли чару, из которой я на глазах у всех пригубил содержимое. Вообще-то, обычно я в таких случаях, чтобы не терять ясности мысли, вовсе не употребляю хмельное. Но вода в Азове не очень хороша, и одному богу известно, какую заразу можно подцепить, если ее не обеззараживать или хотя бы кипятить. Так что легкое сухое вино наше все.

После этого вперед выступил подьячий и, развернув свиток, стал зачитывать фамилии или прозвища отличившихся.

– Донской атаман Исай Мартемьянов жалуется кафтаном с царского плеча и серебряным кубком! – начал он.

В ответ все ахнули. Кафтан или шуба с царского плеча – честь огромная! Не всякий боярский род может похвастаться, что имел такую награду, а тут простой казак. Можно сказать, шпынь[6]6
  Шпынь – разбойник (устар.).


[Закрыть], а вот поди ж ты!

– Полковник и стольник Федор Семенович Панин – жалуется в кавалеры ордена Святого апостола Андрея Первозванного и двумя тысячами четей земли в вотчину!

Эта награда тоже была куда как щедрой. Про кавалерство, конечно, мало кто понял, но вот то, что не особо родовитого дворянина записали в царскую грамоту с «вичем», дорогого стоило. Ну и земля лишней никогда не бывает, хотя… когда Михальский, бывший в свое время Федькиным командиром, спросил, где мое величество собирается брать столько вотчин для пожалований, я ответил ему, сделав красноречивый жест:

– Мало, что ли, земли вокруг?

Прочие награды были хоть и не такими почетными, но не менее щедрыми. Представители казачьей старшины, включая Мишку Татаринова, получили дорогие кафтаны и шапки, доброй работы сабли и пистолеты. Командиры отличившихся галер – кто деньгами, кто повышение в чине. Затем были начальные люди солдатских и стрелецких полков, а также наиболее отличившиеся из простых воинов. Помимо всего прочего, каждому из награжденных наливалась чарка и подавалась из царских рук, что тоже немалая честь.

Наконец пришел черед калмыков, чей вклад в общую победу трудно было переоценить. Для награждения из их лагеря прибыл сын Далай-Батыра Дайчин-Хошучи в сопровождении десятка своих лучших воинов. Увидев меня, он, как и его сопровождающие, преклонил колени, но я велел ему подняться и подозвал к себе, после чего протянул руку, к которой он почтительно приложился. Меня, грешным делом, до сих пор коробит от этого ритуала, но ничего не поделаешь – положение обязывает!

Затем наступило время даров. Я на глазах у всех отстегнул висевшую у меня на поясе драгоценную саблю, обильно украшенную золотой насечкой и самоцветными камнями, и протянул ее немного обалдевшему хану.

– Ай-ай-ай, какая хорошая сабля, – зацокал языком Дайчин, после чего снял свою и, хитро улыбаясь узкими глазками, отдарился.

Нельзя сказать, чтобы его оружие было совсем уж простым, но по ценности, конечно, весьма уступало моему презенту. Но тут ведь дело не в стоимости. Обмен оружием означал военный союз, а он сейчас нам жизненно необходим. Кроме сабли калмыцкого тайшу пожаловали дорогим кафтаном, шапкой и богатой конной упряжью. То есть седлом, сплошь затканной золотом попоной и уздечкой.

В ответ тайша что-то крикнул на своем языке все еще стоявшим на коленях воинам, после чего они вскочили на ноги и, выхватив луки, разом выстрелили в небо. Но что интересно, когда стрелы, упав назад, воткнулись в землю, они к немалому удивлению всех присутствующих образовали почти правильный круг. Уж не знаю, сколько эти ребята тренировались, но номер получился весьма эффектный.

Указывая на саблю и стрелы, Дайчин сказал:

– Эта сабля и эти стрелы всегда будут готовы для поражения твоих врагов.

Помимо моих ближников и союзников присутствовали на пиру и знатные пленники. Во-первых, конечно, сам Ибрагим-паша вместе со своими агами, а во-вторых, непонятно как оказавшийся среди раненых черкесский пши – то есть князь. Вообще черкесы во время сражения одними из первых поняли, что сегодня не их день, и покинули турецкое войско, а потому среди пленных адыгов почти не было. Ну, кроме присутствующего здесь князя Беслана.

Им в отличие от моих людей наливали без ограничений, а потому хмурые османы скоро захмелели и даже немного оживились. В какой-то момент я даже стал опасаться, не устроят ли они бучу, но беда, как водится, пришла, откуда не ждали.

Награждая участников осады, я не обошел конечно же и единственного в их рядах врача. Доктор Попел получил от меня шапку с соболиной опушкой, серебряный кубок и десять рублей серебром. То есть, конечно, монеты были турецкими, но по весу в аккурат червонец. Рядом с ним вертелся какой-то парень, смазливое лицо которого показалось мне смутно знакомым, но я поначалу не придал этому никакого значения.

Зато на этого мальчика обратил внимание Дайчин-Хошучи, и после очередной чарки попросил подарить его ему.

– Что?! – не сразу понял я смысл просьбы.

– Ея хачу! – с поистине дикарской непосредственностью заявил мне представитель братского калмыцкого народа.

– Да ты, брат, перепил! – усмехнулся я. – Не знаю, как у вас, а у нас за эдакое на кол сажают. Так что иди проспись…

– Нет! – замотал головой тайша. – Это девка!

– Да ладно! – удивился я, хотя успел заметить, как смутился спутник Попела.

– Дай мне девка, – не унимался Дайчин. – У меня три жены есть, она будет четвертая. Буду ее любить, обижать не буду…

– Государь, – кинулся ко мне Панин, – не вели казнить, только нельзя ему ее отдать!

– Значит, точно девица! – нахмурился я.

– Помнишь черкешенку, которую я с войны привез. Она это!

– Постой, так это, как ее, Фатима, что ли?

– Она. Только имя это ей в плену дали, а так она черкешенка Нахат.

– Да хоть Изабелла Кастильская, мать ее! Федя, ты понимаешь, что мне калмыцкая конница сейчас как воздух нужна! Да если этот хрен с балалайкой к моей бы дочери посватался, я и то не сразу бы отказал…

– Ваше величество! – громко крикнул со своего места Попел. – Позвольте мне сказать?

– Говори, – хмыкнул я, не ожидая услышать ничего хорошего.

– Это и впрямь девица благородного черкесского рода, – витиевато начал свою речь бывший студент. – Я дал рыцарское слово, что буду оберегать и защищать ее…

– Короче, Склифосовский! – теряя терпение, процедил я.

– А еще она моя невеста!

– А ведь это меняет дело, – шепнул мне Михальский.

– Хм, пожалуй, ты прав, – согласился я, после чего обернулся к тайше. – Прости, друг, но эта женщина принадлежит ему. По нашему закону я не могу отнять ее у мужа и отдать тебе. Но взамен обещаю, что, когда мы возьмем Крым, ты сможешь выбрать любую пленницу, будь она дочерью самого хана или даже султана!

– Хорошо, – расплылся в улыбке тайша, но глаза его хитро блеснули. – Я запомню твои слова, русский царь!

– Государь, нешто мы Крым воевать будем? – вычленили главное из моей речи ближники.

– А вы думали, я сюда винца попить прибыл? – с усмешкой отозвался я. – Завтра с рассветом мы отправимся на юг. После нашей славной победы в здешних краях у турок осталось мало сил, значит, нам самое время действовать! Донцы, собирайте людей, берите струги – их много с нами пришло. Скольких сможет выставить Донское войско, атаман?

– Все пойдем, государь! Обшарпались мы за месяцы осады, самое время за зипунами отправляться! Где ты, там победа! И прибыток! Полторы тыщи сабель смогу выставить к утру, богом клянусь!

– Добре! Из каторг, что мы взяли у врага, четыре совсем целые, одну отдаю под начало кавалеру и полковнику Панину! Отряд себе наберешь из охотников и арнаутов. Остальными командовать будут старшие офицеры солдатских полков. А те галеры, что побиты, приказываю немедля начать исправлять! Первым делом пойдем к Тамани и Герзету. Брать будем разом обе крепости!

А тем временем калмыцкое войско, вместе с ним отряд конных донцов, Белгородский стрелецкий полк, посаженный на коней, и конная батарея единорогов пойдут берегом моря до Арабатской косы и Сиваша, перейдут его вброд, да там по такой жаре розовая соль, а не вода. И с ходу ударят по Карасубазару. А как возьмете его, пошлете гонцов в Кафу и Герзет, к тому сроку мы уже должны быть там. Частью сил после пройдете мелким гребнем по всей восточной части Тавриды, сгоняя скот и побивая татар, освобождая христиан из неволи. А основными отрядами пойдем на запад – к столице крымцев! Мы зайдем с моря, займем Балаклаву и пешим маршем за сутки доберемся до Бахчисарая. Там и встретимся. Ваша задача, тайша, крепко закрыть им пути отступления, чтобы никто не ускользнул. А там, на месте уже решим, куда дальше идти. По домам или еще кого бить!

Получив приказ, Федя недолго посидел за общим столом. Быстро утолив голод, выпил немного вина и тихо улизнул. Его ждали срочные дела! Добравшись до казармы своих головорезов, он приказал построить бойцов и при свете факелов сообщил:

– Государь прощает вам ваше прежнее воровство, жалует полковое знамя, по рублю каждому и ждет от лихих охотников новой службы. Платить будут три рубля и сукно на кафтан. Пойдете со мной Крым воевать? Там и славы, и добычи возьмем! И ясырей наберете себе в жены! Али так продадите. Вернемся на Русь, заживете богато! Волю вы себе сыскали, нынче и славу добыть сможете! Утром сядем на галеру, обрядимся в бусурманскую одежу и пойдем к турецкому городу под видом османов. Главное, добраться до ворот, а там бей-руби без пощады! Его величество приказал к нам в отряд и арнаутов взять, те по-турски говорят, все обычаи ведают, так что никакой промашки не выйдет!

В строю после вчерашней битвы и двух месяцев осады из восьми сотен осталось четыре. Много раненых, хватало и погибших. Но и теперь полк являл собой серьезную силу!

– Ну, кто хочет пойти со мной? Шаг вперед.

Охотники, не сговариваясь и не теряя порядка, разом сдвинулись и снова замерли, глядя на своего командира. Позади них осталось немногим больше трех десятков человек, которые предпочли остаться не при делах.

– Славно! Повоюем, братцы! Пришел наш черед турку бить и города его брать!

Распорядившись, чтобы сотенные командиры срочно занялись отбором всего необходимого для маскарада, сам прямиком направился к шатрам, где разместились балканские наемники, прихватив с собой толмача Нахат и увязавшегося следом за ней доктора.

Когда царь разрешил ему взять в отряд сколько-то албанских вояк, он сразу подумал о Кирилле Габжиле – одном из предводителей арнаутов, благо тот довольно хорошо мог изъясняться на русском, точнее, на смеси болгарского, сербского и русинского. Главное, что понять друг друга им удалось и без толмача.

– Киря, слухай сюда, – помогая себе жестами и время от времени привлекая для большей ясности перевода черкешенку, Панин кратко изложил суть своего плана, заодно оповестив, что готов взять три десятка бойцов под началом Габжилы в свой отряд. Перспектива не сидеть в лагере, охраняя пленных, а отправиться на прибыльное дело и хорошенько пограбить, разом воодушевила горца, который яростно закивал Феде в ответ.

– Пан полковник, я и мои бойцы готовы идти хоть сейчас! Встать под твое знамя – честь для нас!

– Вот и славно. Значит, договорились. Отбери людей и без промедления веди их к нашим шатрам. Вам тоже надо будет получить янычарскую сбрую.

Первый же выход в море «Святой Елены» подтвердил правоту Петерсона. После перемещения пушек, балласта и ряда других грузов галеас стал гораздо лучше слушаться руля, меньше крениться в поворотах и вообще как будто даже прибавил в скорости. Возможно, я преувеличиваю, и дело в том, что команда наконец приобрела какой-никакой опыт, но, как бы то ни было, стало лучше.

Подходить близко к Герзету, или будущей Керчи, мне не следовало. Все-таки галеасов в турецком флоте нет, и нас сразу же опознают как чужаков. В сущности, и с каторгами маскарад весьма так себе. Тем более что Герзет не заштатная Тамань, ее бежавшие из-под Азова турки никак миновать не могли, так что там в курсе разгрома Ибрагим-паши и появления у нас собственной флотилии. Весь расчет на то, что у Татаринова корабли все-таки османской постройки, да на наш русский авось. Кстати, хорошее название для корабля.

– Нарекаю сии галеры «Юнона» и «Авось»! – решил я, похоже изрядно удивив фон Гершова.

Во всяком случае, узнав о моей воле, померанец надолго затих, напрягая память, после чего осторожно спросил:

– А как быть с каторгой, попавшей под командование Панина?

– «Аврора», – не задумываясь, ляпнул я, снова погрузив бедолагу Кароля в раздумья.

– Что вас так озадачило, гер генерал? – осведомился я у обычно равнодушного ко всему, кроме своего корабля, фон Гершова.

– Да так, – неопределенно отозвался он. – Графиню Аврору Спаре я хорошо помню, но про Юнону даже не слышал, не говоря уж об Авосе!

Середина августа. Жара. Ветра почти нет. Море, отражая стоящее в зените безжалостно палящее светило, рябит на мелкой волне бесчисленными слепящими бликами. Касым, стоя на воротной башне Таманской крепости, сбросив сонливость, вгляделся в морскую даль, где ему померещилась какая-то темная точка. Протерев глаза, он смог разглядеть галеру, идущую на веслах в сторону порта. Что делать в таком случае, старый янычар знал хорошо. Оставлять пост ему никак нельзя, вот и пришлось возвысить голос, призывая старшего караула.

Чавуш[7]7
  Чавуш – «посыльный» унтер-офицер в янычарской орте.


[Закрыть], недовольный тем, что его оторвали от кофе и вытащили из благословенной тени, отдуваясь и вытирая пот со лба, обильно проступивший от прогулки под палящим солнцем, почти прошипел:

– Что кричишь, дел больше нет?

– Каторга идет, – указал Касым.

– Великая весть. Я немедленно сообщу мусселиму![8]8
  Мусселим – начальник крепости Тамань.


[Закрыть] – не без издевки отозвался Селим. – Нет, постой, Касым. Эту весть надо срочно отправить самому герзетскому паше, да благословит его Аллах! И ради этого ты, сын ослицы, вызвал меня? Ну, идет каторга. И пусть идет.

Он приложил ладонь козырьком ко лбу, стремясь разглядеть приближающийся корабль, на котором уже можно было различить обвисшее алое знамя султанского флота со скрытыми в складках белыми звездой и полумесяцем.

– Что прикажешь делать, каракуллукчу-бей?[9]9
  Каракуллукчу – помощник повара, другой вариант все той же должности чавуша (посыльного).


[Закрыть] – с почтительностью спросил Касым, но в глазах его искрой промелькнула насмешка. Когда-то эти двое начинали вместе, но вот одному удалось немного выбиться в чинах, и с тех пор Селим при всяком удобном случае старался показать свою власть.

– Ничего. Пусть идут.

– Ворота закрыть?

– Зачем, отродье шайтана?! Ты меня уморить хочешь этими вопросами? Если еще раз без дела позовешь, останешься без ужина, клянусь бородой пророка!

Чавуш, гневно пыхтя, отправился вниз, шаркая остроносыми туфлями по истертым ступеням и мысленно проклиная излишне ретивого к службе подчиненного, а Касым от нечего делать продолжил смотреть на быстро приближающийся корабль.

Гребцы, подчиняясь команде, ловко убрали весла, и каторга, мягко заскользив по водной глади, подошла вплотную к пирсу, с носа бросили причальные концы, тут же подхваченные на берегу. Подтянув судно вплотную и надежно закрепив уже и с носа и с кормы, корабельное начальство с важным видом ступило на сушу. Впереди гордо вышагивал янычарский чорбаджи с двумя заткнутыми за кушак богато отделанными пистолями. Следом за ним шли два десятка до зубов вооруженных воинов с ружьями на плечах, а рядом торопливо вышагивал какой-то подросток.

Пройдя до конца причала, они с гордым видом прошествовали по подъемному мосту и, войдя в гостеприимно распахнутые ворота, скрылись из вида. Любопытный Касым, гадая, с каким делом пожаловали такие важные гости, даже ненадолго покинул пост, спустившись по лестнице, чтобы рассмотреть новоприбывших, как неожиданно нос к носу столкнулся с одним из них, быстрыми шагами поднимавшимся ему навстречу. Часовой поднял руку, желая поприветствовать собрата, но не успел. Незнакомец ударил заранее вынутым из ножен кинжалом, и старый янычар с перерезанным горлом рухнул на раскаленные солнцем ступени.

Кейфующий в тени чинары чавуш ненадолго пережил своего подчиненного. Услышав рядом легкие шаги, он с недовольным видом открыл глаза и с удивлением увидел перед собой незнакомых янычар.

– Вы кто такие? – изумленно спросил он, но так и не дождался ответа.

Переодетый ради такого дела в турецкую одежду и побритый Ванька Кистень нехорошо осклабился и махнул своим излюбленным оружием. Тяжелая гирька со свистом рассекла воздух и с неприятным чавканьем разбила голову османского офицера, а остальные рассыпались по внутреннему двору крепости, отлавливая расслабленных и не готовых к сопротивлению защитников.

Сам же бывший разбойник не стал торопиться, а, воровато оглянувшись, затащил свою жертву за угол и деловито обыскал. Увы, немало прослуживший султану Селим то ли не успел нажить больших богатств, то ли не имел обыкновения таскать их с собой. Все, что удалось найти Кистеню, это несколько серебряных монет да аляповатого вида перстень на среднем пальце, который никак не удавалось стащить. Между тем мешкать не следовало, поскольку полковые офицеры за подобную проволочку могли и спросить.

– Ишь закавыка какая, – чертыхнулся охотник, доставая нож, и уже через несколько мгновений побежал дальше, схоронив драгоценную добычу в кармане.

Ибрагим-паша оказал плохую услугу Тамани, забрав под Азов большую часть ее гарнизона, но даже если бы тот оставался на месте, у турок вряд ли получилось отбиться. Еще не бывало случая, чтобы казаки, захватив каторгу, использовали ее вместо своих легких как ветер стругов. Поэтому пришедший в порт османский корабль не вызвал ни малейших подозрений, а когда местные поняли, что на них напали переодетые в янычар русские, сопротивляться было поздно.

Покои таманского мусселима располагались во внутренней цитадели, втиснутой меж двух больших башен. Собственно, ничего больше, кроме дома османского военачальника и крохотного дворика, там не поместилось, а потому не имелось и караула. Немногочисленные слуги сразу же попрятались, и не подумав оказывать сопротивление, а разбуженный непривычным шумом начальник местного гарнизона встретил незваных гостей в домашней одежде и без оружия.

– Как вы смеете врываться сюда? – попробовал он прикрикнуть на вошедших в его дом людей, но тут же свалился от удара под дых.

– Нахат, спроси его, есть ли еще ратные люди в остроге? – велел Панин, которому неожиданно подошел костюм чорбаджи.

– Говори, сын шакала, где твои воины? – перевела ошарашенному турку девушка.

– Все здесь, – пролепетал испуганный турок, – но ради Аллаха, кто вы?

– Смерть твоя! – кровожадно воскликнула черкешенка и наверняка перерезала бы горло несчастному, если бы ее не остановил Попел.

– Что ты делаешь?! – схватил он ее за руку. – Это же пленный!

– Пусти! – яростно выкрикнула она. – Я помню этого жирного борова. Он ходил по рынку и щупал нас, будто кобылиц на базаре, просто у него не хватило денег, чтобы купить даже одну!

– Вот чертова девка! – покачал головой Панин, после чего строго посмотрел на девушку и заявил, четко выговаривая каждое слово: – Еще раз ослушаешься, велю тебя связать и посадить в канатный ящик!

– Не надо, – тихо ответила Нахат и шмыгнула носом.

– То-то же! А у басурманина спроси, где он казну прячет, а будет артачиться, скажи, что я его тебе отдам!

– Говори, где твои богатства, шакал! – прошипела испуганному до желудочных колик турку девушка.

– Я бедный человек, – взмолился тот, с надеждой поглядывая на грозных захватчиков, – все, что у меня есть, в сундуке в моей спальне!

– Он сказал, что ничего вам не даст, потому как вы грязные свиньи и недостойны облизывать прах с его ног! – с невинным выражением на красивом лице перевела черкешенка.

– Тогда тащите его на каторгу да крепко охраняйте, – велел к ее огромному удивлению полковник.

– Разве ты не прикажешь вырвать его грязный язык? – изумленно спросила она.

– Он пленник моего государя, – решительно ответил ей Федор, – пусть Иван Федорович и решает его судьбу!

– А его богатства?

– Сами найдем.

– Прости, господин, я сказала тебе неправду, – призналась, потупив глаза, черкешенка. – Он поведал, где казна.

– А ты, верно, думала, что я вовсе дурак? Вот что я тебе скажу, девонька, ты не думай, что коли я тебя согласился на корабль взять, так не смогу назад в Азов отправить! Я должен доверять тебе, ты мой толмач. Хорошо, что призналась. Но еще один проступок, и я навсегда с тобой распрощаюсь!

– Благодарю тебя, Феодор Симеонович, – нараспев, с некоторым трудом выговорила его полное имя Нахат и, быстро поклонившись, поцеловала его руку, тут же испуганно упорхнув за широкую спину Вацека.

– Черт, а не девка! Вот угораздило тебя, доктор, с ней связаться, – расправляя усы, пробурчал стольник. – Эй, Нахат, чего ждешь? Где деньги?

– В его спальне, в сундуке, – пискнула девушка, по-прежнему предпочитая держаться позади мораванина.

Увы, так просто забрать нажитое непосильным трудом таманского мусселима у них не получилось, поскольку на их пути несокрушимой скалой встала его жена.

– Не смейте сюда входить, слуги иблиса! – завопила она, а когда поняла, что странные янычары ее совсем не боятся, попыталась вцепиться одному из них ногтями в лицо. Будь это Панин или кто иной из их отряда, это коварное нападение закончилось бы, не начавшись, но, на свое счастье, вздорная баба набросилась на Попела.

Не ожидавший подобного мораванин, на свою беду, не успел еще огрубеть сердцем, чтобы поднять оружие на женщину, а потому безуспешно пытался ее урезонить, пока его спутники покатывались от хохота.

– Почтенная фрау, – взывал он к рассудку старой мегеры, – соблаговолите прийти в себя, иначе придется принять крайние меры!

– Вор, негодяй, сын шлюхи! – кричала ему в ответ разъяренная фурия, стараясь дотянуться до своего врага.

Наконец Панину наскучило это зрелище, и он коротко велел сопровождавшим их охотникам:

– Унять ведьму!

Один из солдат тут же выхватил саблю и, недолго думая, плашмя огрел несчастную по загривку. Не ожидавшая подобной подлости турчанка растянулась на покрытом неровными каменными плитами полу и затихла. Сундук нашелся там, где и говорил мусселим. Впрочем, больших богатств в нем не оказалось. Немного украшений, пара мешочков серебра да парадная одежда османского чиновника, укр