Текст книги "Парк культуры и отдыха"

Я нащупал вдоль правого борта удобную корягу, об которую теоретически можно было бы зацепить уключину с веслом и начал осторожно разворачивать и подтягивать лодку поближе к ней. Коряга то пружинила и поддавалась, то вдруг упиралась как каменная, так что мне пришлось провозиться довольно долго, прежде чем удалось надежно зафиксировать лодку.

Потом я пробрался на нос и встал там, выискивая ветку поудобнее, чтобы можно было ухватиться за нее и вытащить себя на берег. Но я не успел это сделать, потому что снова услышал голоса.

Они доносились от одноэтажного павильона справа от меня. До него было метров триста, но между нами располагалась обнесенная сеткой площадка и кусты по ее периметру, приглушавшие звуки.

Я оглядел пустую дорожку, уперся копьем в землю и все-таки выбрался на берег, присев там на корточки. По-хорошему, конечно, следовало бы лечь пластом, но мне неохота было пачкаться. Кроме того, возле кустов отчетливо воняло мочой.

На дорожке ни справа, ни слева никого не обнаружилось и я, пригнувшись, быстро добежал до кустов возле площадки, присев за ними. Поначалу я не слышал ничего, кроме бешеного стука своего сердца, но потом мне стали слышны фрагменты разговора мужчины и женщины у павильона.

– …махмудовские шакалы. Ящик мармелада и два ящика печенья, а мясо и ветчина остались в «Радуге»…

– …не удержим. У Семена из двадцати штыков семеро раненых, один умер вчера, другой сегодня. У Александра есть тридцать рыл, но все пацаны, ничего не умеют, чуть что серьезно, сразу разбегаются. Только детей насильничать горазды, ублюдки, прости господи…

Потом то ли ветер поменял направление, то ли они стали тише говорить, но я перестал слышать даже обрывки фраз. Пришлось ковылять на корточках еще метров пятьдесят, до самого поворота в зеленом ограждении площадки.

Света в павильоне не было, но на фоне светлой стены сквозь кусты было видно два силуэта, мужской, в казацкой папахе, и женский, в платке.

– …приведет своих пацанов на отдых. Они утром на «Радугу» пойдут, – сообщил вполголоса мужчина.

– Не возьмут они «Радугу». Ее даже семеновские мужики сегодня не взяли, а этим-то куда, – ответила женщина, качая головой.

– Не возьмут – тогда просто спалим ее нахрен. Я велел наготовить палок с тряпками, соляры две бочки еще и на третьем мосту запасец имеется. Спалим и все дела, – повторил он, пританцовывая на месте от нервного возбуждения.

– Жалко-то как, Ванюша. Там одних консервов не меньше десяти ящиков было, а еще пиво, ветчина, зеленый горошек, фасоль в томате… – начала перечислять она, но мужчина оборвал ее:

– Хорош причитать! Сказано – спалим, значит, спалим. Или тебе надо, чтобы махмудовские чуркобесы на наших харчах жирели?

Женщина замолчала, понурившись, потом достала сигареты и принялась курить, нервными щелчками сбрасывая пепел, а мужчина ушел в павильон.

Позади меня послышался цокот копыт, так что мне все-таки пришлось лечь и ползком пробраться в промежуток между сеткой ограждения спортивной площадки и кустами по ее периметру.

Теперь было не видно вообще ничего и я пожалел, что забрался туда так опрометчиво.

Топот копыт приблизился и стало слышно знакомые голоса:

– …баловство одно. Вот возьми эти нунчаки японские – разве ж ими нормально ударишь? Да не в жизнь, разве только себя поцарапаешь. Вот кистень – другое дело. Кистень и кости дробит, и сознание глушит, если по балде попадешь, а как кистень хорош для всяких пыточных дел, и не передать…

– Махмудовские, говорят, новую пытку придумали – на крюках за челюсть вешают. Человек после такого на все готов, лишь бы прибили сразу.

– Да, одно слово, звери басурманские…

Казаки проехали, неспешно ведя свою познавательную беседу, а я вдруг представил в красках, как врываясь в кабинет начальника Роскомназдора и подвешиваю его за лживую челюсть к свежекупленой за бюджетные денежки стотысячедолларовой люстре. И пока он там висит, я ему рассказываю, как тут жили люди, в одночасье превратившиеся в зверей.

Хотя, он, конечно, скажет, что здесь ни при чем. И полицейские, и санитарные врачи, и сотрудники МЧС – они всего лишь выполняли приказ. Истинные солдаты своей империи, они ведь не рассуждают, когда слышат приказы, особенно, если дело касается карьеры и повышенных премиальных.

Во мне начала просыпаться ярость. Почему я, образованный законопослушный гражданин своей страны должен лежать посреди каких-то вонючих кустов с самодельным копьем в руках и трястись от страха, что меня и моих близких обнаружат тупые, но сильные ублюдки? Где сраная полиция, где сраные спецслужбы, где сраные самолеты МЧС, вылетающие хрен знает куда, когда чиновникам приспичит попиариться, но не спасающие своих граждан в реально смертельной ситуации?

Но встать и сказать это вслух я не решился, а просто пополз под прикрытием вонючих кустов обратно в направлении берега, стараясь не цепляться копьем за сучки и корни.

Пока я полз, под руками попадался разный полезный мусор, от которого мне было ужасно жаль отказываться – например, мне попались две совершенно целые пластиковые бутылки из-под воды, а потом сразу три немного мятых, но целых жестяных банки из-под колы. Увы, девать все это богатство мне было некуда и я с огромным сожалением оставил его.

А потом я наткнулся на труп – прямо передо мной лежали голые ноги в ярких розовых туфлях.

Труп еще не начал разлагаться, поэтому не источал никаких противных запахов, но был уже холодный. Он лежал очень неудачно – в промежутке между сеткой и кустами, занимая там все свободное пространство, и мне никак было его не обойти. Я привстал, но поднимать голову выше кустов было нельзя – возле павильона собиралось все больше народу. Видно было, что там появилась толпа каких-то шумных молодых людей, которые возбужденно обсуждали последнюю драку, в ходе которой, похоже, они одержали победу.

– Я, прикинь, ему с копья прямо в рыло засадил, а он такой хрипит, как свинья, а сказать ничего не может, в горле-то дырка! Кровища, конечно, все мне запачкала – вон, смотри, не отмыл еще…

– Саня вообще пацан – там из бомжатского лагеря на него одна бабища кидалась с ножом, вообще бешеная. А он ее так аккуратно по колену арматурой хрясь. Она, прикинь, на одной ноге крутится, орет, конечно, а он ей такой говорит вежливо: «Здравствуйте, Ольга Александровна!».

– Это чо он так?

– Не чо, а училка его бывшая оказалась, из морского кадетского училища. Типа, отдохнуть в парк с семейкой своей явилась, овца тупорылая.

– И чо он с ней дальше?

– Ну, оторвался по-полной, конечно. Ему даже князь потом замечание сделал, что слишком жестко работал, мол, не по-христиански это. А Саня ей все вспомнил, сколько она ему крови попортила. Она же два раза его на экзаменах валила, так что за все ответила, сука. Но, конечно, смотреть неприятно было, в конце там Саня вообще берега потерял…

– Это она из-за своих детей так взбесилась, говорили.

– Не, ну ты чо, ее детей вообще не мы начали приходовать, это же петлюровцы с Центрального острова развлекались. Дебилы, конечно, конченые, полные отморозки. Я даже блевал потом, веришь-нет? Честно, когда ту девку в розовом чепчике на кол посадили, я сблевнул, да…

Я решительно пополз прямо по холодному трупу, не видя другого выхода из своей ловушки и не желая больше слушать весь этот убийственный треш.

Труп оказался вполне проходимым препятствием, а пока я по нему ползал, понял, что это была молодая женщина в порванном в клочья платье. От нее еще пахло духами, а также свежей кровью, в которой я перемазался с ног до головы.

Меня начала колотить крупная дрожь в такт ударам сердца, в глазах появилась какая-то белесая муть и я прилег на землю передохнуть, понимая, что со мной происходит что-то не то.

Потом вдруг начало крутить живот, да так, что я начал блевать очередями прямо под себя. Тогда я вскочил и рванул что есть духу к своим заветным кустам на берегу. Но живот не отпускало и бежать пришлось, согнувшись вдвое, почти на карачках, выхаркивая омерзительную слизь прямо себе на ноги.

Таким непростым способом я добрался до кустов и даже забрался в лодку, трясущимися руками выворачивая весла и начиная грести ими что есть силы.

– Обезьяна! Пацаны, тут только что была бешеная обезьяна! Черная! Здоровая! Бешеная!

– Где?!

– Вон там! Дави ее, суку!

Я вырулил к Обезьяньему острову и греб к повороту с максимальной энергией, на какую только был способен. Повернув за излучину, я бросил взгляд на южный берег.

До кустов, где я прятал лодку, никто из юных гопников так и не добежал, они все о чем-то орали возле площадки и я подумал, что они, наверное, нашли труп той женщины в розовых туфлях и сейчас смотрят на нее.

Пальцы были до омерзения липкими, я также испачкал весла, пока не понял, что надо смыть кровь с рук. Тогда я остановился и начал полоскать в воде весла, руки и вообще протирать все, до чего мог дотянуться.

Но сколько я не оттирал руки, от них все также продолжало пахнуть незнакомыми духами и кровью.

В голове промелькнул безумный вариант предстоящего диалога:

– Ваня, почему от тебя пахнет чужими духами и кровью?

– Марта, я ее изнасиловал и съел.

Мня начал разбирать нервный истерический смех и начал глубоко дышать через нос, чтобы успокоиться.

Теперь я медленно плыл посреди канала, с трудом ориентируясь в безлунном плотном сумраке. Потом до меня неожиданно дошло, что еще вчера Луна была видна вполне себе неплохо, и тогда я поднял голову, разглядывая небо внимательней.

Так и есть, все небо от края до края заволокло тучами. Судьба забирала у нас свой последний подарок – бабье лето.

Глава четвертая. Лайло

Я никогда так долго не спала. Когда мне пришло в голову открыть глаза, на шторах и потолке директорского кабинета уже игралось солнце, припекая по-настоящему, как в родном Бошбулуке.

Я встала и пошла в туалет – умываться. Папа раньше всегда напоминал мне, что надо делать сначала – не бежать к холодильнику в поисках пакета молока или к буфету за печеньем. Сначала надо сходить в туалет, потом умыть лицо, потом почистить зубы, а потом снова умыться и как следует причесать волосы. И вот после всего этого уже можно бежать к холодильнику или к буфету.

В кабинете я не увидела холодильника или буфета, но за неприметной дверью в тон обоев я нашла туалет и душевую кабинку. Я умылась, как полагается, но почистить зубы оказалось нечем – в стакане на раковине лежала половинка тюбика зубной пасты, но зубных щеток не было ни одной. Да я бы и не стала чистить зубы чужой щеткой, это же противно.

Зато я нашла расческу – простой гребешок с отломанной ручкой, но с целыми зубьями.

Обратно в кабинет я вошла умытая и причесанная, как принцесса, жаль только папа не видел.

В кабинете уже хозяйничала Василиса Ивановна, одетая совсем по-домашнему, в цветастый халат и смешные мохнатые тапочки в виде розовых собачек.

– Доброе утро, лапочка. Как тебе спалось? – она улыбалась широко и ласково, почти как мама, убирая постельное белье с дивана, где спала я, и с четырех стульев, составленных в ряд, где спал папа.

– Я спала плохо, Василиса Ивановна, – честно призналась я.

– Отчего же, милая моя?

– Я ночью слышала, как плачут дети вон там, за каналом, на той стороне.

– Да это не дети плакали, что ты. Это обезьянки кричали. Здесь же обезьянки живут, ты знаешь? И вот это они кричали, – начала мне врать Василиса Ивановна так неубедительно, что, в конце концов, махнула на меня рукой и неожиданно заплакала.

– Господи, какой же ужас творится вокруг, за что нам все эти страдания, – произнесла она, крестясь в окошко, где не было видно ничего, кроме слепящего солнца.

Я вдруг захотела было сказать Василисе Ивановне, что мы-то с ней, как раз, похоже, не очень-то и страдаем по сравнению с остальными, но потом решала промолчать. Папа говорил, что нельзя делать замечания взрослым, даже если взрослые кривляются как дети.

– Хочешь есть? – спросила она вдруг меня каким-то сухим, профессиональным тоном.

– Спасибо, Василиса Ивановна. Я подожду папу.

– Папа придет не скоро. Они ушли штурмовать «Радугу». Все наши мужчины ушли. Пришли другие, которых прогнали из-за восточного моста. Избитые все ужасно.

В ее голосе было что-то такое, что заставило меня насторожиться.

– Вы боитесь, Василиса Ивановна?

Она не стала мне сразу отвечать, а затолкав белье в шкаф в тумбу под телевизором, пошла на выход и только там, в дверях, ответила:

– Боюсь, конечно. Здесь все боятся.

– Папа никого не боится, – сказала я ей гордо и она промолчала в ответ, выходя из кабинета.

В большом обеденном зале «Хризантемы» оказалось неожиданно много народу: на стульях кафе сидело около десятка мужчин в фирменных косоворотках, по виду все наши, братья таджики. Еще столько же наших братьев были в оранжевых жилетках – они не торговцы, а уборщики. И еще человек пять были в обычной одежде – я догадалась, что это те наши, кто просто накануне пришел в парк погулять. Всех мужчин объединяло наличие синяков и царапин на руках и лицах, некоторые были неумело перевязаны какими-то тряпками. Но выглядели эти люди все равно внушительно, они сидели на стульях прямо, а их глаза смотрели дерзко.

– Ничего себе, какая армия к нам пришла, – вслух удивилась я и знакомый голос рядом ответил:

– Да, это сила. Сила всегда идет к силе. Запомни это, Лайло.

Рядом со мной стоял Ахмед и снова я увидела, как он будто небрежно поправляет свою пиратскую повязку. Я поняла, что ему нравится быть похожим на пирата.

– Дядя Ахмед, ты же похож на Джека Воробья.

Несколько человек рядом засмеялись, но Ахмед строго взглянул на них:

– Кто на кого похож, мы сейчас узнаем. Наши сейчас зачищают «Радугу» от спортсменов и быков. Мне нужно две пятерки добровольцев, из тех, кто может драться.

Никто из новичков не подал виду, что боится, все закричали, что готовы идти.

– Мы все пойдем, все будем уничтожать врагов. Только дай нам оружие, брат, – попросил один из уборщиков. У него была сильно разбита голова, из некоторых ранок еще сочилась кровь, поэтому казалось, что на нем надета черно-красная шапочка.

– Тебя как зовут? – прищурился последним глазом на него Ахмед.

– Я Гург Карим.

– Если ты Волк, ты должен рвать врагов голыми руками, глотки им перегрызать, – ухмыльнулся Ахмед.

– Мы уже пробовали – без оружия с ними не справиться. Ты же знаешь, почему мы бежали к вам с восточного острова. У спортсменов и бандитов есть оружие, у нас ничего нет, кроме рук и ног.

– Нет, вы бежали не поэтому. Вы бежали, потому что у вас не было командира. Без командира любое войско – это стадо баранов. У нас есть такой командир, это Султан Махмуд. И с ним мы победим любых врагов.

Это слова избитые мужчины выслушали молча, но на их лицах было написано разочарование. Они явно не поверили Ахмеду.

Раздался удивительно знакомый писк и я с изумлением увидела, как Ахмед достает настоящую рацию.

– Прием, – отозвался он на русском, а потом добавил на таджикском:

– Мы готовы, Султан.

– Бери три пятерки новых бойцов, самых здоровых. Веди их к северному мосту и там поставь их так, чтоб всем видно было, – услышала я голос отца. Он тоже говорил на таджикском.

– Чтобы всем видно было? – переспросил Ахмед с недоумением.

– Да. Нужно, чтобы они поверили, что мы пойдем оттуда.

– Понял тебя, Султан. Выдвигаемся.

– Давай брат, очень жду.

Ахмед вышел из зала, и тут же поднялся гомон. Все говорили одновременно, перебивая друг друга. Общее мнение было таким – идти нужно, но с оружием.

– Еще раз получать дубиной по хребту не хочу.

– Против спортсменов без ножей не выстоим.

– Хотя бы палки надо найти, зомби же еще вокруг шляются.

Вернулся Ахмед. На плече у него висел на ремнях багор окровавленным концом кверху, а в руках Ахмед держал ящик с сигнальными файерами.

– Быстро делимся на пятерки, командиры пятерок ко мне, – приказал он.

Только что роптавшие было мужчины подчинились, послушно распределяясь между собой на пятерки.

Первым к Ахмеду подошел Гург.

– Мои бойцы готовы, командир, – сообщил он.

Ахмед отсчитал ему пять файеров. Потом снял с плеча багор:

– С этим работаем так: как видите сильного бойца, двое отвлекают, один втыкает ему крюк в спину или ноги. Хотя лучше в живот.

Гург передал файеры своей пятерке и сам взял багор.

– Вот это дело! – сказал он, потрясая своим новым оружием.

Ахмед снова вышел, а через минуту вернулся с аналогичным набором – багор и пять файеров. Этот багор тоже явно успел побывать в деле, судя по присохшей к железному крюку кровавой слизи.

Ахмед отобрал для атаки три пятерки, а двум оставшимся приказал встать в охранение.

– Встаете здесь и здесь, внимательно наблюдаете. Если видите чужих, сразу атакуете. Зомби здесь, во дворе, убивать не нужно, отгоняйте их подальше и там уже гасите. И выройте по две большие ямы для трупов с каждой стороны. Известь и хлорку получите у Василисы.

Я попробовала тихонько пройти за первой пятеркой, но успела только выйти на крыльцо, когда почувствовала на плече тяжелую руку:

– Лайло, твой отец специально послал меня сюда из боя, чтобы я не позволял тебе делать глупости. А ведь я очень нужен сейчас там. Если мы там проиграем бой, мы все умрем. Ты поняла меня?

– Я поняла, дядя Ахмед. Клянусь своим именем, я не пойду отсюда дальше двора.

– Хорошо, Лайло, я тебе верю. Жди, мы скоро вернемся с победой, – Ахмед демонстративно достал свой револьвер из-за пояса, посчитал патроны в барабане, защелкнул барабан на место и пошел во главе нашей маленькой армии.

Я посмотрела, как они идут, шагая в ногу, будто солдаты на параде. Когда спина последнего воина скрылась за желтеющими листьями акации, я внимательно огляделась. Бойцы из последней пятерки разбрелись по двору, не столько наблюдая за ситуацией вокруг, сколько знакомясь с новой для них обстановкой нашего кафе.

На меня все они смотрели с осторожным уважением. Видно, им уже успели сказать, что я дочь самого Султана.

Я неторопливо прошлась по песчаной дорожке вдоль главной витрины кафе, миновав первый пост охраны, где дремал на пластиковом стуле повар из хозяйственного взвода. Там я постояла немного, потом снова прошлась по дорожке, а потом зашла за кустики.

Никто меня не окликнул, не остановил. Я чуть постояла там, замерев, а потом осторожно пошла дальше – туда, где, по моим воспоминаниям, в прошлую ночь плакали дети.

Я прошла туда, где утром вставало солнце, и быстро добралась до воды – это был один из каналов парка, довольно широкий в этом месте. Вот почему здесь нет много наших постов – вода защищает нас с этой стороны надежнее, чем любая армия.

Я немножко посидела на берегу, прямо на травке, вглядываясь в противоположный берег. Там было видно только кусты и деревья, ни людей, ни даже птиц я не заметила.

Я встала и подошла к самому берегу, зачерпнув рукой воду. Вода оказалась очень теплой и я подумала, что можно будет искупаться, пока тут нет никого. В родном Бошбулуке я купалась каждый день, начиная с апреля и заканчивая октябрем, хотя вода там, в наших озерах, была ключевая и никогда не нагревалась как следует.

Я еще раз огляделась, а потом сняла джинсы и футболку, положив их на травку. Я вошла в воду без всплеска, потому что, несмотря на тишину, все равно немножко боялась – ведь сюда могли явиться враги или зомби и испортить мне развлечение.

Я тихонько проплыла до середины канала, когда услышала странный гул, будто множество людей разговаривает шепотом. Гул доносился со стороны противоположного берега, но не прямо оттуда, а будто наплывал на меня сверху. Я позволила течению поднести меня туда поближе, почти к самому берегу, и в просвет между кустами действительно увидела несколько десятков, а может быть, сотен людей. Они сидели на залитой солнцем траве группами по 3—5 человек и, похоже, действительно все разговаривали шепотом.

Лужайка, на которой они все находились, не была плоской, напротив, это был невысокий холм неправильной формы. Сторона, обращенная ко мне, была более пологой и на ней расположились группы людей, среди которых я увидела детей. Дети тоже вели себя странно – они не бегали, ни прыгали, ни кричали. Они сидели или лежали рядом со взрослыми и, похоже, даже не шептались, а просто молчали.

Мне стало холодно недвижимо лежать в воде и я решила выбраться на берег. Удобного выхода не нашлось, пришлось хвататься за дерево и подтягиваться на нем, чтобы не увязнуть по пояс в мерзком черном иле.

Выбраться без всплеска не удалось и я с испугу присела на корточки, прячась за кустами и пережидая возможную реакцию со стороны этих странных людей. Впрочем, никакой реакции я не дождалась – все люди по-прежнему сидели или лежали, почти не двигаясь, и тихонько жужжали друг другу в уши. Именно жужжали, вот так: «Жу-жу-жу, жу-жу-жу».

Я сидела там минут десять, пока у меня не затекли ноги. Тогда я тихонько встала и пробежала до высокой цветочной клумбы, составленной из пластиковых поддонов разной ширины и формы.

Оттуда было совсем близко до первой группы этих жужжалок и мне стало слышно все, что они говорят друг другу.

– Я же говорила тебе, нахрен нам сдался этот Парк культуры. Сидели бы сейчас дома, на кухне, я бы гуляш приготовила, шоу «Голос» смотрели бы по телику…

– Не ори так, дура, опять придет этот, мне же огребать за тебя придется.

– Тебе не привыкать огребать, чудило ты мое. Потерпишь, утрешься. Не впервой.

– Я сказал, говори тише, сука!

– И что? Что ты мне сделаешь, хипстер сраный, полицию вызовешь? Хочу и говорю! Ты нас сюда притащил, дебил! Сидели бы дома, горя не знали!

– Мама, папа! Не кричите так, снова же всех бить начнут. А у меня ножка с прошлого раза еще болит!

– Насрать мне на твою ножку! И на тебя, сука тупая, тоже насрать! Что ты мне опять мозги полоскаешь с утра пораньше, тупая ты овца!

Потом они вдруг все разом замолчали и я осторожно выглянула из-за клумбы, посмотреть на них на всех.

Она оказалась упитанной блондинкой в цветастом сарафане. Он оказался ничуть не похож на хипстера – в некогда белых, а сейчас желто-серых брюках, и в потертой джинсовой куртке он, скорее, походил на типичного работягу с завода металлоизделий, каких у нас в общаге жил целый этаж. Их ребенка я не разглядела – он лежал на траве и толстые ляжки блондинки загораживали его мне целиком.

А потом я увидела тех, кого они боялись. По гравийной дорожке, опоясывающей холм, к ним прошли быстрым шагом трое парней в спортивных костюмах. В руках они держали бейсбольные биты.

– Что неясно было сказано про разговоры в лагере? Кто не понял? А ну-ка встал, ты, моромой!

Работяга послушно встал, заранее прикрывая руками голову, но его с размаху ударили по коленке. Раздался отчетливый хруст, мужик тут же упал на траву, катаясь и подвывая от боли.

– Ты все понял, мразь?!

– А-а-а, я все понял, да! Но это не я разговаривал, не я!

– Насрать, кто из твоих тут рот разевал. Ты отвечаешь за них, понятно?

– Да, понятно, понятно, я все понял, – он нервно скулил в ожидании второго удара, но они больше не стали его бить, а пошли дальше, шагая по гравию вокруг холма в наступившей внезапно оглушительной тишине.

Впрочем, когда эти трое скрылись за поворотом, над холмом снова начал мерно подниматься тихий, но отчетливый гул: жу-жу-жу.

– Я же говорила тебе, нахрен нам сдался этот Парк культуры. Сидели бы сейчас дома, гуляш бы потушила, – вдруг донеслось до меня снова.

Я подумала о том, что мне совсем не жалко этих людей. Ну, разве что детей немного жалко, а взрослых – вообще ни капельки. Эти люди в той жизни постоянно строили из себя каких-то падишахов, они подъезжали к парку на умопомрачительно дорогих блестящих машинах, подзывая таких, как мой отец, указательным пальцем. И такие как мой отец подносили им мороженое и потом униженно благодарили, если те разрешали оставить сдачу. А эти важно выходили из машин, покрикивая на жен и детей, и презрительно глядя на нас, а потом шествовали по мостам парка в предвкушении веселья, которое им доставляли мы и такие как мы.

И вот сейчас этот мир перевернулся. Но мы устояли, мы даже даем сдачи тем, кто перевернул этот чужой для нас мир, а эти, для кого этот мир был изначально построен, всего лишь робко жужжат, лежа на травке, как типичные бараны. Да еще скулят, когда им ломают кости в воспитательных целях. Я вот ломала палец в драке, но даже виду не подала, как мне больно, потому что иначе враг будет торжествовать. Я плакала от боли потом, дома, а тогда я смеялась и кричала врагам из старших классов все обидные слова, какие могла вспомнить. И они тогда поверили, что я победила их в драке и отвязались от меня на целый месяц.

Я еще немного посмотрела на них на всех, после чего встала во весь рост и спокойно пошла к берегу. Я не стала больше прятаться, потому что меня не пугали ни эти зашуганные людишки, ни спортсмены, которые на них так жестко отрывались.

Жужжание за моей спиной усилилось и я повернулась к ним лицом.

– Вы все жалкие трусливые макаки! Вы все трусы! – крикнула я им всем во весь голос.

Я услышала знакомые шаги, а потом из-за поворота показалась та самая троица.

– Эй ты, овца, а ну-ка сюда иди!

– Я не овца, а человек. А вот ты – сраный козел! – сказала я ему лично, показала на прощание всем средний палец, как в моем любимом фильме, и прыгнула в воду.

Когда я доплыла до другого берега, спортсмены успели охрипнуть, но это обстоятельство меня совсем не задело. А вот то, что на берегу меня встречал мрачный как туча одноглазый Ахмед с нагайкой в руке, тронуло меня так, что я подумала, не переплыть ли канал обратно.