Текст книги "Парк культуры и отдыха"

Глава пятая. Иван

Дожди лили, не переставая, двое суток подряд. Тут же выяснилось, что та вздорная конструкция, которая у нас именовалась шалашом, пропускала воду, вообще ее не задерживая.

Тогда я додумался поставить с двух сторон упавшей ели обе наши лодки и плотно обложить их лапником снаружи. В результате внутри, у основания конструкции, стало сухо – настолько, насколько вообще может быть сухо в лесу под непрерывным дождем.

Лодки нам стали не нужны, потому что я отказался от дальнейших вылазок – в них больше не было ни малейшего смысла, потому что все, что нам следовало знать, мы и так уже знали. Нашей единственной надеждой и спасением была непоколебимая уверенность всех противоборствующих сторон в том, что на Обезьяньем острове живут бешеные обезьяны, встреча с которыми несет каждому бешенство и гарантированную смерть. Только поэтому бешеные человекообразные еще не заняли Обезьяний остров и не добрались до нас.

У Марты закончились сигареты и это вздорное, на мой взгляд, обстоятельство как будто надломило в ней что-то важное – она стала много спать и выходила из шалаша только по самым неотложным надобностям.

Лизка переживала непогоду много лучше матери и я даже отпускал ее одну на большую поляну – поиграть с обезьянами.

Дочка приходила оттуда совершенно счастливая и всегда с гостинцами, которые любезные шимпанзе дарили ей, несмотря на то, что у них самих с едой, как понял, уже поджимало. Так, последний раз, когда я был на большой поляне, бананов в контейнере уже не было вовсе, а капуста и морковка лежали на самом дне своих контейнеров.

Когда Лизка дважды подряд пришла после игрищ с большими картофелинами в руках, до меня дошло, что на Обезьяньем острове где-то был разбит огород, но когда я предложил Лизке проследить за шимпанзе и обнаружить его, она отказалась категорически.

– Папа, это обезьяний огород и я его ни искать, ни грабить не буду! – ответила мне дочка, совсем недавно обожавшая играть в шпионов и разведчиков.

А сегодня, кроме традиционных картофелин, Лизка приволокла к нам в лагерь огромный дрон, почти целый, всего с одной обломанной двигательной секцией из четырех.

– Смотри, папа, что мне Джек подарил! Я называю его Джеком и он откликается, между прочим! Он самый высокий в стаде и ужасно умный, – принялась подробно рассказывать, как обычно, после игры, Лизка, но я не слушал ее, а изучал замечательную игрушку, привет из другого мира.

Дрон был с электрическим приводом, и я первым делом нашел и отсоединил аккумуляторы – в надежде, что они разрядились не полностью и их можно будет использовать для подключения к приемнику в телефоне.

Потом я осмотрел видеокамеры. Их было четыре штуки, две смотрели вниз, две снимали по бокам. Насколько я мог судить по внешнему виду, это была не игрушка, а профессиональный разведывательный аппарат, с мощным процессорным блоком, отличной оптикой и микрофонами.

Было неясно, как дрон передавал свое видео в условиях тотального глушения на высоких частотах, но потом я нашел гнездо на две микрокарты SD и сообразил, что аппарат банально летал по заданному маршруту и возвращался на базу с записанным на борту видео.

Лизка была совершенно счастливая оттого, что я очень горячо похвалил ее за найденного разведчика и постоянно повторяла:

– Я ведь тоже добытчица, как папа! Мама, смотри, я вам картошку два раза приносила, а теперь еще и вертолет! Я ведь тоже добытчица, верно?

Марта устало улыбалась, лежа в уголке нашего шалаша. Она так и не вышла из своей депрессии, начавшейся два дня назад. Марта почти ничего не ела и целыми днями только спала, но я не знал, хорошо это или плохо в наших условиях и должен ли я ее тормошить или напротив, оставить в покое.

Обе карты памяти я сразу вынул и попытался просмотреть их содержимое на «мыльнице», но запись оказалась защищенной каким-то хитрым шифрованием. Поэтому я бережно уложил обе карты в пистолетный карман своих джинсов, предполагая, что возможность просмотреть это видео у меня появится позже.

А вот с аккумуляторами оказалось еще сложнее – на них вообще не было никакой маркировки, они оказались нестандартными и, скорее всего, были разработаны специально для этой модели беспилотника. Как в голливудских триллерах, мне предстояло решить, какой именно из трех разноцветных проводков, отходящих от коробки с аккумулятором, является «плюсом», какой «минусом», а какой «землей».

Хорошо хоть, что в моей ситуации на это не отводилось тридцать секунд по зловеще тикающему таймеру.

Я начал эксперимент с телефона Марты – все ж таки его радиодиапазон был много хуже моего, так что ее аппарат было не очень жалко. Осторожность оказалась нелишней – я без проблем подсоединил первый проводок к приемному контакту, но уже второе касание следующим проводком привело к оглушительному треску где в глубине телефона.

Потом отчетливо потянуло дымком и Марта без всяких эмоций произнесла:

– Ну, спасибо тебе, Ваня, за мой новый телефон.

– Извини, любимая, – пробормотал я, запоминая, что красный проводок – это вовсе не «плюс», как можно было бы ожидать, а, значит, «синий» – вовсе не «минус».

После этого открытия я достал свой телефон, вынул из него аккумулятор и воткнул в него проводки от большого аккумулятора беспилотника. Я надеялся, что подобная процедура позволит зарядить мой родной аккумулятор.

Мне пришлось сидеть неподвижно, зажав провода руками, около часа и за все это время Марта больше не произнесла ни слова.

Зато Лизка трещала без умолку:

– У нас три игры любимые, нет, четыре. Вот одна игра, я ее называю «догонялки» – это когда Джек хватает какой-нибудь предмет, морковку там, или веточку, и мы все за ним начинаем бегать, чтобы отобрать этот предмет. Это так смешно бывает, потому что раньше, без меня, они же по веткам прыгали, а я по веткам еще не умею, и они тоже спустились вниз, чтобы мне было интересно, представляешь? А по траве у них бегать не очень хорошо получается, я их догоняю почти всех, только Джека не догоняю и еще Сонечку, я ее так называю, потому что она много спит, почти как наша мама сейчас. Но когда Соня не спит, она бегает быстрее всех, она почти как человек, на задних лапах умет бегать. Папа, знаешь, они вообще все почти как люди, ужасно умные и добрые. Вот если бы у нас в классе все ребята были бы такие, как эти шимпанзе, я бы радовалась, а то у нас есть такие вредные мальчишки, они так себя ведут ужасно, ты не представляешь. Один раз у нас мальчик Кирилл на перемене ударил указкой по проектору и сломал там что-то, а когда учительница спросила, кто это сделал, он не признался и на другого мальчика стал показывать. А я сама видела, как он указкой бил по проектору, я встала и сказала про это. Так он потом на перемене ко мне подбежал и как дал мне ногой вот сюда, по попе. А я его за это толкнула, но не очень сильно, а он как даст мне прямо по лицу рукой, представляешь? Я даже заплакала потом, меня учительница утешала. А вот обезьянки никогда меня не били, они вообще никого не бьют, я ни разу не видела, чтобы они обижали у себя кого-то, они все такие милые и дружные. Только вот у них с едой проблемы начинаются, бананы закончились, ты видел, наверное? Капуста тоже кончается и морковки почти не осталось. Может, ты как-то поможешь им раздобыть еду, а то я просто не представляю, как они дальше жить будут, они же все время голодные будут, а скоро зима…

Конечно, я восхищался Лизкой и той бездной гуманизма и доброты, которую она так непринужденно и искренне расточала направо и налево. Но я также понимал, что мы с Мартой вырастили человека, абсолютно не приспособленного к реальной жизни.

Ну, предположим, мы выберемся отсюда живыми – но что будет с Лизкой дальше? По ней же все пробегут и не заметят, а я или Марта не сможем вести ее за ручку через всю ее жизнь.

Я посмотрел на Марту, но она спала, тяжело дыша и нервно вздрагивая даже от Лизкиного щебета.

– …а другая игра, я ее называю «щекоталки», это когда мы подбегаем к кому-то с веточкой…

– Лиза, ты понимаешь, что впереди у нас тяжелые времена? Скоро еды будет очень мало, ее не будет хватать на всех. Шимпанзе перестанут делать тебе подарки, потому что станут голодными и злыми. Утки с острова улетели, я думаю, что та утка, которую я сегодня поймал – последняя в нашем рационе, все птицы уже поняли, что люди опасны и сюда они не вернутся. Мы будем голодать – мы, люди, а ты говоришь, что я должен помочь с едой обезьянам!

– Но ведь обезьяны помогают нам. Значит, и ты должен им помочь, – осторожно возразила Лизка и я не нашелся, что ей ответить.

Потом кое-что вспомнил и уколол дочку:

– Ты, между прочим, раньше сама просила меня содрать с обезьян шкуры нам на одеяла.

– Я тогда их не знала совсем, думала, что они подлые жулики. А они с нами просто играли, – объяснила Лизка и я оставил всякие попытки вразумить ее.

Сам я был уверен, что рано или поздно мне придется выйти на большую поляну с мачете и убивать шимпанзе – просто, чтобы выжить. Но ничего подобного я ей говорить, конечно, не стал. В конце концов, может быть до этого дело и не дойдет – карантин обещали до конца сентября, сегодня уже 24-е. Протянем мы оставшиеся шесть дней на картошке с капустой или нет, еще неясно, но ничего потенциально смертельного в этой ситуации нет. Помнится, наши предки в блокаду умудрялись и работать, и воевать на гораздо более скудном рационе, так что и мы еще повоюем.

Но вот если власти действительно собираются ждать, пока мы тут сами передохнем и для наблюдения за этим процессом запускают сюда свои поганые беспилотники – вот тогда это будет проблемой, для решения которой мне придется сделать больше, чем убить пару шимпанзе на жаркое.

От неподвижного сидения у меня затекли конечности и я отложил большой аккумулятор и его загадочные поводки в сторону. Потом я неторопливо собрал свой телефон и включил его.

Телефон послушно заработал, а проснувшаяся вдруг Марта вяло пробормотала спросонок:

– Подсел на русских геббельсов?

– Другого радио у меня для вас нет, – отозвался я, разыскивая в настройках давешний радиоканал.

Он нашелся на том же месте и пока там была музыкальная пауза, я снизил громкость до минимума, чтобы не разряжать батарею.

Лизка, с завистью глядевшая на телефон в моих руках, вдруг попросила:

– Дашь поиграть? Ну, пожалуйста, пап, ведь я целую неделю не играла в электронные игрушки!

Марта вдруг беззвучно заплакала, закрыв лицо руками и отвернувшись от нас.

Неожиданно для себя я не рявкнул на Лизку, а протянул ей телефон:

– Только, чур, без звука – батарейка быстро сядет.

Лизка схватила телефон, не веря своему счастью, включила любимую игрушку и послушно убрала звук почти до минимума. После этого она минут на двадцать полностью ушла в себя.

Потом я расслышал какое-то бормотание из телефона вместо музыки и строго сказал:

– Все, пора, отдавай.

Коротко вздохнув, Лизка послушно протянула мне телефон:

– Бери. Пап, а можно я потом покажу эту игрушку обезьянкам? Они же никогда ничего подобного не видели, им будет интересно.

Я не стал ничего ей отвечать, включая громкость радиоканала на максимум:

«…принято совместной комиссией МЧС и городских властей. Сообщается, что в ходе карантина новых возбудителей бешенства обнаружено не было, поэтому эвакуация граждан из палаточного лагеря МЧС проводится силами обычных городских медицинских служб, а войска химзащиты и полиция отозваны с периметра вокруг Елагина острова. Предположительно, дезинфекция и очистка всей территории Центрального парка культуры и отдыха займет не более двух дней, так что уже в эту субботу парк снова откроется для посетителей. А сейчас на нашем канале музыка народов мира…».

– Марта! Марта!! Просыпайся! Все закончилось! Они снимают блокаду острова!

Марта с большим трудом очнулась от своего тяжелого сна, но когда поняла смысл наших с Лизкой воплей, буквально подпрыгнула со своего соломенного ложа.

Мы бросились обниматься и целоваться, а потом выскочили из шалаша наружу, под холодный питерский дождик и начали там танцевать вокруг Лизки. Потом Лизка крикнула мне:

– Я побегу к обезьянам, расскажу им, что мы уезжаем!

Она убежала в лес, ловко уворачиваясь от мокрых веток и буквально ввинчиваясь сквозь заросли акации.

Мы с Мартой пошли на берег, вглядываться по ту сторону канала и искать там признаки новой жизни.

Эти признаки обнаружились довольно быстро – по берегу шла шеренга полицейских в полной экипировке, со шлемами, дубинками и даже автоматами.

– Странно, а по радио уверяют, что полиция ушла с острова и не участвует в эвакуации, – удивился я.

– Ага, а как бы они стреножили всех этих нынешних племенных вождей – бусами и одеялами? – усмехнулась Марта.

– Давай-ка пока не будем тут отсвечивать, – сказал я Марте и мы оба шагнули назад, в спасительные заросли акации. Там мы с Мартой уселись на поваленное дерево и долго смотрели друг друга, наслаждаясь ощущением близкой свободы.

Марта поднимала мокрое лицо навстречу дождю и шептала в небо:

– Что, взяли?! А вот хрен вам, сволочи! Не взяли!!

Потом, она, конечно, снова плакала, и снова смеялась, пока я не выдал ей те самые последние заветные три глотка из своей фляжки. Марта выпила их залпом и тут же уснула, прямо на траве, здоровым спокойным сном. Я отнес ее в шалаш, но она даже не проснулась.

Я снова вышел на берег, осторожно выглядывая из-за кустов и не рискуя проходить дальше, к самому срезу воды. Полиции уже не было видно, зато на берегу за южной протокой показался целый отряд мужчин в оранжевых жилетках. Гортанно переговариваясь между собой на неизвестном мне наречии, они собирали мусор в огромные черные мешки, которые несли с собой.

Интересно, трупы они в такие же мешки запихивают, или для их сбора отдельная команда сформирована?

Дождь все усиливался и я пошел на большую поляну, загонять в Лизку шалаш.

На поляне играли, как я понял, в «догонялки». Лизка с визгом носилась между мохнатыми комочками, держа в руках морковку, а за ней, не отставая и не опережая, следовал рослый шимпанзе.

– Лиза, пора домой! Дождь сильный!

– Ну, папа, ну еще пять минуточек! – привычно заныла Лизка, бодро пробегая мимо меня.

Шимпанзе не добежал до нее пары шагов, остановившись возле меня. Я развел руками:

– Извини, дружище, я не принес тебе ничего вкусного.

– Это никакой не «дружище», а Джек! – гневно сказала Лизка, топнув сандалией по мокрой траве.

– Хорошо-хорошо, привет, Джек! – сказал я шимпанзе, но он, хмуро взглянув на меня, неторопливо ушел на другой конец поляны и сел там к нам спиной, нервно почесываясь.

– Ну вот, ты его обидел, – сказала Лизка и побежала к нему, утешать. Она села рядом с ним на корточки и стала гладить по голове, а потом обняла обеими руками, зарывшись носом глубоко в его длинную шерсть.

Я недолго терпел это представление – мне оно вообще показалось какой-то зоофилией, и я резко сказал:

– Лиза, все, вставай и уходи!

Дочка неохотно поднялась и пошла ко мне, трижды обернувшись по дороге:

– Пока, Джек! До скорой встречи, Джек! Мы еще поиграем, Джек!

Шимпанзе повернулся к нам мордой и молча смотрел, как мы уходим.

Я взял было Лизку за руку, но она вырвалась, независимо дернув плечами, а потом легко проскользнула вперед, невесомой походкой Тарзана раздвигая ветки вокруг себя и исчезая в зарослях впереди.

Я начал разбирать шалаш, вытаскивая оттуда лодку, только во втором часу ночи, когда острове прекратилось суета с фонарями, граблями и мусорными мешками.

Тащить лодку к берегу помогали все, а потом мы долго грузились, потому что вдруг оказалось, что у нас чертова ума вещей.

Я долго раздумывал, брать ли с собой копье и все таки взял его, бросив на дно лодки – с ним мне было спокойнее.

Марта с Лизкой сели в лодку и я последним запрыгнул в нее с берега, успев заметить в кустах неподалеку большую серую тень. Я не стал ничего говорить Лизке, чтобы лишний раз не растаивать ее, но она сама увидела шимпанзе и закричала:

– До свиданья, Джек!

Джек, не моргая, смотрел на нас из зарослей, а потом он вдруг сделал несколько шагов навстречу и протяжно застонал, совсем как человек, у которого случилось внезапное и большое несчастье.

Лизка тоже застонала, удивительно точно повторив звук, который издавал Джек. Шимпанзе немедленно ей ответил, и теперь над водой раздавались стоны, эхом повторявшие друг друга.

От этой сцены у меня заныло сердце, но я не мог отвернуться ни от Лизки, ни от Джека, потому что сидел на веслах и был вынужден смотреть, как корчатся от переживаний эти теплые, живые и, без сомнения, разумные существа.

А потом Джек нырнул обратно в кусты и Лизка замолчала, наклонив лицо к самой воде и беззвучно выплакивая туда свои чистые детские слезы.

Отцепляя сетку в привычном месте, я несколько секунд раздумывал, не оставить ли ее открытой, но потом все таки восстановил статус-кво. Не я этих шимпанзе на остров высаживал, не мне их отсюда выпускать.

Мы медленно плыли по темным каналам, уже не замечая холодного дождя, свыкнувшись с ним, как с частью своей личной природы.

Территория вокруг была откровенно пустынна – ни огонька, ни звука.

– Даже птиц не слышно, – удивленно пробормотала Марта.

В этом полном безмолвии мы проплыли до северного озера и там, по привычке внимательно осмотрев окрестности, я с разгона воткнул лодку в берег и дал команду на выход.

Первой из лодки выбралась Лизка, потом Марта, а я тупо сидел на скамейке и все никак не мог решить, брать мне с собой копье или нет.

Я так и не смог себя пересилить и, немного стесняясь самого себя, все-таки взял его с собой.

Мы прошли по пустой аллее до поворота на мост, и оттуда стали видны свежие ограждения, опоясывающие Елагин остров по фарватеру Невы – это были высокие металлические сетки, по верхней части которых была пущена колючая проволока.

Фрагменты этой ограды в полукилометре от нас как раз разбирали рабочие с какой-то полузатопленной баржи, подсвечивая себе разноцветными прожекторами, позвякивая железками и беззлобно переругиваясь.

Мы вышли на мост, открытый с обеих сторон – заграждения были убраны и уложены в два небольших штабеля вдоль парапета.

Впрочем, вдали, на том берегу Невы, на мосту виднелась какая-то подозрительная будка – внутри нее мерцал тусклый желтый свет и мерещилось движение.

– Пошли? – неуверенно спросила у меня Марта и я кивнул, покрепче перехватив копье.

Мы шли по этому мосту молча, двигаясь след в след, в одном спокойном уверенном ритме и я подумал, что, наверное, нет найдется в мире такой силы, которая могла бы меня сейчас остановить. Я чувствовал дыхание своих женщин у себя за спиной и твердо знал, что не остановлюсь, даже если впереди появится конница Буденного или полицейский броневик.

Но ничего подобного впереди не появилось. Будка в конце моста действительно светила подслеповатым окошком, но, проходя мимо, мы увидели там двух полицейских, спящих в неудобных позах на коротких скамейках внутри.

Потом вы вышли на шоссе, по которому проносились редкие машины, а затем мы без приключений добрались до буддийского дацана и я, к своему удивлению, нашел там свою «Волгу», причем целой и невредимой. Вообще-то я был уверен, что ее в ходе всей этой суматохи обязательно эвакуируют.

– Можно, я спереди? – по привычке начала канючить Лизка, но Марта цыкнула на нее, и Лизка с недовольной гримасой уселась сзади, ворча на копье, которое я бережно пристроил там на сиденьях.

Потом дочка заметила под задним стеклом Тяфу, взяла ее на руки и начала серьезно и подробно рассказывать ей, как мы жили всю эту неделю без нее.

Я вздохнул, растягивая время, потом с замиранием сердца вставил ключ в замок зажигания и повернул его.

Стартер покорно закряхтел, мотор неуверенно чихнул пару раз и вдруг заработал так уверенно и устойчиво, будто это была не старенькая «Волга», а какой-нибудь «Лексус».

– Ура! – по привычке шепотом порадовалась Марта, но потом уже закричала на меня во весь голос:

– Давай же, удирай скорее отсюда, Ваня, что же ты стоишь, как лось контуженный, и ждешь неизвестно чего?!

И тогда я тронулся, аккуратно выезжая с парковки, по привычке внимательно вглядываясь в подозрительные темные кусты вокруг.

Часть вторая. Сделка

Глава первая. Иван

– Иван, вы знаете, я вас очень уважаю и ценю, но мы не можем публиковать материалы, основанные на недостоверной информации. Нас просто лишат лицензии. Тогда работу потеряете не только вы, но и еще пятьсот человек во всех региональных филиалах агентства. Мы не можем допустить такого исхода. Я уже не говорю о перспективе судебного иска со стороны ООО «Центральный парк культуры и отдыха». Их юристы последний раз звонили час назад и дали нам понять, что на любую публикацию, не согласованную с ними, иск последует немедленно.

Софья смотрела мимо меня и, проследив за ее взглядом, я увидел на столе стопку рекламных проспектов с логотипом парка.

– Они предложили вам рекламный контракт? – произнес я вслух потрясенно.

Софья соизволила поднять на меня деланно равнодушные прозрачные глаза, но было видно, что ей неприятно обсуждать эту тему – она ерзала в кресле, отстукивала ногами ритм под столом, а к финалу нашей беседы даже покраснела.

– Зарубин, прекратите строить из себя бетмана. Нашелся, понимаешь, спаситель отечества от кровавых сатрапов. У нас есть официальные ответы от всех ключевых государственных структур, принимавших участие в спасательной операции в парке. МЧС, МВД, ФСБ, городская администрация, даже «Водоканал»… По вашему, они все врут? Вы не много на себя берете, Иван? – когда Софья волновалась, она начинала довольно смешно картавить, но мне сейчас было не до смеха.

Говорить дальше было бессмысленно, но я все-таки попробовал зайти с другой стороны.

– Софья, среди 470 человек, официально погибших в парке, числится философ Константин Мелихов. Вы же лично его знали, вы дружили с ним. Вам правда неважно, кто его убил, вы не считаете необходимым найти его убийцу? Ведь все эти звери никуда не делись, они и сейчас в городе, они почувствовали вкус крови и теперь будут убивать снова и снова, как только представится такая возможность…

– Согласно официальному ответу Бюро судебных экспертиз, Константин Иванович Мелихов погиб от множественных укусов, сделанных, предположительно, больными шимпанзе. Это насчет зверей, по поводу которых вы так истерите. Кстати, оставьте свои истерики – все шимпанзе усыплены специально приглашенными ветеринарами и их тела показали репортерам всех федеральных телеканалов.

Она, не глядя, выудила из стопки пачку листов с официальными ответами и швырнула их мне в лицо.

Я встал и молча пошел к дверям. Софья меня не удерживала – закрывая дверь, я слышал, как она облегченно вздохнула и подняла трубку местного телефона.

В редакции мне больше делать было нечего и я быстро прошел по огромному залу, утыканному столами и компьютерами, буквально убегая от вопросительных взглядов коллег.

Впрочем, далеко я не убежал – на улице, в импровизированной курилке возле самого входа в здание, меня дожидались ребята из питерской редакции.

– Ну, что там начальство, разродилось, наконец? Ставим текст, не ставим? – яростно пыхая сигаретой мне в лицо, спросила Люба.

Я покачал головой, но объяснять ничего не стал. Мне вообще не хотелось сейчас ни с кем разговаривать.

– Если этот не ставим, пиши другой – у меня на сегодня вообще ничего нет, посещаемость как на кладбище. Вот годная тема – казаки начали патрулирование Невского проспекта, созывают прессу на акцию. Сделаешь мне к вечеру историю, Вань? – Люба вцепилась в рукав моей куртки и не отпускала, пока я не буркнул:

– Ладно, попробую.

– Спасибо, Ваня! Контакты и релиз я тебе на почту уже кинула.

Я кивнул, опустив голову и пробираясь мимо нее к машине, но она успела бросить мне вдогонку пару тревожных фраз:

– Еще тебя наш адвокат искал, Дмитрий Иванович. Что-то по поводу твоего блога. Ты аккуратнее там самовыражайся, ладно? А то Иванович говорит, что ему из прокуратуры вчера звонили, неформально просили на тебя повлиять. Вот я и влияю.

Я остановился, потом пошел обратно к редактору, закипая на ходу:

– Что значит «просили повлиять»? Текст не ставите, ладно, ваше право, но мой личный блог с какого перепуга вас волнует?

– Ваня, ты на меня не ори, я тут ни при чем! Иванович просто по-дружески тебя предупредить хотел, что в городской прокуратуре возбудились по поводу твоих записей. Ты позвони ему, он все подробно расскажет.

Я раскрыл было рот, чтобы рявкнуть на Любу от души, но она так смешно сложила короткие пухленькие ручки в молитвенной позе, глядя на меня с какой-то странной смесью насмешки и сочувствия, что я снова развернулся и ушел к машине.

Пока прогревался мотор, я набрал номер Дмитрия Ивановича.

– Очень хорошо, Иван, что вы мне позвонили. Я внимательно изучил обе ваши записи в блоге, посвященные происшествию в парке на Елагином острове. Вы молодец, что ограничились аккуратными формулировками с отсылом к вашему будущему тексту, без какой-либо конкретики…

– Текст уже запретили ставить, – успел сообщить ему я, пока он тараторил.

– Ну да, запретили, я знаю. Я поддержал это решение. Но вернемся к вашему блогу. Пока вы пишете намеками и предположениями, все нормально. Но вы там обещаете выложить какое-то видео, какие-то фотографии. Вот этого, пожалуйста, не надо.

– Почему это не надо?!

– Потому что тогда вас смогут привлечь к уголовной ответственности за клевету, а это уже серьезно.

– Клевета подразумевает умысел, а я не имею умысла на обман, я знаю точно, что там происходило, потому что побывал там и все видел и слышал своими глазами…

– Вы не кипятитесь так, Иван Леопольдович! Я вас понимаю, но и вы меня услышьте, пожалуйста! Мой человек в прокуратуре совершенно однозначно предупреждает, что если вы начнете публикацию фото и видеоматериалов из парка, вас привлекут к уголовной ответственности и немедленно арестуют. Решение уже принято на самом верху, все ждут только повода. Ну, так не давайте им этого повода. Есть же много других возможностей распространить информацию. В конце концов, разместите эти материалы анонимно – что вы, маленький, не знаете, как это делается?

– Анонимной информации никто не поверит, – начал было объяснять я, но адвокат оборвал меня.

– Иван, я не могу больше говорить, я в суде, у меня тут заседание сейчас начинается. Я вас предупредил, решайте дальше сами, – и он отключился.

Я тоже выключил телефон и начал осторожно выруливать из тесного двора. Тут же начал привычно барахлить гидроусилитель руля и мне пришлось полностью сосредоточиться на маневрировании, выкручивая рулевое колесо из последних сил.

Когда я, наконец, выбрался на оперативный простор Лиговского проспекта, руки у меня дрожали, как у последнего алкоголика. Именно такого, умученного морально и телесно, меня принял офицер ДПС сразу за поворотом на проспект.

– Нарушаете, Иван Леопольдович, – произнес автоинспектор, с откровенной насмешкой разглядывая мою потертую жизнью «Волгу».

Я завертел головой, пытаясь разглядеть, не появились ли на знакомом десять лет перекрестке новые знаки, но офицер сам пришел мне на помощь:

– Не уступили при выезде со второстепенной. Нехорошо это.

Я внимательно взглянул ему в глаза. Глаза как глаза, взгляд держат спокойно, чуть набухшие веки не моргают и даже не дрожат.

– Вы же видели, проспект был пустой, когда я выезжал – там дальше все еще на светофоре стояли. Кому я не уступил, какой именно машине, назовите хотя бы модель? – начал заводиться я, но инспектор пожал плечами и неторопливо побрел с моими документами к себе в машину.

Я выскочил следом, все еще не понимая, что происходит, и только забравшись в машину к инспектору, вдруг обратил внимание на стоящий впереди знакомый черный джип, возле которого попыхивал сигаретой Хромой Петр из небезызвестного в городе Центра по борьбе с экстремизмом. Петр смотрел на меня в упор и я тут же вылез из салона полицейской машины, направляясь к нему.

– Здравствуйте, дорогой наш гражданин афророссиянин. Как поживаете? – поинтересовался он, весело помахивая мне навстречу дымящейся сигаретой.

Протягивать руку для рукопожатия он не стал, хотя раньше, когда я работал с камерой на разных митингах и демонстрациях, бросался ко мне обниматься, как к родному.

Я подошел к нему вплотную:

– Петр Семенович, ты зачем же это делаешь? Разве мы вышли на тропу войны?

– Мы? Мы на тропу войны с тобой не выходили. А вот ты, Ваня, натурально какой-то херней начал страдать. Заканчивай страдать херней и все опять будет нормально. Ты понял меня, Ваня?

– Что не так? По поводу парка?

– Именно. Ты меня понимаешь?

– Начинаю понимать, Петр.

Позади хлопнула дверь машины.

– Ну, что вы там, договорились? Выписывать мне протокол или как? – услышал я голос за спиной.

– Мы договорились или как, Вань? – эхом повторил Петр.

– Договорились, договорились, – сказал я, откровенно фальшиво улыбаясь ему.

Он не менее фальшиво улыбнулся мне в ответ и крикнул инспектору:

– Мы договорились!

Я повернулся, прошел по улице пять шагов до инспектора и полицейский протянул навстречу мне мои права и свидетельство на машину.

– Ограничимся на первый раз предупреждением. Но вы, пожалуйста, больше так не нарушайте, договорились?

Я не стал ему отвечать, забирая документы, но инспектор вдруг прихватил меня за локоток:

– Что-то руки у вас дрожат, Иван Леопольдович. Вы, часом, ничем не злоупотребили? Такое нарушение простить уже не получится, учтите.

– ГУР барахлит, – кратко пояснил я, заталкивая документы в карман.

Инспектор посмотрел на меня с искренней заботой, как смотрит родная мать на избалованного ребенка.

– ГУР? Это да, это известная беда у «Волги». Тут ведь физическая сила нужна. Но вы вроде здоровый мужчина, для вас это не проблема, – кивнул он. – Ну да ладно, счастливого пути, берегите себя и машину!

– Будь здоров, Зарубин, – крикнул Петр со своего места. – И учти, мы тут теперь часто будем дежурить.

– Да учел я, все я уже учел, я вообще все теперь учел! – ответил я им всем сразу и, не поднимая глаз, потопал к своей «Волге».