Текст книги "Казакстан. Национальная идея и традиция"

Надо отметить, что среди историков нет единой точки зрения в вопросе генеалогического происхождения Урус-хана. Часть учёных полагают, что он являлся потомком не Орду-Ежена, а его брата Тука-Тимура. В доказательство этого мнения приводятся известные средневековые труды, посвящённые генеалогическим древам чингизидов. Однако при этом удовлетворительного объяснения по тому поводу, когда и каким образом потомки Тука-Тимура могли заменить в Сыгнаке правящую династию, не существует. Бескровно вывести из политической борьбы огромный и влиятельный клан было невозможно, а физическое устранение всех царевичей из дома Орду-Ежена вряд ли могло остаться незамеченным. Существующие письменные источники, описывающие политические события, подтверждают тот факт, что власть в Восточном Дешт-и Кипчаке продолжала оставаться в руках потомков Орду-Ежена. О происхождении Урус-хана, вероятно, свидетельствовали и не сохранившиеся до сегодняшнего дня казахские родословные. По крайней мере, такой исследователь, как М. Тынышпаев, тесно связанный с самыми образованными представителями сословия торе конца XIX – начала XX в., писал, что у «казаков, а особенно чингизидов, осталась память о каком-то хане Ежене (некоторые тюринцы считают его даже предком, между тем Тука-Тимур совсем неизвестен)». То обстоятельство, что потомки Орду-Ежена сумели сохранить свою власть в Восточном Дешт-и Кипчаке, определялось авторитетом этой ветви, считавшейся наиболее родовитой после пресечения рода Батухана. Никто не мог подвергнуть сомнению право ордуидов на ханский титул. И отчасти поэтому история Ак Орды, впоследствии переименованной летописцами в Казахское ханство, оказалась необычайно длительной в сравнении с историей остальных кочевых улусов, возникших на развалинах Золотой Орды».

Автор хотел бы отметить особую ценность уверенности Р. Темиргалиева в доказывании происхождения Урус-хана, отца-основателя Казахского ханства, от Орду-Ежена, самого старшего сына Джучи, что придаёт истории казахского народа и государственности единую основу и логику. Р. Темиргалиев довольно смело ставит под сомнение репрезентативность сведений из такого исторического источника, как «Чингиз-Наме» Утемиша Хаджи (Р. Темиргалиев. Настоящая история… С. 68), хотя именно этот источник высоко оценивал такой непререкаемый авторитет, как В.П. Юдин. Позже, в 2011 г., С. Акимбеков в своей совершенно великолепной по анализу книге «История степей» лишь поставит под сомнение утверждение Юдина, Абусеитовой и др. исследователей в том, что Урус-хан произошёл от Тука-Тимура, тринадцатого, а не первого сына Джучи. Придерживаясь мнения Т. Султанова, Акимбеков чисто аналитически предположил генеалогию Уруса от Орду, основываясь на том, что «ханы левого крыла Чимтай, Баян, Куйинчи (Куинджи), Сасы Бука известны по другим источникам» (Акимбеков С. История степей. С. 480). В то время как Темиргалиев вполне уверенно это утверждает, основываясь на источниковедческом разборе всех известных источников в отношении данного вопроса. Разница между точным знанием и самым обоснованным предположением (с 99-процентной вероятностью) остаётся намного более важной и зачастую непреодолимой проблемой, чем разница между всеми остальными степенями достоверности версий и гипотез, не только для науки, но порою и для отдельного человека.

Радик Темиргалиев. Казахское ханство и казачья идея (ж. «Эксперт»).

Мнения автора об общем проистекании самоназваний русских казакóв и казахов (казáков) от древнетюркского термина казак, а также об этническом значении казачества как социального института скорее подтверждаются, а не опровергаются изысканиями Темиргалиева:

«Как известно, в досоветский период казахский народ в России был известен под именем киргизов или киргиз-кайсаков. Так впервые стали называть казахов ещё в первой половине XVIII века, и хотя, по мнению И. Ерофеевой, произошло это вследствие казусного случая (это был не казус: казахи Старшего жуза действительно называли себя киргиз-казаками. – Прим. авт.), термин очень быстро укрепился и распространился в делопроизводстве и впоследствии в обществе, поскольку давал возможность избежать путаницы и неразберихи. Ведь в летописях допетровской Руси казахов именовали казаками. И если даже в наши дни некоторые историки иногда не могут разобраться, о казаках или казахах идёт речь в тех или иных документах, легко представить, какие затруднения могли возникать у московских чиновников в XVI–XVII вв., географические знания которых были весьма ограниченными. Современный термин казах стал компромиссным результатом терминотворчества первых лет советской власти, когда управленцы старались вернуть казахскому народу его историческое название и при этом хотели избежать неудобств. Но в языках восточных народов и по сию пору, идёт ли речь о казахах или о представителях, к примеру, Войска Донского, употребляется одно и то же слово «казак». И лишь для уточнения казаки могут быть названы русскими казакáми. Идентичность терминов давно привлекала внимание учёных к вопросам общности истории казахов и казаков, но многочисленные субъективные и не имеющие отношения к науке обстоятельства часто создавали неблагоприятную атмосферу для серьёзных исследований в этом направлении. Между тем без понимания истории и культуры казачества невозможно в полной мере понять всю историю Казахского ханства.

Считается, что этноним «казах» появился во второй половине XV в., после того как потомки Урус-хана, султаны Джанибек и Гирей, образовали собственный улус, получивший в истории название Казахского ханства. В доказательство обычно приводится следующий отрывок из «Тарих-и Рашиди»: «В то время в Дашт-и Кипчаке владычествовал Абу-л-Хайр-хан (годы прав. 1428–1468. – Прим. Р.Т.). Он причинял много беспокойства султанам джучидского происхождения. Джанибек-хан и Кирай-хан бежали от него в Могулистан. Исан-Буга-хан охотно принял их и предоставил им округ Чу и Козы-Баши, который составляет западную окраину Могулистана.

В то время, как они благоденствовали там, Узбекский улус после смерти Абулхаир-хана пришёл в расстройство; [в нём] начались большие неурядицы. Большая часть [его подданных] откочевала к Кирай-хану и Джанибек-хану, так что число [собравшихся] около них [людей] достигло двухсот тысяч человек. За ними утвердилось название узбеки-казахи (узбак-казак). Начало правления казахских султанов – с восемьсот семидесятого года (1465–1466 гг. – Прим. Р.Т.), а Аллах лучше знает».

Но это сообщение, которое приобрело в научном мире канонический характер, на самом деле не столько проливает свет на события тех лет, сколько порождает дополнительные вопросы, остающиеся без ответа. Где же тогда, получается, находились эти султаны до своего прибытия в Моголистан? Мнение многих авторов, что Джанибек и Гирей могли до поры сохранять лояльность по отношению к Абулхаиру, не подтверждается ни одним из источников. Если бы такой факт имел место в реальности, шибанидские историографы, всегда очень критично относившиеся к династии урусидов, не преминули бы об этом рассказать и заклеймить позором султанов, предавших своего господина. Но даже чрезвычайно подробная «Тарих-и Абу-л-Хайр-хани», написанная Масудом бен Османи Кухистани, хранит полное молчание по этому поводу. В этом сочинении автор подробнейшим образом описывает все более или менее значимые события, происходившие в «Узбекском» улусе в 20–60-х гг. XV века, перечисляет все племена, подчинявшиеся власти Абулхаира, называет поимённо всех придворных и военачальников, однако и словом не упоминает о Гирее и Джанибеке. И странно было бы ждать от последних повиновения. Ведь отец Джанибека – Барак-хан – был убит мангытскими беками (по некоторым сведениям, вместе с Бараком был убит и отец Гирея – Булат), которые возвели на трон Восточного Дешт-и Кипчака представителя шибанидской ветви Джумадука. Последний через некоторое время был убит, а новым ханом стал другой шибанид Абулхаир.

Для Джанибека и Гирея это был выскочка, узурпировавший принадлежавший им престол. Они не могли ему противостоять, поскольку за ним стояли могущественные мангыты, но подчиняться юному хану тоже не собирались. И есть данные, позволяющие сделать некие предположения относительно местопребывания Гирея и Джанибека после убийства Барак-хана. К примеру, такой средневековый автор, как Константин из Островицы, оставил следующие сведения, относящиеся к 1459 г.: «Трапезунд, как и Синоп, лежит по эту сторону Чёрного моря, трапезундская земля гориста и обширна, со всех сторон она окружена погаными, все татары, такие, как Великий Хан и Узунхасан, Джанибек Гирей (выделено Р.Т.); эти татарские властители предпочитали иметь соседом трапезундского императора, нежели турецкого султана, хотя он и был их поганой веры». Комментаторы записок Константина, столкнувшись с именами Джанибек и Гирей в данном отрывке, предположили, что автор сочинения допустил ошибку, упомянув крымского хана Джанибек-Гирея, вступившего на престол лишь в 1477 г. Лишь автор работы «Астраханское ханство» И. Зайцев отметил: «Очень возможно, что здесь имеются в виду братья – казахские Джанибек и Гирей, хотя в этом случае непонятно, как они могли граничить с Трапезундом или османами». Между тем сообщение Константина находит подтверждение и в творчестве такого легендарного поэта, как Асан-Кайгы. В приписываемом ему произведении «Обращение к хану Джанибеку» описывается тяжёлая и немотивированная откочёвка народа по повелению хана. И маршрут пролегает через Эмбу, Уил, Волгу… На данный момент точно неизвестно, где конкретно могли остановиться со своими немногочисленными подданными беглые султаны. Может быть, выбор пал на территорию северо-западного Кавказа. Эта местность, судя по всему, была родиной казачества. Так, именно на Кубани весной 1445 г. сумел быстро и без затруднений нанять две тысячи казаков казанский хан Улуг-Мухаммед для войны с Москвой. Туда же в «Черкесы» спустя несколько месяцев бежали и сыновья хана, спасая свои жизни.

Кем же были эти казаки? Собственно термин казак с тюркских языков обычно переводится как «свободный», «скиталец», «бродяга» и т. п. В узком смысле так называли и степных разбойников, и легкую иррегулярную конницу, и просто смельчаков-одиночек. Но казачеством называлась и особая воинская культура Дешт-и Кипчака. Казаковать – значило быть храбрым до безумия на войне и презирать любую власть в мирное время. В казачьи коши уходили монархи, мятежники, авантюристы, преступники, в общем, все, кому на какое-то время или навсегда необходимо было покинуть родные места. Нетрудно представить род занятий этих людей. Грабежи караванов и набеги на соседей – вот и всё, чем сначала занимались казаки. Первыми использовать эту буйную степную вольницу в своих интересах догадались московские князья.

Московский князь Василий Дмитриевич (1389–1425) и особенно его сын Василий Васильевич Тёмный давали беглым «царям» и «царевичам» целые области в так называемое «кормление» и даже платили им «выход». Взамен ордынцы брали на себя обязательство защищать Русь от любых врагов. Такая «татарофильская» политика вызывала серьёзный ропот среди древних княжеских и боярских фамилий, но и эти недовольные голоса затихли после того, как казаки несколько раз показали свою боеспособность. Убедившись в эффективности новых подданных, Василий Тёмный создал в пограничных со степью землях новый улус, назначив его ханом Касыма. Имя последнего впоследствии превратилось в название этого ханства. Касимовские казаки стали настоящим кошмаром для Казани, Крыма и Большой Орды.

Что же касается вольных казачьих республик, то они также стали постепенно трансформироваться из анархических сообществ в более устойчивые объединения с собственными политическими целями. Первые казачьи союзы, как это видно из источников, возглавлялись степняками, как легендарный запорожец казак Мамай или первый донской атаман Сары-Азман. Однако впоследствии в течение XVI в., под влиянием ужесточения крепостного права и разгула опричнины на Руси, в казачьем движении стало всё больше появляться выходцев из славян, которые существенно изменили прежние порядки. Они распространяли православную религию, и этот фактор сыграл огромную роль в истории казачества. Степняки, придерживавшиеся традиционных верований, могли после некоторого периода казакования возвращаться в родные улусы, а принявшим христианство об этом помышлять не приходилось. Так в сознании степной вольницы «своей» начала становиться Москва.

И ориентирующихся на неё казаков с каждым годом становилось всё больше и больше.

Но вернёмся к Джанибеку и Гирею, длительный казачий период жизни которых подтверждается и фактом необразованности их детей. Они жили в седле, когда дети и внуки хана Абулхаира получали действительно превосходное образование у преподавателей, приглашавшихся из всех мусульманских стран. Лишь после тридцати лет скитаний удача повернулась лицом к урусидам. В 1457 г. Абулхаир потерпел страшное поражение в войне с ойратами, и это губительным образом отразилось на авторитете хана. Благодаря «узун-кулаку» вести быстро разнеслись по всей необъятной кыпчакской степи. И в скором времени Гирей с Джанибеком уже получили всю полноту информации о состоянии дел в лагере своего противника. Но заявлять о своих правах на престол было ещё рано. Слишком уж грозен и крут на расправу был Абулхаир. Сначала необходимо было найти союзников. Могольский хан Есен-Бука охотно пошёл на контакт с Гиреем и Джанибеком и даже предложил султанам перебраться на его территорию. Конечно, подобное предложение было сделано не только по доброте душевной. Моголистан подвергался постоянным нападениям ойратов и кыргызов, борьба с которыми складывалась не слишком успешно, и Есен-Бука рассчитывал использовать Гирея и Джанибека с их приверженцами как пограничников. Кроме того, могольский правитель имел все основания опасаться агрессии и со стороны Абулхаира.

Договорённость была достигнута, и султаны приблизительно в 1460 г. сумели перебраться на территорию Моголистана. Сведения об этой откочёвке, о прощании с Волгой также сохранились в поэзии жырау – в одной из песен, автором которой считается знаменитый Каргабойлы Казтуган. На новом месте, как и рассказывается в Тарих-и Рашиди, количество сторонников Гирея и Джанибека начало расти, что не могло не вызвать реакции со стороны Абулхаира. В 1468 г. хан решил расправиться со старыми врагами и их покровителем, ханом Моголистана, и отдал приказ собирать войско. Но в походе Абулхаир простудился и вскоре умер. Новым ханом стал сын покойного правителя – Шайх-Хайдар. Для многочисленных врагов покойного хана эта новость стала сигналом для выступления. Спустя некоторое время Шайх-Хайдар был убит, а власть в улусе перешла в руки Гирея и Джанибека.

Шибаниды категорически не желали смиряться с утерей степи. Любимый внук Абулхаира Мухаммад Шейбани после покорения Мавераннахра и Хорезма организовывал против детей Гирея и Джанибека одну военную кампанию за другой. По его повелению племена, подчинявшиеся урусидам, были лишены возможности торговать с оседлым населением Средней Азии. Также они были объявлены немусульманами, и духовенство даже издавало специальные постановления о признании борьбы против потомков Урус-хана джихадом против язычников. Более того, именно по распоряжению Шейбани представители династии урусидов при дворе стали именоваться казаками. Впервые это было сделано на страницах «Записок бухарского гостя» (1509 г.) Ибн Рузбехани. О годах молодости Шейбани его историки тоже писали как о славных временах казачества. Но в этом случае акцент делался на молодечестве и удали хана, который, скитаясь по всей степи, противостоял многочисленным врагам. Называя же казаками сыновей Джанибека и Гирея, придворные историки старались принизить их статус, явно фальсифицируя события недавнего прошлого. …Таким образом, не Абулхаир, а Гирей и Джанибек были объявлены узурпаторами-казаками. Новое название быстро вошло в моду среди других авторов, поскольку опять же давало удобную возможность различать узбеков, перекочевавших в Мавераннахр, от их собратьев, остававшихся в пределах Дешт-и Кипчака.

И всё же старания Шейбани принизить статус соперничавшей династии (обозвать урусидов казаками. – Прим. авт.) могли бы и не увенчаться успехом, если бы новым правителем Восточного Дешт-и Кипчака в 1511 г. не стал Касым-хан, сын Джанибек-хана. Он являлся одним из самых знаменитых персонажей истории Дешт-и Кипчака и Центральной Азии, не уступавшим по значению таким великим своим современникам, как Бабур или Шейбани. Как писали летописцы, никто после Джучи-хана не обладал столь могущественной властью, и около миллиона кочевников, ранее входивших в различные улусы, признали власть хана Касыма. Но в казахских преданиях Касым-хан в первую очередь прославился как автор чрезвычайно почитаемого казахами свода законов «Каска жол» («Чистый путь»). Даже само название свода, кажется, говорит нам о замыслах законодателя, о его желании очистить степное право от различного рода чуждых элементов. Может быть, конечно, что это название законы хана Касыма обрели лишь позже в народной среде, но и в этом случае понятно, что благоговейное к ним отношение в обществе возникло неспроста.

Психология Касыма, родившегося и выросшего в скитаниях, была психологией чистого казака. Так, могольскому хану Султан-Саиду, предлагавшему завоевать и поделить Мавераннахр, Касым ответил: «Мы жители степи; у нас нет ни редких, ни дорогих вещей, ни товаров, главное наше богатство состоит в лошадях; мясо и кожа их служат нам лучшею пищею и одеждою, а приятнейший напиток для нас – молоко их и то, что из него приготовляется, в земле нашей нет ни садов, ни зданий; место наших развлечений – пастбища скота и табуны коней, и мы ходим к табунам любоваться зрелищем коней». Видимо, именно при Касыме в казахском праве был провозглашён и окончательный отказ от суровых принципов Ясы – Закона Чингисхана. Но отвергнут был и шариат, который был признан достойной альтернативной правовой концепцией среди других джучидских фамилий. Взамен были узаконены чисто казачьи принципы. «С Дону выдачи нет», – заявляли наследники Сары-Азмана, а казахский хан Аблай (XVIII в.), отказываясь выдавать беглецов российским и китайским властям, говорил, что по степным законам казахи не могут возвращать даже собак, по собственной воле убежавших от хозяев.

Существенные изменения произошли и в принципах политического устройства. Ханский титул получили братья Касыма Джаныш, Таниш, Усек, Джадик. Значительную роль стали играть и предводители племён. Фактически верховный хан Касым был не столько правителем, сколько военным предводителем, до самой старости принимая личное участие в походах и сражениях. Такие необычные порядки только способствовали укреплению нового названия, и Ак Орда (Заяицкая Орда, Урусов юрт, Узбекский улус) быстро превратилась в загадочную и дикую Казачью Орду. В «Трактате о двух Сарматиях» (1517 г.) Матвей Меховский уже счёл необходимым отметить, что «татарских орд четыре и столько же их императоров. Это именно: орда заволжских татар, орда перекопских, орда козанских (Cosanensium) и четвёртая орда ногацких. Добавляют ещё и пятую, не имеющую императора, и называют её казакской (Kazacka)».

В русских летописях времён великого князя Василия III (1505–1533) хан Касым также стал называться «царём казацким».

Но следует отметить, что термин казак в восточных источниках долгое время употреблялся только в отношении самих урусидов, а не подвластного им народа. Так, Искандар Мунши, касаясь известных событий конца XVI в., писал: «Таваккул-хан казах возомнил, что нет в Мавераннахре достойного государя, собрал из племён Туркестана и степняков-узбеков с тугими луками бесчисленное и несметное войско». Политический смысл термина казак чётко обозначается и во многих русских документах той эпохи, где казахи именуются «татарами Казачьей Орды».

Несмотря на быстро укоренившееся название, ни представители династии урусидов, ни подвластное им население долго не признавало навязанного со стороны термина. В сочинении «Джами ат-Таварих» (начало XVII в.) казахского историка Кадыргали-бека термин казак даже не упоминается. Вместо него автор предпочитает использовать этноним «узбек». В исторических же сказаниях в основном используется название «ногай». Лишь в песнях Жиембета-жырау (начало XVII в.) подданные хана Есима впервые называются «казахами» (казáками. – Прим. авт.). Таким образом, потребовалось более ста лет, чтобы народ свыкся со своим именем и постепенно стал гордиться им как признанием своего необыкновенного свободолюбия. И это имя сплотило дулатов и жалаиров, аргынов и найманов, кыпчаков и алшинов в единый народ, желавший жить по своим законам и в своём государстве».

Таким образом, судя по всем вышеприведённым положениям, вольно или невольно Р. Темиргалиев является скорее сторонником, чем противником концепции казачьего происхождения казахской государственности и национальности (этноса), выдвинутой в переиздаваемой книге.

«История степей» Султана Акимбекова

Накануне выхода этого переиздания, в начале 2011 г., вышло в свет масштабное по охвату территории и периодов, великолепное по анализу исследование С.М. Акимбекова «История степей: феномен государства Чингисхана в истории Евразии». Эта книга оформлена с научной точки зрения как положено, так как Султан Магрупович является профессиональным историком и имеет научную степень. Заочно зная его, можно с уверенностью предположить, что он никак не был знаком с концепцией казачьего происхождения Казахстана, поскольку ни одной ссылки на автора переиздаваемой книги он не сделал. Но тем ценнее его работа в части подтверждения выводов и посылок автора переиздаваемой книги. Попытаемся кратко выразить своё понимание сути его исследования.

Акимбеков исходит из правомерной, хоть до конца и необоснованной посылки, что реформы в Китае в III в. до н. э. стали непосредственной причиной появления кочевых империй в Монголии как степном приграничье Китая. Специализированное, по сути товарное, кочевое скотоводство не могло обойтись без торговли, а указанные реформы позволили Китаю выработать централизованную политику по управлению разрозненными степными племенами посредством манипулирования допуском их к торговле: «нет дани, нет торговли». Как естественное противодействие данной политике стали последовательно возникать мировые кочевые империи гуннов, древних тюрков и монголов. «В монгольскую эпоху Чингисхана вошли одни племена, а вышли принципиально другие», так как «были разрушены границы традиционных кочевых племён» (Акимбеков С.М. История степей… С. 2). Это разрушение родоплеменного устройства коснулось, несомненно, и Казахстана. Монгольская империя заимствовала основы китайской политической организации и распространяла их на все остальные завоёванные территории (провинции). Естественно при этом, что на степные племена как на народ метрополии, переустроенной по сотням и тысячам, это не распространялось, что делает это смелое и широкое полотно «Истории степей…» умозрительным и потому несколько спекулятивным, т. е. основанном на чистом допуске. В частности, трудно согласиться с передачей Московии «восточной деспотичности» от Золотой Орды, которая сама не переняла таковой у Китая, а также с тем, что древнерусские общины были потенциалом западного пути развития России (там же, с. 579–580), поскольку как с теоретической, так и с фактологической точек зрения разобщённые и замкнутые общины на огромных пространствах, наоборот, представляли собой основу восточного типа государственности не только на Руси.

К счастью, это никак не портит глубины анализа и интерпретаций умопомрачительного круга общедоступных источников и специальной литературы, использованной в работе Акимбекова, особенно относительно обоснования торговой природы кочевых империй и связи их войн с Великим Шёлковым путём. Источников открылось и проведено исследований так много, что действительно качественного их анализа и обобщения явно не хватало. Поэтому остаётся только поблагодарить С.М. Акимбекова за этот фундаментальный труд и перейти к отдельным, менее масштабным, но относящимся к нашим проблемам его тезисам.

Касательно подтверждения казачьей концепции этногенеза казахов С. Акимбеков приводит интересные сведения о сложении в Восточной Монголии прототюркоязычного и надплеменного, политического по природе военного сословия, которое эта концепция идентифицирует с институтом казачества. Касательно монголоидных племён пратюркомонгольской языковой общности, к которой автор относит поздних гуннов, Акимбеков однозначно выводит: «…в любом случае, обладал ли древний прототюркский язык общими корнями с древнемонгольским языком или только соседствовал с ним, его носители располагались между теми, кто, с одной стороны, говорил на иранских языках, а с другой – теми, кто использовал протомонгольские языки. Следовательно, логично предположить, что население Восточной Монголии, расположенной между Западной Монголией (Джунгарией. – Прим. авт.) и Маньчжурией, как раз и являлось носителем прототюркских языков» (там же, с. 66). Таким образом, если спорам о тюркоязычности ранних гуннов ещё нельзя полагать предела, то такие споры о коренных древнемонгольских племенах, особенно «турлигинов»/«дарлекинов», следует прекратить ввиду определённости их тюркоязычия.

Далее, Акимбеков называет племя тюркют, т. е. собственно тюрков, «которые к 546 г. сплотились на Алтае вокруг рода Ашина», «одним из многих телеских племён» (там же, с. 103), что имеет особое значение для автора переиздаваемой книги в части выведения аргынов как основного этнообразующего «народа-государства» (еля) в составе казахов от телеутов-гаогюйских динлинов и, соответственно, басмылов. Получается, что Акимбеков, так же как Виктор Маглинов, считает связь гаогюйских телеутов с Ашиной очевидной. Более того, Акимбеков пишет, что «среди тюркоязычных племён Монголии возглавляемое Бумыном племя Ашина было одним из многих, которое, в свою очередь, входило в состав кочевого объединения, сложившегося в V в. на Алтае. До создания каганата слово «тюрк» означало лишь название союза десяти… Это значение сохранялось и в эпоху каганатов… Название вполне конкретного племенного объединения стало общим для огромного массива различных тюркоязычных племён, которые к моменту образования каганата уже распространились в Евразии вплоть до причерноморских степей» (там же, с. 89). Если учесть, что слово аргын/аргун означает с монгольского языка также союз десяти и может быть связано с монгольской рекой Аргун (легендарная местность Эргене Кун), то недостающее звено политической связи Аргынской Орды (Среднего жуза) с «волчьим» родом Ашина будет восстановлена. Легендарная связь Усуньской Орды (Старшего жуза) и Алшинской Орды (Младшего жуза) с этим родом давно известна. Таким образом, не только древнемонгольские бааринские уйшины (уйсун) и мангутские алшины (алшун), но и телеские аргыны (аргун) оказываются легендарно связанными с «душегубом» Алаша/Аланча-ханом, который был, по Абулгази и Рашид ад-Дину, «предком татар и монгол». Шакарим в своей «Родословной тюрков, киргизов, казахов и ханских династий» тоже считает аргынов потомками древних тюрков хой-ху или хо-хо, т. е. кочевых «уй-гур» с арбой-повозкой, арбалы, основываясь на орхоно-енисейских надписях про Улуг Ергин, по-китайски Бай Егу (Великий Муж). При этом Шакариму было известно про род Аргынот/Ариканут в составе улусов и Джучи, и Чагатая. Вслед за Гумилёвым Акимбеков называет среди телеских племён «уйгуров, бугу, тонгра и байырку» (бай егу) и сеяньто, и что кочевые «уйгуры стали доминирующей силой в Монголии» в 646 г. (там же, с. 96–97).

Но мнение Акимбекова об этнических связях рода Ашина не так важно, как его мнение о том, что обобщающее название тюрк для всех тюркоязычных племён «после распада Тюркского каганата осталось… в то время как такого племени, как тюрк или тюркют, мы больше в истории не встречаем». При этом характерно, что все остальные племена «сохранили свою целостность и идентичность», в т. ч. телеские племена на востоке и болгары на западе. «…Получается, что в каганате периодически шла внутриполитическая борьба между различными тюркоязычными племенами и собственно тюркютами, которые, в свою очередь, поддерживали борющихся за власть отдельных представителей рода Ашина». «Фактически ханы из рода Ашина выполняют функции надплеменной политической надстройки… Для успешного выполнения этой функции наличие собственного племени не всегда может быть плюсом» (там же, с. 102–103). Таким образом, был ханский род Ашина как сословие верховных правителей в Великой степи, который опирался на тюрк ель как на собственно тюркский союз племён, державших в подчинении весь тюрк бодун, совокупность и объединение остальных родов и племён. Собственно тюркского племени, скорее всего, не было изначально, раз роль аппарата принудительной силы исполняло не родное племя правителей, а союз определённых племён, который тут же распался, не оставив после себя хотя бы наследного племени-правопреемника. Вот почему наряду с распределением торговых преимуществ «распространение власти Тюркского каганата на огромные степные пространства не сопровождалось большими перемещениями больших масс войск и населения и при этом произошло за чрезвычайно короткий период времени». «Напомним, что болгары и хазары покорились тюркам добровольно, были лояльны им почти до самого конца Тюркского каганата, а после его гибели хазары сохранили у власти ханов из рода Ашина», как и многие другие более поздние родоплеменные объединения типа болгар или кыпчаков. Отсутствие такого собственного или родного племени под именем тюрков как раз и делало политические позиции ханов Ашина весьма уязвимыми, в отличие от поддерживающей их степной аристократии племён. Так «…новое укрепление империи Тан при императоре Сюань-цзуне убедило данные племена, что в тюркской политической надстройке, представленной семьёй Ашина, нет особой необходимости» (там же, с. 104–105).

Вот почему все эпитафии дренетюркских каганов, и не только тюркютских, пронизаны страхом отделения от их элей родов и племён, по сути, самостоятельно избирающих свою политическую принадлежность. Вот почему Темир-Кутлуг, хан приволжской Большой Орды, когда пишет литовскому князю Витовту письмо с просьбой выдать бежавшего Тохтамыша, сетует на казачью судьбу чингизидов: «Сегодня беглец, а завтра хан» и наоборот, надо полагать. Намного позднее даже такой могущественный хан Младшего жуза, как Абулхаир, когда у него посол Тевкелев спросил мотивы того, почему он без согласования с биями и батырами подал прошение о присоединении к России, ответил тем, что казахские «ханы не самовластные… и не наследные», что Абулхаир хотел бы изменить присоединением к России. К примеру, уже немолодой Джангир-хан был вынужден как батыр вызваться и умереть в поединке с 17-летним джунгаром. Таким образом, в истории древнетюркского института казачества всё оказывается намного сложнее: прежде чем появиться просто казáкам как разбогатевшим кочевникам, свободно кочующим аилами или аулами (отдельными кровно-родственными семьями), сначала или параллельно появились казáки-батыры как свободные «воины-добытчики», ищущие приключений и друзей-дружинников в стяжательстве своего собственного «государства-владения». То есть собственно тюрки Ашина, после того как их из Турфана переселили на Алтай, были для алтайских племён всегда казаками – военным сословием, исполняющим в условиях военно-демократического строя степных племён роль профессиональных военных вождей (тюрк. ханов и хаканов или монг. канов и каанов). В этом состоит разгадка, почему более поздние древнемонгольские ханы разъезжают в степи в одиночку, как и положено батырам, из-за чего стало возможным знаменитое отравление татарами отца Чингисхана Есугэ Баатыра, основателя «золотого рода» (алтын ру) Кият-Борджигинов. Считаем важным, в качестве заслуживающей разработки версии, выдвинуть тезис об этнополитической связи древнетюркского волчьего рода Ашина с древнемонгольским волчьим родом Кият. Основанием этому служит не только созвучие имён Аланча-хана, «предка татар и монгол» по Абулгази, и Алаша-хана, атамана трёх казачьих сотен алашей или алашмынов, с которыми Валиханов связывает происхождение казахов.