Текст книги "Портрет моего мужа"

Глава 16

Ужин… ужин проходил в теплой семейной обстановке. Место во главе стола пустовало, ибо Мар был слишком занят. По правую руку от него устроилась Лайма с сыном, который к ужину тоже переоделся, выбрав наряд сдержанный и темный, почти траурный. Единственным ярким пятном была алая булавка для галстука. Ишь ты… камень крупный и чистый.

Искусственного происхождения?

Или все-таки… как там было? Ильдисы в достаточной мере состоятельны, чтобы позволить себе природные рубины.

– Она хотя бы руками не ест, – заметила Сауле, запивая темное мясо вином. Светлым. Бокал был пятым по счету, но все вокруг делали вид, что так оно и надо. – Значит, дрессировке поддается.

Йонас фыркнул.

А вот почтеннейшая эйта Ирма нахмурилась.

– Мне кажется, ты устала – сказала она так, что я едва не подавилась, хотя мясо было мягким, в меру острым и даже слегка сладковатым. Пюре, несмотря на неприятный зеленоватый оттенок, тоже оказалось вполне съедобным, а Ольс отучил меня от излишней разборчивости. Не то, чтобы мы там голодали, скорее уж не принято было тратить драгоценное время на такую ерунду, как чересчур сложные в приготовлении блюда.

– Нет, маменька, что ты, я бодра и весела, – Сауле подняла очередной бокал. – Разве не заметно?

– Чересчур уж заметно.

Кирис, которому досталось место по левую рук Сауле, вздохнул, чем неосторожно обратил на себя высочайшее внимание.

– Мальчик мой, – эйта Ирма коснулась губ кружевною салфеткой. – Тебе пора проводить невесту… на отдых.

Невесту?

Рыжий и вот эта вот… хотя… чему я удивляюсь. Она красива, оглушающе красива, какой может быть лишь урожденная эйта.

Сильна.

И состоятельна.

За ней стоит род, который не только сумел вернуться на прежние позиции, но и изрядно их укрепил. Блестящая партия, если подумать, особенно для того, у кого светлой крови если и есть, то пара капель. А что невеста хамовата и пьет много… у всех свои недостатки. И вообще, может, в душе Сауле милейший человек, просто я на нее дурно влияю…

– Да, Кири, скорее… препроводи меня… в покои, – Сауле торопливо, будто опасаясь, что вот-вот отберут бокал, допила вино и поднялась. – Или еще куда… куда там принято сажать несогласных? Там ведь… сыро, мокро… неприятно… ты же знаешь, правда?

Он молча подал руку невесте.

А та ее оттолкнула.

И стул пнула. И сказала пару слов из тех, которые в обществе высоком вслух произносить не следует. Но ушла. Ступала она медленно, пытаясь сохранить остатки достоинства, но вот весьма характерная вихляющая походка несколько портила общее впечатление.

– Может, все-таки в обитель ее спровадить… – задумчиво произнесла Лайма, раскрывая ножом темную раковину. Раковина хрустнула, а Лайма вонзила тонкий крючок в мясо мидии. – Раз от раза становится только хуже…

– Сомневаюсь, что поможет, – подал голос Йонас.

А вот он почти не прикоснулся к еде.

– Дорогой. Ты подумал о моем предложении?

– Мальчику еще рано уезжать, – эйта Ирма ела удручающе мало.

– Мальчик не может провести остаток дней возле твоей юбки. А учеба в Свержском военном даст ему нужные связи…

– Боги, будто ему связей мало… ты же знаешь, у мальчика проблема, о которой…

Я ела, наблюдая за обеими женщинами, которые были прекрасно чужими, и радовалась тому, что знакомство наше не продлится долго. В конце концов, месяц пролетит, и я уберусь.

На Ольс.

Или… может, навещу братьев. Корн писал, что на него давят. Долг перед родом и все такое… невесту выбрать требуют. Он пока держится, но рано или поздно его дожмут. Он ведь тоже не молод и даже не понятно, почему до сих пор свободен. Так что рано или поздно, свадьба состоится. И пусть любви ждать наивно, но… он хороший человек, и мне бы не хотелось, чтобы ему достался кто-то вроде Лаймы. Поэтому к потенциальным невестам лично буду присматриваться.

А заодно уж и младшенького проведаю.

Небось, отъелся на собственных пирогах… и на племянников с племянницами посмотрю.

– Иногда следует потерпеть во имя блага рода…

– У нас могут быть разные представления о том, что есть благо, – Лайма отвернулась от сына. – Ты слишком… переоцениваешь проблему.

Ага… а губы у мальчишки дернулись. Кажется, маменькины слова его задели. И ножик сжал, пусть столовый из мягкого серебра, которым только с жареным палтусом и сражаться, но… главное, намерения, а нож подходящий найти – дело времени.

– Ему будет сложно в той обстановке… – эйра Ирма не желала уступать.

– Тогда Шлезвигский технологический?

– Лайма… – это было произнесено с упреком. – Ты же знаешь, что ему… не интересны все эти… – Ирма крутанула рукой. – Штучки.

– То есть, образование он получать не собирается?

– У него отличное домашнее образование.

– Этого недостаточно.

– Мар обещал познакомить его с делами. В конце концов, Йонас наследник, и стоит ли тратить время на всякие глупости, когда есть компания? Задача Йонаса – принять наследство, когда наступит пора…

За столом вдруг стало тихо-тихо. Были бы мухи, небось, и они притаились бы.

– Не слишком ли вы спешите? – почти шепотом поинтересовалась Лайма.

– Боюсь, – Ирма слизнула капельку темного соуса с ножа. – Я спешу недостаточно… жизнь непредсказуема… а еще… в голову Мара приходят странные идеи…

Ее взгляд задержался на мне, не обещая ничего хорошего.

Я выдержала.

И улыбнулась. Робко так, виновато… я-прошлая знала толк в виноватых улыбках.

– И не говори, что ты не чувствуешь…

Лайма побледнела, но с собой справилась, ровно затем, чтобы спросить:

– Раз уж семья воссоединилась… могу я узнать, когда возвращается дорогой дядюшка?

– Завтра.

* * *

…дорогой дядюшка, который если и приходился родственником кому-то из Ильдисов, то настолько далеким, что вспоминать об этом родстве было бы глупо.

Он был молод.

И отвратительно хорош собой.

– Дядюшка Юргис! – Лайма коснулась губами смуглой щеки. – Как мы рады вашему возвращению…

Он принял этот поцелуй и ответил снисходительным кивком.

Ущипнул Йонаса за щеку.

Поцеловал руку эйте Ирме. И задержался взглядом на мне. А я в свою очередь не отказала себе в удовольствии рассмотреть дорогого дядюшку.

Высок.

Даже выше Мара, что само по себе достижение. Широкие плечи. И темный мундир лишь подчеркивает их размах. Волосы светлые. Кожа смуглая. Черты лица правильные, разве что переносица слегка кривовата, сомневаюсь, что от природы. И эта кривизна лишь придает очарование.

Серые глаза.

Взгляд внимательный, насмешливый, будто он точно знает, о чем я думаю… пожалуй, пару лет тому я бы покраснела. А теперь просто поинтересовалась:

– А вы чьим дядюшкой будете? Лаймы или Сауле?

– Ничьим, – ответил он.

Голос низкий, хрипловатый, что называется, продирающий до костей. Я даже поежилась, а вот Этна протестующе засвистела. Ага… стало быть, дело не в одном лишь личном обаянии. Артефакт?

Я присмотрелась.

Две пуговицы на мундире характерно отсвечивали, но вряд ли дело в них, скорее уж персональная защита, которой многие военные обзаводятся. Пояс… знакомое творение. А мне казалось, что подобные амулеты предпочитают мужчины постарше.

Но промолчу.

Кольца… то темное – явно родовое. Рядом поблескивает ободок… ага, это от дурных болезней, что предусмотрительно весьма. А вот и последнее кольцо, на мизинце, простенькое с виду, и фон от него слабый-слабый, но слишком уж ровный для остаточных эманаций. Сверху кольцо гладкое, а вот изнутри… руны?

Наверняка.

Ничего незаконного, но… немного усилить личное обаяние, исправить голос… еще не приворот, где-то рядом.

– Какое интересное колечко, – я потянулась к артефакту, и дядюшка, до того с притворным вниманием изучавший мои пальчики, поспешно убрал руку.

– Ничего особенного. Матушкин подарок.

Родовой, стало быть.

– А где Сауле? И что вообще здесь произошло…

– Мост рухнул, – ответила я. – А про Сауле не знаю. Вчера она перебрала вина, должно быть, похмельем мается.

– Девочка… излишне прямолинейна, – сквозь зубы произнесла эйта Ирма, беря дорогого дядюшку под руку. И вид у нее был таков, что я сочла за лучшее отступить, но наткнулась на Йонаса и получила отчетливый тычок в спину.

Пальцем.

Жестким таким пальцем.

А вот волна силы, поглощенная силовым полем, удивила… он нарочно? Наверняка, нарочно, уж больно невинный взгляд.

– Что-то не так? – поинтересовалась Лайма.

Вот поганец… не будь на мне защиты, я бы съежилась от боли. И Этна свистнула, соглашаясь, что мальчишку стоит проучить.

– Извините, я, кажется, на ногу наступила… – сказала я и действительно наступила мальчишке на ногу. И не стоит морщиться, сама знаю, что ботинки на мне с набойками шипастыми, которые кожу пробивают на раз. Что поделаешь, на Ольсе часто бывают морозы после дождя, и тогда все вокруг, включая посыпанные песком дорожки, становится скользким.

Вот и приходится…

Мальчишка скривился.

– Нечаянно, – я тронула бусики. – Значит, это не ваш дядюшка?

– Это бабулин любовничек, – сквозь зубы процедил Йонас. – И ногу убери, корова…

– Йонас, нельзя же вот так…

– А как можно? – он стиснул кулаки. – Делать вид, что все нормально? Сколько вы готовы это терпеть? Вы ненавидите друг друга, а терпите… ты бабку, она тебя… вы вместе…

Мальчишка побелел.

А вокруг губ появилась синеватая кайма. Интересно, однако…

– …папашу с его бредовыми идеями. Тетку, что трезвой бывает только по праздникам. Но я ее даже не осуждаю, сам бы запил…

– Йонас!

– Еще и это… уродище прибыло. Ее и вправду ко двору потащат? А мне придется называть ее мамой?

– Упасите боги, – воскликнули мы с Лаймой одновременно.

А мальчишка развернулся и бросился прочь, не отказав себе в удовольствии громко хлопнуть дверью.

– Извините, Эгле, – Лайма прикусила губу. Кажется, она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. – Он… хороший мальчик, но сами понимаете… возраст такой…

– Сложный.

– Именно. И здесь тоже… ему хочется большего, я бы его отпустила, но Ирма… – она замолчала и вздохнула. – Она боится…

– Сердце?

– Что? Как вы…

Я коснулась губ.

– И сердце тоже… Ирма полагает, что он… не совсем тот наследник, который нужен. И в этом моя вина, – Лайма отвернулась. И вдруг стало ясно, что время все же коснулось блистательной эйты, оставило ей мелкие морщины на шее.

Веки подпухшие.

Под глазами темные круги.

Я не хочу сочувствовать, ни ей, ни кому бы то ни было из их семейства, которое отняло у меня столько лет жизни. Хотя… следует признать, что и дало немало. Без них не было бы ни Корна, ни Ольса с сала Терес.

Новых работ.

Этны.

– Сауле…

– Это от нервов. У нее очень деятельная натура, которой мало просто сиять в свете, тем более, что это никогда Сауле не интересовало. Вот и получается…

– А Кирис?

– Мар так захотел. Договор подписан… уже пять лет, как подписан.

Но свадьба так и не состоялась. Любопытно.

– Вам здесь не нравится, – Лайма все же взяла себя в руки. – Не знаю, зачем Мар вас притащил… лгать он может им, если повезет, поверят, но я успела его изучить. Поэтому… послушайте моего совета. Уходите. Из дома, с острова… вам ведь есть куда? Я помогу… пока еще не поздно – уходите.

Глава 17

Выход к морю я сама отыскала. Не так уж сложно, когда за тобой не следят. Мар, привезя меня на остров, явно решил, что с него хватит и благоразумно закрылся в кабинете. Государственные дела, они такие, требуют постоянного внимания. Прочие же обитатели особняка, верно, рассудили, что, коль уж избавиться от меня в ближайшее время не выйдет, надо меня терпеть. А делать это лучше на расстоянии.

Понимаю.

Прислуга и та старательно делала вид, что меня не существует. Пожалуй, раньше подобное отношение крепко бы меня задело, но теперь я лишь порадовалась свободе.

И выбралась к морю.

Надо сказать, что Бейвир весьма отличался от Ольса. Более пологие берега, на которых успела нарасти земля. И деревья, на ней укрепившиеся, крепко держались корнями за скальную подложку. Местные сосны вырастали просто-таки до неприличных размеров, а под ними скрывалась трава.

И даже цветы.

Полупрозрачные осенние колокольчики привлекали шмелей и бабочек, и я остановилась, присела, любуясь этакой красотой.

…на Ольсе росли мхи. А вот цветы, так только в горшках Гедре.

Здесь и море было… усмиренным?

Успокоенным.

Темное, какой-то невероятной синевы, оно то выбиралось на песчаную косу, то отползало, оставляя за собой влажные полосы и нити водорослей, но… ни камней, ни раковин, и мелких юрких крабов, которые на Ольсе были законной добычей местных мальчишек. Крабов жарили на кострах, как и толстые ракушки, запивая горьковатой водой из местных родников. А тут… я смотрела на эту вот гладь, в которой отражалась тень цеппелина.

…останки моста разбирали, и я бы не отказалась взглянуть на них поближе, но вряд ли меня допустят. Я, конечно, попрошу… или не попрошу? Мост – сооружение массивное, и остатков много. Отправят их наверняка в ангар, временно освобожденный от цеппелина, потому-то его и подняли.

Надо подойти.

Глянуть.

Я уже почти решилась, когда Этна свистнула, предупреждая о госте.

– Доброго утра, – я повернулась, запахивая цветную шаль, подарок Гедре. Вывязанная из жесткой овечьей шерсти, крашеная в семь оттенков пурпурного, она гляделась необычно, возможно, местами уродливо, но была теплой.

И непродуваемой.

А местным ветрам пусть и далеко было до тех, оставшихся на Ольсе, но и они уже несли на крыльях своих осень. С осенью же не шутят.

– И вам доброго утра, – ответил дядюшка Юргис, переступая через гнилую коряжину. Вросшая в песок, та успела покрыться толстым слоем мха, но растопыренные ветви-пальцы по-прежнему гляделись грозно. – Гуляете?

– Люблю свободу.

– Кто ж ее не любит…

Он сменил мундир на светлый свитер свободной вязки, который, впрочем, не смотрелся чуждо. На Ольсе мужчины носят похожие, правда, отнюдь не кашемировые, да и узоры вывязывают осмысленные. А здесь… пара рун, сплетшихся вместе, но друг друга гасящих.

Все-таки у классического образования есть свои недостатки.

– Мне показалось, вам одиноко, – его голос звучал низко, а я вновь ощутила, как быстро, пожалуй, чересчур уж быстро застучало мое нелепое сердце.

С сердцем всегда так.

Нельзя ему доверять.

– Показалось, – я стиснула хвост шали. – Я привыкла к одиночеству.

– Молодые красивые девушки не должны быть одиноки.

Он сделал шаг ко мне.

Ботинки вот тоже рыбацкие, из плотной шкуры, залитой смолой. Смотрятся довольно массивными, но зато удобны, особенно для таких вот песчаных берегов.

– Почему?

– Это противно их природе.

– Вижу, вы много знаете о природе молодых красивых девушек, – сказала я, разглядывая гостя. Вот интересно, когда он меня заметил?

Еще в доме?

Я вышла через боковую дверь, которой пользовались слуги, и тропинку эту выбрала именно за ее неприметность.

От него пахло… туалетной водой.

Хороший запах. Вполне себе гармоничный, в нем сплелись лемонграсс и еще черный перец, придающий остроты. Капля ветивера, который сам по себе шепчет о близости осени. Мускус. Сандал…

Губы, коснувшиеся моих пальцев.

Когда только успел подойти? Горячие, слегка шершавые…

– Ваши руки… – он уже шепчет, заставляя прислушиваться к словам. И пытается поймать взгляд. – Они такие… настоящие…

– Ага, – я высвободила пальцы и демонстративно вытерла их о юбку. Все равно в стирку отдавать. – Извините. Не люблю, когда слюнявят…

А вот и злость.

Искра в серых глазах, вспыхнула и погасла.

– Простите…

И снова этот шепот, от которого по телу разливается непонятная истома. И только коготки Этны, впивающиеся в ногу, заставляют собраться. Интересное у него колечко, однако.

– Прощу, – согласилась я, присаживаясь на ту самую корягу. Бежать не имело смысла, да и выглядело бы это по меньшей мере нелепо. Как же, благородный эйт завел беседу, а бестолковая дикарка неверно истолковала его намерения, приняла обыкновенную вежливость за нечто большее.

Интересно, он и вправду собирался меня соблазнить?

Если и да, то для чего? Или просто силы пробовал?

– Я вас смутил…

– Не дождетесь. Знаете, там где я жила, многие пользовались рунами. Конечно, сейчас рунная магия считается пережитком прошлого, – я поправила съехавший чулок, и Юргис отвернулся. Какая милая вежливость. – Но мы с вами знаем, что при некоторой толике знаний и… скажем так, воображения, рунная магия способна творить чудеса.

И главное, смотреть на море, а не в глаза.

Менталист?

Если и так, то слабенький, но…

– Удивительно, правда? – он подошел и положил руку на плечо, хорошо, хоть сразу целоваться не полез. Я попыталась представить себе этот поцелуй и содрогнулась: кажется, я совсем отвыкла от мужчин.

Или меня просто этот конкретный раздражал?

– А то… берем металл… полагаю, платина, на ней контуры формируются хорошо, да и энергоемкость по сравнению с тем же серебром на порядок выше, впрочем, рунам достаточно и малости. Их задача – преобразовывать собственный поток носителя. Лунное железо… алюминий. Количества небольшие, чтобы усилить исходные свойства платины, но не допустить смешения. На внутреннем кольце… что за руна? Позволите взглянуть?

Руки убрались.

Это он правильно, это он благоразумие проявил, что весьма даже похвально.

– К слову, новодел или родовое?

– От прабабушки досталось…

– Редкостной, полагаю, красавицей была?

– Слыла, – Юргис отступил и скрестил руки на груди. – В свое время едва не стала королевой, но вынуждена была покинуть двор. Поспешное замужество. Ссылка… родные от нее поспешили откреститься.

– Несправедливо.

– Жизнь в принципе несправедлива, – Юргис поднял плоский камушек и, примерившись, запустил его по морю. Я тоже так в детстве любила, правда, моих сил хватало на два подскока от силы, потом камни уходили в воду. А у него ловко получилось. – Она меня вырастила. К сожалению, ее единственный сын погиб в весьма юном возрасте, а мой отец… полагал, что жизнь дана для удовольствия.

Второй камешек заскакал вслед за первым.

– А вы…

– А мне достался остров, на котором две чайки с трудом разминутся, полуразвалившийся замок и отцовские долги.

– Сочувствую, – почти искренне сказала я.

– Не стоит. Я почти уже расплатился… мои подруги проявляют неслыханную щедрость.

Он покосился, но я лишь пожала плечами: каждый живет, как умеет, и не мне его осуждать.

– А еще порой… от них поступают странные просьбы.

– К примеру, соблазнить одну провинциалку?

– Вроде того…

– Зачем?

Кстати, и вправду интересный вопрос. Если бы я думала, что роман с кем-то поможет получить развод, давно бы обзавелась любовником, может, и не одним даже.

– Не знаю, – он подал руку, и я приняла ее. – Но Ирма очень зла. Я бы не советовал вам испытывать ее терпение. Рунная магия – не самая лучшая защита…

Просто пользоваться уметь надо.

Возвращались мы вместе. Юргис, оставив – или отложив на время? – идею меня соблазнить, просто рассказывал. Об острове, что этом, что родном. О море. И чайках. О столице, в которой бывал частенько. Он оказался на редкость интересным собеседником, и я даже получила от этой прогулки удовольствие, которое, впрочем, испарилось, стоило увидеть Мара.

Мой законный супруг ждал нас на пороге дома.

Стоял, ноги расставив.

Руки скрестил.

Вид мрачный, ничего хорошего не предвещающий. И главное, почти поверила, что он ревнует. Юргис вот поверил точно, фыркнул, ручку мою поцеловал на прощанье и взглядом одарил многообещающим. Была бы дровами, вспыхнула бы.

А так…

– Где ты бродишь? – процедил Мар сквозь зубы.

– Гуляю.

– С ним?

– Почему бы и нет? – я склонила голову, разглядывая взъерошенного супруга. А ведь ночь не спал, вон, глаза запали, морщины проявились. И злится он не столько на меня, сколько просто… бессонница, усталость, а тут еще и я с Юргисом.

– Мне не нравится, что ты…

– Мар, – я взяла почти бывшего мужа под руку. – Успокойся. И вспомни, сколько нам до развода осталось?

Он лишь зубами заскрипел. И зря. Зубы, между прочим, беречь надо.

– Он… редкостное ничтожество. Живет за счет женщин.

– Знаю.

– Откуда?

– Он сам сказал, – я поправила мятый воротничок Маровой рубашки. – И еще пользуется родовым перстнем, который усиливает очарование. Предупреждая, скажу, это не приворот.

Где-то рядом, близко и почти на грани, но ведь не приворот? Жертву не лишают силы воли. Просто, кто виноват, что этой силы оказывается недостаточно, чтобы устоять перед искушением? А прабабку жаль… не стоило замахиваться на добычу, которая не по силам.

– Это мерзко.

– А лгать о любви, чтобы получить патенты, не мерзко?

На щеках Мара проступили красные пятна.

– Ты…

– Успокойся уже. И что там с мостом?

– Ничего, – как ни странно, но он действительно успокоился, разом взяв себя в руки. – Следов воздействия не обнаружено…

…ага, потому что их смыло волной силы, которая выплеснулась при разрыве контура.

– Я хочу взглянуть, если ты не против.

– Скажу Кирису.

Что ж… рыжий меня одну не оставит, что, конечно, нехорошо, но с другой стороны, если обронить там Этну… я смогу управлять големом с расстояния, а она способна уловить и слабый остаточный след. То есть, надеюсь, что способна.

– Я хотел познакомить тебя со своей дочерью.

Рута.

Ее звали Рута. В честь бабки, матери Лаймы, ныне покойной.

Ей было семь.

Высокая, пожалуй, что чересчур уж высокая для девочки. Напрочь лишенная изящества матери, напротив, какая-то откровенно нескладная. И с этой нескладностью не способно было управиться ни платье в мелкий цветочек, ни оборочки, ни бантики, которые едва-едва держались на тонких косичках.

На меня девочка смотрела исподлобья, явно не ожидая ничего хорошего. А вот Мару обрадовалась.

– Эйта Рута наказана, – возвестила вполне себе миловидная девица, которую несколько портило крайне недовольное выражение лица.

И гладко зачесанные волосы.

И серое строгое платье гувернантки.

И удушающий запах лаванды, будто бы и это платье, и сама девица хранились в старом бабкином сундуке, переложенные этой самой лавандой для пущей сохранности.

– Подите вон, – сказал Мар, и девица молча покинула покои. А вот двигалась она по-кошачьи мягко, и длинные юбки колыхались, обвивая ноги, что не осталось незамеченным.

Интересно, Мар с ней спал?

Или только собирается.

– Рута, это Эгле. Моя жена.

– Та самая? – Рута дернула себя за косичку и поморщилась. – Она выглядит больной. Ты скоро умрешь?

– Надеюсь, что нет.

– Мама сказала, что было бы хорошо, если б ты сдохла на том острове, – она наблюдала за мной внимательно, рассчитывая… что? Обиду увидеть? Слезы?

Маленькая поганка.

– Рута!

– Что? Мама сказала, что ты, похоже, ума лишился, если приволок ее в дом.

– Тебе сказала?

А вид у девчонки примерный. Села. Руки на колени положила. Спинка пряменькая, шейка худенькая… такую только пожалеть и приласкать.

– Нет. Йонасу. И еще сказала, что с ней надо что-то придумать. А мама умеет… придумывать. Так что будь осторожна.

– Буду.

Рута кивнула.

– А ты… действительно артефактор?

– Да.

– Я хотела учиться. Но мама сказала, что это ни к чему. Меня и так замуж возьмут. Только я замуж не очень хочу.

– И правильно.

Комнаты у нее были… девичьи. Просторные. Светлые. Обои розовые, с золочеными завитушками, правда, редкими и скромными, ибо обилие золота – признак дурного тона. Так писали в том журнальчике, который нравился Гедре.

Белая мебель.

Тончайшие портьеры, которые не столько задерживают солнечный свет, сколько рассеивают его, наполняя комнату золотистой дымкой. В ней скрывались фарфоровые статуэтки танцовщиц, само собой, изящных, и тихо увядали белые розы.

Ковер цвета беж.

И черный почти паркет, выглядевший на редкость уютным. Камин, чья решетка сияла, а вот зев был пуст, ибо камины отходят в прошлое. Дом теплый, а комнаты эти… неправильные. Ей нужны не такие.

– Мама считает, что папа зря не дал тебе развод.

– И я так думаю.

– Дорогая, – Мар откашлялся и посмотрел на меня, явно ожидая поддержки. А я что? Своих детей у меня не было, чужие… младенцы внушали ужас своей беспомощностью. Они кричали, срыгивали, пачкали пеленки и требовали неустанной заботы. Дети постарше имели дурную привычку лезть туда, куда лезть не следует, а еще визжать, капризничать и вообще всячески портить жизнь непричастным к их появлению людям. Другие, возраста Руты, утратившие уже нежную пухлость, зачастую становились вовсе несносны.

И хамили.

И подслушивали.

Гедре утверждала, что к своим я буду относиться иначе. Не знаю…

– Ты… гм… повела себя не совсем правильно.

– Когда? – уточнила девочка, старательно хлопая ресницами. Правда, выглядела она при этом на редкость глупо, что, вероятно, чувствовала, и морщилась. – Когда сказала Йонасу, что у него в голове дерьмо?

– Именно. Нельзя говорить брату, что у него в голове… гм… нельзя грубить, – поправился Мар.

– Но у него и вправду в голове дерьмо. Иначе чего он полез, когда ему сказано было не лезть.

– Куда?

Рута потупилась.

– Я собирала… одну штуку… чтобы никто в мою комнату не лез. А он полез. Сам. Я ему сказала, чтобы не трогал. Не услышал. Опять того… шизанутый… глаза в кучку и бормочет чего-то. Я его не трогала. Сам приперся. Ну его и шибануло. Он мигом в себя пришел и орать стал, что это я виновата. А разве я виновата, что у него в голове дерьмо, и уши забиты?

Я вынуждена была признать, что мелкая засранка в чем-то права: не стоит трогать чужую работу, тем паче неоконченную, когда контуры нестабильны, всякое может случиться.

– Рута! – Мар заложил руки за спину. – Мы с тобой, кажется, говорили на эту тему. И ты обещала, что не станешь экспериментировать здесь…

– А где мне экспериментировать? Ты обещал, что дашь лабораторию…

– Ты же знаешь, что мама против!

– И что? Я-то за…

Она смотрела на Мара с такой надеждой, что сердце сжалось.

А мне вот не запрещали. То есть, лаборатории у меня не было, но в своей комнатушке я делала, что хотела. В разумных пределах, само собой. Да и материалов, чтобы сотворить что-либо серьезное, у меня не хватило бы…

– Папочка… – Рута вдруг всхлипнула. – Я не хочу… не хочу вышивать… и слуха у меня нет, ты же знаешь. И голоса. И не разовьются они, это все ерунда… почему Йонаса учат, хотя он псих полный, а мне нельзя?

– Потому что ты женщина.

– И она тоже! – Рута указала на меня пальцем. – Она ведь училась и…

– И в университете. И даже степень получила, – я присела на край низенькой софы, чтобы потрогать позолоченную пуговицу. Нет, не артефакт, обыкновенная, как и дюжина других, выложенных монограммой. – Действительно, если у девочки талант, то к чему ее мучить?

Мар вздохнул.

И застыл.

И снова вздохнул. Тряхнул головой, будто пытаясь избавиться от мыслей, которые мешали сосредоточиться. Поднял было руку и опустил.

– Ладно… я ведь все равно собирался… скажу мастеру Арчо, чтобы занялся и тобой, раз уж Йонас действительно…