Текст книги "Провинциальная история"

Глава 17 В которой повествуется о людях, богах и особенностях высшего магического образования

…я долго учился, поэтому несколько задержался в развитии.

Из чистосердечного признания некоего Маркуса А., пойманного за попыткою сжульничать в игре и едва с того не лишившегося что руки, что ученое головы.

Девочку Ежи отнес в гостевую спальню. Комната, пробужденная от многолетнего сна, уже успела подернуться легкою пеленой пыли. Увял букет в фарфоровой вазе.

Облетели лепестки, скукожились сухою бумагой. А в остальном… комната как комната. Разве что мебель тяжеловатою кажется, громоздкой.

Кровать огромна.

От постельного белья едва уловимо пахнет лавандой и самую малость – плесенью.

Ничего. За одну ночь, глядишь, ничего-то и не случится.

Перина мягка.

Одеяло невесомо. И девочка почти теряется под ним. Не удержавшись, Ежи коснулся лба, проверяя состояние.

…Аннушка угасала медленно, и казалось, с каждым днем становилась все бледнее, будто кто-неведомый стирал ее, обрывая нить за нитью, что связывали Аннушку с миром.

Лилечка улыбалась во сне.

И казалась такой яркой, но… характерные повреждения энергетической структуры Ежи сразу отметил, пусть и не столь сильные, чтобы требовали постоянной подпитки.

Странно.

Если болезнь диагностировали давно… сколько ей лет? Девять? Рост и вправду замедлился, с виду больше пяти лет не дашь, но вот, судя по состоянию тонких тел, девочка проживет еще год.

Или два.

И выходит, что мастер-целитель, несмотря на возникшую к нему иррациональную неприязнь, хорош.

– Спит? – тихо поинтересовался Евдоким Афанасьевич, позволив себе заглянуть в комнату. – Моя матушка обставляла. Она любила дом. А дом любил ее. Когда она ушла… стало сложнее.

– Ваша жена…

– Не испытывала особого желания возиться с этим местом. Дом платил ей равнодушием, – душа коснулась стены. – И в этом тоже есть моя вина. Но ты, маг, поспеши. Времени до утра осталось немного.

– А что случится утром?

Евдоким Афанасьевич пожал плечами:

– Как знать. Тут теперь каждый день что-нибудь да случается. Да и ребенку здесь не место…

…и Козелкович, показавшийся Ежи человеком действительно беспокоящимся за свою дочь, верно, места себе не находит.

Ежи вернулся на кухню.

Шкатулку, щедро украшенную что резьбою, что тончайшими пластинками перламутра, он поставил на стол. Принюхался. Осмотрелся. И с величайшей радостью обнаружил, что холодильный ларь работает и, что самое важное, он далеко не пуст.

Молоко.

Сыр.

Хлеб. Что еще нужно для счастья оголодавшему магу? А теперь Ежи явственно осознавал, что голоден. Правда, у хлеба и сыра имелся какой-то едва ощутимый странный привкус, но отравлены они не были. А привкус… в студенческие времена, помнится, случалось ему потреблять сыр с плесенью далеко не благородной. Ничего. Жив остался.

Шкатулка…

Шкатулка была. Стояла. Правда, камни – чистейшей воды изумруды, вписанные в центральную руну, давно опустели, но наполнить их – дело минутное.

Ежи смахнул рукавом пыль с крышки, послюнявил палец и потер перламутровую чешуйку.

Заблестела.

Ладно, а дальше что?

Он отхлебнул молока. Теоретически, конечно, Ежи знал, что после активации необходимо уравновесить контур и подключить его к силовым потокам, а дальше уже матрица сама собою настроится на передачу данных к ближайшим точкам.

Во всяком случае, нынешние шкатулки настраивались сами.

А эта?

И… стоит ли возиться? Утро скоро. Конечно, барон беспокоится, да и Анатоль наверняка весь извелся, но… не умрут они от волнения. А Ежи, пытаясь настроить шкатулку, вполне способен ее повредить.

Или себя.

– Страдаешь? – поинтересовался Евдоким Афанасьевич, выглядывая из стены.

– Думаю.

– А есть чем? – дух был явно раздражен, и причиной тому, как Ежи догадывался, стал недавний визит в башню.

– Не уверен, что сумею ее активировать, – признался Ежи.

– Камни заряди.

Ежи молча подчинился. Камни пили силу, что песок воду, и в какой-то момент у него даже возникло нехорошее такое предчувствие, что собственных его, Ежи, силенок не хватит, чтобы зарядить их полностью.

Это ж какая вместительность быть должна…

И не в чистоте камней дело, скорее уж, если приглядеться, хорошо так приглядеться, то можно увидеть, сколь странна сама их структура, будто внешние грани продолжались во внутренних, многажды преломляя и изменяя силу, дробя ее и… упорядочивая?

– Аккуратней, – проворчал дух, взмывая над столом. – Это тебе не нынешние поделочки, их еще мой прадед вырастил.

То есть искусственно сотворенные камни – это вовсе не студенческая байка?

– Ничего сложного, если источник есть, – отмахнулся Евдоким Афанасьевич. – Стало быть, и это знание потеряли?

Ежи лишь руками развел.

– Ясно… печально осознавать, что я был прав, – дух покачал головой. – Теперь погоди, пока структура стабилизируется. Она, конечно, старая, но в мое время умели делать вещи.

С этим Ежи не мог не согласиться.

Он молча наблюдал, как сила, сперва медленно, по капле, переходит из камней в паутину энергетического модуля. Одна за другой тончайшие нити вспыхивали, создавая воистину удивительный узор.

А ведь он куда сложнее того, стандартного, до боли знакомого Ежи.

– Теперь необходимо задать вектор поиска, – Евдоким Афанасьевич встал за спиной, и присутствие его ощущалось этаким ледяным дыханием в затылок. – Накрой обе руны Ут и представь человека, который тебе нужен.

– Человека?

– Можешь, конечно, представить себе рисунок его шкатулки, достаточно будет даже средоточия, но что-то мне подсказывает, что вы не настолько близко знакомы.

Ежи слегка покраснел.

– Хотя… у тебя же есть девочка. С кровью возиться долго, а вот по рисунку ауры попробовать можно, даже при имеющемся уровне дестабилизации опорные узлы будут одинаковы.

– Думаете?

– Знаю. Боги, чему вас учат? Как еще, по-твоему, определяют степень родства?!

– Как? – Ежи наклонился, пытаясь увернуться от призрачной затрещины. – Да не учили меня этому!

– А еще верховный маг!

– Я не специально.

Прикосновение призрачной ладони было… неприятно.

– Не специально… конечно… так, стало быть, все настолько плохо?

– Почему сразу «плохо»? Наука развивается… то есть, наверное, развивается, – был вынужден признать Ежи. – Я как-то не особо… в науку. Но степень родства определяют по крови. Точно знаю.

– Точно, но муторно. Да и какой маг в здравом уме с кровью расстанется?

Тут Ежи промолчал, проявляя свойственное ему благоразумие.

– …не говоря уже о том, что определение родства по крови работает в пределах двух, самое большее, трех поколений, тогда как каркас энергетической структуры остается стабильным на протяжении десятков поколений.

Ежи плеснул себе еще молока.

Не то чтобы он от учебы отлынивал, не больше прочих, скорее уж сам процесс ее вызывал в растущем организме голод отнюдь не духовный.

– Если оглянуться в прошлое, то суть сего явления становится очевидна. Божественная сила, сотворившая мир, воплотилась в людях Их благословением. А поскольку Богов или их воплощений, как полагают некоторые, было несколько, то и сила досталась различного свойства. Она изменила тела людей таким образом, чтобы способны они были эту силу вместить, а впоследствии и использовать. От этих, первых благословенных, и пошли магические рода.

Ежи осторожно коснулся шкатулки и, нахмурившись, – все же никогда-то прежде не доводилась делать ничего подобного – представил ауру девочки, благо, слепок был под рукой.

– А от них и все прочие маги, – завершил краткое вступление Евдоким Афанасьевич. – Ты не отвлекайся.

– Я не отвлекаюсь.

– Не отвлекайся более старательно. Вот… и теперь мысленно сформулируй приказ на поиск ближайшей точки выхода. Когда структура стабилизируется. А теперь ждем-с… конечно, поле искажено, но в целом классическая сеть, сколь понимаю, сохранилась и активно используется. Потому все должно получиться.

Евдоким Афанасьевич потер руки и глянул на Ежи этак, изучающе.

– Возвращаясь же к теме нашей беседы. Божественная сила – подарок… скажем так, сложный. Некогда его пытались удержать, рассудив, что если скрестить двух одаренных людей, то потомство их будет еще более одарено.

Он сделал паузу.

А шкатулка заработала, вот только Ежи, как ни силился, не мог понять принцип ее работы. Тонкие нити расползлись в стороны и… исчезли, но не так чтобы совсем, они будто стали частью чего-то большего, незримого, но в то же время явного.

– Однако вскоре пришло понимание, что все не так просто. У одних пар дети рождались одаренными сверх меры, а у других – больными или вовсе мертвыми, или же здоровыми телом, но слабыми разумом. Или же наоборот. И вот тогда-то Бельстан Хмурый… о нем-то ты слышал?

– Нет, – признался Ежи.

– Неуч.

– Я хорошо учился!

– Учиться и выучиться – разные вещи, но… полагаю, твое невежество – не твоя вина, – Евдоким Афанасьевич прошелся по кухне, остановившись перед блестящим медным тазом. – Я к стыду своему застал начало падения, но, предвидя его, ничего-то не сделал, чтобы предотвратить. Был слишком занят собственными проблемами…

Он взмахнул рукой, но таз остался недвижим.

– Бельстан впервые предположил, что в теле человеческом не способны ужиться две силы, одна непременно подчинит другую, или же в процессе погаснут обе, причинив тем ущерб младенцу. Он занимался исследованиями энергетической структуры. Неужели тебе не попадался труд его, «О разных энергиях»?

– Нет, – покачал головой Ежи. – Даже упоминания…

– Вот ведь… что ж. Его труд стал основой нового направления. И да, практически все предположения Бельстана были позже подтверждены. Исконная энергетическая структура всегда стабильна… разверни, будь добр, рисунок девочки.

Ежи молча подчинился, правда, иллюзии у него всегда получались какими-то нестабильными, но нынешняя вышла неплохой, подробной и даже довольно плотной.

– Хоть что-то ты да умеешь… смотри, вот это внешняя часть, – призрачный палец коснулся края иллюзии, и та истаяла. – Кажется, я поспешил с умениями.

– Вы нестабильны.

– Я дух воплощенный, мне положено. А тебе положено думать, – палец уперся в лоб Ежи, и тот готов был поклясться, что ощущает это прикосновение. – Почему не добавил дополнительный контур, снимающий помехи.

– А… такой есть?

Ответом был лишь тяжкий вздох.

– Внешняя часть тонкого тела несет в себе отпечаток личности человека и всегда индивидуальна. Собственно, на нее и ориентируются стандартные поисковые заклятья, а потому, чтобы укрыться от них, достаточно добавить пару дополнительных связок.

Теперь Евдоким Афанасьевич иллюзии не касался, но та, чувствуя близость духа, подрагивала и норовила расползтись ошметками силы.

– А вот сердце. Да не буквально! Смотри, здесь линии более четкие, устоявшиеся. Две дюжины узлов. Первичные – это именно наследие главного рода… их всего три, и, если присмотреться, что видишь?

Клубки энергии.

Но что-то подсказывало Ежи, что ждут от него совсем иного ответа.

– Руны, – он моргнул, вдруг явственно увидев именно их. – Урс. Агма. И Тан.

– Именно. И чьи это руны?

– Я…

– Бестолочь.

– Извините.

– У нее множество имен, но простые люди именуют ее Хозяйкою Родников. Она дарует своим детям силу и право повелевать водами земными, отворять и затворять родники, поворачивать реки, пробуждать их или, напротив, погружать в тягостный сон. Поговаривали, что те, кто сполна принял ее благословение, могли сотворять воду живую. Или мертвую. Но даже я не знаю, правда ли это.

Ежи молчал.

Что он мог сказать?

Что немногие помнят о Старых богах? И вряд ли кому придет в голову гулять босиком по росе или оставлять краюху хлеба у дороги. Что давно уже не водят тот, заповедный девичий хоровод, глядеть на который мужчинам никак не можно, ибо утратит он силу?

Что…

Проще в храм пойти, поклониться монетой, положить специльно выпеченную тут же, при храме, лепешку в короб то ли для богов, то ли для жрецов, обменять еще одну монетку на сплетенную из длинного льна фигурку-молельницу, чтоб спрятать ее в доме да и забыть о том.

Прабабка когда-то ругалась что на батюшку, что на матушку, позабывших, как оно правильно надо. А отец отвечал, что это все сказки да глупости.

Выходит…

– Следующая пятерка – это малый род, ибо и у Хозяйки сила проявляется по-разному. Если подумать, то и кровь в чем-то вода, но здесь… да, читай.

– Тан. И Рода. Топор. Ушба. Снова Тан.

– Дважды подтвержденная. О чем это говорит?

– Боюсь…

Евдоким Афанасьевич даже ругать не стал, лишь покачал головою.

– Им дарована власть над малыми водами, скорее всего, родники и колодцы. И вот этот круг никогда не изменяется, но наследуется… при правильном выборе жены. А вот последний – способен меняться, но мало, медленно. Это уже путь отдельного рода. Если случалось появиться в нем сильному одаренному, то силой своей он способен был внешний узел сделать внутренним, добавить к узору. И чем сложнее становился узор, тем богаче наследие… узнаю Козелковичей. Род хороший, но не сказать, чтобы сильный. Действительно серьезных магов было в нем… а вот столько, сколько и узлов. Знающий человек по ним многое сказать способен был, да и в целом в мое время принято было приглашать специалистов-энергетов к детям, чтобы адекватно оценить потенциал и понять, чему именно стоит учить.

Ежи подавил вздох.

– У нас специализация с третьего курса идет, – сказал он зачем-то. Сомнительно, чтобы человек, чья жизнь закончилась несколько сотен лет тому, понимал, как устроено образование.

– И сколько тебе к тому времени исполнилось?

– Двадцать.

– Отвратительно, – Евдоким Афанасьевич заложил руки за спину. – Основные узлы стабилизируются к годам пятнадцати-шестнадцати, а у некоторых и того раньше. И без должного развития, соответственно, они застывают недоформированными, что значительно ограничивает способности… впрочем, полагаю, на то и расчет. Ладно, это, в конце концов, значения не имеет…

Он махнул рукой, и шкатулка звякнула. Нет, скорее всего, эти два события не были связаны между собою, но… дух махнул рукой, шкатулка звякнула, а до крайности занимательная беседа завершилась. Что-то подсказывало Ежи, что делиться вековой мудростью дух передумал.

Настаивать?

Не в этот раз. Да и… отписать отцу Лилечки и вправду стоит. Хотя…

– А что писать-то? – Ежи поскреб зудящую – никак комары добрались – шею. – Помимо того, что живы и здоровы. И…

– Утром ведьма вас выведет. Пусть на развилке встречают.

Глава 18 Где верховная ведьма собирается в путешествие, а коты выбирают себе людей

…людей к правильному порядку следует приучать постепенно, проявляя должную настойчивость и не забывая поощрять их ласкою. При толике терпения даже самый несообразительный представитель рода людского постепенно научится наполнять миски кормом и чистить отхожее место, после чего сумеет освоить и иные, куда более сложные, навыки.

«Семь крыш и одна синица, или же Мысли о сути жизни и рыбных потрохах». Рассуждения премудрого кота Мура, так и не оформленные им в книгу в силу врожденной лени и общей ненадобности.

Эльжбета Витольдовна ведьмою была не только по дару, но и по состоянию души, что весьма охотно признавали многие ее знакомые. Большею частью, конечно, не в глаза, ибо говорить подобное прямо дозволено было лишь Марьяне Францевне, старой подруге и, что характерно, еще одной ведьме немалой силы.

– Ах, дорогая, как-то ты нынче сделалась бледна, – Марьяна Францевна обладала той старомодной пышностью и любовью к пирожным, которую позволяла себе не скрывать и в нынешний век модной худобы.

Она вообще позволяла себе непростительно много.

К примеру, не пудрить лицо.

Не укладывать волосы «волною».

Носить платья в старом стиле. И высказывать собственные мысли людям прямо, не отвлекаясь на изящную словесность. Как правило, ее формулировки были точны и весьма болезненны.

В общем, Марьяну Францевну любили ничуть не больше ее закадычной подруги.

– Голова болит, – призналась Эльжбета Витольдовна, кутаясь в легчайшую шаль. – Зябко.

– Опять?

Вот Марьяна Францевна, напротив, маялась жарой. И шелковая рубаха её, и летник из легчайшего атласу успели пропитаться потом.

Все это ложь, что ведьмы не потеют.

– Устала я, – Эльжбета Витольдовна без сил упала в кресло, которое стояло подле открытого окна. За окном кипело лето, наполняла честный Китеж-град солнцем и теми характерными летними ароматами, отнюдь не самыми приятными. И пусть минули те времена, когда на улицы выливались нечистоты, но…

Распаренный навоз.

Камень.

Рыба, запах которой доносился с рынка, и вроде не близок тот был, а вот поди ж ты. В этой смеси запахов как-то терялись ароматы роз, высаженных перед ведьминым особняком. И пусть разрослись они густо, заслоняя дом и хозяйку его от прочего города, но… густоты, похоже, недоставало.

Марьяна Францевна поднялась, подошла к стене и, сдвинувши портрет Государя, погладила неприметную дверцу. Скрывались за нею бумаги важные, деньги и, что самое главное, бутылочка вишневой наливки.

– Утро еще, – заметила Эльжбета Витольдовна с некоторым сомнением. И поглядела на Государя, который в свою очередь взирал на ведьм с отеческою снисходительностью. Виделось ей в премудрых очах его понимание: мол, у всех случаются дурные дни.

Чего уж тут.

– Можем обеда подождать, – Марьяна Францевна наполнила высокие хрустальные рюмки до верху. И бутылку в тайник убирать не стала. Чуялось, день и вправду не задался, а стало быть, пригодится еще.

– Не стоит, – отмахнулась Эльжбета Витольдовна, шаль поправляя.

Сама-то она, в отличие от подруги, была высока и сухопара, что в годы молодые служило причиною многих печалей, ибо тогда-то аккурат ценилась в женщинах приятная глазу пышность. Ныне же, повзрослевши, помудревши и осознавши, что внешность в ведьме не главное, Эльжбета Витольдовна даже полюбила подчеркивать свою нехорошесть нарядами, которые были равно строги и скучны.

Ни тебе кружавчиков.

Ни рюшечек.

Ни даже бусинок хрустальных. Зато глянешь на такую и сразу понятно становится: вот она, Верховная ведьма.

– Будем? – Марьяна Францевна подняла рюмочку и понюхала. Настойка хороша. Не только вишня, но и малинки капля, княженики, да и мятного листу добавили, оттеняя фруктовую сладость прохладой.

– Будем, – согласилась Эльжбета Францевна и вновь на окно поглядела с тоскою. – Уеду.

Она сказала это с обреченностью, понимая, что никуда-то не уедет из этого вот города, который слишком уж разросся, сделался шумен, суетлив. И не привык-то он отпускать свое.

Как и Государь, который нахмурился, будто подозревая недоброе. Хотя… где уж от ведьм доброго ожидать?

Зато Беловодью от них польза немалая.

– Что на этот раз? – закусила Марьяна Францевна конфеткою, которые носила с собой в жестяной бонбоньерке.

– Да все то же… всем подавай ведьм, чтобы и в силе, и молодые, и воспитанные, и сразу в мужа влюбленные.

– Идиоты.

– Не без того, – настоечка разлилась по крови, согревая.

Вот всегда-то она, Эльжбета, уроженка Северо-Западного края, где меж болот до сих пор стояла деревенька Загулье, мерзла. И было ли причиной этакой мерзлявости ее худоба, либо же сказывались пережитые в детстве тяготы, она и сама не знала.

Но вот…

Мерзла.

Даже летом. Даже в жару. Даже в пуховой шали, которая стоила больше, чем родное Загулье скопом, включая дома, поля, худых коров и жителей.

– Гурцеев жаловаться приходил, – она поморщилась и помяла пальцами виски, без особой надежды унять боль. Все ж таки в даре ведьмовском имелся один существенный недостаток: если кого иного Эльжбета могла исцелить, даже не словом, но одним лишь желанием, то с собою сладить не выходило.

И Марьяна не поможет.

– А ему-то что не так? – весьма искренне удивилась Марьяна. – Когда он там женился? Полгода прошло?

– Еще нет.

А ведь девочку хорошую подобрали, тихую, покорную, уверенную, что счастье ее состоит единственно в браке… и жених, что говорить, неплох.

Молод.

Собою хорош.

И силы немалой. Ко всему царице-матушке троюродным племянником приходится. Да и сам отнюдь не пустое место.

Боль подступила ближе.

– Так что не так? – Марьяна Францевна нахмурилась и наполнила рюмочки, поставила на стол, аккурат на папочку с бумагами, которые надлежало разобрать, прочесть, подписать… в общем, рюмки на ней тоже неплохо смотрелись. И бонбоньерка с трюфелями, пусть слегка подтаявшими.

– Все так… жену он любит. Она любит его, но… детей пока не собирается заводить, а ей скучно. Вот от скуки повадилась картины писать.

– И?

– Он наставника нанял. А тот вбил этой дурехе в голову, что у нее талант. И теперь она желает выставку.

– И?

Пока проблемы Марьяна Францевна не видела. Пусть бы и сделал, что ему, жалко для девочки? Чай, особняк у Гурцеевых большой, выделил бы залу одну, устроил бы салон или вечер званый. И жене в радость, и ему не сложно.

– Она-то не просто выставку, но в Государевой академии Изящных искусств. И учиться там же.

Марьяна Францевна приподняла бровь.

– И что? Не сможет устроть?

– Он-то сможет, чего ж не смочь. Девочка и вправду одаренная, только… сама посуди. Во-первых, теперь она княжна. Во-вторых, молодая и красивая… и среди нищих студиозусов учиться? Сама знаешь, что там за нравы… оно, конечно, Аглая – девочка умная, но вот… слухи пойдут.

Эльжбета Витольдовна настоечку пригубила.

И пальцы облизала.

Конфеты были хороши.

– Пусть так наставников наймет…

– Он вообще против, чтобы она рисовала.

– Почему?

– Уверен, что всенепременно нарисует что-то этакое, что родовую честь уронит. И что княжне рисовать можно только акварельки для семейных альбомов.

– Идиот.

– Все они…

– А от тебя чего хотел?

– Чтобы повлияла. Поговорила. Убедила.

– А ты?

– А я… я не знаю. Устала я убеждать… одному не нравится, что жена его рисованием увлеклась, другому – что садом занимается, третьему характер кажется слишком уж неподатливым, четвертый уверен, что она вовсе должна сидеть и ничего не делать без его высочайшего дозволения.

Она опрокинула рюмку до дна и содрогнулась.

– И я ведь пытаюсь… объясняю, говорю. Они вроде понимают. Пока говорю, понимают. А как выйдут отсюда, так опять… и начинают то отговаривать, то запрещать, то еще чего… потом сами удивляются, куда сила уходит, что прибытку ей нет. А откуда прибыток, когда ведьма несчастна?!

Это она сказала, пожалуй, чуть громче, чем следовало бы, а после и вовсе добавила крамольное:

– Порой мне кажется, что раньше оно все как-,то… честнее было. Мы не любили их, они нас… и все. А тут… уеду, – это Эльжбета Витольдовна произнесла с немалою убежденностью. – Вот… в командировку и уеду.

– Куда? – тотчас заинтересовалась Марьяна Францевна.

– В Канопень!

– Куда?!

Она поглядела на другую стену, которую занимала карта Беловодья со всеми его городами, городками и махонькими даже поселениями. Карта была рисована под старину, а потому изобиловала непонятными знаками и диковинными зверями.

– В Канопень, – Эльжбета Витольдовна повторила слово мрачно. – Доклад пришел. Точнее, запрос. Тамошний верховный интересуется, не отправляли ли мы в Канопень ведьму…

– В Канопень?

– Вот и я о том… я точно никого не отправляла. А стало быть… или самозванка.

– Или… – глаза Марьяны Францевны блеснули. – Погоди… это же…

Она поднялась и, отыскав-таки на карте упомянутый Канопень – городишко, судя по рисунку, был вовсе не так уж мал, просто весьма далек от столицы, – ткнула пальцем.

– Именно, – сказала Эльжбета Витольдовна, не дожидаясь вопроса: некоторые вещи лучше было не озвучивать. – Именно…

Она глядела на карту.

Глядела.

И… мысль об отъезде согревала душу не меньше, чем вишневая наливка. А еще появилась мысль, что вовсе не обязательно ехать одной.

В конце концов, она ведь обещала отвлечь Аглаю от ее живописи?

Вот и отвлечет.

И…

Тонкие губы Эльжбеты Витольдовны растянулись. Все же она и вправду была ведьмой прежде всего по состоянию души.

Проснулся Ежи оттого, что по нему топтались. Весьма так деловито, с полным, можно сказать, осознанием процесса. Правда, кто бы ни топтался, нельзя было сказать, что он был тяжел, но вот… неприятно все же.

И Ежи открыл глаза.

– Мря, – сказал зверь ярко-рыжего окраса, усаживаясь на груди.

– Доброго утра, – на всякий случай Ежи решил со зверем поздороваться. Тот чуть склонил голову. Крупную. Круглую. С торчащею во все стороны шерстью, длиннющими усами, которые мелко подрагивали, и треугольниками ушей.

На ушах имелись кисточки, придававшие зверю сходство с рысью.

– Гм… не будете ли вы столь любезны…

…клыки, правда, поменьше рысьих, но тоже не оставляют сомнений, что натура у зверя весьма себе хищная.

– …мне бы встать, – Ежи глядел на зверя.

Тот глядел на Ежи.

И глаза были желтые, янтарные, весьма даже разумные. Наконец, смотреть зверю надоело, и он поднял лапу, которую демонстративно принялся вылизывать, всем видом своим показывая, что процесс этот долгий, ответственный, суеты не допускающий. Пушистый же хвост скользнул по телу, кончиком самым коснулся носа Ежи, и тот не удержался, чихнул.

От чиха зверь подскочил едва ли не на локоть, причем приземлился сразу на четыре лапы, спину выгнул и будто бы раздулся вдвое. Из горла его донесся грозный воющий звук.

– Извините, – Ежи все-таки сел. – Я нечаянно. Никак не хотел вас напугать.

– Умрру! – ответил зверь и все-таки позволил себе слегка уменьшиться в размерах. После вовсе отвернулся, сделавши вид, что знать Ежи не знает и вовсе даже по нем не топтался.

Ежи сел.

Потянулся.

Выглянул в окно, отметивши, что солнце встало и давно уже. Вот ведь… могли бы и разбудить. Подавив зевок, он поинтересовался у зверя:

– Не подскажете, где ваша хозяйка?

Как ни странно, зверь поднялся и неспешно, будто бы гуляя, направился к выходу из комнаты. Впрочем, на пороге он оглянулся и произнес:

– Мря.

– Да, конечно, я иду. Только слегка вот… – Ежи обтянул мятый кафтан, отметив, что тот не только мят, но и грязен, да и пару пуговиц где-то потерялись, а ведь гербовые, зачарованные.

…и подлежат специальному учету по десятой форме.

Или девятой?

Зверь фыркнул и толкнул дверь, которая отворилась легко и беззвучно.

Ведьма, как ни странно, обнаружилась на кухне, да не одна. На высоком стульчике, прижимая к груди лысого уродца, в котором все же угадывалось некоторое сходство с роскошным рыжим зверем, восседала Лилечка. А на полу…

Нет, Ежи знал, что ведьмы любят животных, но все же как-то… не в таких количествах, что ли?

– Доброго дня, – ведьма поставила фарфоровую миску, судя по монограмме, из коллекции родовой посуды, на пол. В миске виднелась кучка чего-то бело-розового, с темными крапинками. – Как спалось?

– Благодарю, замечательно…

Рядом с первой миской встала вторая, наполненная, кажется, мелко резанным мясом.

И третья.

…а ведь за каждую дадут пару сотен золотых, не торгуясь. За вейсенский-то призрачный фарфор… а она из них кормит… к слову, кого?

– Что это за звери? – позволил себе поинтересоваться Ежи.

Мелкие.

И еще мельче. И крупные. Лохматые. Длиннохвостые. Рыжие, черные и какого-то совсем уж непонятного окрасу, то ли серые, то ли голубые.

– Котики, – сказала ведьма. – Коты. И кошки.

И вздохнула так тяжко-тяжко, добавив:

– Правда, еще скорее даже котята. К счастью…

Котята урчали, ворчали, мяукали и толкались, спеша добраться до содержимого мисок. И только знакомый Ежи рыжий с легкостью запрыгнул на стол, оттуда наблюдая за суетою. Да лысый уродец на руках Лилечки тоже не спешил присоединиться к прочим.

Если он тоже был котом.

– Они полезны?

– Очень, – сказала ведьма. – Скучать вот не дают.

Кто-то тоненько запищал, пытаясь выбраться из кучи лохматых тел.

– Надо бы их отдельно, но… тогда точно не справлюсь.

– А зачем вам столько? – поинтересовался Ежи осторожно и, наклонившись, помог выбраться зверьку, застрявшему под комодом. Зверек в благодарность тяпнул за палец и поспешил к мискам.

– Сама не знаю. Так получилось… а вы себе котика не хотите?

– Хочу, – вдруг сказал Ежи. – Этого вот. Если можно.

Рыжий повернулся к нему, и ухо его дернулось. А потом… Ежи готов был поклясться, что на морде появилось выражение снисходительно-довольное, будто иного зверь и не ожидал.

– Зверя? – ведьма удивилась. – Хотя… да, наверное, так хорошо, а то он растет, и Бес нервничает. Бес ревнивый, хотя мелочь он и не трогает.

Ежи кивнул, будто что-то и вправду понял.

– Ему с полгода где-то, – ведьма вытащила котенка из миски и отставила в сторону. – Ест уже почти все, к лотку приучен, только чистить не забывайте. А так он понятливый. Мейн-куны вообще сообразительные.

– Это…

– Порода такая. Он, как вырастет, то на Беса похож станет. Большой. И красивый, – Она замолчала и молчала недолго. – А у вас тут и вправду котов нет?

– Нет.

– Совсем нет?

– Не знаю, – все же предыдущая ночь несколько поколебала уверенность Ежи в собственных знаниях. – Может, где-то и есть, но не у нас точно.

– А мышей кто ловит?

– Ужи.

– Что?

– Ну, сейчас проще артефакт поставить, но в деревнях многие ужей держат. Мама моя тоже их привечает…

Ведьма содрогнулась. Ужей не любит?

Рыжий же, верно, решив, что дело стоит довести до конца, одним прыжком перебрался на стол, подошел, заглянул Ежи в глаза. И смотрел долго, явно изучая, раздумывая, стоит ли вовсе с этим вот человеком связываться.

– Вы погладьте его, не бойтесь, он не кусается. Ну… почти…

Ежи протянул руку и осторожно коснулся рыжей шерсти. И вовсе она не жесткая. Зверь же выгнул спину, и внутри его что-то заклокотало.

– Понравились, значит. Это он мурлычет так…

Кот потерся о ладонь, выгнулся, будто пытаясь под нее подлезть.

– А… ест он что?

– Здесь… молока ему уже нельзя, хотя и любит, но потом расстройство живота случиться может. И от сливок. А вот скисшее молоко или творог можно. Творог даже нужно, еще туда скорлупы толченой добавить, для костей. Мясо сырое, порезать мелко…

Зверь облизнулся.

– Рыбу… иногда. Не слишком часто. Зелень он и сам найдет. В резаное мясо можно яйца добавлять, целиком или только желток, тут уж как получится.

…а ведь зверь – он не просто зверь, если приглядеться. Хорошо так приглядеться, правильно. И тем удивительно, ибо у животных нет тонкого тела в том его выраженном виде, в котором оно присутствует у людей. Встречаются локальные формации, допустим, у лошадей или собак, но далеко не всех, лишь тех, что были выведены когда-то магами для нужд магов, но…

Зверь прищурился и заурчал иначе, будто предупреждая, что смотреть можно, а заглядываться не стоит. И Ежи убрал руку.

Быть может, потом.

И вообще… показалось? Или дело не в зверях, но в месте, где он оказался? Тут все неправильное, начиная с дома и заканчивая ведьмой, что подняла пустые тарелки.

– А мне? – Лилечка прижала уродца к груди. – Можно… я ее тоже возьму?

– М-мя, – тихо произнесло лысое существо.

– Я буду смотреть, честное слово!

…наверное, следовало согласиться.

Сразу.

И вообще порадоваться, что поголовье кошек, с которым Стася едва-едва справлялась, слегка уменьшится. А она, вместо того чтобы воспользоваться удобным случаем, медлит.