Текст книги "Золото Виннету"

– Разве по этой причине все остальное должно стать собственностью этого негодяя? Разве Олд Шеттерхэнд – мальчишка, в чьих карманах может хозяйничать кто угодно? Я сдался тебе и тем самым оказал тебе честь как воину и как вождю. Почему же ты забываешь, что и я – воин и вождь и с такими, как Сантэр, могу говорить только как с псом? Достаточно одного пинка, и он перестанет лаять.

Индеец уважает смелость и гордость даже в том случае, если обнаруживает их у своего самого заклятого врага. Кайова знали меня, знали мои правила и не могли забыть, что в те времена, когда я, спасая Сэма Хокенса, захватил в плен Пиду, с головы сына вождя не упало ни единого волоса.

Краснокожие смотрели на меня чуть не с суеверным уважением, а Пида доброжелательно – конечно, с точки зрения индейца – ответил:

– Сэки-Лата самый храбрый из белых воинов, а тот, кого он свалил с ног ударом, известен среди нас как человек с двумя языками и двумя лицами. Я запрещаю ему прикасаться к тебе и совать свои руки в твои карманы.

– Благодарю тебя. Ты смелый вождь и когда-нибудь станешь самым славным воином среди кайова, а твое племя будет гордиться твоим именем. Благородный воин убивает врага, но не унижает его достоинства.

Пида гордо выпрямился, мои слова вселяли в юношу уверенность и возвышали в собственных глазах. Он ответил мне, и в его голосе прозвучало сожаление о том, что должно было произойти:

– Да, Пида убивает врага. Сэки-Лата умрет, но смерть его будет не унизительна, а почетна. Он умрет у столба пыток.

– Вы не услышите от меня ни стона, ни мольбы о пощаде. Единственное, о чем я вас прошу, держите подальше от меня этого негодяя.

Мне связали руки, затем повалили на землю и спутали ноги в щиколотках, чтобы я не мог ходить. Тем временем к Сантэру вернулось сознание, он встал на ноги, пошатываясь, подошел ко мне и пнул меня ногой.

– Ты поднял на меня руку, собака! – завизжал он. – Ты заплатишь мне за это жизнью!

И он попытался вцепиться руками мне в горло.

– Не смей! – остановил его окриком Пида. – Я запрещаю тебе прикасаться к пленнику!

– Ты не вправе запретить мне что-либо! – Несмотря на охватившую его ярость, Сантэр остановился и опасливо покосился на молодого вождя. – Он мой смертельный враг! Он ударил меня! Сейчас он на собственной шкуре испытает…

Не успел он прикоснуться ко мне, как я поджал ноги и с такой силой пнул его в грудь, что негодяй отлетел далеко назад и повалился на землю. Он хотел было сразу же вскочить на ноги, но ему это не удалось. Разъяренный, как раненый зверь, он медленно встал и с воплями и проклятиями выхватил револьвер.

– Ступай в ад, собака, там черт уже приготовил тебе место!

Стоявший рядом с Сантэром индеец по знаку Пиды резко ударил его под руку. Пуля унеслась в небо.

– Почему ты мне мешаешь? – набросился на краснокожего обезумевший Сантэр. – Он меня ударил! Он пнул меня ногой! Я убью его.

– Ты не убьешь его! – заявил Пида, подходя к Сантэру и сжимая его плечо рукой. – Сэки-Лата принадлежит мне, и никто не смеет тронуть его пальцем. Никто, кроме меня, не может распоряжаться его жизнью.

– Я поклялся отомстить ему!

– Твои клятвы меня не касаются. Ты оказал две-три услуги моему отцу, и он согласился, чтобы ты бывал у нас. Однако не рассчитывай на большее! Сэки-Лата должен умереть у столба пыток, и если ты его убьешь, поставлю к столбу пыток тебя!

– За чем остановка? Поставьте его к столбу пыток прямо здесь, у могил апачей, и устройте праздник по поводу смерти Виннету!

– Нам нельзя поступать так.

– Почему? Прекрасное место, прекрасный повод! Виннету мертв, а теперь вы еще замучите насмерть его лучшего друга и вашего смертельного врага!

– Нет. Мы отведем его в стойбище.

– В стойбище? Вы не в своем уме! Зачем?

– Чтобы отдать Сэки-Лату в руки моему отцу. Он сам решит, каким пыткам подвергнуть бледнолицего воина.

– Какая глупость! Вести его в стойбище!

– Замолчи! Пида – молодой вождь, но он не делает глупостей.

– Согласен, до сих пор не делал, но собирается сделать. Разве ты не знаешь, сколько раз Олд Шеттерхэнд был в плену? Сам дьявол помогал ему, и всегда ему удавалось бежать! Если вы не прикончите его сейчас же, он снова сумеет ускользнуть!

– Ему не удастся бежать. Мы будем обращаться с ним как с самым славным воином из племени бледнолицых, но и стеречь будем, как никого до сих пор не стерегли.

– Черт побери! Вы еще хотите обращаться с ним как со славным воином? Может быть, прикажете поднести ему цветы и украсить грудь орденами?

– Пида не знает, что такое ордена, и не понимает, зачем Сэки-Лате нужны цветы. Однако молодой вождь кайова знает, что с ним следует обращаться совсем по-другому, чем с тобой, если бы ты стал нашим пленником.

– Ты еще раскаешься в том, что не прислушался к моим словам. Без меня вам никогда не удалось бы его поймать, а теперь без меня вы наверняка упустите его, поэтому я еду с вами в стойбище. Я сам буду присматривать за ним и позабочусь о том, чтобы негодяй получил заслуженную кару за все зло, что он причинил мне и другим.

– Я не могу запретить тебе ехать с нами в стойбище, но не забывай, что я сказал: если ты убьешь пленника, я убью тебя. А теперь я должен посоветоваться, как поступить дальше.

– Что тут советоваться? Я и так тебе скажу, что надо делать.

– Меня не интересует, что ты можешь сказать. Ты не имеешь права сидеть в совете вождей и старейшин.

Молодой вождь отвернулся от Сантэра, подозвал к себе седого воина с множеством рубцов от ран на теле и сел с ним поодаль. Пида поступал мудро, стараясь не принимать скоропалительных решений и спрашивая совета у стариков. Остальные краснокожие столпились вокруг меня. Многие из них никогда не видели меня и теперь с любопытством и уважением рассматривали Олд Шеттерхэнда. Все они были очень горды тем, что именно им удалось поймать меня, и теперь их племени выпадет честь замучить меня насмерть у столба пыток. Еще бы! Ведь им будут завидовать все другие племена.

Я не увидел на их лицах жестокой и непоколебимой жажды мести. В то время, когда я еще не был столь известен и не носил славного имени, я тяжело ранил их вождя и искалечил его на всю жизнь. Тогда их ярость и злоба ко мне были безграничны, однако с тех пор прошло много лет, и огонь ненависти перестал жечь их сердца. Обо мне рассказывали легенды в стойбищах многих племен, и я своими поступками подтвердил, что ценю человеческую жизнь, независимо от цвета кожи. Конечно, Тангуа ненавидел меня так же сильно, как и раньше, и от него нельзя было ждать пощады. Но причиной тому было увечье, которое я нанес ему, хотя он сам был виноват в том, что произошло между нами.

Итак, сегодня кайова видели перед собой знаменитого Олд Шеттерхэнда, а не молодого бледнолицего, который поссорился с их вождем и в поединке прострелил ему колени. Однако тот же молодой бледнолицый немного времени спустя взял в плен Пиду и пощадил его.

Во всех глазах, устремленных на меня, читалось уважение, но я прекрасно понимал, что надеяться на снисхождение не следует. Я знал обычаи краснокожих. Ни одному из них и в голову не пришла бы мысль отпустить меня на свободу. Более того, они скорее освободили бы любого другого человека, но только не меня. Убив великого воина, они покроют себя славой. Вот почему я должен был умереть мучительной смертью у столба пыток. Белые люди ходят в театр, чтобы посмотреть на игру великого актера, краснокожие устраивают себе подобные же зрелища. И вот теперь главная роль отводилась великому воину Олд Шеттерхэнду. Увы, эта роль станет последней в моей жизни, и сыграть ее, несмотря на мучения, придется достойно.

Я не испытывал страха, и предстоящие мне испытания не занимали меня. Сколько опасностей я уже пережил, и всегда мне удавалось чудом спастись и найти выход из самого безвыходного положения. Возможно, не все еще кончено. Нельзя терять надежды до последнего вздоха, но всеми силами следует помогать этой надежде осуществиться. Если у человека опускаются руки, он погибает.

Сантэр тоже сел в сторонке со своими товарищами и, отчаянно жестикулируя, принялся что-то им объяснять. Не трудно было догадаться, о чем они говорили. Те трое наверняка слышали об Олд Шеттерхэнде и знали, что он не негодяй, поэтому то, что сделал Сантэр, наверняка пришлось им не по вкусу. Они послушались его, дали поманить себя блеском золота, обманули меня и отдали в руки краснокожих. Может быть, их и не терзала совесть, но люди они были еще не до конца испорченные, и какое-то чувство вины не давало им покоя. Сантэру же надо было срочно восстановить доверие к себе и представить происходящее в выгодном для себя свете.

Совет закончился. Пида и старый воин встали.

– Воины кайова не останутся здесь, – объявил свое решение молодой вождь. – После ужина мы едем обратно в стойбище. Пусть все готовятся в дорогу.

Я догадывался, что Пида распорядился именно так. Сантэр презирал краснокожих и считал ниже своего достоинства интересоваться их обычаями, поэтому такое решение было для него полной неожиданностью. Он вскочил на ноги и подошел к Пиде.

– Вы собираетесь возвращаться? Но вы же хотели отпраздновать здесь известие о смерти Виннету.

– То, чего хочет человек, не всегда можно выполнить. Мы отпразднуем смерть нашего врага, но не сегодня.

– А когда?

– День назначит Тангуа.

– Почему вы так внезапно меняете решения?

– Я не обязан давать тебе объяснения, но нас слушает Сэки-Лата, поэтому я скажу.

Молодой вождь повернулся ко мне и продолжил:

– Мы прибыли сюда, чтобы порадоваться смерти Виннету, вождя собак-апачей. Но мы не думали, что поймаем у могил Сэки-Лату. Такое важное событие удваивает нашу радость. Виннету был нашим врагом, но он был краснокожим. Сэки-Лата тоже наш враг, но враг бледнолицый. Сыновья и дочери кайова встретят его смерть с большей радостью, чем смерть Виннету, и после этого мы торжественно отметим гибель двух самых смелых и известных врагов своего народа. Со мной здесь только небольшая часть воинов, а я слишком молод, чтобы решать, какой смертью умирать Сэки-Лате. В стойбище будет созван совет старейшин племени, и Тангуа, верховный вождь кайова, сам объявит о пытках, которым подвергнут Сэки-Лату. Поэтому мы не можем задерживаться здесь и спешим домой, чтобы наши братья и сестры поскорее узнали радостную весть.

– Но ведь вам не найти лучше места для того, чтобы прикончить Олд Шеттерхэнда. Пусть он погибнет у могил тех, из-за кого стал вашим заклятым врагом.

– Где он умрет, тоже будет решать Тангуа. В одном ты прав: Сэки-Лата будет похоронен здесь.

– Вы что же, собираетесь убить его на Солт-Форк, а потом тащить вонючий труп сюда? Зачем умному краснокожему воину возиться с падалью белой собаки?

– Я объяснил тебе все, чтобы ты лучше узнал молодого вождя кайова и чтобы Сэки-Лата слышал, как я собираюсь отблагодарить его за то, что он когда-то не убил меня, а обменял на другого бледнолицего.

Пида снова повернулся ко мне.

– Сэки-Лата – благородный враг, на Пекос он мог застрелить Тангуа, но сохранил ему жизнь и только раздробил колени. Сээки-Лата всегда щадил врага, краснокожие мужи уважают его за это. Сэки-Лата должен умереть, но смерть его будет смертью героя, и он докажет нам свое мужество тем, что вынесет без стона такие мучения, каких еще никто и никогда не испытывал. А когда он умрет, мы не бросим его тело на съедение речным рыбам или койотам в прерии. Сэки-Лата – вождь, и у него должна быть могила, это будет честью и для нас, его победителей. Мне рассказывали, что когда-то Ншо-Чи, прекрасная дочь апачей, подарила Сэки-Лате свою душу, поэтому тело его будет похоронено рядом с ней, чтобы их души соединились в Стране Вечной Охоты. Так Пида отблагодарит того, кто даровал ему жизнь. Мои краснокожие братья слышали мои слова. Они согласны исполнить мое желание?

Он испытующе всматривался в лица своих воинов.

– Хуг! Хуг! – одобрительно воскликнули кайова.

Действительно, их молодой вождь был человеком необыкновенным. Обещание ужасной мучительной смерти, как это ни странно, свидетельствовало об огромном уважении ко мне, и я, по понятиям краснокожих, должен был испытывать благодарность к Пиде. А вот то, что он хотел похоронить меня рядом с Ншо-Чи, говорило о душевной утонченности, что крайне редко встречается среди краснокожих.

Когда улеглись возгласы одобрения, Сантэр издевательски улыбнулся и крикнул мне:

– Примите мои поздравления, сэр, по случаю бракосочетания с прекрасной индеанкой в Стране Вечной Охоты. Не каждому так везет! Смею ли я просить вас о приглашении на свадьбу?

Я должен был бы сдержаться и не делать ему чести, вступая с ним в разговоры, но все-таки ответил:

– Приглашение тебе не понадобится, ты будешь там раньше меня.

– Так ты надеешься сбежать? Это хорошо. Но я тебе помешаю, можешь мне поверить.

Индейцы оставили лошадей в долине. С моих ног сняли путы, чтобы я мог идти, но привязали ремнями к двум громадного роста воинам. Пида вскинул на плечо мои ружья и повел свой отряд вниз по склону. Один из кайова держал под уздцы моего коня. Сантэр и его товарищи замыкали шествие.

У подножия Наггит-циль мы разбили лагерь. Индейцы развели огонь и принялись жарить мясо. Мне тоже поднесли огромный кусок, и я с удовольствием съел все до последнего кусочка. Во время ужина мне освободили руки, но полдюжины грозного вида краснокожих стояли вокруг и не спускали с меня глаз. О побеге нечего было и думать.

Меня привязали к лошади, и мы тронулись в путь. Я невольно оглядывался на могилы Инчу-Чуны и Ншо-Чи, пока они не скрылись из виду. Кто знает, доведется ли мне когда-нибудь еще раз увидеть их? А то, что кайова обещали похоронить меня рядом с ними, служило мне очень слабым утешением.

Дорога от Наггит-циль до Солт-Форка была мне хорошо знакома, и за время пути ничего примечательного не произошло. Краснокожие не оставляли меня ни на минуту без присмотра, а даже если бы они ослабили бдительность, то Сантэр ни за что не позволил бы мне бежать. Он изобретал всевозможные способы, чтобы уязвить меня и превратить мое существование в пытку, но не добился успеха. Я не отвечал на его дерзкие речи и оскорбления, и ни разу ему не удалось вывести меня из себя. Если же он пытался подобраться ко мне ближе, Пида грозным окриком останавливал негодяя, и тот, поджав хвост, возвращался на свое место в конце отряда.

На Гейтса, Клая и Саммера индейцы не обращали внимания, словно их и не существовало. Им не было дела до троих бледнолицых, путешествующих с Сантэром. Судя по тому, как они на меня поглядывали, вестмены были не прочь переговорить со мной, да и Пида, скорее всего, не стал бы мешать им. Однако им приходилось подчиняться Сантэру. Они влипли в нехорошую историю и не знали, как из нее выпутаться. Однако Сантэр не позволял им приблизиться ко мне, так как в его интересах было держать товарищей в неведении и полном подчинении себе. Он взял их с собой на поиски сокровищ, но как только золото оказалось бы в их руках, негодяй не остановился бы даже перед убийством, лишь бы не делиться ни с кем.

Теперь же обстоятельства изменились. Я предупредил Гейтса с товарищами о том, что золота в Магворт-Хиллз больше нет, а они наверняка поделились моими соображениями с Сантэром. Бумаги, которые они видели в моих руках, только подтверждали мою правоту, но раз искать там больше было нечего, то Гейтс, Клай и Саммер стали для Сантэра обузой, и он с удовольствием отделался бы от них. Но как? Он не мог отослать их обратно, так как боялся, что они, справедливо полагая, что только мне известно местоположение сокровищ, попытаются освободить меня. Поэтому он вынужден был таскать их за собой и различными россказнями поддерживать в них уверенность в том, что не сегодня-завтра сокровища сами приплывут им в руки.

Бумаги! Все помыслы Сантэра теперь были направлены на то, каким образом заполучить бумаги. Он не мог отнять их у меня силой, так как Пида запретил ему приближаться ко мне. Он не мог их даже украсть у меня сонного, потому что часовые стерегли меня денно и нощно, не смыкая глаз. Оставалось следовать в стойбище и там уговорить Тангуа отдать бумаги ему. В свое время Сантэр оказал вождю кайова несколько услуг, и он надеялся, что тот в знак благодарности не воспрепятствует его желаниям. Это обстоятельство беспокоило меня сейчас больше, чем собственная судьба.

Стойбище кайова находилось в том же месте, что и раньше, там, где Солт-Форк впадает в Ред-Ривер. Мы преодолели реку вброд, и, когда до стойбища оставалось два часа пути, Пида выслал вперед двух гонцов с известием, что он возвращается. Только человек, знакомый с образом мыслей краснокожих, может представить, какое впечатление произвело сообщение о том, что Пида пленил Олд Шеттерхэнда и ведет его в стойбище.

Мы еще были в открытой прерии, довольно далеко от леса, узкой полосой тянувшегося вдоль берегов Солт-Форк, когда увидели мчавшихся к нам всадников. Это были воины кайова, жаждавшие первыми увидеть Олд Шеттерхэнда.

Они встречали нас громкими пронзительными криками, бросали на меня быстрые взгляды и присоединялись к нашему отряду. Меня не рассматривали, не пялили глаза, что было бы обычным делом в цивилизованном мире. Гордость не позволяет индейцам проявлять любопытство и бурные чувства по какому бы то ни было поводу.

Таким образом наш отряд увеличивался с каждой минутой. Когда мы наконец достигли леса, навстречу нам выехало около сотни воинов, из чего я сделал вывод, что племя Тангуа увеличилось.

Под деревьями стояли вигвамы, в которых не осталось ни единого краснокожего – все живое выбежало встречать меня. Там были старухи, молодые женщины, подростки, дети. Женщины и дети могли позволить себе быть менее сдержанными, чем взрослые воины, и пользовались своей свободой так громко, что, не будь мои руки связаны, я бы заткнул себе уши.

Внезапно Пида, возглавлявший отряд, взмахнул рукой, призывая к молчанию. Шум немедленно прекратился. Подчиняясь следующему жесту молодого вождя, всадники образовали полукруг, в центре которого находился я. Рядом встал Пида и еще двое воинов, чьей единственной задачей было не отступать от меня ни на шаг. Сантэр попытался пробиться сквозь строй поближе ко мне, но его оттерли.

Меня подвели к большому вигваму, украшенному пучками перьев. У входа полулежал Тангуа. Он постарел и так похудел, что напоминал скелет, обтянутый кожей. В глубоких глазницах мерцали острые, как ножи, черные зрачки. Его взгляд был беспощаден, как взгляд… как взгляд Тангуа. Его длинные волосы поседели.

Пида спрыгнул с коня, воины последовали его примеру и плотным кольцом окружили нас. Каждый хотел услышать слова, которыми встретит меня верховный вождь. Мне развязали ноги и сняли с лошади. Я стоял перед лежащим на шкурах стариком и ждал, что же мне скажет мой смертельный враг, в чьей власти я оказался. Однако ждать мне пришлось недолго.

Тангуа молча разглядывал меня. Затем он закрыл глаза. Никто не проронил ни звука, кругом царила глубокая тишина, лишь иногда нарушаемая звуком лошадиных копыт. Мне стало не по себе, и я уже собрался было заговорить первым, когда старый вождь торжественно изрек:

– Цветок надеется на росу, но роса не падает, и цветок поникает головой и вянет. А когда наконец роса падает, ему уже нет спасения.

Он помолчал и продолжил:

– Бизон разгребает снег копытом, но не находит травы, он ревет от голода, зовет весну, но весна ушла далеко. Бизон худеет, горб его исчезает, силы покидают его; он вот-вот умрет. Вдруг дует теплый ветер, и бизон перед смертью успевает увидеть весну.

Тангуа снова умолк.

Какое странное и загадочное существо человек! Этот индеец ненавидел меня так, как никто другой, он преследовал меня, пытаясь убить, а я, вместо того чтобы пристрелить его на месте, как бешеную собаку, раздробил ему пулей колени, да и то по необходимости, когда у меня не было другого выхода. Теперь передо мной лежал немощный калека, старик с пергаментной кожей, обтягивавшей хрупкие кости, со слабым глухим голосом, словно доносящимся из могилы. Я почувствовал жалость к нему, хотя знал, что он жаждет мести и что глаза его закрыты из-за охватившей его радости оттого, что он наконец-то упьется моей кровью. Удивительное существо человек!

Бескровные губы Тангуа опять зашевелились.

– Тангуа был таким же цветком и таким же голодным бизоном. Он тосковал и ревел от тоски по мести, а месть не приходила. Тангуа слабел, проходили месяцы, годы. И теперь, когда Тангуа уже видел смерть, месть явилась!

Внезапно он широко раскрыл глаза, весь напрягся, приподнялся, насколько ему позволяли искалеченные ноги, и протянул ко мне костлявые руки.

– Наконец-то месть явилась! – воскликнул он странным, рвущимся голосом. – Она здесь! Я вижу ее рядом со мною! Ты умрешь в страшных муках, собака!

Обессиленный страшным напряжением, он снова опустился на шкуры и прикрыл глаза. Никто не смел нарушить тишину, даже его сын Пида молчал. Время тянулось томительно. Наконец старик снова поднял веки и спросил:

– Как удалось вам поймать эту ядовитую змею? Отвечайте!

Сантэр немедленно воспользовался возможностью и поспешил заговорить. Как и следовало ожидать, он представил все так, словно моя поимка была его заслугой. Пида был слишком горд, чтобы вмешиваться и уличать его во лжи, а мне было решительно наплевать на то, что скажет негодяй.

– Тангуа. – умный вождь и понимает, что только благодаря мне он может отомстить Олд Шеттерхэнду, – продолжал врать Сантэр. – И я хочу в знак благодарности получить от Тангуа подарок.

Старик согласно кивнул.

– Чего же ты требуешь от меня за жизнь моего врага?

– У Олд Шеттерхэнда в кармане лежит говорящая бумага. Я хочу, чтобы она стала моей.

– Он отнял ее у тебя?

– Нет.

– Кому она принадлежит?

– Она моя. Я ездил в Магворт-Хиллз, чтобы отыскать ее, но Олд Шеттерхэнд опередил меня.

– Пусть бумага будет твоей. Забери ее.

Обрадованный Сантэр поспешил ко мне. Я ни единым словом, ни единым движением не воспротивился, а только грозно смотрел ему в лицо. Чем ближе он подходил ко мне, тем медленнее и неувереннее становились его движения.

– Ты слышал, что решил вождь? – прошипел он, уговаривая меня и одновременно пытаясь придать себе храбрости. – Ты лучше не сопротивляйся, иначе хуже будет. Покорись, тебе ведь уже все равно. Стой спокойно, а я достану бумагу из твоего кармана.

С этими словами он подошел ко мне вплотную и запустил лапу в мой карман. И тут связанными руками я нанес ему резкий удар снизу в подбородок. Сантэр буквально взлетел в воздух и грохнулся о землю.

– Уфф! Уфф! – раздались возгласы одобрения.

Однако Тангуа был иного мнения.

– Эту собаку связали, но она еще пытается кусаться. Стяните его ремнями так, чтобы он не мог двинуться.

Сантэр сидел на земле и тряс головой, с трудом приходя в себя. Пида с презрением посмотрел на него и решил, что пора вмешаться.

– Мой отец, великий вождь кайова, мудр и справедлив. Он выслушает своего сына.

До сих пор старик говорил так, словно его душа витала где-то далеко, словно он пребывал в состоянии умопомрачения. Однако когда его взор остановился на сыне, глаза его заблестели, а голос зазвучал ясно и спокойно.

– Почему мой сын произносит такие слова? Разве бледнолицый по имени Сантэр требует то, что ему не принадлежит?

– Неужели мудрый вождь кайова поверит, что бледнолицый по имени Сантэр сумел бы взять в плен Сэки-Лату? Когда мы пришли к Наггит-циль, Сантэр лежал связанный, во власти Сэки-Латы. Мы окружили его, и он не стал защищаться, не ранил никого из нас, а добровольно сдался мне. Скажи, чей он пленник?

– Твой.

– Кому принадлежит его конь, оружие и все, что у него имелось?

– Тебе.

– Я получил большую добычу! Какое право имеет Сантэр требовать говорящую бумагу?

– Потому что эта бумага принадлежит ему.

– Сможет ли он доказать свое право на нее?

– Он говорит, что поехал к Наггит-циль, чтобы отыскать там эту бумагу. Но Сэки-Лата нашел ее раньше его.

– Если он искал бумагу, то должен знать, о чем она говорит.

– Ты прав, сын мой. Пусть Сантэр скажет нам, какие слова говорит бумага, и она станет его.

Новый поворот дела смутил Сантэра. В замешательстве он поглядывал то на меня, то на старого и молодого вождей. Конечно, можно было догадаться, что письмо касается золота, спрятанного в Наггит-циль, однако он боялся, что если письмо начнут читать, то тайна, которой он стремился завладеть, перестанет быть тайной. Поэтому он нашел верный ход.

– Если бы я знал, о чем говорит бумага, я не стал бы ее искать. Олд Шеттерхэнд же знает, о чем там идет речь, только потому, что случайно нашел ее раньше меня. Разве то, что я поехал за ней в Магворт-Хиллз, не подтверждает мою правоту?

– Он говорит умно, – поддержал Сантэра Тангуа. – Пусть забирает бумагу.

Однако я не собирался сдаваться.

– Он говорит умно, – заговорил я. – Но это умная ложь.

Старый вождь вздрогнул, услышав звук моего голоса, словно человек, услышавший голос преисподней.

– Бледнолицая собака снова принялась лаять, – прошипел он злобно, – но пощады ей не будет!

– Пида, молодой вождь кайова, сказал, что Тангуа мудр и справедлив, – продолжал я, не обращая внимания на злобное шипение старика. – Пида ошибся, иначе Тангуа рассудил бы нас по справедливости.

– Пида не ошибся.

– Тогда скажи, подозреваешь ли ты меня во лжи?

– Нет. Сэки-Лата – самый опасный среди бледнолицых и мой смертельный враг, но у него никогда не было двух языков, – вынужден был признать Тангуа.

– Тогда выслушай меня. Никто, кроме меня, не мог знать о существовании этой бумаги. Я, а не он приехал к Наггит-циль, чтобы найти ее. Я, а не он достал ее из тайника, он же только подсматривал за мной. Надеюсь, ты мне веришь.

– Тангуа думает, что Сэки-Лата говорит правду, но и Сантэр утверждает, что говорит правду. Как мне поступить, чтобы рассудить вас по справедливости?

– Правильно поступает тот, кто соединяет справедливость с мудростью, Сантэр часто ездил в Наггит-циль, чтобы искать там золото. Тангуа сам разрешил ему бывать в тех горах. Я говорю, что и на этот раз Сантэр поехал туда на поиски золота.

– Это ложь! – взорвался окончательно пришедший в себя Сантэр.

– Пусть Тангуа спросит у тех троих бледнолицых, – ответил я возмущенно.

По знаку вождя Гейтс, Клай и Саммер приблизились и подтвердили, что Сантэр привел их во владения кайова на поиски золота.

И все же обескуражить Сантэра было не так-то просто.

– Ну и что же? Я ехал туда за бумагой, а заодно захватил с собой товарищей, чтобы поискать сокровища. О бумаге я ничего не говорил, потому что она касается только меня.

Слова Сантэра снова склонили чашу весов на его сторону. Старый вождь после некоторого колебания произнес:

– Похоже, что прав все-таки Сантэр.

И тут я пустил в ход свой последний козырь:

– Если бумага принадлежит Сантэру, то он должен знать, кто ее написал.

– Уфф! – воскликнул Пида, устремляя на меня взгляд, в котором к уважению примешивался восторг.

– Сэки-Лата прав, – твердо решил старый вождь. – Тот, кто знает, кем написана бумага, и станет ее хозяином.

Я загнал Сантэра в угол. Даже если Сантэр и догадывался, что письмо написано Виннету, он никак не мог сказать об этом, потому что ни один краснокожий в здравом уме не поверил бы, что вождю апачей вздумалось оставить послание убийце своего отца и сестры. Назвать любое имя белого человека было вдвойне опасно, так как тогда ложь мгновенно выплыла бы наружу.

– Имя этого человека ничего вам не скажет, – заявил Сантэр. – Письмо написано одним из моих друзей, которого вы не знаете.

– Пусть молодой вождь достанет говорящую бумагу из моего кармана и покажет последний лист тем трем бледнолицым, – обратился я к Пиде с просьбой.

Тангуа не возражал и только молча смотрел, как его сын достает бумаги и протягивает их вестменам.

– Виннету! – воскликнул пораженный Гейтс. – Письмо подписано Виннету!

По рядам зрителей снова прокатилось удивленное «уфф!». Сантэр схватился за голову и набросился с упреками на Гейтса:

– Болван! Неужели нельзя было назвать любое имя! Сказали бы «Джонс» – и вся недолга!

Старый вождь внимательно смотрел на меня. Пида так и стоял, разглядывая непонятные знаки, начертанные рукой Виннету!

– Теперь я ясно вижу, что говорящая бумага принадлежит Сэки-Лате, – произнес Тангуа. – Только ему мог оставить послание вождь апачей у могил на Наггит-циль. Теперь Виннету мертв. Знаки, начертанные рукой нашего смертельного врага, могут иметь особую силу. Поэтому я решил: бумага станет талисманом моего сына. Пида, спрячь ее в свой мешочек с «лекарствами». Возможно, эта добыча ценнее, чем оружие Сэки-Латы.

Пида повиновался. Он медленно сложил листы бумаги и спрятал их в мешочек, висевший у него на шее. Я переиграл Сантэра, но ничего от этого не получил. Теперь, даже если бы мне удалось бежать, я не могу получить завещание Виннету обратно. Краснокожие никогда добровольно не расстаются со своими талисманами, берегут их как зеницу ока, а похитителя преследуют всю жизнь. Однако нет худа без добра: теперь и Сантэру не добраться до бумаг, хотя их ценность в его глазах значительно возросла.

Уязвленный неудачей, Сантэр плюнул, круто развернулся на каблуках и зашагал прочь. Гейтс, Клай и Саммер послушно пошли за ним. Никто не задерживал их, индейцам не было дела до бледнолицых, случайно попавших в их стойбище.

– Сэки-Лата держал при себе говорящие бумаги, – обратился старый вождь к сыну. – Почему вы до сих пор не осмотрели его карманы?

– Потому что он великий воин, – ответил тот. – Мы его убьем, потому что он заслужил смерть, но мы не хотели оскорблять его. Мы отняли у него оружие, пока этого достаточно. После его смерти все остальное и так станет моим.

Мне казалось, что старик не согласится с сыном и упрекнет его за мягкое обращение со мной, но я ошибся. Тангуа окинул Пиду гордым взглядом и сказал:

– Молодой вождь кайова – благородный воин, в его сердце нет страха перед самыми опасными врагами, он убивает их, но не оскорбляет их достоинства. Со временем его имя станет известнее, чем имя Виннету. В награду за его смелость и благородство я разрешу ему утопить нож в сердце Сэки-Латы, когда бледнолицый воин устанет от пыток и жизнь начнет покидать его. Сыновья кайова будут гордиться тем, что от руки их молодого вождя пал самый славный и мужественный бледнолицый воин. А теперь соберите совет старейшин! Мы должны решить, какой смертью умрет белый пес. Пусть его привяжут к дереву смерти.

Меня подвели к толстой ели, около которой были вбиты в землю столбы, по четыре с каждой стороны дерева. Их предназначение я узнал только вечером. Ель называли деревом смерти, потому что к ней привязывали осужденных на мучительную смерть. Меня прислонили к стволу и опутали ремнями, справа и слева от меня сели четыре воина. Тем временем у вигвама вождя старейшины племени расположились полукругом и принялись решать мою участь, а проще говоря, подбирать для меня самые изощренные пытки – чтобы мучения были как можно ужаснее, а смерть наступила как можно позже. Еще до начала совета ко мне подошел Пида и проверил стягивающие меня ремни. Найдя узлы слишком тугими, он ослабил их и приказал часовым: