Текст книги "Государство и политическая форма"

Новые принципы для правовой практики[25]25
  Перевод выполнен по изданию: Carl Schmitt. Neue Leitsätze für die Rechtspraxis, in Juristische Wochenzeitung, 1933, 62. Jahrg., Heft 50, S. 2793–2794.


[Закрыть]

1. Независимость судей основана на их привязке к праву и закону государств, право которого судья должен осуществлять. Без этой привязки судебная независимость есть произвол, причем произвол политический.

Независимость судей не может быть безграничной и безусловной. Она не может означать то, что судья стоит над или вне государства. Привязка к праву и закону есть привязка к праву и закону определенного государственного сообщества. Если бы она была привязкой к надгосударственному закону, то тогда судья стоял бы над государством. Он являлся бы не судьей государства, право которого он должен осуществлять, а судьей над государством. Это было бы крайней и наиболее невыносимой степенью политизации юстиции, поскольку, как только судья освободится от своих ограничений, он сможет выражать политические мнения, отличные от тех политических решений государства, что содержатся в любом праве и законе. Тот, кто ставит себя над, то есть в данном случае против государственного закона, тот переходит в область политики. В результате того что судья освобождается от своей привязки к государственному закону, он оказывается не в сфере чистого права, а лишь в сфере политической борьбы, ожесточенность которой только усиливается ссылками на право.

2. Решение о том, является ли дело неполитическим, всегда содержит в себе политическое решение.

Что является политическим или неполитическим – определяется только исходя из политического. При этом все равно, какой орган (юстиции, управления, самоуправления, Церкви, науки или экономики) претендует на то, чтобы самому выражать неполитический характер решения в отношении государства. Точно так же все равно, с какими основаниями (юридическими, административными, теологическими, научно-теоретическими или экономическими аргументами) приводится доказательство неполитического характера.

Если бы сегодня власти какого-то города захотели повесить в ратуше портрет Карла Либкнехта и при этом утверждали, что речь идет о делах чистого самоуправления, о городской частной собственности и, кроме того, о неполитическом акте «чистого почитания», то, наверное, любой немец немедленно обнаружил бы политический смысл этого рода выведения доказательства из неполитического. Этот политический смысл обращения к неполитическому вовсе не исчезает, если дело будет разбирать суд. В процессе перед административным или гражданским судом городские власти не могли бы ссылаться на то, что вопрос является чисто правовым и потому неполитическим; и суд не может посредством того обоснования, что он должен рассмотреть лишь правовой вопрос, а не политическую сторону дела, фальсифицировать подлинный смысл происходящего и оставлять за подобными городскими властями антигосударственное и антизаконное право на подобное политическое злоупотребление неполитическим.

3. Посредством так называемой генеральной клаузулы, которая сегодня утверждается во всех областях правовой жизни, привязанность судьи не затрагивается.

Известные и повседневные примеры этих генеральных клаузул, пробивающихся во всех областях правовой жизни (в гражданском, уголовном, административном, трудовом, хозяйственном праве и т. д.): честность и порядочность, добрые нравы, важная причина, вменяемость и невменяемость поступка, преобладающие интересы, благо общества, несправедливая суровость, общественная безопасность и угроза (см.: Heberman. Die Flucht in die Generalklauseln, Jena 1933). Никто не станет утверждать, будто судья должен в подобных случаях выставлять свое субъективное усмотрение как основополагающую форму при применении этих якобы всеобщих и неопределенных понятий. Скорее, необходим объективный масштаб, и речь идет о том, как установить этот масштаб с учетом многочисленных противоречивых взглядов и мировоззрений.

4. При применении и использовании генеральных клаузул судьей, адвокатом, чиновником юстиции или правоведом непосредственно и исключительно определяющими являются принципы национал-социализма.

Во всех комментариях, учебниках и мотивировках решений (например, Штаудингер о § 138, Планк о § 138 BGB, RGZ 48, 121; 80, 2211; 120, 1482 и т. д.) в случае этих генеральных клаузул в конечном счете всегда указывается на «господствующие ценностные воззрения и взгляды». Ценностные воззрения и взгляды народа всегда отражаются в воззрениях и взглядах определенной руководящей и определяющей группы или движения. Господствующими, руководящими и определяющими являются не воззрения и взгляды вообще, а воззрения людей определенного рода. В немецком государстве настоящего времени ведущим является национал-социалистическое движение. Поэтому следует исходя из его принципов определять, что такое добрые нравы, честность и порядочность, вменяемые требования, общественная безопасность и угроза и т. д. Поэтому каждый конкретный случай применения этих понятий должен рассматриваться на национал-социалистической основе и с национал-социалистической точки зрения. Задействовать вопреки воззрениям немецкого народа иные, чуждые им или тем более враждебные воззрения было бы субъективным произволом и политическим предприятием, направленным против национал-социалистического государства. Это угрожало бы и разрушало бы предпосылку и основание судебной независимости, привязку судьи к праву и закону.

5. Национал-социалистическое государство есть справедливое государство.

Является ли оно «правовым государством» – зависит от того, какое особое содержание придают этому многозначному слову и в какой мере правовое государство стремятся противопоставить справедливому государству. Либерализм XIX века придал слову определенное значение и тем самым сделал правовое государство своим политическим оружием в борьбе против государства. Тот, кто сегодня использует словосочетание «правовое государство», должен быть в состоянии точно сказать, что он под этим понимает, чем его правовое государство отличается от либерального правового государства и в какой мере его правовое государство должно быть национал-социалистическим или каким иным из многих видов правового государства. Иначе существует угроза политического злоупотребления, позволяющая врагам национал-социалистического государства использовать иные воззрения на право и справедливость в борьбе против права и справедливости национал-социалистического государства и сделать немецкого судью, адвоката, чиновника юстиции или правоведа инструментом своих политических стремлений.

Фюрер защищает право

К ВЫСТУПЛЕНИЮ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА В РЕЙХСТАГЕ 13 ИЮЛЯ 1934 ГОДА[26]26
  Перевод выполнен с оригинала: Deutsche Juristen-Zeitung, Heft 15 vom 15. August 1934, S. 945–950.


[Закрыть]

I. На Конгрессе немецких юристов в Лейпциге 3 октября 1933 года фюрер говорил о государстве и праве. Он продемонстрировал противоположность субстанциального права, не отделенного от нравственности и справедливости, пустой законности неистинной нейтральности и показал внутренние противоречия Веймарской системы, которая в этой нейтральной легальности разрушила саму себя и сдала своим собственным врагам. Свое предложение он закончил так: «Это должно послужить нам предупреждением».

В своей речи в рейхстаге 13 июля 1934 года, обращенной ко всему немецкому народу, фюрер напомнил о другом историческом предупреждении. Мощная Германская империя, основанная Бисмарком, рухнула во время Мировой войны, поскольку в решительный момент она не имела сил «использовать свои военные статьи». Скованная мышлением либерального «правового государства» гражданская бюрократия, лишенная политических инстинктов, не нашла в себе мужества расправиться с бунтовщиками и врагами государства, как они того заслуживали. Тот, кто сегодня в 310-м томе материалов о деятельности рейхстага прочитает отчет об открытом заседании 9 октября 1917 года, будет потрясен и поймет предупреждение фюрера. На заявление тогдашнего имперского правительства о том, что главари взбунтовавшихся матросов вели переговоры с депутатами рейхстага из Независимой социалистической партии, германский рейхстаг с громким возмущением ответил тем, что нельзя ограничивать партии ее конституционное право вести пропаганду в армии и что отсутствуют веские доказательства государственной измены. Что же, эти веские доказательства независимые социалисты выплюнули нам в лицо год спустя. С беспримерным мужеством и с ужасными жертвами немецкий народ четыре года противостоял всему миру. Но его политическое руководство печальным образом проиграло в борьбе против отравления народа и подрыва немецкого права и чувства чести. До сегодняшнего дня мы расплачиваемся за медлительность и торможение германских правительств во время Мировой войны.

Все нравственное возмущение позором подобного краха сконцентрировалось в Адольфе Гитлере и стало в нем движущей силой политического действия. Весь опыт и предупреждения истории немецкого несчастья живут в нем. Большинство опасается жесткости подобных предупреждений и предпочитает бегство в уклончивую и компромиссную поверхностность. Однако фюрер серьезно относится к урокам немецкой истории. Это дает ему право и силу для обоснования нового государства и нового порядка.

II. Фюрер защищает право от самого негодного злоупотребления, когда он в момент опасности непосредственно создает право своей силой вождя как высшего судебного главы: «В этот час я был ответственен за судьбу немецкой нации и тем самым являлся высшим судебным главой немецкого народа». Подлинный вождь всегда также является судьей. Из вождизма вытекает судебная власть. Тот, кто желает отделить одно от другого или даже противопоставить их, превращает судью или в альтернативного вождя, или в инструмент альтернативного вождя и пытается свергнуть государство при помощи юстиции. Это часто опробованное средство не только разрушения государства, но и разрушения права. Правовая слепота либерального законодательного мышления характеризуется тем, что уголовное право пытаются превратить в карт-бланш, «Magna Charta для преступника» (Франц фон Лист). Тогда конституционное право должно было аналогичным образом превратиться в Magna Charta для государственных изменников и предателей. Тем самым юстиция превращается в некое предприятие по производству соотнесений, на ожидаемое и предсказуемое функционирование которого преступник имеет благоприобретенное субъективное право. А государство и народ окончательно связаны якобы непрерывной легальностью. На случай крайней необходимости оно, вероятно, получит из-под полы мнимые запасные выходы, которые некоторыми либеральными правоведами будут признаны с учетом ситуации, а другими – отвергнуты от имени правового государства и будут рассматриваться как «юридически не существующие». Однако посредством такого рода юстиции невозможно понять слово фюрера о том, что он действовал как «высший судебный глава народа». Она может истолковать судебные действия фюрера лишь в качестве меры в рамках осадного положения, нуждающейся в последующей легализации и компенсации. Фундаментальный принцип нашего нынешнего конституционного права, принцип приоритета политического руководства, тем самым превращается в юридически ничтожную фразу, а благодарность, которую рейхстаг выразил фюреру от имени немецкого народа, извращается до компенсации или даже оправдания.

В действительности действие фюрера было подлинным правосудием. Оно не подпадает под юстицию, а само являлось высшей юстицией. Это была не акция республиканского диктатора, который создает свершившиеся факты во внеправовом пространстве, пока закон на некоторый момент закрывает глаза, чтобы затем на созданной таким образом почве новых обстоятельств вновь могли занять свое место фикции непрерывной легальности. Судебная власть фюрера возникает из того же источника права, из которого возникает всякое право у любого народа. В самый чрезвычайный момент проявляются высшее право и высшая степень осуществления этого права судебного возмездия. Всякое право происходит из жизненного права народа. Любой государственный закон, любой судебный приговор содержит в себе лишь столько права, сколько он получает из этого источника. Остальное не право, а «переплетение позитивных принудительных норм», над которым издевается ловкий преступник.

III. В остром противопоставлении фюрер подчеркнул различие своего правления и своего государства и государства и правления Веймарской системы: «Я не желал, чтобы молодое государство повторило судьбу старого». «30 января 1933 года не в такой-то раз было образовано новое правительство, а новое правление устранило старую и больную эпоху». Когда фюрер посредством подобных слов требует ликвидации мрачного отрезка немецкой истории, то это имеет значение и для нашего правового мышления, для правовой практики и толкования законов. Мы должны проверить наши предшествующие методы и мыслительные ходы, господствовавшие до сих пор концепции и предварительные решения высших судов во всех областях права. Мы не должны слепо придерживаться юридических понятий, аргументов и преюдиций, созданных старой и больной эпохой. Некоторые положения в обосновании решений наших судов, конечно, можно понять в рамках сопротивления коррупции тогдашней системы, однако в случае своего продолжения и это означало бы сегодня противоположность и сделало бы юстицию врагом сегодняшнего государства. Когда Имперский суд в июне 1932 года усматривал смысл независимости суда в том, чтобы «защитить гражданина государства в его законодательно признанных правах от возможного произвола не расположенного к нему правительства», то это говорилось из либерально-индивидуалистической установки. «Судебная власть мыслится в противопоставлении не только главе государства и правительству, но и органам управления вообще»[27]27
  См. только что вышедшее сочинение Хенкеля: H. Henkel Die Unabhängigkeit des Richters in ihrem neuen Sinngehalt. Hamburg, 1934. S. 10f.


[Закрыть]. Это понятно исходя из того времени. Но сегодня на нас лежит обязанность с большой решительностью утверждать новый смысл всех общественно-правовых учреждений, включая юстицию.

В конце XVIII века старый Геберпин связал вопрос права о чрезвычайном положении в государстве с вопросом разграничения дел юстиции от дел правительства и учил, что в случае угрозы или большого вреда для государства правительство может объявить любое дело юстиции делом правительства. В XIX веке Дюфур, один из отцов французского административного права, определял изъятый из всякой последующей судебной проверки правительственный акт (act de gouvernement) в том духе, что его целью является защита общества, а именно защита от внутренних и внешних, открытых или скрытых, настоящих или будущих врагов. Как ни относиться к подобным определениям, они в любом случае указывают на юридически сущностную особенность политических «правительственных актов», которая получила правовое признание даже в либеральном правовом государстве. Но в государстве фюрера, в котором законодательство, правительство и юстиция не контролируют друг друга из-за взаимного недоверия[28]28
  См.: E. R. Huber. Die Einheit der Staatsgewalt. Deutsche Juristen– Zeitung, Heft 15, S. 950.


[Закрыть], как в либеральном правовом государстве (то, что в ином случае справедливо для «правительственного акта»), в несравнимо высокой мере должно быть применимо к действию, посредством которого фюрер отстоял свое право быть высшим вождем и судьей.

Содержание и объем своих действий определяет сам фюрер. В речи еще раз было подтверждено, что с воскресенья, ночи 1 июля, восстановлено состояние «нормальной юстиции». Закон о мерах чрезвычайной защиты государства от 3 июля 1934 года (RGBl. I, S.529) определяет в форме правительственного закона временной и предметный охват непосредственных действий фюрера. Не санкционированные фюрером «специальные акции» вне или внутри временного периода трех дней, никак не связанные с действиями фюрера, суть тем большее беззаконие, чем выше и чище право фюрера. Согласно заявлениям прусского премьер-министра Геринга от 12 июля или рейхсминистра юстиции Гюртнера от 20 июля 1934 года[29]29
  Völkischer Beobachter, 13 июля и 22/23 июля 1934 года; Dtsch. Justiz, S. 925.


[Закрыть] принято решение об особо строгом уголовном преследовании подобных недопустимых деяний чрезвычайного рода. То, что различение санкционированных и несанкционированных действий в случае сомнения не может быть делом судов, должно быть само собой разумеющимся после приведенных выше разъяснений об особенности правительственного акта и действий фюрера.

IV. Внутри всего периода трех дней особенно проявляются те судебные действия фюрера, посредством которых он как вождь движения покарал особую измену подчиненных ему вождей, направленную против него как высшего вождя движения. Вождь движения как таковой имеет судебную функцию, внутреннее право которой не может осуществить никто иной. Фюрер в своей речи в рейхстаге особо подчеркнул то, что в нашем государстве существует лишь один носитель политической воли – национал-социалистическая партия. Но к сообществу, которое подобным образом подразделяется и упорядочивается посредством государства, движения, народа, также относится собственное внутреннее право тех государствообразующих порядков в жизни и обществе, которые особым образом обосновываются клятвой верности фюреру. От того, что партия выполняет свою задачу, зависит не меньше, чем судьба политического единства самого немецкого народа. «Эту огромную задачу, в которой также концентрируется вся угроза политического, нельзя переложить с партии ни на какой иной орган, менее всего – на буржуазный суд, действующий по процедурам в форме юстиции. Здесь она может рассчитывать только на себя»[30]30
  Staat, Bewegung, Volk. Hamburg, 1933. S. 22.


[Закрыть]. Поэтому здесь политический вождь вследствие особой квалификации преступления специфическим образом стал еще и высшим судьей.

V. Фюрер постоянно напоминает о крахе 1918 года. Этим определяется наше сегодняшнее положение. Тот, кто желает верно оценить серьезные события 30 июня, не может изымать произошедшее в этот и последующие два дня из взаимосвязи всего нашего политического положения и изолировать и замыкать вроде определенных уголовно-процессуальных методов до тех пор, пока оно не лишится политической субстанции и от него не останется лишь «чисто юридическое соответствие составу преступления» или «несоответствие составу преступления». Такими методами невозможно соответствовать никакому крайне политическому процессу. Но выставление именно этого изолированного процесса в качестве единственно «соответствующего правовому государству» уже на протяжении последних десятилетий используется в отравлении народа, являясь давно отработанным приемом антигерманской пропаганды. В сентябре 1917 года все запутавшиеся в своем правовом мышлении немецкие парламентарии, причем как капиталисты, так и коммунисты, как клерикалы, так и атеисты, со странным единомыслием потребовали, чтобы политическая судьба Германии зависела от подобных процессуальных фикций и искажений, а духовно беспомощная бюрократия тогда даже не почувствовала политический смысл подобных «юридических» требований. В отношении поступка Адольфа Гитлера многие враги Германии выдвинут аналогичные требования. Они найдут неслыханным, что сегодняшнее немецкое государство имеет силу и волю для различения друга и врага. Они пообещают нам похвалу и аплодисменты всего мира, если мы вновь, как тогда в 1919 году, склонимся и принесем наше политическое существование в жертву идолам либерализма. Кто видит ужасный фон всего нашего политического положения, тот поймет призывы и предупреждения фюрера и приступит к подготовке к великой духовной борьбе, в которой мы должны защитить наше законное право.