Текст книги "Государство и политическая форма"

Веймарская конституция не знает партий; она упоминает это слово лишь однажды в отрицающем смысле в ст. 130: «Чиновники суть слуги всеобщего, а не одной партии», посредством чего уникальный чиновно-государственный элемент встраивается в конституцию и обеспечивается институциональной гарантией. Партии (фракции) признаются не в конституции, а в регламентах парламентских демократий. См. Регламент германского рейхстага от 12 декабря 1922 года (RGBl. 1923 II, S.101): «Об образовании фракции сообщается председателю рейхстага и т. д.». В качестве [необходимого] размера фракции указано 15 членов. Законодательная инициатива «из среды рейхстага» (ст. 68 ИК) мыслится как инициатива фракции, поскольку для этой инициативы необходимы 15 подписей (§ 49 Регламента 1922 года). Законодательная инициатива рейхстага таким образом превращается в законодательную инициативу фракции. Тем не менее нельзя сказать, что тем самым фракции или партии помимо сферы регламента становятся существенной конституционно-законодательной частью рейхстага, а партийная и фракционная деятельность отдельного депутата тем самым могла бы считаться «его профессиональной деятельностью» в качестве депутата. Ведь такое понимание превращало бы депутата в партийного или фракционного функционера, а партию и фракцию – в официально признанное образование, то есть в ведомство, чем она сущностно именно не является. Поэтому иммунитет (освобождение от ответственности) ст. 36 ИК не может распространяться на данную партийную и фракционную деятельность, а также на высказывания во время заседаний фракций. Данное освобождение от ответственности скорее имеет свои пределы там, где имеет свои пределы распорядительная власть председателя рейхстага (иное мнение: Anschütz, Komm. S. 145; верно у: W. Troizsch. Rechtspflege und Immunität der Abgeordneten, Rostock, 1927, S. 84). О признании партий в избирательном законодательстве: «В избирательных законах партии еще часто именуются стыдливым прикрытием как «объединения избирателей» или «группы избирателей». Но все же чаще всего они выходят на первый план уже с полным именованием, а иногда, как в Тюрингии, даже в конституции. Маскировка стала совершенно бессмысленной. Ведь вся система опирается на то, что организованные партии борются за победу на выборах» (H. Triepel. Die Staatsverfassung und die politischen Parteien, Berliner Universitätsrede, 1927, S. 20). О признании партий во Франции см.: Barthelemy-Duez. Droit constitutionnel, 1926, S. 444; о проблеме в целом: О. Koellreutter. Die politischen Parteien im modernen Staat, 1926, особенно S. 62ff.

Несмотря на свой несхватываемый и ^сформированный характер, общественное мнение с XVIII века признается и рассматривается в политической и государственно-теоретической литературе в качестве особого фактора государственной жизни. Философы Просвещения XVIII века были сторонниками просвещенного деспотизма, но в просвещенном общественном мнении они видели контроль над всей государственной деятельностью и надежную гарантию против любого злоупотребления государственной властью. Тем самым свобода мнений и свобода прессы стали политическими учреждениями. Поэтому они обрели характер политических прав и уже не являются, как в американском развитии, лишь следствием индивидуалистической свободы совести и религии. Реализация свободы прессы и свободы выражения политических мнений не является реализацией только внутри сферы частной свободы, но это есть общественная деятельность по осуществлению определенной общественной функции, а именно общественного контроля.

Де Лолм пишет в своей книге об английской конституции (1771), что народ посредством общественного мнения осуществляет особую власть – «власть цензуры» (II, глава 12). В либеральных требованиях XIX века соединяется идея либеральной свободы с этой демократической мыслью – прежде всего в эпоху либерализма, в которую возникли его подлинные государственно-правовые конструкции, а именно с 1815 по 1848 год. Бенжамен Констан понимает парламент (народное представительство) как «репрезентацию общественного мнения». Шатобриан пишет в своих знаменитых исследованиях о свободе слова (Mélanges, S.238, 247), что министерство также должно происходить из общественного мнения; оно есть принцип и источник – principium et fons – министерства в конституционной монархии. В Германии это значение общественного мнения менее выступает вперед, но здесь следует упомянуть лапидарное, но двуликое выражение Гегеля, согласно которому в общественном мнении все является истинным и ложным одновременно. В целом в Германии в XIX веке преобладает критика. Типичным для нее является восхваленное Хасбахом именно из-за размышлений о ценности общественного мнения сочинение Лотара Бухера 1854 года (Der Parlamentarismus, wie er ist, 2. Auflage, 1881). В трудах XX века, специально рассматривающих общественное мнение в качестве социологической и политической темы, не находит ясного выражения своеобразие понятия общественности и его взаимосвязь с присутствующим, действительно собравшимся народом, то есть именно политическое; это также касается труда Тенниса (F. Tönnis. Kritik der öffentlichen Meinung, Berlin, 1922), который в остальном остается важнейшим социологическим исследованием на данную тему.

Особую взаимосвязь демократии и общественного мнения подробно рассматривает Джеймс Брайс в главах 76–86 3-го тома своей работы «American Commonwealth». Господство общественного мнения для него есть подлинная демократия. Методы его выявления все еще не надежны, оно часто есть нечто загадочное и наличное лишь в случае политически заинтересованных и гомогенных народов. О том, что у англосаксонских народов, в отличие от многих других народов, существует подлинное общественное мнение, говорилось очень часто. В одной работе (Dicey. Law and public opinion in England, 1905) восхваляется именно характерная для Англии непосредственная и прочная взаимосвязь законодательства и общественного мнения, которой нигде не находится параллели. Тем не менее и в сочинениях англосаксонских авторов уже на протяжении нескольких лет начинает присутствовать оживленная критика, в качестве примера которой может быть названа интересная книга (Lawrence Lowell. Public opinion and popular government, 1. Aufl., 1913, 4. Aufl., 1921). Вопрос в том, может ли общественное мнение сохраняться в качестве целостной величины, когда такое понятие, как «класс», серьезно конкурирует с понятием народа, угрожая гомогенности? Ведь тогда носитель общественного мнения, который всегда остается несколько мифической, но от этого не менее значимой фигурой, лишается именно своей сущности и становится проблематичным. Раньше можно было говорить о «человеке с улицы» (the man on the street); как только этот человек становится классово-сознательным пролетарием, он изменяет свою природу. То же самое касается других типов этого мира представлений: простого рабочего, Jacque Bonhomme и т. д. Впрочем, подобные фигуры легко приобретают нечто романтическо-идиллическое, тем самым они деполитизируются и также дедемократизируются. Так, в статье Артура Файлера во «Франкфуртер Цайтунг» от 23 июня 1927 года («Народы и державные мужи») читаем: «Повсюду народы не желают от жизни чего иного, кроме этого: немного солнца, немного природы» и т. д. Подобный носитель общественного мнения, естественно, сущностно является частным человеком и в отношении политических вопросов имеет только желание не иметь ничего общего с политикой. Конечно, это честное и симпатичное желание, однако с его исполнением политика не исчезнет из мира, как не получит ответа ни один политический вопрос.

Непостижимое и не поддающееся организации в подобных демократических представлениях об общественном мнении проявляется в том, что конституционно-законодательное регулирование использует понятия, посредством неюридической неопределенности которых намеренно избегается точное, нормативное определение. Так, в ст. 54 ИК говорится: «Рейхсканцлер и рейхсминистры для осуществления своей должности нуждаются в доверии рейхстага». Ст. 57 прусской конституции 1920 года даже говорит, что правительство должно иметь доверие народа. Впрочем, законодательные установления и процедуры, хотя и не могут окончательно организовать и охватить общественное мнение, все же вполне способствуют тому, чтобы выражать и проявлять его и помимо его официального содержания получать значение некого симптома (Symptomwert). Результат выборов или народного голосования наряду со своим непосредственным содержательным значением – определением депутата или ответом на предложенный вопрос – всегда имеет еще и это значение, впрочем сильно ослабленное методами тайного индивидуального голосования, зависимостью от предложенных списков кандидатов и от постановки вопроса. Ситуация может сложиться так, что общественное мнение может быть выражено лишь только посредством игнорирования выборов и голосований. Законодательные методы всегда могут выхватить только один отдельный момент. В любом случае к сущности подлинной демократии относится то, что значение симптома также лояльным образом учитывается применительно к выборам и голосованиям. Лишь изредка, особенно против очевидного бесправия и под впечатлением политической коррупции, дело доходит до единодушного выражения народной воли, которое как таковое невозможно игнорировать и которое обладает характером подлинной аккламации. Примером этого был протест немецкого народа против выдачи так называемых военных преступников в 1920 году. Во многих случаях конституционнозаконодательные методы препятствуют аккламации. Так, при голосовании немецкого народа по поводу национализации имущества бывших правящих княжеских семей в июне 1926 года не состоялась – сама по себе лежащая на поверхности – аккламация, поскольку определение ст. 75 ИК позволило и даже предлагало противникам национализации остаться дома. В английской практике в качестве признанных симптомов, заслуживающих лояльного восприятия, были выработаны результаты перевыборов и новые выборы, а также широкие местные выборы. В Германской империи ввиду системы списков пропорциональных выборов уже не проводятся перевыборы и новые выборы, так что эти важнейшие возможности контроля отпадают; выборы в ландтаги мелких земель и местные выборы не могут служить им заменой. Важнейшее государственно-правовое следствие затрагиваемого здесь учета общественного мнения касается правового института роспуска парламента. В результате это установление приобретает именно характер нормального установления; оно лишается чрезвычайности, взаимосвязи с представлениями о конфликте или даже государственном перевороте, как это все еще остается в воспоминаниях из недемократических времен конституционной монархии. Для позитивно-правового толкования конституционно-законодательного определения ст. 25 ИК (роспуск рейхстага рейхспрезидентом) решающим является то, рассматривается ли роспуск как нечто аномальное или нет.

IV. Обзор значений слова «народ» применительно к современному учению о конституции.

1. Народ как несформированная, не конституционно-законодательная величина:

а) народ как субъект законодательной власти;

б) народ как носитель общественного мнения и субъект аккламаций;

в) народ как те, кто не правит или не является ведомством (в контексте народной инициативы).

2. Народ как конституционно-законодательно сформированная и организованная величина. Причем следует учитывать, что здесь в действительности формируется и организуется не народ, но только предлагается процедура выборов или голосования, а воля народа возникает лишь как результат системы значимостей или даже фикций. В таком случае народ = простое или квалифицированное большинство голосующих избирателей или обладающих правом голоса.

Другие значения слова «народ» (народ = население, народ = все подданные государства, народ = нация = государство) здесь можно не рассматривать. Хельд в своей книге перечисляет девять значений (J. Held. System des Verfassungsrechts, Würzburg 1856, I, S. 109ff). Интересное в его перечислении (в отличие от других попыток, например: Hans Hermann. Das deutsche Volk als Rechtsbegriff im Reichsstaatsrecht der Gegenwart, Berlin und Bonn, 1927) заключается в том, что Хельд понимает уникальное значение слова, заключающееся в негативном: к народу относятся те, кто не правит и не является ведомством или магистратами и т. п.

§ 19 СЛЕДСТВИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРИНЦИПА ДЕМОКРАТИИ

I. Общие тенденции, объяснимые стремлением осуществить демократическое тождество.

1. Максимально возможное число обладающих избирательными правами, снижение избирательного возраста, избирательные права для женщин.

2. Определяющий характер максимально возможного числа голосующих, то есть приближение к идеалу единогласия. Однако это представление содержит в себе недоразумение и в основном объясняется тем, что посредством методов либерального индивидуализма, а именно тайного индивидуального голосования, и (начиная с Кондорсе) посредством математического способа мышления с его простым подсчетом результата голосования, чисто количественное, арифметическое представление затемнило специфически политическое понятие демократии.

Этим же вполне объясняется и взгляд Кельзена (Wesen und Wert der Demokratie, 1920), для которого справедливость демократии основана на том, что более справедливо, если из 100 человек 90 господствуют над 10, чем если 10 над 90. Здесь полностью упраздняется политический смысл демократии; вопрос о субстанции демократического равенства уже не ставится. У Руссо, напротив, сознание этого различия еще очень сильно; он знает, что вовсе недемократично, когда 90 коррумпированных человек господствуют над 10 приличными людьми, и что если субстанция демократии – vertu для Руссо – исчезает, то мало поможет и единогласие всех решений. Воля 100 рабски настроенных человек даже при единогласии не создает никакой свободной воли, а неполитическая воля 1000 политически равнодушных человек в сумме не дает никакой, по крайней мере значительной, политической воли.

3. Максимально возможное распространение методов непосредственных выборов на определение магистратов и ведомств и максимально частое повторение этих выборов, более быстрый избирательный цикл, короткие избирательные периоды, отзыв избранных магистратов, легкий роспуск избранных корпораций.

4. Максимально возможное распространение методов непосредственного предметного решения со стороны граждан государства, обладающих правом голоса (всенародное голосование).

II. Гражданин государства в демократии.

1. Понятие гражданина государства относится к политической сфере. Гражданин государства в демократии есть citoyen, а не частный человек или буржуа (bourgois).

Немецкое слово «Bürger» охватывает оба значения: citoyen и bourgois. Однако противоречие двух значений настолько же велико, как и различие неполитического этико-экономического либерализма и демократии, которая есть чисто политическое понятие. Первое и важнейшее высказывание о буржуа как понятии, противоположном гражданину государства, существующего в политической сфере, встречается у Гегеля в сочинении «О научных способах исследования естественного права» 1802 года: «Тем самым потенция этого сословия определяется тем, что оно располагает имуществом по справедливости, возможной в вопросах владения имуществом, что оно вместе с тем конституирует единую систему и непосредственно потому, что отношение владения имуществом включено в формальное единство – каждый отдельный человек, поскольку он как таковой способен владеть чем-либо, относится ко всем как нечто всеобщее или как гражданин в смысле bourgeois: возмещение политической ничтожности, вследствие которой все члены этого сословия – только частные лица, он находится в плодах мира и приобретательства и в спокойствии, с которым могут ими наслаждаться как отдельный индивидуум, так и общество в целом. Безопасность же отдельного человека гарантирует целое, ибо этот отдельный человек свободен теперь от необходимости быть храбрым, а первое сословие – от необходимости подвергать себя опасности насильственной смерти, опасности, с которой для индивидуума связана абсолютная неуверенность в своем наслаждении, владении и праве» (цит. по изданию: Гегель. Политические произведения. М., 1978. С. 241). Чтобы продемонстрировать глубокую взаимосвязь этих предложений с немецкой философией послекантовского поколения, следует также процитировать одно высказывание Фихте: «Человечество распадается на два основных племени: собственники и несобственники». Первые не являются государством, но поддерживают его, а «последние на самом деле являются их слугой». «Собственникам совершенно все равно, кто их защищает, лишь бы их защищали; при этом важно лишь только одно: чтобы это было как можно дешевле. Государство для собственников – необходимое зло, а зло нужно сделать как можно меньшим» (Staatslehre, 1813, Werke IV, S. 404). В подобных мыслях также коренится суждение, которое Лоренц фон Штейн выносит о буржуазии. Когда Й. Левенштейн в своей ценной книге о государственной идее Гегеля (Philosophische Untersuchungen, hrsg. von K. Jaspers, Heft 4, Berlin 1927, S. 127) обнаруживает корни социалистического движения в Германии в критике культуры и эпохи (но не в социальных бедствиях масс и тем более не в экономических проблемах производства или распределения благ), я соглашаюсь с этим, но с этим дополнением относительно политического сознания, распознавшего в буржуа своего врага.

2. Всеобщее равенство перед законом, то есть устранение и запрет любых привилегий в пользу и во вред отдельным гражданам государства или определенным классам и сословиям. Подобные привилегии не должны вводиться также посредством законов, даже изменяющий конституцию закон не может их обосновать. В этом заключается фундаментальное значение того принципа, что все граждане государства равны перед законом (ст. 109 ИК). Это означает в частности:

А. Равенство политического статуса: равное участие всех граждан государства в выборах и голосованиях, насколько они затрагивают все государство, то есть равные избирательные права. Дальнейшие подвиды и методы этого избирательного права – прямые выборы, пропорциональная система, тайна выбора – вытекают не из демократических принципов, а из иных соображений, частично – справедливости в целом, а частично – справедливости в смысле либерального индивидуализма.

Б. Избирательные права не являются правами в том смысле, что они предоставляются в свободное распоряжение индивида (как тайна выбора, гетерогенность которой особенно проявляется в этом противопоставлении), но они также не являются простым «рефлексом» конституционного закона, а общественной функцией и логическим образом в какой-то мере избирательной обязанностью, поскольку они осуществляются индивидом не как частным человеком, а как гражданином, то есть в силу некого общественно-правового статуса. Однако большинство демократических государств в своих избирательных законах не осуществило логику обязательных выборов.

Пример обязательных выборов – бельгийская конституция, ст. 48, аб. 2 (после пересмотра конституции 1893 года): Le vote est obligatoire. Выполнение этой обязанности обеспечивается санкциями. См.: Errera. Das Staatsrecht des Königreichs Belgien, S. 99. Другие примеры: Esmen-Nezard. I, S. 367; W. Hasbach. Die moderne Demokratie, S. 329. Литература: Stier-Somlo. Grundriß, I, S. 546.

В. Всеобщая равная воинская повинность, а точнее, право и долг каждого гражданина государства по мере своих способностей с оружием защищать государство и его порядок внутри и вовне. Как не бывает настоящей демократии без всеобщих избирательных прав, так же не бывает настоящей демократии без всеобщей воинской повинности. Поэтому ст. 133 ИК («Воинская повинность определяется установлениями Имперского закона об обороне») соблюдает существенный принцип, поскольку она сохраняет возможность того, что каждый немец по закону является военнообязанным. Однако согласно ст. 178, аб. 2 ИК приоритет имеют определения Версальского договора (в котором ст. 173 отменяет в Германии всеобщую воинскую повинность). Таким образом, осуществление данного демократического установления заблокировано, но это международно-правовое определение договора, как показано выше, не меняет германской конституции.

Г. Равная обязанность заниматься деятельностью на общественных началах и личной службой (ст. 132, 133 ИК).

Д. Равные обязанности платить налоги и пошлины. Ст. 134 ИК: «Все граждане государства без различия участвуют соразмерно их средствам во всех общественных расходах согласно закону».

Е. Никаких ограничений избираемости и никакой несовместимости. Вследствие равенства всех граждан государства перед законом логичным образом в демократии отдельные группы граждан государства не могут ограничиваться в доступе к определенным должностям, функциям и особенно в избираемости. Также недопустима парламентская несовместимость в подлинном смысле (в отличие от неправомочности), поскольку она означает, что хотя определенные граждане государства и являются избираемыми, но в случае победы на выборах они должны отказаться или от своего предыдущего положения или деятельности, или от своего мандата. Впрочем, если, как у членов солдатского сословия, признается особый статус внутри всеобщего статуса гражданина государства, тогда возможны ограничения избираемости и несовместимость. Однако то же самое должно касаться и чиновников, поскольку они имеют особый статус, хотя, как показано выше, понимание этого последствия в Германии, кажется, отсутствует. Напротив, в демократии вряд ли должна существовать возможность законодательного обоснования так называемой экономической несовместимости и установления для служащих определенных экономических профессий (банкиров, адвокатов и т. д.) запрета одновременно быть депутатом, как это пытаются сделать в некоторых странах с целью осуществления социальной и экономической независимости депутата и восстановления значения конституционно-законодательной независимости депутата (ст. 21 ИК). Помимо практических сложностей подобных попыток и многих возможностей их обойти, теоретическая сложность заключается прежде всего в том, что закон, вводящий подобную экономическую несовместимость, будет посягать на демократическое равенство перед законом.

О больших сомнениях относительно введения экономической несовместимости в демократии см.: J. Barthelemy. Revue du droit public, Bd. 1922, S.125ff. В немецкой литературе единственное до сих пор научное изучение этого важного вопроса находится в уже упоминавшейся боннской диссертации Вернера Вебера 1928 года.

3. Согласно демократическим принципам частноправовое равенство господствует лишь в том смысле, что для всех действуют одни и те же частноправовые законы, а вовсе не в смысле экономического равенства частного состояния, имущества или дохода. Демократия как сущностно политическое понятие затрагивает в своих последствиях и применениях прежде всего только общественное право. Однако из сущностно политического характера демократии, безусловно, следует приоритет общественного над частным. Если политическое равенство нарушается или находится под угрозой вследствие экономического неравенства или социальной власти частной собственности, может возникнуть политическая необходимость устранить подобные нарушения или угрозы посредством закона или мер. Ссылаться на священность частной собственности в отношении этой необходимости было бы недемократично, но соответствовало бы принципам буржуазного правового государства, смысл которого заключается именно в том, чтобы препятствовать следствиям политического принципа, каковым является демократия, и превратить демократию в ограниченную конституционно-законодательным путем – в конституционную демократию.

III. Ведомства (демократические методы определения ведомств и чиновников).

1. Равенство всех граждан государства, то есть равный допуск ко всем должностям. Если существует необходимость предметной квалификации и неизбежно определенное профессиональное образование или техническое обучение, тогда равенство сохраняется лишь при условии равной пригодности (ст. 128). Применительно к необходимым экзаменам, выявляющим наличие профессионального образования и технической подготовки, не должно быть никаких классовых или сословных привилегий, даже посредством введения numerus clausus или иным образом скрытого неравенства. Равный доступ к должностям также лишает профессиональное чиновничество характера недемократического учреждения. Однако формирование чиновной иерархии могло бы привести к противоречию с принципом демократического равенства граждан государства и к недопустимому образованию сословия, если высшие позиции этой чиновной иерархии занимались бы исключительно выходцами из самого чиновничества. Напротив, нет никакого противоречия в том случае, если высшие позиции занимают отзываемые комиссары, действующие на этих позициях не как профессиональные чиновники, будь это профессиональные министры или нет. Для демократии сущностным является то, что руководящая деятельность правительства остается в зависимости от воли и доверия народа. Институциональные гарантии Веймарской конституции (ст. 129, 130), которые защищают профессиональное чиновничество конституционнозаконодательным путем, в соответствии с этим вполне совместимы с демократическими принципами.

2. Определения отдельного вождя, чиновника или функционера.

А. Через жребий.

При определении через жребий равенство гарантируется максимальным образом, впрочем, также исключается возможность различения по деловой пригодности. Сегодня этот метод стал непрактичным. Особенно широко он применялся в афинской демократии. Платон («Государство», 557) видит здесь даже дефиницию демократии: «Демократия, на мой взгляд, осуществляется тогда, когда бедняки, одержав победу, некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государственных должностей, что при демократическом строе происходит большей частью по жребию». Фюстель де Куланж (de Coulanges F. La cite antique) придерживается мнения, что в основании определения чиновников жребием лежит не идея демократического равенства, а религиозный мотив. Но и Аристотель (Конституция Афин, 22, 5) рассматривает определение жребием как демократический метод в отличие от выборов, которые он считает методом аристократическим.

Б. Посредством выборов. В сравнении со жребием определение посредством выборов является, как верно говорят Платон и Аристотель, аристократическим методом. Но в сравнении с назначением высшей инстанцией или же определением путем наследования оно может показаться как нечто демократическое. В выборах заключены обе возможности: они могут иметь аристократический смысл выдвижения лучшего и вождя или демократический смысл назначения агента, комиссара или слуги; избиратель в отношении избираемого может представать как подчиненный или как начальствующий; выборы могут быть средством как принципа репрезентации, так и тождества. В XIX веке выборы ввиду противопоставления с наследственностью монархии или с членством в высшей палате или палате пэров рассматриваются как собственно демократический метод, чем объясняется то, что даже еще сегодня демократию дефинируют как государственное образование, основанное на всеобщем избирательном праве (см. дефиницию Р. Томы). Однако следует различать, какой смысл выборы имеют в действительности. Если они должны обосновать подлинную репрезентацию, то это средство аристократического принципа; если они означают лишь назначение зависимого уполномоченного, то могут рассматриваться как специфически демократический метод. Демократическая логика ведет к устранению выборов и к предметному голосованию народа в его соответственно настоящем тождестве.

В. Назначение чиновника или функционера высшей инстанцией чаще всего считается недемократическим методом. Если оно неизбежно ввиду требований профессионально управляемого и технически организованного предприятия и принципов профессионального чиновничества, то возникают различные дальнейшие методы, модифицирующие и корректирующие подобные авторитарные методы в демократическом духе, например зависимость высших должностей любого ведомства, то есть министров, от доверия народа или народного представительства; далее коррекция системы назначений посредством привлечения непрофессионалов, действующих на общественных началах: заседатели и присяжные в судах, неспециалисты в административных комитетах и судах. Участие неспециалистов означает здесь участие народа, причем народ имеет развернутое выше негативное значение, так что к народу относятся прежде всего те, кто не является профессиональными чиновниками.

Когда Рудольф Гнейст в своем знаменитом изложении самоуправления (Self-government, Kommunalverfassung und Verwaltungsgericht in England, 3. Auflage, 1871) противопоставлял самоуправление как деятельность на общественных началах с деятельностью профессиональных чиновников, то у него имелся в виду не демократический, а либеральный смысл. К почетным должностям должны были привлекаться имущие и образованные классы, чтобы осуществить интеграцию общества в государство. Но это не привлечение к почетным должностям собственно народа как такового, который посредством этого должен был участвовать в управлении государством, а лишь укрепление буржуазного правового государства. Почетная должность для Гнейста есть «архимедова точка правового государства».