Текст книги "Квендель. Книга 2. Время ветра, время волка"

Ответа Одилий не услышал. Племянник Бульриха не стал дожидаться окончания пространной речи, и дверь с тихим щелчком захлопнулась.

Глава третья
Глаза во тьме

 
Прежде чем в дом
войдешь, все входы
ты осмотри,
ты огляди, —
ибо как знать,
в этом жилище
недругов нет ли[6]6
  Перевод А. И. Корсуна.


[Закрыть].
 

Старшая Эдда. Речи Высокого

Высоко над темным коньком крыши в предрассветной тишине раздался шорох, хотя дыхания ветерка почти не доносилось. На верхушке могучей липы что-то зашевелилось и затрепетало. Мелкие ветки, ломаясь, полетели вниз, царапая ствол. Дерево закачалось, потому что острые когти не сразу нашли, за что зацепиться в мягких ветвях кроны. Затем буря (если это действительно была буря) утихла, и под пасмурным небом, которое не освещали ни луна, ни звезды, все застыло. В воздухе что-то вспыхнуло, и все существа, издавна обитавшие на могучем дереве – между стволом и корой, в дуплах и под сенью густой листвы, – все эти невинные крошечные существа безошибочно осознали, что теперь там, наверху, сидит некто, возвышающийся надо всеми, как владыка ночи. Черноперый, когтистый, рогатый.

Птицы, летучие мыши, жуки, мотыльки и червяки прежде с ним не встречались, но все же поняли, кто вернулся. Липа дрожала от верхушки до корней, скрытых глубоко в земле. Но в ярко освещенном доме, стоявшем в тени старого дерева, никто ничего не заметил. Его обитатели не уловили ни малейшего намека на происходящее.

Из полуоткрытого окна доносились смех и звон бокалов.

– Груздь и сморчок, пей – и молчок! – громко нараспев проговорил восторженный голос, владелец которого уже явно не один раз осушил кубок с лавровой настойкой.

– Ох, чертополох, папоротник и мох! – подхватил другой, и снова раздался смех, который звучал, пока окно не закрыли, отгородившись от тьмы и тишины, и не поставили на подоконник фонарь.

В его мирном сиянии, чуть разгонявшем предрассветные сумерки, никто из гостей не увидел, как с самой верхушки дерева черным полотном спустилась тень, легла на землю, раскинув крылья, и растаяла в темноте, окутавшей могучий ствол. Липа снова вздрогнула, точно с ее древнего древесного сердца упал камень, а все крошечные огоньки сбросили оцепенение и как ни в чем не бывало полетели дальше.

По песку во дворе перед домом прохрустели робкие шаги. Неизвестная фигура скользнула вдоль стены, на мгновение заслонив падавший из окна свет фонаря. Вскоре послышался щелчок – открылись ворота сарая, которым редко пользовались. Створка бесшумно закрылась. И воцарилась тишина.

Карлман пронесся по коридору. Комната Бульриха располагалась напротив спальни его матери. Он осторожно приоткрыл дверь и неслышно прокрался внутрь. Эта комната была еще больше, чем та, в которой жила Бедда, и поначалу молодой квендель с трудом различал обстановку, потому что окна были задернуты тяжелыми шторами. Было очень тихо, в камине, в левом углу, тлели дрова. Карлман с удивлением подумал, что огню следовало бы гореть жарче, ведь Бульрих, как и Бедда, после возвращения постоянно мерз, не открывал окна и искал тепла. Но где же сам дядя?

Кресло у камина пустовало. Должно быть, Бульрих отправился спать. Подчиняясь странному предчувствию, племянник не стал его звать и повернулся направо, где в другом конце комнаты, напротив камина, стояла такая же роскошная кровать, как и та, на которой спала Бедда. За массивными сундуками и шкафами, выстроившимися вдоль стен и едва различимыми в слабом свете скудного огня, царила непроглядная тьма.

Карлман невольно вздрогнул. Вправду ли так холодно, или он дрожит, потому что испугался свинцовой тишины? За эти дни он уже несколько раз заходил к Бульриху, когда никого не было рядом, – неужели сейчас что-то изменилось?

Глаза Карлмана привыкли к полумраку, и он с замиранием сердца направился к кровати Бульриха. Слева в стене открывалась ниша, в которой, как Карлман помнил, перед высоким арочным окном стояло огромное черное кресло. Шторы здесь были задернуты не слишком тщательно, сквозь щель просачивалось немного света, и, медленно ступая, Карл-ман понял, что не один в комнате.

В постели он обнаружил дядю, который, казалось, мирно спал. Пожалуй, вид у него был на удивление спокойный и расслабленный, чего не наблюдалось уже очень давно.

И вдруг Карлман заметил кое-что еще и с трудом удержался от крика.

На кресле в нише вырисовывались очертания темной фигуры, такой высокой, что она явно не могла принадлежать квенделю. Едва различимый в темноте, черный и неподвижный, гость возвышался над спинкой кресла, будто одна из обточенных ветром каменных фигур, украшавших некоторые стены залов в руинах Вороньей твердыни. Карлман отшатнулся, словно ему явилось нечто, проникшее в этот мир Волчьей ночью. Возможно, так и было на самом деле.

В Холмогорье не нашлось бы таких великанов, даже среди сыновей Дикфус-Ролингов, отпрысков клана, обитавшего на уединенной ферме за деревней Квенделин, у подножья Вороньих гор. Незнакомец, замерший во тьме, был гораздо стройнее и крупнее, чем любой из самых рослых квенделей, и Карлман мгновенно вспомнил о зловещих странниках тьмы.

Страх сжал ему горло, и молодой квендель замер, словно прикованный к месту. С тех пор как он вошел в комнату, каждый его шаг, сколь угодно осторожный, наверняка не ускользнул от внимания молчаливого стража, охранявшего Бульриха. Как это чудище умудрилось пробраться сюда, чтоб ему вонючими сморчками подавиться? Незаметно такому великану было не проскользнуть. Однако, несмотря на рост, ему это удалось, и, возможно, не впервые, предположил Карлман. Разве старик Пфиффер не твердит в последнее время, что все границы истончаются? Поганки и мухоморы! Никто и не подозревал, что жестокий обитатель потустороннего мира уже давно среди них и медленно убивает Бульриха!

И не только Бульриха, продолжал размышлять Карлман. А как же его мать? Даже в доме Одилия никто не сидел у постели Бедды день и ночь. Откуда им знать, кто или что тайно входит в ее комнату, не давая старику Пфифферу исцелить больную до конца.

Возможно, в эти самые мгновения несчастный Бульрих так спокойно лежит в постели лишь потому, что наконец обрел покой после одинокой, незаметной агонии. Последняя мысль оказалась тяжелее любых страхов и вывела Карлмана из оцепенения. Вскрикнув, он во мгновение ока оказался рядом с дядей.

– Бульрих, во имя святых трюфелей, что происходит? Что они с тобой сделали? Очнись, дорогой Бульрих!

Карлман в ужасе склонился над неподвижным телом в постели, прислушался – и различил тихое дыхание. Без сомнений, дядя был еще жив и если не впал в глубокий обморок, то, похоже, действительно спал. Более того, лицо его было умиротворенным, как у квенделенка после вечерней кружки молока с чабрецом и медом. На его щеках даже выступил нежный здоровый румянец, впервые за долгое время.

Неужели? Скорее всего, мрачный гость наложил на любопытного картографа какое-то коварное заклятие, которое лишь на первый взгляд казалось благотворным.

От ниши с окном Карлмана отделяла только широкая кровать со спящим на ней Бульрихом. Прежде в нише не было заметно ни единого движения, не раздавалось ни малейшего звука. Однако теперь Карлман почувствовал, что сидящий там гость смотрит на него и навязывает свою волю. Взгляд невидимых глаз побуждал его повернуться к черному силуэту в кресле.

Все его тело сопротивлялось; хотелось закричать, но из горла не вырвалось и хрипа. Карлман медленно, бесконечно медленно выпрямился. Тот, кто пытался подавить его волю, действовал уверенно, неодолимо, и, возможно, разумнее было бы наконец встретиться лицом к лицу с опасностью, которая таилась совсем рядом с самого начала, едва он переступил порог этой комнаты.

А потом произошло нечто неожиданное.

С краю вдруг раздвинулись шторы, и в щель оконной створки проскользнула легкая тень. Совершенно бесшумная, а значит, точно не из плоти и крови – нет, конечно нет, хоть клянись всеми черными ночными птицами! – и мгновенно слилась с окружающим мраком. А потом в кромешной тьме вспыхнули два огня, будто раскаленные угли, и Карлман закричал. Он закричал, потому что эти огни могли светить только на чьем-то лице.

– Помогите! Помогите! Здесь глаза! Глаза во тьме!

Вместе с его криком погас свет, и все, что ранее было освещено, снова стало невидимым. Незнакомец, ужасающе высокий и внушающий трепет, встал, шагнул вправо и решительным рывком отдернул боковую штору, из-за которой вынырнуло красноглазое существо.

В комнату упала полоска тусклого света. Карлман моргнул и отступил на шаг. Сквозь приоткрытое окно он услышал донесшееся издалека ржание – властный зов проникал со двора в дом. Эти звуки издавал не пони – скорее, давешний черный конь звал хозяина, с которым Карлман и столкнулся теперь в темноте лицом к лицу. Сморчки и поганки, а как же иначе! Кому еще могло принадлежать такое чудовищное животное?!

– С тобой ничего не случится. Посмотри на меня.

Голос незнакомца звучал непривычно и решительно, но не особенно сурово.

Карлман дважды сглотнул и с трепетом уставился перед собой, заметив наконец пыльные черные сапоги и, на ладонь выше, подол темного плаща, тоже покрытого дорожной пылью. Молодой квендель нерешительно поднял глаза, помедлил, рассматривая плащ, и, чувствуя себя совсем крохой, запрокинул голову.

Незваный гость возвышался перед ним, будто дерево, а его лицо, которое Карлман не мог разглядеть снизу, было почти целиком окутано мраком, скрытое низко надвинутым на лоб и глаза капюшоном. Но даже различимое лишь наполовину, лицо это было на редкость примечательным – исхудавшим и побитым непогодой, отчего его обладатель напоминал зловещих странников в тумане. Перед Карлманом словно ожила старинная мрачная маска, строгая простота которой изображала создание давно минувших дней. Квендель увидел энергичный рот под резко очерченным носом, угловатый подбородок и щеки, точно вырезанные из дерева.

Это было лицо человека. Человека, которого молодой квендель видел впервые в жизни. Однако он с изумлением понял, что перед ним один из Великого народа – на первый взгляд не молодой и не старый, в дорожной одежде. В голове Карлмана пронеслись местные легенды, которые он слышал с детства и в которых люди обычно упоминались лишь вскользь. С людьми в его памяти была неразрывно связана Волчья ночь и то, о чем он узнал совсем недавно и что с тревогой хранил в сердце. Но все воспоминания и образы меркли перед невероятным потрясением: перед ним во плоти предстало мифическое существо. И где? В зеленых западных покоях, словно прошлое повернуло вспять. Но в самом ли деле это живой человек или только его бездушный образ?

Присутствие устрашающего незнакомца совсем рядом с Бульрихом тоже оставалось загадкой. Молодой квендель лихорадочно размышлял, как лучше поступить. Бежать казалось бессмысленным, а кроме того, бросать дядю в беде он не хотел, хотя тот спал так крепко, что его не разбудили даже громкие возгласы племянника. Карлман остро ощутил себя беспомощным и совершенно одиноким, словно все на свете, за исключением его самого, уснули. Оставалось надеяться, что крики о помощи услышал кто-нибудь во дворе. Нужно было попытаться выиграть время, и Карлман, собрав все силы, с отчаянным мужеством обратился к незнакомцу:

– Елки-поганки и гоблинский мох, кто вы такой и что делаете здесь, рядом с моим дядей? – Слова эти прозвучали из его уст на удивление вызывающе.

Мужчина молча смерил молодого квенделя взглядом – и вдруг рассмеялся: мягким, почти одобрительным смехом, как будто услышал удачную шутку.

Святые грибницы, подумал Карлман, такую реакцию он ожидал, пожалуй, меньше всего. Однако все же получил ответ на первую часть вопроса:

– Меня зовут Храфна Штормовое Перо, хотя не всегда и не везде.

У мужчины был сильный и довольно мелодичный голос, плохо вязавшийся с корявым именем. Уж очень резко прозвучало оно на языке квенделей, которым этот человек, похоже, неплохо владел.

Карлман держался начеку. В кошмарной тьме таилось что-то еще, он ощущал это на редкость отчетливо, не забывая о красноглазой тени, которая маячила где-то рядом.

– Будь добр, подбрось полено в огонь.

Странная просьба Храфны прервала молчание. Карлман воспринял эти слова почти с благодарностью. Так могла сказать мать в самый обычный день, сидя дома на кухне в Звездчатке. Однако на этот раз – наяву или во сне? – разжечь огонь в «Старой липе» его попросил человек, явившийся неизвестно откуда, и квендель не посмел отказать.

Он направился в другой конец комнаты, к камину, где тлела рыхлая кучка золы. Схватив одно из поленьев, сложенных у стены слева, Карлман взял в другую руку кочергу и ткнул в остатки углей. Бездумно, словно кто-то дергал его за ниточки, привязанные к рукам и ногам, он принялся делать что положено. Спиной молодой квендель чувствовал угрожающий взгляд человека, который снова хранил молчание.

Осторожно положив полено на теплую золу, Карлман опустился на колени и подул, чтобы разжечь огонь. Вскоре кора задымилась, и когда наконец замерцали первые язычки пламени, он встал, чтобы еще раз окинуть взглядом комнату. Он так долго смотрел на разгорающиеся угли, что теперь ничего не мог различить в густой, гнетущей тьме. Сделав несколько неуверенных шагов вперед, Карлман остановился и с тревогой вгляделся во мрак, который постепенно разгоняли отблески огня, быстро набиравшего силу. Всполохи заскользили по завиткам золотого подсвечника, стоявшего на тяжелом сундуке у стены справа. Но не это привлекло внимание Карлмана.

У самого пола, возле сундука, вспыхнули два красноватых огонька. Там сидело явившееся через окно создание, забывать о котором не стоило. Карлман пожалел, что оставил кочергу у камина, и, грустно усмехнувшись, вспомнил, что как раз кочергой воспользовалась мать, чтобы выпутаться из безвыходного положения. А вот он об оружии не подумал. Елки-поганки, почему никто не идет к Бульриху? Гортензии давно пора бы зайти проведать старого друга.

«Да потому что этот изверг наложил на всех заклятие, как раньше, когда наведывался сюда», – ответил сам себе Карлман.

Он беспомощно стоял, без единой мысли глядя в темноту. Бульрих, должно быть, все это время и впрямь видел устрашающие глаза, а все думали, что его преследуют дурные воспоминания. Не догадался даже старый хитрец Пфиффер.

– С тобой ничего не случится. Смотри вперед!

Эти слова раздались совсем близко, и Карлман вздрогнул. Ему и так было страшно от одной мысли о том, что за ним наблюдают из темноты, а теперь незнакомец стоял рядом, протяни руку – и коснешься!

Паутина в мозгу и мухоморы! Как он здесь оказался? Ведь только что был в десяти шагах, у изножья кровати. Закутанный с головы до ног в темный плащ, этот незваный гость, похожий на чернокрылое существо, был истинным воплощением кошмара. Каким-то образом он бесшумно и совершенно незаметно перелетел через всю комнату и очутился рядом с молодым квенделем. Тот не заметил даже, когда чужак успел взять золотой подсвечник, только что стоявший на сундуке, и зажечь свечу, мерцание которой теперь понемногу рассеивало темноту в углу, где пряталась другая жуткая тварь. Однако Храфна не выражал ни малейшего беспокойства по этому поводу, не выказывал и толики осторожности.

«Потому что он точно знает, кто или что там на самом деле», – подумал Карлман.

– Смотри! – снова приказал голос, и снова он звучал так, словно незнакомец не потерпел бы неповиновения.

Очертания скорчившегося в углу существа чернели на фоне стены двумя неровными дугами – возможно, это были голова и тело. Тень казалась выпуклой – то ли потому, что Храфна направлял в ее сторону свечу, то ли потому, что существо теперь стояло. Внезапно оно подняло голову, и очертания изменились, голова будто вытянулась, сужаясь к носу. Это был зверь!

Волк?

Карлман отступил на шаг. Тень становилась все больше, еще мгновение – и перед ними, оскалив зубы, появится волк из облачной стаи. Возможно, сам вожак, который спрыг– нул с небес и влетел в окно – тенью, что способна обрести плоть, едва коснувшись земли. Если Храфна Штормовое Перо был в сговоре с темными тварями, на что намекает само его имя, чего он ждал? Наверное, того, что к вечеру трактир наполнится толпой доверчивых и ничего не подозревающих квенделей, чтобы вся стая могла спуститься с небес и броситься на лакомую добычу.

Тень все росла, вытягиваясь до самого потолка, и, тем самым, подтверждала опасения Карлмана.

Мужчина заговорил снова, подбирая каждое слово так спокойно и взвешенно, словно пытался объяснить происходящее. Голос его звучал медленным напевом, заклинанием, и Карлману показалось, что оно действует на него, будто несколько чашек крепчайшей медовухи, которую молодой квендель в свои годы толком и не пробовал.

– Посмотри туда, подвишенник, внимательно посмотри! Может быть, ничего там страшного и нет. Даже если не веришь, все равно посмотри, послушай совета. Иногда мудрее и мужественнее взглянуть страху в лицо. Посмотришь, он и уменьшится, ведь, подобно тени на стене, страх бывает куда больше и сильнее того, что скрывается за ним. Кто знает… Посмотри, и чары рассеются. Верно? Или нет? Не могу обещать, что так и будет. Но знаю одно: то малое, чему ты научишься сейчас, однажды поможет тебе в чем-то большем. Пригодится и при встречах с такими, как я, ведь никогда не знаешь, с кем сведет судьба. Так что открой глаза и смотри. Не витай в облаках, позабудь-ка свой страх! Поспеши, давай! Прочь трепет, дерзай! То волк, то ягненок в тумане идет, без колебаний и дрожи смотри вперед!

И Карлман повиновался. А может, у него просто не осталось выбора, ведь он был слишком ошеломлен, чтобы бояться или вообще что-либо чувствовать. Молодой квендель молча смотрел на зловещую тень, которую могло отбрасывать только самое настоящее чудовище.

Между тем зверь легким прыжком вскочил на сундук. Это определенно был не волк. Он оказался таким черным, что больше походило на дыру в стене, чем на создание из плоти, способное отбрасывать тень. У него в самом деле были заостренные уши и ярко блестевшие глаза – их истинный цвет ускользал в свете свечей и огня в очаге. Но красными Карлман их не назвал бы. Он с изумлением понял, что перед ним кот, правда, очень большой, черный как ночь, но, да будут свидетелями все лесные грибы, все-таки обычный кот. Как же так вышло, что он отбрасывал столь огромную тень и глаза его светились, будто раскаленные угли?

– Это Синдри. Кот моего друга, – с предельной серьезностью пояснил господин Штормовое Перо, тоже черный как ночь.

Карлман робко поднял голову и в мерцающем пламени свечи впервые смог как следует рассмотреть лицо Храфны. Квенделя пронзил, будто лезвие кинжала, ледяной ужас, и дрожь пробрала с головы до ног. Лицо это было призрачным, как у мертвеца, искаженным, изуродованным. Почему он не заметил этого раньше?

Изможденные черты по-прежнему скрывались в тени, но не капюшона, а длинных темных волос, ниспадавших на лоб. Храфна Штормовое Перо явно знал, как остаться незамеченным, если не желал, чтобы его видели. Но молодой квендель уже заметил, что поблескивал лишь левый глаз мужчины. Вместо другого чернела пустота, как в бездонном колодце. Зловещий незнакомец был одноглазым.

Карлман чувствовал, что это важный, возможно, важнейший признак. Но, как ни старался, не мог вспомнить, что он об этом слышал и когда, – ужас и само присутствие Храфны не давали мыслить ясно. Квендель снова почувствовал, что его разглядывают. Теперь он знал, что смотрит на него один-единственный глаз, от пристального внимания которого макушка зачесалась, как от прикосновения.

– Полагаю, у тебя было достаточно времени, чтобы как следует подумать о нас с Синдри, – услышал Карлман низкий голос над собой. – Возможно, пора развеять тень сомнения.

Мужчина поставил подсвечник и решительно отдернул ближайшую штору. То же он проделал и с остальными, двигаясь от окна к окну, пока в комнате не стало так светло, насколько позволяли сумерки.

Карлман пристально взглянул на Синдри. Теперь поражали не размеры животного, а его глаза, которые завораживали красотой. Алые искорки в них погасли, и на Карлмана хлынул холодный свет, словно раскаленные угли остыли и превратились в гладко отполированные кусочки льда.

Кот встал и потянулся, а потом спрыгнул с сундука. Карлман невольно отступил на шаг, когда тот абсолютно бесшумно, с величественной грацией приблизился к нему. Молодой квендель никогда не боялся кошек, но создание со светящимися, будто иней, глазами внушало почти такой же страх, как и одноглазый гость. Синдри пронесся мимо, едва не задев его. Карлман посмотрел на шелковистую, блестящую шерсть, которая казалась чернее, чем у других кошек.

«Черный, будто ворон, – подумал он. – И уж точно не меньше одного из них». Мысль о воронах пришла ему в голову вовсе не потому, что он стоял в комнате трактира в Вороньей деревне. Между этими птицами и кошачьими глазами была какая-то связь – вот о чем он думал.

Синдри подошел к человеку и доверчиво потерся о его сапог. Храфна Штормовое Перо наклонился и почесал кота за ушами, а тот потянулся, подставляя голову под ласковую руку. Потом прошествовал дальше по комнате, приблизился к кровати Бульриха и запрыгнул на изножье.

Храфна приглашающим жестом указал квенделю в том же направлении.

– Пора будить твоего дядю.

Карлман выслушал это предложение почти безучастно. «Может, я сам сейчас сплю в кресле рядом с кроватью матушки», – подумал он. Так, видимо, и случилось, потому что молодой квендель вдруг услышал пение: тихое, убаюкивающее и умиротворяющее.

Однако звучал не голос матери, способной стереть нежной мелодией все горести последних дней. Карлман открыл глаза. Только сейчас он осознал, что уже давно сидит у постели Бульриха, а по другую сторону кровати стоит на коленях высокая фигура одноглазого. Мужчина склонил голову, и его темные пряди, черневшие, будто вороново крыло, на фоне окна в нише, милосердно скрыли пустую глазницу.

Спящий среди подушек и одеял не шевелился. Тень мужчины окутала его, как и странная проникновенная мелодия. Карлман зачарованно слушал и вскоре не только разобрал смысл слов, но и понял, что пел не кто иной, как Храфна Штормовое Перо.

 
Ветер дует, ветви гнет,
Липонька поет.
Липе тихо подпою —
И вся боль уйдет.
 

Снаружи, за открытым окном, над двускатной крышей трактира поднимался шепот. Легкий ветерок играл в листве старой липы, под которой некогда вершился суд. На душе у молодого квенделя становилось все беспокойнее. Однако песня была такой красивой и нежной, что хотелось слушать ее еще и еще.

 
Ты не будешь одинок —
Трудно одному.
Удержу тебя, дружок,
Крепко обниму.
 
 
Ветер носится в дубах,
Средь ветвей гудит,
Он печаль в твоих глазах
Быстро укротит.
 

Никаких дубов в округе не было, и все же Карлман видел их, слышал, как они шелестят листьями. Пение Храфны могло заставить вообразить любое дерево. Повинуясь мелодии, постель больного Бульриха будто бы обступил добрый и приветливый лес, и казалось, что теперь дядюшка Карлмана лежит на поляне в тени больших деревьев и крепко спит, надежно скрытый от пережитого зла, которое сила стихов и музыки прогнала прочь.

 
Нахожу тебя во снах,
Слышу липы звон.
Пусть тебя покинет страх
Да настигнет сон.
Дует ветер: боль прошла,
Липа гнется ломко.
Дуба крепкая душа
Сбережет надолго.
 

Каким бы ужасным ни было его лицо, певец Великого народа обладал прекрасным голосом. Карлман мог бы слушать его бесконечно, позабыв о времени и о собственном страхе перед ночным гостем.

Допевая последнюю строку, Храфна взял больного за ладонь, вытягивая из глубоких вод сна в явь. Быть может, требовалась именно длинная рука человека, чтобы помочь Бульриху выбраться из того оцепенения, в котором он так долго пребывал.

Когда старый картограф наконец открыл глаза, казалось, он явился откуда-то издалека. Не раз пробуждался он от кошмарных снов, с тех пор как вернулся из глубин земли, но именно таинственному Храфне Штормовому Перу было суждено разбудить его по-настоящему. Карлман увидел, что дядя медленно приходит в себя. На впалых щеках больного еще алел румянец, однако уже не лихорадочный, а скорее напоминавший о внутреннем тепле, которое разлилось в теле после приятного отдыха.

Бульрих моргнул, не обращая внимания на высокого мужчину. Быть может, счел гостя персонажем царства грез, а может, даже столь заметная фигура меркла на фоне всего пережитого им за последнее время. Как бы то ни было, Бульрих слегка нахмурился и повернул голову влево. Еще слабый и сонный, он с некоторым усилием чуть приподнялся на локтях. На лице картографа начала расцветать теплая улыбка, а потом прозвучал и голос – Карлман даже усомнился, стоит ли верить собственным ушам:

– Клянусь всеми грибами Холмогорья, мой дорогой мальчик!

Вне всякого сомнения, это был давно знакомый голос дядюшки. И пусть он звучал немного устало и хрипло, словно его обладатель долго болел ангиной и не до конца оправился, принадлежал он тому самому Бульриху, который пропал во тьме много недель назад, к печали друзей и родных.

– Что ты делаешь здесь, у моей постели? – спросил он племянника. – Неужели остался присмотреть за старым дядюшкой?! Я, должно быть, долго спал, и, клянусь сморчками, меня мучили кошмары. Тем приятнее увидеть тебя рядом, дорогой Карлман. Спасибо.

Карлман на мгновение потерял дар речи. Он вглядывался в изможденное лицо Бульриха и постепенно осознавал, что застывшая маска безучастия, которая так долго обезображивала его, и в самом деле исчезла. Вид у Бульриха был, конечно, не совсем здоровый, но в остальном выглядел он почти как прежде.

– Дорогой дядя, это действительно ты, – с трудом выговорил Карлман и тут же снова замолчал, ощутив подкативший к горлу ком.

– А кто же еще? – с искренним удивлением спросил Бульрих. – Знаю, я долго болел и, наверное, доставил всем много хлопот, этакий бесполезный старикашка, но теперь все обязательно наладится, я сразу это почувствовал, едва проснулся. Хоть утро сегодня и пасмурное, – добавил он с сожалением, взглянув в окно.

– Утро пасмурное? – спросил Карлман и, не выдержав, усмехнулся, хотя слезы еще жгли ему глаза. – Уже далеко за полдень. Ты знаешь, что сегодня вечером состоится большое заседание совета? Оно тоже связано с тобой, – нерешительно добавил он.

– Конечно знаю, – подтвердил Бульрих, – и прекрасно помню, что старик Пфиффер хочет меня там видеть, а добрейшая Гортензия против, как же может быть иначе?

Он хитро подмигнул Карлману.

Молодой квендель даже не попытался скрыть удивле– ния.

– Так ты наконец-то все вспомнил? – спросил он, глядя на Бульриха с величайшим волнением. – Все, что пережил, что с тобой случилось и где ты был?

– Что со мной случилось и где я был?.. – повторил тот.

Последние слова слетали с его губ все медленнее, а потом он и вовсе замолчал. Бульрих крепко задумался.

– Погоди-ка, там были… деревья. Повсюду деревья. И много корней, там, в темноте… Да, деревья и корни. Как будто я был в лесу.

От Бульриха не укрылось, что племянник смотрит на него в недоумении. И неудивительно, ведь он и сам чувствовал себя не в своей тарелке, особенно учитывая путаницу в голове.

– Деревья и корни, – повторил Бульрих, погрузившись в раздумья. Он взял Карлмана за руку и похлопал по запястью худыми пальцами.

Тот ответил на рукопожатие. Когда молодой квендель ощутил, какими хрупкими стали у Бульриха пальцы, по щекам его побежали слезы.

– О, дорогой Бульрих, ради всех квенделей, прости меня, – всхлипнул Карлман. – Неважно, помнишь ты или нет. Главное, что тебе лучше и ты наконец-то по-настоящему вернулся!

– Именно это я и имел в виду, мой славный мальчик, – ответил Бульрих, чуть улыбнувшись, – и я приложу все усилия, чтобы вспомнить, если ты хочешь. Уж будь уверен, я и сам не прочь узнать, где побывал. Я, конечно, старый глупец, но, клянусь пустотелыми трюфелями, пока ничего не могу вспомнить.

– Дует ветер, боль прошла, – отрывисто проговорил Храфна Штормовое Перо строку из песни. – Пришло время вспомнить, вот что я хочу сказать. Возможно, так будет лучше.

Совсем недавно Карлман не смог бы этого вообразить, но теперь поймал себя на мысли, что почти забыл об огромном человеке рядом, сосредоточившись на чудесном пробуждении Бульриха. Казалось, что Храфна не просто умеет бесшумно и незаметно перемещаться по комнате, но и обладает властью над окружающими, сам решая, заметят его или нет.

Однако размышлять об этом было уже некогда. Бульрих обнаружил не только громадного кота, который по-прежнему неподвижно сидел в изножье кровати, словно мрачная статуя, но и незнакомца. На бледном лице больного отразилось безмерное изумление.

– Клянусь всеми священными грибными кольцами Квенделина, это кто, человек?! – спросил он скорее с любопытством, чем со страхом. – Как такое возможно? И что он делает у моей постели вместе с этом пушистым троллем? Что за чудище с глазами цвета ледяной луны? И при этом он черен, как деревья в… в… – Бульрих тщетно искал нужное слово.

Человек и кот вдруг так взволновали больного, что его щеки заметно раскраснелись. Бульрих пристально взглянул на незнакомца, чья высокая фигура темнела рядом с постелью, и глаза его вдруг округлились, словно он узрел нечто, внушающее страх.

– Я видел тебя… – медленно произнес старый картограф, и голос его дрогнул. Карлман с испугом подумал, что разум дяди снова заволакивает тьмой.

– Ты наверняка его видел. Когда просыпался, – поспешно подтвердил Карлман, не зная точно, относится ли замечание Бульриха к Храфне. – Ведь это не я, а господин Штормовое Перо по какой-то причине сидел у твоей постели. В конце концов он запел и разбудил тебя.

– Похоже, об этом я тоже позабыл, – пробормотал Бульрих, но смотрел все так же подозрительно. И Карлман разделял его опасения, ведь он тоже ни в чем не был уверен.

– О да, и в самом деле, Бульрих Шаттенбарт, картограф из Зеленого Лога, – заговорил Храфна Штормовое Перо, и это примечательное обращение не ускользнуло от квенделей. – Лишь немногие люди тайно бродят по тропам, которые ты пытаешься нанести на карту. Мало кто из твоих соотечественников испытывает к тебе благодарность, хотя никто особо и не возражает. Судя по всему, в наши дни квендели относятся так ко всему, что им неизвестно. Но скоро все изменится, к счастью или к сожалению.

Слова его прозвучали как пророчество, и внезапно таинственный гость выпрямился во весь рост. Бульрих и Карлман даже съежились от неожиданности, когда над ними взметнулся плащ господина Штормовое Перо, заслонив все вокруг, словно черный туман.

Не в силах пошевелиться, охваченные ужасом квендели беспомощно вглядывались в стремительно сгущающуюся тьму и вслушивались в призрачный голос. В конце концов он сделался таким гулким, что каждый слог отдавался эхом. Вскоре стало казаться, что в комнате звучит не один, а множество эфемерных голосов, шипящих и звенящих, принадлежащих неизвестным существам.