Текст книги "Дни знамений"

– Джилл! – выкрикнула она. – Острова… Эвандар… будет искать их!

Никак нельзя было выяснить, услышала ли ее Джилл. Все закружилось, их втянуло в подвижный водоворот миров, зеленых и золотых, белых и красных, пурпурный ветер вихрем проносил мимо лица и части лиц, слова и имена, странных существ, обрывки пейзажей, и все это неслось по кругу, все скорее и скорее, вверх и вверх; Даландра обеими руками держала Элесари, пока их крутило и уносило ввысь сквозь вьюгу имен и обликов, и наконец, с треском, напоминающим удар клинка по деревянному щиту, они упали на траву приречного луга, где народ Опекунов танцевал под летним солнцем. Элесари перекатилась на спину и расхохоталась.

– Ох, как чудесно! Замечательная игра! Далла, а рождение похоже на то, что сейчас было?

– Да, только в обратном порядке. То есть ты будешь двигаться не вверх, в вниз.

– И где же я окажусь? – Элесари села, обхватив руками колени.

– В таком месте, где темно и тепло, где тебе будет спокойно и уютно. Ты проведешь там долгое время, – Даландра рассказывала ей это уже сотню раз, но девочке нравилось слушать снова и снова. – Потом ты окажешься в другом месте, ярко освещенном, кто-то возьмет тебя на руки, и ты узнаешь, воистину узнаешь, что такое любовь. Но выйти на свет будет нелегко, милая Элли. О, совсем не легко…

– Ты говорила мне, что придется туго. Боль, кровь и слизь… – она нахмурилась, поглядев на цветущие поля. – Я не хочу слышать про это еще раз, пожалуйста, сейчас не надо!

Сердце Даландры глухо застучало; в тысячный раз спросил она себя, правильно ли поступает, достаточно ли у нее знаний, чтобы оказать добрую услугу этому странному племени, угодившему в возмущенный поток, в убийственную приливную волну Времени. Невероятно давно по счету вселенной вспыхнули души их, как и души всех прочих существ, – искры негасимого пламени, коим предстояло познать бремя воплощения и вращаться на колесе Жизни и Смерти, но отчего-то – сами они уже не могли вспомнить причину – они «отстали», как им было свойственно выражаться. Не пройдя испытания в физических мирах, они были обречены на исчезновение, но, прожив долгие века в волшебном мире, который им удалось найти – или создать, Даландра не знала точно, – они воспринимали юдоль зловония, горя и боли, именуемую жизнью, как нечто отвратительное. Один за другим угаснут они и уйдут в небытие, словно искры, взлетевшие слишком высоко, если только кто-нибудь не укажет им дорогу в реальные миры. Я слишком мало знаю, – думала Даландра, – и не понимаю сама, что делаю. Мне недостает сил, и побуждения мои смутны. Я не сумею, ничего не получится, я не смогу спасти их…

К сожалению, кроме нее, не было никого желающего предпринять эту попытку.

Старик-продавец, с желтоватой кожей и гладкими седыми волосами, разложил свои товары в тени неподалеку от городского фонтана. Он сидел на корточках за небольшим красным ковриком, глядя прямо перед собою, не мигая, не шевелясь, словно совершенно не беспокоясь о продаже товара. Между тем перед ним были красиво разложены гадательные наборы трех разных типов, от легких лубяных плетенок, набитых дешевыми деревянными фишками, до единственного в своем роде резного ларца с крышкой на бронзовых петлях, содержащего чудесно расписанные костяные таблички. Марха пересчитала свой денежный запас дважды, но, увы, от этого недостающая сумма не появилась: ей не хватало даже на самый дешевый набор. Она неохотно спрятала кошелек за пазуху, но тут старый торговец соизволил взглянуть на нее.

– Если тебе хочется их получить, давай все, что есть, этого хватит. Они умеют сами находить себе настоящих владельцев.

– Неужели, добрый человек?

– Воистину так, – он наклонился вперед и положил узловатую руку на крышку ларца. – Я продаю эти наборы много лет, изъездил всю Ористинну и узнал про них все, что можно. Вот эти дешевые штучки не имеют вообще никакой власти и силы. Один мой знакомый из Орисата ввозит их из Бардектинны ящиками. Думаю, их делают рабы. А вон те, в полотняных мешочках, довольно неплохие, особенно для начинающих. Но время от времени попадаются исключительные образцы, вроде этого. Сама видишь, какая между ними разница!

Он вытащил из ларца одну табличку и положил на ладонь лицевой стороной кверху.

Это был король птиц, изящно вырезанный силуэт с пламенеющими крыльями и длинным клювом; мастер обозначил контуры сине-зеленой краской, втертой в углубления резьбы так, чтобы ее не смазывали пальцами. Рассматривая табличку, Марха вдруг ощутила странную уверенность, что когда-то уже видела ее, да и весь набор, и прежде всего сам ларец.

– Там на дне пятно от вина, – вырвалось у нее; испуганная тем, что сказала это вслух, она зажала рот, но торговец уже услышал.

– Верно, – неохотно признал он. – Но оно совсем маленькое и выцвело. И таблички от него не пострадали.

День был знойным, но Марху прохватил ледяной озноб. Она заставила себя улыбнуться и поднялась. Ей хотелось одного – отвернуться и больше не видеть этого ларца с табличками. Но тут кто-то коснулся ее плеча, и она вскрикнула.

– Тысяча извинений! – это был Эвани, с улыбкой на губах, но с серьезными глазами. – Я думал, ты видела, как я подхожу. Вовсе не хотел тебя пугать!

– Да ничего, я просто… просто беседовала с этим старцем. Видишь, у него… такие интересные вещи…

Эвани взглянул, и глаза его широко раскрылись, как у ребенка. Он опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть, а Мархе хотелось закричать, умоляя его уйти. Но когда он сделал приглашающий жест рукой, она послушно опустилась на землю рядом с ним. Он вытащил валета цветов и подставил под солнечный луч, чтобы золотые цветы заблестели. Торговец, оценив дорогую одежду Эвани, из тончайшего полотна с обильной вышивкой, наклонился к нему, расплывшись в сладчайшей улыбке:

– Юной госпоже этот набор показался особо интересным, сударь…

– О, это меня не удивляет! – Эвани смеялся, но взгляд его серых глаз оставался холодным, как сталь, и отсутствующим. – Скажи, где ты приобрел его?

– У купца в Делинте, в прошлом году. Он сказал, что выиграл его где-то в Суртинне, он туда ездит постоянно по торговым делам.

– Ты случаем не помнишь, в каком городе? – Эвани вернул на место табличку и вытащил еще несколько сразу. Увидев, как он держит их своими белыми, длинными пальцами, Марха почувствовала, что теряет сознание, но почему, сказать не могла бы.

– Так-так… – продавец погрузился в задумчивость, но наконец сказал: – Кажется, он упоминал Вилинт, но поклясться не могу. Я беседовал со многими людьми и слышал множество историй с тех пор.

– Понятно. Сколько ты хочешь за них?

– Десять зотаров.

– Отлично! Купить луну с неба было бы лишь чуточку дороже. Два зотара.

– Да что ты! Ларец сам по себе столько стоит!

– Но у него винное пятно на дне. Три зотара.

Они продолжали торговаться, наслаждаясь ритуалом, но Марха не в силах была слушать. Эвани тоже знал про пятно на дне, как и она сама, неизвестно откуда, а ведь они не брали ларец в руки и не смотрели! Она горько сожалела о том, что ей вздумалось остановиться поболтать с продавцом, что захотела купить эти таблички, и еще горше было оттого, что Эвани решил купить их. Но тут она сообразила, что он покупает ларец для нее – просто потому, что ей так захотелось, и он об этом знал. Когда он искоса взглянул на нее и улыбнулся, она почувствовала, что готова умереть от счастья. Наконец пять зотаров перешли из рук в руки, Эвани закрыл ларец, взял в руки и протянул Мархе. Прижав подарок к груди, она потянулась к нему и, повинуясь внезапному импульсу, поцеловала в щеку.

– Ох, спасибо тебе! Они такие красивые!

Он лишь улыбнулся еще раз, с такой теплотой, с такой нежностью, что сердце ее бешено заколотилось. Он поднялся на ноги, помог подняться девушке и взял у нее ларец, чтобы помочь нести.

– Давай вернемся на стоянку. Кстати… здесь, конечно, не самое подходящее место для такого вопроса, но… Слушай, ты не выйдешь за меня замуж? Я знаю, что по вашим законам я должен спросить у отца, но возвращаться восвояси, чтобы переговорить с сим почтенным мужем будет слишком сложным предприятием, а новая встреча не слишком приятной!

– Выйти за тебя замуж? По-настоящему, в самом деле?

– А как же еще?

Его рассмешило ее удивление, и тут она поняла, что давно уже готова сделать все, чего бы он ни попросил.

– Должен ли я понимать твое молчание как отказ или как согласие?

– Конечно как согласие, глупый ты!

Судорожно сглотнув, она разрыдалась, кое-как сдержалась и всю дорогу до караван-сарая очень неизящно шмыгала носом.

– Ах ты, глупец, законченный дурень! – кричала Джилл, не забыв, однако, перейти на язык Дэверри. – Я тебя удавлю когда-нибудь!

– Да успокойся ты, пожалуйста! – Саламандр отпрянул, искренне испуганный. – Не понимаю, отчего ты так сердишься, честное слово, не понимаю!

Джилл осеклась, гнев ее внезапно иссяк, и она глубоко задумалась; вопрос того заслуживал. Быть может, ее беспокоила судьба девушки, уверенной, что она выходит замуж за молодого бродячего артиста, в то время как истина была намного страннее.

– Ладно, прости, не буду больше, – сказала она наконец. – Просто меня смущает, что она так молода, а ты – нет, хоть эльфийская кровь и сохраняет твою красоту.

– Но в этом-то и весь смысл! Вот рассуди, голубка моя: мне давно уже больше ста лет, и для человека я слишком стар, а для чистокровного эльфа, наоборот, молод. Но я ведь ни то и ни другое, правда? – в его голосе прорвалась горечь, но он быстро скрыл ее. – Кто скажет, сколько лет проживет полукровка? Марха сейчас действительно почти ребенок. И потому я надеюсь, что на этот раз нам удастся состариться вместе. Ведь прежде, даже если б ее не сгубила злая лихорадка, я намного пережил бы ее!

– Ох… – у Джилл не хватило духу упрекнуть его. – Ну, в конце концов, это не мое дело, женишься ты или нет!

– Возможно, не стоило действовать так внезапно. Но когда я увидел ее с этими табличками… Боги, сколько раз видел я, как она сидит у столика, склонившись над табличками, и шутит со мною насчет того, что они предсказывают, как…

– Даже если в ней воплотилась та же душа, Марха и Алаэна – не одна и та же личность. Полностью они никогда не совпадают.

Глаза его наполнились слезами, он вскинул голову и отвернулся. Джилл медленно, с присвистом выпустила воздух сквозь стиснутые зубы. Они сидели в своем шатре на краю стоянки. Снаружи доносился голосок Мархи, самозабвенно лепечущей в приступе восторга, и низкий голос Китты, радостно поддакивающей. Совершенно немыслимо было заставлять Саламандра отказаться от своего предложения.

– Так тому и быть, – сказала Джилл. – Поеду в Анмардио одна.

– Ты что! Я не позволю!

– А я не позволю тебе тащить это дитя за собой!

– Почему нет? Разве это опаснее, чем жизнь, которую она сама вела до того, скитаясь по дорогам и не ведая, где удастся заработать еще хоть грош? Нам будет вполне удобно. Я затем и собирал труппу!

– Ты хочешь сказать, ты, глупый болтливый эльф, что намерен прихватить с собой в Анмардио всю эту дурацкую шайку акробатов?

– Именно так.

Джилл, потеряв дар речи, уставилась на него. Он улыбнулся, излучая солнечное обаяние.

– Учти хотя бы один момент, о покорительница преопасных пространств, и тогда все станет для тебя ясно, как летний день. Вспомни нашу юность, наши приключения в Слэйте. Ах, добрый старый Слэйт! Увы, из-за брата моего, явившего свой, впрочем, справедливый, гнев, россыпи рыбьих внутренностей более не наполняют своим ароматом теплый тропический воздух, и пираты более не шатаются по его богатым и вызывающим улицам, и нет более…

– Ты когда-нибудь научишься прикусывать язык?

Или хочешь, чтобы я его тебе обрезала? Говори по существу!

– Хорошо, хорошо, но нельзя же столь сурово обрывать цветы красноречия!.. Существо же, голубка моя, заключается в том, что Слэйт – грязное и недоброе логово пиратов, но даже там, в этом логове отверженных, мои скромные способности жонглера и затейника сделали нас желанными гостями и оградили от унижений. Еще более желанными станут циркачи, да еще целая труппа, на позабытом-позаброшенном Анмардио!

– Хмм… Вынуждена признать, что ты, пожалуй, прав.

– Разумеется, прав! Я провел много долгих часов, обдумывая и разрабатывая этот коварный план. Мы, может быть, даже и с барышом останемся!

– Ох, довольно! Все равно я ничего с тобой не поделаю, придется примириться с твоим безумными выходками. Бедная малышка Марха – начинать замужнюю жизнь с такого…

– Ага! Вот теперь ошибаешься ты! Ты вспоминаешь изнеженную Алейну, богатую вдову, ни в чем не знавшую недостатка. А Марха, как и ты, прожила с самого детства трудную жизнь, следуя за своим отцом по дорогам королевства!

Джилл выругалась такими словами, которые лучше не воспроизводить, только потому, что Звани был прав. Но он не обиделся, а рассмеялся.

Ближе к вечеру Джилл отыскала Марху возле шатра, в котором она жила вместе с Делией и Киттой. Расстелив на земле коврик, девушка разложила на нем гадательные таблички аккуратными рядами и всматривалась в них, словно пытаясь вспомнить события прошлой жизни.

– Марха! – окликнула ее Джилл. – Я пришла тебя поздравить!

– Ах, спасибо! – девушка взглянула на нее с выражением такой полной, невинной радости, что сердце Джилл дрогнуло. – Знаешь, я и подумать не могла, что мне когда-нибудь так повезет!

– Мне приятно видеть, что ты счастлива, – Джилл присела на траву по другую сторону коврика. – Китта сказала мне, что люди из труппы решили вскладчину купить тебе свадебный наряд.

– Да, и это так чудесно! Но ты чем-то опечалена, и Делиа, и Китта тоже. Почему?

– Да так… просто мысли о свадьбах настраивают нас, старых дев, на грустный лад. Не обращай внимания…

– Как же не обращать? Вы все так себя ведете, словно меня должны увести в тюрьму архона, а не на свадьбу!

Джилл немного поколебалась, но решила, что девушка заслуживает честного ответа.

– Понимаешь, мы знаем, что такое счастье никогда не длится долго. Так уж устроена жизнь… Отсюда и грусть. Так мы смотрим весной на первый цветок, зная, что он увянет с приходом лета. Я понимаю, мои слова покажутся тебе ужасно злыми, но неужели ты думаешь, что вечно будешь так счастлива?

– Я очень хотела бы, но… конечно, ты права. Но, если все сводится к этому, на том и покончим!

Конечно, Джилл могла бы сказать еще многое, но момент был неподходящим для того, чтобы терзать невесту, распространяясь о том, что заботит пожилых женщин на свадьбе: медленное увядание юной красоты, быстрое умирание той малой свободы, какой девушка обладала между властью отца и властью мужа, не говоря уж о бесконечных беременностях, которые ожидали ее в те далекие времена, когда еще не научились управлять этим при помощи чар, и о смерти на ложе родов или от истощения сил…

– Красивые таблички, – сказала Джилл, отогнав эти мысли. – Это Саламандр купил их для тебя?

– Да. Правда, чудесные? – лицо ее вдруг затуманилось. – Очень странная история… Я увидела их у торговца на рынке и рассматривала, даже не прикасалась, не вытаскивала ни одну из ларца. Но откуда-то я знала, что на дне там есть пятно от вина. И еще страннее знаешь что? Эвани тоже знал про пятно! А ведь он тоже не смотрел!

У Джилл не осталось больше никаких сомнений: Марха была новым воплощением Алейны!

– Случаются вещи и более странные, – Джилл поспешно вскочила, пока Марха не задала какого-нибудь вопроса, задевающего покров тайны. – Думаю, это означает, что тебе было суждено владеть ими. И Эвани тоже, по-видимому.

Марха одарила ее улыбкой, сияющей, как полная луна.

Ночью, после представления, собравшись вокруг весело пляшущего огня, труппа отпраздновала помолвку. Винто искусно играл на вела-веле, инструменте, похожем на цитру; один из его акробатов самозабвенно стучал в барабан, мальчик-флейтист превзошел самого себя, тем более, что вокруг хватало шума, чтобы скрыть его случайные огрехи. Смеялись, пели, провозглашали здравицы в честь Саламандра и Мархи, поднимая чаши с красным вином и наперебой осыпая жениха и невесту пожеланиями счастья; даже купцы, ночевавшие по соседству на той же стоянке, привлеченные звуками веселья, подошли посмотреть, и, проникшись духом праздника, поднесли компании финики с начинкой, и ореховое печенье, и прочее, что принято дарить по такому поводу. Джилл посидела с компанией часок, пока гам и толчея не допекли ее; ей захотелось прогуляться в тишине, и Китта с Делией присоединились к ней. Они дошли до фонтана и сели на скамью полюбоваться игрой воды в лунном освещении. Делиа, слегка раскрасневшаяся от вина, молчала, улыбаясь, и тихонько напевала какую-то мелодию без слов. Но Киттой явно овладела меланхолия.

– Ладно уж, – вдруг пробормотала она, – Саламандр, по крайней мере, не похож на других и может стать хорошим мужем…

– Обязательно станет, – сказала Джилл. – Я давно знаю его и могу ручаться.

– Очень хорошо. Кстати, он говорил тебе о своем намерении ехать в Анмардио?

– О да. Что ты думаешь об этом?

– Идея удачная. Горожане в тех краях так изголодались по развлечениям, что не станут скупиться.

– Ну, ты меня успокоила. А я боялась брать вас с собой, чтобы вы там не прогорели…

– Откровенно говоря, не представляю, какие такие редкие книги и штуковины ты можешь там найти!

– Могу и не найти, – Джилл прибегла к полуправде. – Но в давние времена в одной стране, соседней с нашим королевством, разразилась ужасная война, и многие жители бежали на юг. Но ни в самом Бардеке, ни здесь на Ористинне они не осели. Вот я и хочу дознаться, куда же они все-таки делись и какие книги успели унести с собою.

– Вижу я, что ваши народы чертовски много воюют!

– Боюсь, что да…

Китта взглянула на свою подругу и вдруг заметила, улыбнувшись:

– Делли, да ты уже спишь! Пойдем обратно, а?

– Ммм? – Делиа, вздрогнув, проснулась и зевнула. – Я вовсе не сплю!

– И все-таки лучше пойдем, – Китта встала и протянула Делии руку. – Ну-ка, шевелись!

Кивнув головой и виновато улыбнувшись Джилл, Делиа поднялась и позволила себя увести. Джилл подумала было пойти следом за ними, но решила отдохнуть еще немного в пронизанной лунным светом прохладной темноте. Гомон и жар костра тяготили ее, но, помимо этого, она надеялась увидеться снова с Даландрой. С того момента, как та явилась пред нею, держа за руку Элесари, Джилл пыталась проникнуть в смысл ее таинственных слов, потому что расслышала из них только два: «острова» и «Эвандар». Относилось ли это имя к островам, где укрылись беглецы, или к какому-то существу, понять было невозможно. Несколько часов прождала Джилл, но напрасно – Даландра не появилась.

Вернувшись на стоянку, Джилл никого не увидела, кроме Китты, зевавшей над затухающим огнем. Все остальные разошлись спать, и вокруг стояла тишина.

– Я перенесла твои вещички и одеяла в наш шатер, – сказала Китта. – Пусть у Саламандра и Мархи будет свой угол. Я решила дождаться тебя и предупредить.

– Понятно. Спасибо…

Наутро, когда вся труппа торжественно направилась в город, чтобы архон засвидетельствовал брак, Джилл осталась в лагере, но подошла поздравить молодых, когда они вернулись. Впереди процессии, сидя боком на сером в яблоках коне Саламандра, ехала Марха, разрумянившаяся и сияющая, а ее молодой муж шел рядом. За ними следовали в самых парадных костюмах все циркачи, то напевая, то смеясь, то жонглируя или пританцовывая. Толпа взрослых и детей сопровождала их через весь город ~ для них это было еще одно прекрасное представление, но, судя по всему, молодоженов отнюдь это не смущало. Когда добрались до стоянки, муж снял молодую жену с седла и звонко поцеловал. Держась за руки, они поклонились в ответ на приветственные возгласы толпы, а их товарищи шныряли среди зрителей, собирая монетки, дождем сыпавшиеся на виновников торжества. Джилл вынуждена была признать, что Саламандр и впрямь нашел себе отличную жену.

Однако ближе к вечеру Джилл не преминула отвести его подальше от музыки и танцев. Переступая через удлинившиеся тени, они ушли в пальмовую рощу на краю лагеря. Уже поднимался вечерний бриз, вздымая маленькими смерчами пыль на плоской, как стол, равнине.

– Я хотела кое-что спросить у тебя, – сказала Джилл на языке Дэверри. – Когда ты согласился отправиться со мною в Бардек, тому причиной была твоя надежда вновь увидеть Алейну или нет?

– Не хочу лгать. Да, я на это надеялся.

Джилл фыркнула, и тут же подумала, что она в этом подражает Невину.

– Но ты же видишь, Джилл, что все обернулось к лучшему! Разве не был я твоим проводником, твоим охранником, твоим верным спутником и преданным псом, хотя и сумел также освободить свою возлюбленную от уз рабского служения ее чудовищу-отцу?

– Спасение-то нашла Китта. Ты был попросту приманкой!

– Может, и так, но зачем же выражаться столь грубо? Мне очень больно…

– Прими мои соболезнования. Но завтра мы должны найти корабль, идущий до Анмардио, и вспомнить, зачем мы здесь торчим!

– Корабль я уже нашел, – ослепительно улыбнулся он. – Во дворце архона нам пришлось ждать, пока он освободится, и я разговорился с одним капитаном – он тоже ждал архона, чтобы зарегистрировать груз, взятый на борт. Слово за слово – и дело в шляпе!

Вот что хуже всего с Саламандром, – подумала Джилл, – только соберешься доставить себе удовольствие как следует отругать его, а он возьми и сделай все как надо…

Развалившись на вершине холма, Эвандар рассматривал окрестности.

Некогда правильно разбитый сад теперь выглядел заброшенным. Розы одичали и разрослись во все стороны, из живых изгородей торчали, будто зеленые пальцы, нестриженые побеги, дорожки, покрытые грязью, растрескались. Правильные квадраты и полукруги растянулись и скособочились, словно правая половина съежилась, а левая выросла по диагонали.

– Все такое помятое, – заметил Эвандар, обращаясь к Даландре. – Как будто здесь ночевал великан.

– Я понимаю, о чем ты. Это тот самый сад, который ты показывал мне, когда я впервые сюда пришла?

– Именно, но сейчас он испортился. И дом, со всеми прекрасными комнатами, что я создал для тебя, исчез, растворился, унесен ветром далеко-далеко. Так всегда получается. Я пытаюсь строить, как когда-то строили твои соплеменники, но ни камни, ни дерево не сохраняются надолго…

– В этом мире все течет, здесь царит неопределенность. О, если бы ты решился сойти в мир реальности…

– Ни за что! – он раздраженно мотнул головой. – И не заговаривай об этом!

Она хорошо разбиралась в его настроениях и больше не настаивала.

– Я сделал чудесную находку, Далла. Те острова, о которых говорила твоя подруга… Там заново отстроили Ринбаладелан, но это лишь жалкое подражание былому, маленькое и убогое, дерево вместо камня…

– Ты их нашел? И не сказал мне!

Он пожал плечами, поднялся и снова бросил хмурый взгляд на останки сада. Небо окрасилось сиреневым, сгустились сумерки, тени упали на землю, как дождь. Ветер взвихрил его золотые волосы, и они вспыхнули, будто загорелись. В такие моменты Далла задумывалась над тем, кто же он, что из себя представляет, и где они находятся; ведь она умерла, и эта яркая страна может быть всего лишь иллюзией жизни, сплетенной из тоски и воспоминаний. Ей казалось, что даже переход с места на место способен разрушить окружающий мир. Холм, на котором они стояли, расплылся и истаял облачком тумана, сад внизу превратился в груду сорняков и хвороста. Даже Эвандар истончился, стал похожим на цветную тень на фоне пустого неба. Горло у Даландры перехватило.

– Не уходи! – со стоном вырвалось у нее. – Я люблю тебя!

В то же мгновение он очутился рядом, во плоти, как всегда, и руки, обхватившие ее плечи, и губы, коснувшиеся ее губ, были теплыми и материальными. Он снова поцеловал ее, разгоряченный желанием, и крепко прижал к себе.

Вместе опустились они на колени, потом легли, сжимая друг друга в объятиях. Она больше не ощущала своего тела, если вообще было у нее что-то кроме иллюзорного облика, но его тело, приникшее к ней, чувствовала в полной мере – жаркую силу, источаемую им, осязаемую как плоть, сливающуюся с ее собственной силой; они слились, как два потока, в экстазе столь мощном и совершенном, какого ей не доводилось переживать при телесном соитии. На волнах чувства взмывали они ввысь, крича от наслаждения, радуясь сплетенному, сдвоенному сознанию.

Но потом, когда все прошло, она в который раз не смогла понять, что же приводит ее в такое состояние. Они лежали на склоне холма, обнявшись, как обыкновеннейшие любовники, и те иллюзорные одеяния, которые они носили, вновь были на них.

Она ощущала прохладу, бодрость, почти неестественное спокойствие; а Эвандар просто улыбнулся ей, как будто удивленный тем, что произошло. Но когда он отпустил ее, она увидела, что сад внизу вновь воскрес во всей красе.

– Я тоже люблю тебя, – сказал он так, словно ничто не прерывало их беседы. – Далла, Далла, я хвалил себя за хитроумие, когда заманил тебя сюда, но ты на самом деле и дичь, и охотник. И рано или поздно ты бросишь меня, без сомнения, как охотник бросает зверька, слишком долго пролежавшего в капкане, так что мех его весь сгнил и попортился…

Она отодвинулась от него и, присев, запустила руки в спутанные пряди своих волос. И руки, и волосы были по ощущениям точно такие, как она помнила их при жизни. Эвандар прилег, опираясь на локоть, и смотрел на нее с таким выражением лица, словно ждал, что его повесят на рассвете.

– Рано или поздно ты вынудишь меня уйти, – сказала она наконец. – Я слишком люблю тебя, чтобы сидеть и смотреть, как ты будешь уходить в небытие…

– Жестоко сказано!

– Неужели? А что бы ты пожелал от меня услышать?

– Не знаю… – он покачал головой. – Клянусь богами, которых ты поминаешь, я нынче устал. Пришлось потрудиться, разыскивая те острова. Тебе стоило бы самой взглянуть.

– Обязательно. Жаль, что нельзя потолковать с Джилл о них!

– Кто тебе запрещает? Ступай к ней с моего благословения, любимая.

– Не в том дело. У меня почему-то постоянно не хватает времени все высказать при встрече. Чуть что – и видение гаснет!

– А тебе обязательно показываться ей только в видении?

– Как еще я могу оказаться там?

– Ведь мы здесь живем в промежутке между всеми мирами… Погоди-ка! Да я же забыл, что ты не знаешь… Прости. Пойдем со мною, любовь моя, я научу тебя ходить нашими путями! – он привстал, но замер, склонив голову набок, словно охотничья собака. – Где Элесари?

– Не знаю!

– Тогда сперва поищем ее. У меня на душе как-то тревожно…

Тревога, как выяснилось, была вполне оправдана: Рука об руку спустились они с холма и смещались с толпой пирующих на лугу Опекунов. Там высился просторный павильон из золотой парчи, украшенный синими вымпелами, а в нем – ряды длинных столов, уставленных свечами в серебряных канделябрах, но, войдя внутрь, Даландра обнаружила, что сквозь крышу видны звезды – мерцающая россыпь Млечного пути. Музыка сплеталась с речами и смехом, но кого ни спрашивали Эвандар и Даландра, никто не мог сказать, где девочка. Тотчас же павильон стал изменяться, ткань превратилась в камень, луговая трава – в солому, а вымпелы – в выцветшие гобелены. Уголком глаза Даландра заметила очаг с весело потрескивающим пламенем, но, обернувшись, увидела лишь лунный свет сквозь оконный переплет.

– Иди со мной, – Эвандар так сильно потянул ее за руку, что она чуть не упала. – Не нравится мне все это!

У задней двери они наткнулись на Элесари, одетую в синюю тунику и накидку из серебристо-бело-зеленой клетчатой ткани. Она держала в руках кусок хлеба, намереваясь подать его старой нищенке, скрюченной, в буром тряпье, опиравшейся на кривую клюку.

– Матушка, матушка, – сказала девочка, – почему ты не хочешь войти и попировать с нами?

– Не будут рады мне более в чертогах твоего отца. Дитя, неужели ты не видишь, что они замышляют умертвить тебя? Уходи отсюда, уходи, я отведу тебя в безопасное место. Лучше просить милостыню на дорогах, чем жить в этой убийственной роскоши!

– О нет, матушка, они наоборот хотят дать всем нам жизнь, какой мы раньше никогда не имели!

Старуха в сердцах плюнула не землю.

– Трогательно, Альшандра, весьма трогательно, – внезапно сказал Эвандар. – Могу предсказать, что ты явишься на свет в Деверри и станешь знаменитым бардом!

С воплем ярости нищенка вскочила, скинув лохмотья, и явилась в новом облике – в сапогах, в замшевой рубахе; клюка превратилась в охотничий лук, и золотые локоны рассыпались по плечам. Даландра мельком отметила, что каменный замок позади них исчез, и сине-золотой павильон вновь красовался под луною.

– Будь ты проклят, Эвандар! – прорычала Альшандра. – Материнское проклятие на тебе и на твоей эльфийской шлюхе!

Порыв ветра, вихрь сухих листьев из неведомого дальнего леса – и она исчезла. Эвандар потер подбородок и вздохнул:

– Она всегда ухитрялась быть немного назойливой, – пояснил он. – Элли, иди с нами! Я должен преподать Даландре урок и не хочу оставлять тебя одну.

По меркам бардекских купцов, корабль был приличный. Вместительный, с хорошей осадкой, крепко сбитый; в трюме хватало места, чтобы сложить все имущество труппы, а на палубе, между единственной мачтой и кормой свободно разместились они сами под самодельными навесами.

Лошадям, привязанным на палубе в носовой части было удобнее там, чем в затхлом трюме.

Во время переезда Джилл проводила время в основном в лошадиной компании. Артисты и в обычных-то обстоятельствах жили в сутолоке перебранок и шуток, сплетен и признаний, яростных ссор и заверений в вечной преданности, а уж тем паче теперь, плывя навстречу неизвестности, они были напряжены, как струны вела-велы.

Забившись в уголок между лошадьми и бортом корабля, Джилл могла вздохнуть свободнее и заняться медитациями. Изредка к ней приходила Китта, «подышать воздухом покоя», как выражался жонглер.

– Право, порой я не понимаю, как ты можешь выдерживать такую жизнь, – сказала ей Джилл однажды утром.

– Я сама, бывает, не понимаю, – Китта бегло улыбнулась. – Но это единственная семья, какая у меня есть, и другой не будет. Все они славные люди, просто иначе жить не умеют. А тут еще замужество Мархи! Она была никто, беспризорщина, которую мы все жалели, а теперь – щелк! – и она жена хозяина труппы. Все волнуются и состязаются за выгодное положение.

– А Саламандр действительно стал хозяином, правда?

– В полном смысле слова. В этом можешь не сомневаться, дорогая!

Только в этот момент Джилл поняла, почему так противилась женитьбе Саламандра. Он взвалил на себя такую ответственность за жизнь других людей, что невозможно было упрекнуть его в небрежении занятиями. Джилл молчала, наблюдая за ним еще несколько дней, а он либо обсуждал дела с артистами, либо сидел, сияя, рядом с молодой женой. Может, он лучше знает, как надо, – думала Джилл. А может, ему недостает силы воли, он слишком слаб, чтобы отважиться и пойти по предназначенному пути? Но, несмотря на эти разумные рассуждения, Джилл чувствовала себя, как на похоронах. Ради Невина она готова была на все, чтобы Эвани не растратил свой талант, но битком набитый корабль был неподходящим местом для борьбы.