Текст книги "Дни знамений"

Вдруг он ощутил, что за ним следят и, подняв голову, увидел королеву: она стояла рядом босиком, в поношенном синем платье; нечесаные волосы рассыпались по плечам, а в руках у нее был кувшин с молоком.

– Простите, ваше величество! Я вас не заметил!

– Сиди, не надо кланяться. Я просто улизнула, чтобы напоить кошку молоком. Она родила четверых котят сегодня под утро.

– Передайте ей мои поздравления. Но, ваше величество, разве не лучше было бы поручить служанке…

– Наверно, ты прав, но я не привыкла ко всем этим поклонам и пресмыкательству, когда люди так и крутятся вокруг меня все время! – Она зевнула, прикрыв рот свободной рукой. – Маррин еще спал, когда я вышла. Мне, пожалуй, лучше поторопиться. Но отчего ты тут сидишь в такую рань?

– Просто хотелось побыть наедине с собой…

– Тогда пошли, я покажу местечко получше. Считается, что туда вхожи только лица королевской крови, но Маррин говорил мне, как ценит тебя, и Карадока, и Оуэна, так что и тебе можно туда ходить.

Подхватив арфу, Маддин прошел следом за нею в одну из башен, потом до середины какой-то лестницы, вниз по другой, за угол и по сети коридоров в другую башню, пока наконец сообразил, что сейчас окажется возле жилых покоев королевской семьи. Наконец Беллира нырнула в какую-то дверь, и они очутились в маленьком саду, усаженном розами, с огромной ивой, поникшей от старости и узловатой.

– Вот, – Беллира удовлетворенно огляделась. – Если заберешься на это дерево, никто тебя не увидит… хотя, если запоешь, тогда услышат. Раньше я тут подолгу сидела, но теперь мне будет некогда, – она вздохнула грустно, но без глубокой печали. – А если не хочешь карабкаться, можешь сидеть на мостике или просто на траве.

– Нижайший поклон вам, ваше величество. Правда, не знаю, смогу ли сам снова сюда прийти…

– Можешь спросить у пажей. Скажешь им, что я разрешила. Ладно, пойду-ка я все-таки к Мелинне!

Она скрылась в башне, а Маддин перешел мостик и сел на траву у ручья, скрестив ноги. Солнце пригревало здесь, под защитой высоких стен, особенно сильно, и бард почувствовал, что бремя горя чуть-чуть полегчало. Эйтан гордился бы, узнав, что королева отнеслась ко мне благосклонно, – подумал он. Целая толпа гномов в торжественных позах материализовалась вокруг него, и голубая фигурка феи присела на верх арфы. Все они уставились на барда.

– О, я исцелюсь, малышка, – сказал он фее. – Но твоя забота облегчает мою душу, воистину так!

Она улыбнулась – искренне, нежно, а не лукаво, как всегда, и на краткий миг бард уловил истинное чувство в ее пустых глазах. Потом она зевнула, показав острые, как иглы, зубки, слетела на траву и улеглась; Маддин справился с настройкой и стал наигрывать для упражнения разные мелодии. В тишине и покое он потерял в то утро представление о времени и прервал свои занятия лишь тогда, когда желудок запротестовал против голода достаточно явственно, чтобы заглушить музыку. Солнце уже поднялось высоко и стояло над стеной.

– Боги, сейчас уже, наверно, полдень!

В голосе его прозвучало такое беспокойство, что Вольный народец испарился. Бард забрал арфу и отправился в обратный путь, гадая, сможет ли сам отыскать дорогу к общему залу, но у подножия одной из лестниц столкнулся с Браноиком, бежавшим вниз.

– А, вот и ты, поганец! Где ты был? Весь отряд рыщет повсюду, тебя ищет, да и люди тьерина Элика тоже!

– Как? За что? Что я такого сделал?

– Ничего ты не сделал, дурья твоя башка! Мы боялись, что ты утопился с горя или еще что-нибудь сотворил…

– Иди ты к Владыке преисподней! Что, я действительно так плох?

– И даже хуже!

Браноик уставился на него сердито, будто пытаясь по чертам лица прочесть разгадку всех сердечных тайн Маддина.

– Будет тебе, – вздохнул бард. – Я не сделал бы такой глупости, особенно сейчас, когда королю дорог каждый, кто способен носить оружие. Если хочешь, могу поклясться!

– Честного слова хватит…

– Считай, что я его дал. Договорились?

Вдвоем они отправились дальше, и Маддин подумал, сколько горя еще, быть может, уготовит ему судьба в будущем. Браноик, Карадок, даже угрюмый и раздражительный Оуэн были дороги ему, всяк на свой лад. Благоразумный человек дал бы себе слово впредь никогда не допускать таких чувств, избегать привязанностей; но Маддин решил, что никогда не страдал благоразумием, и уже поздно менять привычки. Лучше потерять друга, чем вовсе не иметь его, сказал он себе, несомненно, так лучше…

Во дворе, на ярком солнышке, они задержались, потому что Браноик словил слугу и велел всех оповестить, что этот чертов телепень, этот дурацкий бард нашелся. Маддин предпочел при этом смотреть в небо, и так увидел высоко в окошке юную королеву: она засмеялась, помахала ему рукой, и черная хандра еще чуть-чуть отступила. По меньшей мере, здесь хоть королева счастлива, – подумал он. – Видят боги, мы готовы сражаться за ее счастье!

Спустя несколько дней после свадьбы Невин вспомнил про свинцовую пластинку с проклятием, найденную в Пирдоне – он постоянно носил ее с собою. Хотя ему было противно хранить зловещий талисман, он опасался его просто уничтожить, так как расплавление или раздробление пластинки могло навести порчу на Маррина.

Логика подсказывала, что магическое воздействие, на котором было основано проклятие, не должно иметь подлинной силы, так как относилось к чему-то среднему между чистым суеверием и низшим уровнем черной магии. Но всякий раз, как маг брал в руки эту пластинку, он ощущал недобрую силу, исходящую от нее, схожую с дурным запахом. Три раза он проводил обряды очищения, рассеяния, но пластинка упорно оставалась прежней. Он сосредотачивался, пытался проникнуть в сущность проклятия, выяснить историю пластинки, но все напрасно. Кто бы ни создавал это заклятие, у Невина не хватало сил снять его.

Так или иначе, что-то сделать было необходимо. Сперва он думал просто зарыть пластинку поглубже где-нибудь на задворках замка; но ее изначально предназначали для погребения, а значит, попав в землю, она может обрести дополнительную силу. Оставлять в своей комнате маг тоже не хотел – вдруг кто-то наткнется на нее случайно (а то и вздумает искать намеренно)? Ведь враг, создавший заклятие, все еще существовал, либо как честный противник где-то при дворе Кантрэ, либо как предатель здесь, в Керморе! Невину вскоре предстояло отправиться вместе с королем в его первый объезд по стране, а затем – на войну. Если взять заклятую пластинку с собой – вдруг мага возьмут в плен и обыщут?.. Приходило ему также в голову и то, что, попадись этот предмет на глаза кому-то из друзей или союзников Маррина, будет трудно объяснить им, зачем он это таскает с собой. Можно было бы отнести ее в какой-нибудь из больших храмов Кермора, но жрецы оказывались продажными, а храмы – доступными грабежу столько раз в былые времена, что о безопасности говорить не приходилось. Бросить в море? Свинец постепенно растворится, но это, опять-таки, может пойти во вред королю…

Он обдумал также вопрос, рассказывать ли Маррину о проклятии, но решил в конце концов, что не нужно. Маррин должен был хотя бы на протяжении наступающего лета излучать абсолютное спокойствие и уверенность, если хотел поправить пошатнувшийся дух народа в своем новом королевстве. Малейшее проявление тревоги запятнало бы его золотой ореол и могло бы привести к непоправимым последствиям. Вновь и вновь возвращался Невин к этой задаче, пока не додумался, что в этом государстве есть одна особа, которая точно сохранит талисман в безопасности, по меньшей мере, на тот срок, пока потребуется – это королева. Пока война не закончится и Маррин не будет коронован как верховный король в Дан Дэверри, она не покинет Дан Кермора; а если Кермор падет и ее возьмут в плен, это несчастье будет означать, что Маррин погиб, и тогда свинцовая пластинка потеряет всякое значение.

В то самое утро он отправился к гному Отгону, кузнецу Серебряных кинжалов, которому выделили в пользование просторный дом под кузницу и жилье. Маг знал, что Горному народу можно доверять в отношении молчания, больше, чем кому бы то ни было из человеческого племени, но сказал Оттону только, что хочет заказать прочный ларчик из гномьего серебра для хранения опасной вещи, не упоминая даже приблизительно, что это за вещь. Оттон трудился день и ночь почти целую неделю и вечером, накануне отъезда короля, принес Невину весьма прочное и тяжелое, но притом красивое изделие с двойными стенками, двумя запирающимися крышками и потайным ящичком в дне, для хранения пластинки.

– Я могу запаять этот ящичек, а вы, господин мой, наложите на него парочку заклятий, – весело сказал Оттон. – Тогда сам Владыка преисподней не сумеет эту штуку извлечь!

– Будем надеяться. Но до чего же он тяжелый! Наверно, тридцать фунтов…

– Около того. Зато я пустил тут повсюду украшения, видите, как вы и просили, чтобы никто не удивлялся, почему он стоит в женских покоях. Я и сам дивлюсь, как ловко у меня вышли эти розочки. Женщины любят красивые цветочные узоры!

– Да и я их люблю. Ну, назови свою цену, и я добуду для тебя эти деньги!

Оттон довольно долго раздумывал, переминаясь с ноги на ногу, и по мучительным гримасам можно было судить, какая страшная борьба кипит в его душе. Наконец он вздохнул так, словно сердце его вот-вот разорвется, и сказал:

– Я ничего не возьму, господин. Пусть это будет подарком нашему королю и его прекрасной маленькой королеве!

– Оттон! Благодарю от всей души!

– Ха! Знаю, о чем ты думаешь: неужто настал такой день, когда гном палец о палец ударит бесплатно, а? – он широко ухмыльнулся и добавил: – Ну, я тоже себе удивляюсь…

Вечером Маррин собрал совет военачальников, последний перед выступлением в поход, а Невин воспользовался случаем навестить королеву; преклонный возраст позволял ему входить в женские покои. Беллира сидела на кресле с высокой резной спинкой, в окружении избранных ею женщин; рыжая кошка с четырьмя котятами расположилась у ее ног на зеленой шелковой подушке. Но и алое шелковое платье, и драгоценная брошь, приколотая на плече, лишь подчеркивали, как она молода и одинока, и Невин усомнился в правильности своего замысла.

Однако иного выбора не было, и когда она приветствовала его, тепло, но не забывая о разделяющем их ранги расстоянии, он по глазам понял, какой сильной она станет со временем.

– Ваше величество, прошу о милости: могу ли я переговорить с вами наедине?

– Разумеется, – она отпустила женщин грациозным взмахом руки. – Чуть попозже вернетесь, и тогда мы сможем и выпить вина, и закусить!

Улыбаясь и кланяясь, женщины удалились; слышно было, как они спускаются по лестнице, обсуждая, где бы найти служанку, чтоб принесла угощение. Невин, не спрашивая позволения, сел рядом с королевой и приступил к подробному рассказу, опустив лишь описание расчлененного младенца, щадя ее чувства. Она слушала внимательно, и глаза ее раскрывались все шире и шире.

– Возьмете ли вы эту вещь на сохранение, ваше величество?

– Непременно, однако я сожалею, что вы рассказали мне о ней. Если в этом ларце есть потайной ящичек, то вы могли просто засунуть ее туда и запечатать.

– Вам следует знать, что вы храните, ваше величество, и, кроме того, я никогда бы не отдал такую злую вещь в чьи-то руки, не спросив сперва согласия.

– Вы, конечно, правы. Хорошо, я наболтаю всякого насчет ларца, и буду складывать в него что попало, как если бы не придавала ему никакого значения. А если кто-то попросит его у меня, я откажу, под предлогом, что не хочу разбивать нежное сердце бедного коротышки Оттона.

– Отлично! Как раз то, что и нужно говорить, ваше величество!

Тем не менее, произнося эти слова, он ощутил приступ ледяного страха: ведь он сейчас преподнес опасность в дар… Глупости, раздраженно подумал он, – нельзя быть таким дурнем! Не может эта штука быть настолько опасной, я бы почуял! И, несомненно, с той минуты, как ее спрятали под гномье серебро и запечатали заклятиями, маг не ощущал никакого излияния злой силы ни от самой пластинки, ни от ларца…

На следующее утро они с Отгоном преподнесли ларец королеве; она искусно изобразила удивление и восторг, и даже поцеловала Оттона в щечку, после чего бедняга краснел, бледнел и заикался при всем честном народе, но с той поры душой и телом предался служению королеве.

Во главе большого войска Невин и Маррин выехали из замка; так начался тот поход, который впоследствии историки назвали «Пробуждение Речной долины», когда и лорды, и вольные отряды один за другим переходили на сторону нового короля, и надежда на победу из бессильной мечты превращалась в реальность. Но в то яркое утро, когда они покидали высокие стены и башни Дан Кермора, Невин не мог предвидеть ни успеха, ни поражения, и мог лишь уповать, что нашел верное решение в деле, частью которого был талисман с проклятием. Многие годы судили и рядили чародеи и жрецы, строя мудрые схемы и сложные планы, но теперь обстоятельства вышли из-под их контроля. Верховному королю сопутствовали не их ухищрения, а Предназначение.

Умглэйдский список летописи оборвался внезапно, на середине страницы. Джилл вдруг заметила, что серый предутренний свет уже спорит с огоньком свечи, и что спина ее затекла и ноги болят от долгого стояния. Потянувшись со стоном, она отошла от пюпитра и обнаружила, что огонь в очаге погас. Как ни грустно было прерывать чтение на середине, Джилл, в общем-то, и сама уже вспомнила окончание истории, восстановила, как ей казалось, недостающую деталь. Гном Оттон изготовил кольцо с розами для королевы, которая подарила его барду Маддину спустя много лет, просто в знак благодарности за какую-то незначительную услугу. В замкнутой и застывшей атмосфере этого двора, где женщин прятали и охраняли, как сокровища, нашлись желающие истолковать этот знак по-другому, – лишь бы чем-то заняться, как подумала Джилл, вспоминая обстоятельства. Но какова бы ни была причина, ревность проистекла из нее, и пошли расползаться слухи. Чем кончилось, Джилл не знала, но догадывалась, что ничем хорошим кончиться не могло. Ей пришло в голову, что само по себе это полное неведение означало, что Браноик умер вскоре после того, как кольцо было изготовлено и вручено – скорее всего, погиб в бою.

Битвы эти давно отгремели, но эхо их слышалось и сейчас, спустя две с лишним сотни лет. А что сталось с остальными людьми из этой истории? Например, молодая королева – явится ли ее душа когда-либо вновь в этом мире, чтобы добавить новое звено в головоломку? Джилл чувствовала, что Беллира могла бы предъявить счет чародеям за то, что с ней случилось. А те женщины, которые привели эту древнюю трагедию к развязке? У них должен оставался неоплаченный долг перед кольцом с розами и его носителем… Оттон наверняка еще жив, хотя уже и достаточно состарился даже по меркам Горного народа. Сохранилась ли у него какая-то связь с кольцом, которое он выковал так давно? Ну и еще одну душу, конечно, нужно вспомнить: тот, кого некогда звали Маддином, а ныне – Родри из Аберуина, что снова (или все еще) носил это кольцо… Невина нет, и все эти задачи придется решать ей самой, всех этих людей беречь и направлять. Откладывать больше некуда.

Заспанный слуга вошел в хижину с хлебом, кружкой молока и кувшином свежей воды.

– Доброе утро, госпожа! Между прочим, святой отец интересовался, надолго ли вы к нам? Нет он не собирается вас выгонять, просто ему любопытно, понимаете ли…

– Передай ему, что я уеду после полудня. Мне предстоит долгое путешествие.

– Ага! Направляетесь в Аберуин?

– Дальше. В Бардек.

– Вот это да! Очень, очень далекий путь, и вправду. Но вы же не можете проделать его в одиночку!

– Придется. Хотя… – она задумалась, потом сказала: – Знаешь, ты прав. Я возьму с собою кое-кого, кто может и захочет сопровождать меня. Хорошая мысль! Он знает об островах намного больше меня. Хм… Нужно будет подумать хорошенько…

НАСТОЯЩЕЕ

«Рассмотрим сущность какого-нибудь простого житейского действия. Например, ты покупаешь хлеб к завтраку. Фермер вырастил зерно на поле, которое распахали, отвоевав у дикой природы, его предки; в древнем городе мельник смолол зерно на муку, а пекарь испек хлеб; торговец доставил его к тебе домой на тележке, сработанной мастером-тележником и его подмастерьями. Даже ослик, запряженный в тележку, мог бы поведать многое, если б мы научились понимать его язык! А затем ты сам вручаешь торговцу медную монету, металл для которой был исторгнут из недр земли – ты, только что восставший с ложа сна и темноты, к свету огромного и устрашающего солнца. Видишь, как много нитей сплелось, чтобы соткать ковер простой утренней трапезы? Так как же ты можешь рассчитывать, что легко распознаешь предвестия великих событий?»

Свиток Псевдо-Ямбликуса

Глава первая
Валет Цветов
Бардек, 1098

Рынок Лувилы растекся по отведенному под него пространству, как озеро ярких палаток и пестрых навесов. Наспех сколоченные помосты служили ареной для акробатов, певцы и сказители развлекали публику за деньги, сидя в тени деревьев. Люди архона, в бронзовых шлемах с красными плюмажами, прогуливались парами, присматривая за порядком. Теплый ветерок разносил ароматы ладана и жареной свинины, цветочных духов и маринованных овощей. В тихом уголке за горшечным рядом, где торговали синей и фиолетовой посудой, устроилась гадалка. Окруженные полосатыми и выгоревшими голубыми навесами, занавесками, две женщины, сидя у низкого столика, сговаривались относительно оплаты. Пожилая женщина, закутанная в черное, как и полагалось особе, торгующей знамениями судьбы, прочно сидела на своей подушке, испуская вздохи различной глубины. Молодая женщина, одетая как мальчик, в льняную тунику и сандалии, сидя на корточках, поправила копну мелко вьющихся черных кудрей и опустилась на продавленный пробковый коврик. Пыхтя от усилия в такую жару, Аканта вытащила из-под столика ящичек черного дерева и высыпала из него девяносто шесть пластинок из полированной кости. Почти все они упали лицевой стороной вниз (а это – благоприятный знак), но когда Аканта принялась переворачивать их, одна соскользнула на землю. Нахмурившись, гадалка водворила ее на место.

– Помоги мне перемешать их, малютка. Сложи их справа – справа от меня, понимаешь?

Марха накрыла пластинки ладонями и перемешала, прислушиваясь к их постукиванию.

– Хватит, – сказала Аканта. – Для начала выбери пять штук.

Старуха перевернула выбранные костяшки лицом вверх и выложила их квадратом. Двойка пик, четверка золота, за ними три разных костяшки цветочной масти: валет, шестерка, и, наконец, принцесса, которую Аканта поместила в середине квадрата.

– Это я? – спросила Марха.

– Может, и ты. А может, будешь когда-то служить принцессе. Пока неясно. Но вид вот этого валета мне что-то не по душе. Хмм… Может, это любовник: он той же масти, но уж никак не принц, да? Посматривай за ним, девочка. Остерегайся. Зато шестерка мне прямо-таки нравится. Большая удача, малышка, очень большая удача, хотя и не без осложнений, – она ткнула длинным костлявым пальцем в двойку пик. – Но ничего такого, с чем бы ты не справилась, в общем-то. Вытащить с первого раза три цветочных – это везение, право слово, истинное везение! Так, а теперь выбери четыре раза по три…

Разложив выбранные костяшки треугольниками, Аканта надолго замолчала, изучая раскладку. То и дело, покусывая губы, она порывалась что-то сказать, но обрывала сама себя, тряся головой. Марха достаточно знала о гаданиях такого рода, чтобы понять, что знаки просто не складывались в единое целое. Предвестия великолепной удачи сочетались с символами тяжких бед, а меньшие, цифровые противоречили всем фигурным козырям, соседствующим с ними.

– Ладно, будем считать, что все к лучшему. Смотри, вот цветочная масть, от Земли, вот девятка мечей от Воздуха, значит, тебе предстоит морское плавание, довольно неприятное. А вот Воду представляет королева птиц, – лучше бы ей лечь как-нибудь по-другому… Вода и птицы, девочка, вовсе не означают счастливого брака, увы. Но погляди сюда! Огонь у нас представляет десятка золота! Наибольшая удача из всех возможных! Ну, и наконец, посмотрим, что выпадет на Эфир… о, принц мечей! Великие звезды! Опять никакого смысла… Слушай, Марха, бывает, что боги просто не желают, чтобы мы узнали будущее. Так что не переживай, забудь все, что я нынче сказала. Деньги я у тебя возьму, но ты приходи еще раз после заката, я попробую раскинуть кости снова. Иногда без солнца все становится яснее…

– Спасибо, но я не смогу. У нас после заката представление начинается.

– А, так ты – из той компании, что приехала с Главного острова?

– Да, я хожу по канату. Вернее, прежде ходила… – Она остановилась, чтобы не излить всю накопившуюся горечь перед этой сочувствующей, хоть и не бесплатно, слушательницей. – Я теперь жонглирую.

Марха поспешила уйти и постаралась забыть о гадании, но недобрые предчувствия окутали ее, словно мокрый плащ. Казалось, ничто уже в ее жизни не пойдет по-доброму, даже посещение гадалки обернулось к худшему.

Хотя Лувила и считалась столицей Зама Манай, самого южного из островов Ористинского архипелага, жило в ней от силы двадцать тысяч человек, и на большие доходы бродячей труппе акробатов рассчитывать не приходилось. Марха не понимала, зачем отец привез их сюда, но в последнее время он вообще делал много бессмысленных вещей. Мархе не удавалось отделаться от постоянного чувства страха, ее обдавало холодом от разных мыслей, в которых она сама себе не хотела признаваться. Но он ведь обещал, что больше не будет, – твердила она.

Усилием воли она заставила себя отвлечься от грустных воспоминаний. В конце концов, ее послали в город по более важному делу, чем визит к гадалке. Она купила себе кусок жареного на вертеле окорока и пошла дальше, откусывая сочное мясо и присматриваясь к другим артистам, выступающим на ярмарке. Единственные жонглеры, которых она встретила, были неуклюжи; канатоходцев не было совсем. Хотя она увидела нескольких акробатов, им было далеко до тех сложнейших номеров, которые показывали ее товарищи по труппе. Одиночки по большей части были просто музыкантами. В общем и целом, наилучшее представление из увиденных ею давали дрессировщики с обезьянками и собаками.

Остановившись, чтобы купить себе кусок сахарного пирожного, она обратила внимание на небольшую толпу, собравшуюся поодаль, в тени большого платана. Продавщица сластей ткнула в ту сторону пальцем, белым и липким от сиропа:

– Если там выступает приезжий варвар, советую взглянуть. Вообще-то он сумасшедший, но умеет-таки показывать штуки!

Марха пошла дальше, озабоченная лишь пирожным, поскольку его сложно было съесть, не перепачкав все лицо сахарной пудрой. Она нашла свободное местечко неподалеку от фокусника, но поначалу смогла только рассмотреть взвивающиеся в воздух цветные шарфы да расслышать голос, свивающий в безостановочный поток дешевые шутки и совершенные нелепицы, – голос удивительно музыкальный и без какого-либо чужеземного призвука. Девушка решила, что образ варвара – не более чем актерская уловка, и попыталась пробиться поближе.

При первом же взгляде она ошеломленно застыла: в жизни еще не видела она человека с такой белой, бледной кожей – казалось, будто его отбеливали, как полотно, смоченное лимонным соком и оставленное на летнем солнцепеке. Кожа была чуть розоватая, а волосы, тонкие и мягкие как шелковая пряжа, – серебристые, как лунные лучи, с еле заметным оттенком золотистого, в странном несоответствии с серыми, как сталь, глазами. На нем была необычного покроя туника, с широкими длинными рукавами, собранная в складки на плечах, подпоясанная; снизу – мешковатые синие штаны. По одежде судя, он и впрямь был одним из тех легендарных варваров, что населяют дикие королевства где-то на севере! Мархе пришлось несколько минут приходить в себя от его внешности, и лишь тогда она смогла оценить его ловкость.

Ловкость его была воистину удивительна. В длинных гибких руках шелковые шарфы, казалось, оживали, со свистом взлетали в воздух, парили, падали вниз, вились кругами, сплетались и расплетались, пока он изливал на зрителей поток шуток и обрывков песен. Наблюдая за ним, Марха с горечью поняла, что ничего еще не знает об искусстве жонглирования, и как неловка будет она, когда настанет ее час выступать.

Когда он сделал паузу и многозначительно поглядел на публику, к ногам его дождем полетели монеты. Смеясь и кланяясь, он затолкал шарфы в рукава, присел, чтобы подобрать монеты, и стал подбрасывать их вверх так, что они одна за другой облетали вокруг его головы и исчезали в складках туники.

– Великий Криселло доволен! – объявил он. – Позвольте же ему потешить ваши благородные души своими простенькими фокусами еще немного!

Когда он поклонился еще раз, три яйца появились словно бы ниоткуда и оказались в его руках. Прежде чем приступить к следующей части программы, он случайно взглянул в сторону Мархи. Глаза его широко раскрылись, лицо просияло чистым удовольствием; но тут же он стер улыбку и сосредоточился на представлении. Марха пришла в полнейшее изумление. Она знала, что привлекательна, но никогда еще мужчины не глядели на нее таким образом: словно даже беглый взгляд приносил беспредельное счастье. Тут же она спохватилась, что у нее все лицо в сахарной пудре. Отчаянно покраснев, она протолкалась сквозь толпу и умчалась прочь от великого Криселло и его улыбок.

Добежав до одного из городских фонтанов, она смыла сахар с лица и отправилась в караван-сарай, расположенный на окраине. Четыре шатра и два фургона цирковой труппы располагались кружком среди пальмовой рощицы ближе к краю площадки, отведенной под ночевку. Им лучше было держаться на расстоянии от других постояльцев, всегда готовых объявить бродячих циркачей в воровстве. Пятеро акробатов упражнялись за шатрами, их старшой, Винто, наблюдал и комментировал. Посередине между шатрами горел костер. Орима, мачеха Мархи, с двумя другими женщинами, Делией и Киттой, готовили тушеные овощи с приправами в котле, подвешенном над огнем, и раскладывали нарезанный тонкими ломтями хлеб на большой железной решетке. Когда Марха подошла ближе, они умолкли.

– Что случилось, Рими?

– Ничего. Что тебе вздумалось спрашивать?

Мархе очень хотелось затеять ссору, но она не решалась. Темные глаза Оримы сузились. В наступившей тишине Марха могла слышать, как неподалеку море мерно бьет о берег и люди напевают монотонные рабочие песни.

– Где отец?

– Спит, – нахмурившись, мачеха заглянула в котелок. – Отдыхает перед вечерним представлением.

Прежде чем Марха успела спросить что-то еще, Китта подошла к ней сзади, схватила за локоть и потащила прочь от костра. Спорить с великаншей Киттой, по силе равной двум средним мужчинам, было напрасной тратой времени.

– Если желаешь научиться бросать зажженный факел, – твердо сказала она, – приступай к упражнениям немедленно!

Они дошли до берегового обрыва и постояли немного, следя за тем, как волны поднимаются все выше и выше, накатывая на галечный пляж. Далеко на горизонте море упиралось в небо по линии, тонкой и ровной, словно натянутая проволока – гладкая равнина, не прерываемая никакой сушей. Если заплыть достаточно далеко на юг, рассказывали Мархе, то увидишь, как море громадным водопадом изливается в раскаленные недра подземного мира, закипает, и оттого вода облаками пара поднимается к небу, откуда проливается дождем, и круговорот продолжается.

– Кажется, ты вовсе не хотела сейчас давать мне уроки, – сказала наконец Марха.

– Отчего же, хочу, – возразила Китта, широко ухмыльнувшись, так, что блеснули белые зубы. – Но мне также не хочется видеть твои ссоры с матерью, надоело!

– Благодарение богам, эта женщина мне вовсе не мать!

Китта горестно вздохнула, темное лицо ее опечалилось.

– Ну подумай, она ведь мне почти ровесница! Насколько она старше – на четыре года, на пять? Как же ты можешь ожидать, чтобы я…

– Я от тебя ничего не ожидаю, – Китта вскинула огромную руку, призывая к молчанию. – Кроме одного: чтобы ты не ухудшала и без того плохие дела. Слушай, я прекрасно вижу, что она стремится тебя подавить. Она стремится подавить всех вокруг, разве не так? Но мы сейчас попали в нехороший переплет, застряли в этой дыре на краю света. Отец твой и говорить о деньгах не желает, бьюсь об заклад, что расплачиваться с нами ему попросту нечем.

Мархе сразу стало плохо, заныл живот. Она опустилась на истоптанную траву и стала смотреть в море. Китта неуклюже присела рядом с ней и шумно вздохнула:

– Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать об этих вещах. Если зрители кидают тебе монетку, припрячь ее, не отдавай в общий котел, ладно? Отцу в руки не Давай! Я делаю то же самое. Нам всем потребуется хоть немного денег, чтобы выбраться отсюда и вернуться на Главный остров!

– Хорошо.

– Хотела бы я знать, куда он девает выручку? – Китта поднялась на ноги и потянулась. – На нее тратит, что ли?

– Возможно, – Марха опять ощутила ледяное присутствие правды, но сдержалась. Нужно рассказать все, подумала она, выложить всю правду Китте прямо сейчас. Если произнести слово вслух, тогда оно станет правдой и для нее самой…

Но Китта, прервав долгое молчание, сказала со вздохом, покачав головой:

– Ладно, давай поработаем. Нам сгодятся какие-нибудь куски дерева из тех, что выбросило волной, размером как факел.

Марха спустилась следом за нею на берег, чувствуя себя величайшей трусихой в мире. Но ведь пока ничего достоверно не известно, – подумала она. – Нельзя же говорить, пока не удостоверишься… Это было вполне подходящая причина для умолчания.

Как следует поупражнявшись с подругой, Марха позабыла все тревоги и снова засияла, как солнышко, но, вернувшись на стоянку, она застала отца бодрствующим, точнее, только что проснувшимся. Он вышел из шатра, пошатываясь, зевая во весь рот и потирая слипшиеся глаза; он озирался с глупой улыбкой, напоминая оглушенного быка. Хамиль был такой же высокий, как Китта, притом намного полнее, красивый мужчина – с большими черными глазами, с красиво очерченным ртом; только седина в его коротко остриженных волосах напоминала о возрасте. Но в последнее время он заметно сдал, взгляд его то стекленел, то блуждал бессмысленно, речь замедлялась, тело становилось дряблым от жира.

– Марха! – окликнул дочку Хамиль, – ты побывала на рынке?

– Да, примерно час назад. Там только двое нам могут навредить. Но первая компания работает с обезьянами и собаками, тут уж ничего не поделаешь. И еще жонглер, но он – одиночка. В жизни не видала, чтобы такое вытворяли с шарфами. Просто чудо какое-то!

– Неужели? – процедила сквозь зубы Орима. – Может, отдать тебя к нему в обучение?