Текст книги "Марафон нежеланий"

Глава 14. Эгберт ван дер Пул. «Вид Делфта после взрыва»

Следующий день был обычным, насколько он может быть обычным в «Джунглях». Днем мы рисовали под руководством Венеры и Адама. Вернее, под руководством Адама. Венера, как и мы, ловила каждое движение Адама, каждое его слово. Она кивала и громко смеялась, когда он шутил, – как будто это ее ребенок выступает на утреннике. Поэтому особенно противно было смотреть на то, как он поглаживает ее, сидящую за этюдником, по спине, ведя руку от поясницы вверх по позвоночнику до плеча – тут она всегда наклоняет голову и целует его кисть.

«Как можно злиться на нее!» – говорила я себе.

Ведь я сама от каждого его прикосновения внутри панически трепещу, как уличная птица, залетевшая в комнату. А внешне застываю, как тезка Венеры в Лувре. Ответить на его прикосновения большим, чем застывшее дыхание и сердце, падающее в пропасть, у меня не хватает смелости.

Когда мы успокоились, что никого больше не уберут, на нашу сторону вернулось ленивое южное спокойствие.

Уставшие за день, мы с детским смирением ложились спать после отбоя. Я успела провалиться в сон и, кажется, даже что-то видела, когда Рита робко, но настойчиво начала трясти меня за плечо.

Усыпляющую гармонию шума тропической ночи нарушали звуки гонга. Мы осторожно выглянули из домика и увидели таких же сонных и удивленных Леру с Линой. Домик парней вибрировал от хора храпов. Вдруг в темноте послышались громкие шлепки босых ног по камням дорожки.

Мы замерли, Лера вцепилась обеими руками в руку Лины. Рита тихо ойкнула. Запыхавшиеся, на нашу территорию вбежали Миша и Забава. Миша был в одних трусах, а Забава в длинной белой комбинации – вкупе с зелеными волосами она походила на русалку из древнерусских страшилок, но бесхвостую. С дикими сияющими глазами, сохранившую плавность движений.

Миша пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, а потом крикнул:

– Нотр-Дам горит!

Мы переглянулись. Я подумала, что «Нотр-Дам» – это название их храма, мастерской Адама.

В испуганных глазах ребят не было игры. Что-то действительно горело.

Из домика ребят вышел Антон, в майке и шортах, как будто и не ложился.

– Нотр-Дам горит! Быстрее! – крикнул Миша, и они с Забавой пошлепали обратно, на левую сторону.

Мы замешкались – надо одеться, все, кроме Антона, были в футболках и трусах. Даже Лера ночью выглядела как обыкновенная двадцатилетняя девушка, а не дива в средиземноморском отпуске.

Но тут Лина сорвалась с места с криком «Быстрее! Горит!» – и мы все помчались за ней. Только Рита осталась разбудить парней.

В тишине не были слышны крики, не чувствовался запах гари. Это какое-то новое испытание? Мы вбежали на поляну, на которой под навесом находилось место для медитаций. Все сидели там, в растянутых футболках для сна, парни только в трусах. Все смотрели на белое полотно на стене, а Венера в японском кимоно трясущимися руками что-то настраивала на ноутбуке.

Вдруг на полотне вспыхнуло изображение – «Нотр-Дам горит». Это правда. Без метафор и аллюзий.

Мы в шоке медленно присели и стали смотреть на короткие любительские ролики, которые Венера вылавливала из Сети.

Все молчали. Я услышала только ошарашенную реплику «Твою же мать!» от Макса, когда он, Сава, Лев и Рита прибежали к нам.

Рита рыдала, Забаву трясло, остальные просто сидели в немом шоке. Мне захотелось оказаться рядом с Сашкой. Как он там один смотрит на это? Обнять его, включить на повторе «Le temps des cathedrales» и вместе напиться.

Минут через 15–20 Адам встал и заговорил:

– Нотр-Дама больше нет. Да, конечно, пожар скоро потушат, он не сожрет все. Конечно, французы будут заново отстраивать здание. Но… Это уже не будет Нотр-Дам. Просто копия. Вы же знаете, что я не считаю искусством мастерство копирования. Будь то точный карандашный рисунок или копия здания в натуральную величину.

– Но если они в точности…

– Без «если». Тех стен уже не будет. Тех стен со слоями времени! – на грани истерики крикнул Адам. – Те стены дышали одним воздухом с Жанной д’Арк, видели коронацию Наполеона и две революции. Да все наши кумиры бывали в его стенах! И никто из нас больше не сможет соприкоснуться с ними. Провести ладонью по камню, который когда-то так же гладили Модильяни и Ван Гог. Восстановить – это все равно что построить новый Нотр-Дам на Красной площади. Вы больше не сможете перенестись в роман Гюго, потому что его герои кипели своими страстями в других стенах. Помните начало? Начертанное на стене слово?

– Рок, – прошептал Сава.

– Рок! Никто никогда не найдет слов, начертанных рукой человека Средневековья. И как там дальше? «…Приходит народ и разрушает церкви». Все, что остается от нас, – это искусство. Страшно, когда разрушают намеренно. Но еще страшнее, когда уничтожают ненароком, а потом возводят фальшивку. Лучше будет, если оставят руины, как от античных храмов. Это честнее.

Когда мы вернулись в домик, Рита все еще судорожно всхлипывала.

– Ты хотя бы успела там побывать, – попыталась утешить ее я.

– Но миллиарды не были! И уже никогда не побывают! Они не поймут разницы и будут считать искусство возобновляемым ресурсом, как воду или древесину. А вдруг это станет новым шагом в реставрации? У них все получится, возведут в точности до миллиметра, и тогда по всему миру начнут восстанавливать дохристианские храмы, руины замков и крепостей? И мы будем жить в мире подделок. Крупинки древностей перестанут быть ценными и растворятся в каше современности.

– Это правда страшно.

– Я пойду порисую.

– Можешь остаться здесь, я все равно не усну.

Рита убежала. Я ворочалась до рассвета, но так и не смогла уснуть. Вышла из домика, чтобы составить компанию Рите, но ее на нашей территории не было. По саду, от склона горы к домику парней, шел Антон. Как в тот раз, когда он вышел из джунглей. Но сейчас только-только рассвело, он не мог в темноте ползать по горе среди густых зарослей.

– Не можешь заснуть? – наконец-то он не смотрел на меня, как на невзрачный куст.

– Не я одна.

– Я только что встал, – он кивнул в сторону туалета.

Ну да, туалет находится как раз у горы, а я придумала себе историю про его ночные побеги в джунгли.

– Так рано? У нас ведь сегодня выходной. – Адам отменил все занятия на сегодня, чтобы мы пришли в себя после ночи пожара и подумали над тем, что «это был один из самых трагичных дней в истории искусства» наравне с сожжением нацистами произведений «дегенеративного искусства».

– По привычке. – Он уже почти дошел до домика парней, но потом вдруг развернулся, подошел к нашему крыльцу и сел. Я тоже присела. – Не хочется спать. Ты не против?

– Нет. Мне тоже.

Мы неловко замолчали. Секунды тянулись мучительно. Хотелось о чем-нибудь заговорить, но все темы казались или банальными, или слишком философскими: от «кажется, сегодня будет солнечно» до «как ты думаешь, ценность искусства – в пути его постижения или в окончательном понятии его смысла».

Но тут Антон спас меня, заговорив первым:

– Как ты думаешь, какая способность особенно редка в наше время?

– Сосредоточенность? В нашу эпоху клипового мышления и интернетного фастфуда. Или тихое наслаждение моментом? Без постов об этом и мыслей, плавающих в прошлом? – Я начала перечислять то, за что Саша ругал современных студентов.

– А мне кажется – внимательность к деталям и умение слышать других без додумывания их историй.

– Ну, и это тоже, да.

– Я имею в виду вчерашний вечер. Я ведь даже не сказал, что девушка, в которую я был влюблен, умерла. И я не говорил, что у нас была безумная и трагичная любовь. Но всем так нравится придумывать красивые драмы.

– Почему ты не возразил?

– Потому что понял, что меня не услышат.

– Расскажи мне, я послушаю.

– Я же говорю, что нечего рассказывать! – Антон резко встал. – Не все в жизни – концентрат страстей и трагедий. Бывают обычные, прозаичные отношения, которые так же по-обычному заканчиваются.

– Тогда зачем ты рассказал про сон?

– Надо было что-то рассказать. – Он развернулся и зашагал к своему домику.

К десяти утра все выспались – дольше спать в +35 было тяжело. Липкие, заспанные, мы, несмотря на свободный день, собрались вместе.

За вялым завтраком Миша сказал, что занятий не будет и завтра. Вернее, занятий в привычном нам виде. Мы пойдем в горы, чтобы раздвинуть рамки нашей свободы.

Оказалось, что безделье – еще хуже плотного графика. Весь день мы бессмысленно слонялись по территории – вроде бы и купались в море, и валялись на песке, и что-то писали в блокнотах. Но было столько свободного ленивого времени, что казалось, ценные минуты бессмысленно сгорают, «как природный газ в кратере Дарваза», – красиво сказал Сава.

Для самодисциплины не хватало Адама – мы не видели его целый день.

Вечером Лина прибежала с добытыми новостями – его не будет несколько дней. Она начала припоминать все слухи из обсуждений «Джунглей» в интернете.

«Иногда он уходит в джунгли и ночует там», «Как-то его не было пять дней», «Он возвращается диким, с сумасшедшей энергетикой», «Я видел, как он уходил: без вещей и продуктов. Только поясная сумка, и все. Каждый раз он борется за жизнь и каждый раз выходит победителем», «Говорят, он уезжает на дальние острова бухты, в плавучие деревни. Там покупает на ночь самых красивых девушек и рисует их кровью», «Как-то я хотела проследить за ним, провести с ним ночь, хотя бы в диких джунглях. Но он как будто испарился. Ни шума от веток и шагов, ни примятой травы».

– В какую из версий веришь ты? – После недавних событий считалось, что Лина знает Адама лучше всех нас.

– Je ne sais pas… Я знаю не больше вас, – сказала она тоном «я знаю намного больше вас».

– Мне кажется, ему просто хочется отдохнуть от нас. Любому творцу нужно одиночество, – небрежно бросил Антон из гамака.

– Поэтому ты каждую ночь где-то бродишь? – спросил Макс, не отрываясь от книжки Миши.

– Сложно спать, когда со всех сторон храпят.

– А ты разговариваешь во сне!

И у парней завязался будничный спор о том, нужно ли кому-то переезжать в освободившийся домик. Больше всех протестовал Макс, видимо, из-за ночных свиданий с Линой там.

– Попробуйте вместо домика пляж или пещеру. Или твои спина и колени уже не могут не на матрасе?

– Мальчики, без драм, – кокетливо повела веснушчатым плечом Лина. – Можем установить график.

– Эй! Вообще-то это наша творческая мастерская, а не… – Лёва вдохнул побольше воздуха. – А не…траходром!

На последнем слове из его рта вылетело столько слюней, что никто не удержался от смеха. Сам он смеялся громче всех, думая, что сказал что-то невероятно остроумное.

Тимур застал нас хохочущих и истерично задыхающихся, со слезами на глазах.

Он мрачно оглядел всех и сказал:

– Всем очень весело. Хорошо. А теперь пойдем и поговорим о трагедиях.

Все резко замолчали, Лёва пару раз икнул, а Сава ткнул его локтем вбок.

Первая мысль была – что-то случилось с Адамом. Мы вскочили и побежали за Тимуром. Все освободившееся от смеха пространство внутри вдруг снова заполнилось чем-то тяжелым, что просто так не выдохнуть.

Мы спустились к пляжу, привычно расселись на подушки. Только на камне сейчас стоял не Адам, а Тимур. Он дождался, пока градус нетерпения достигнет температуры кипения, и начал говорить. Тихо-тихо, еле слышно из-за шуршания волн. Но при этом так драматично. Как будто он исполнял роль. Сегодня он играл Адама.

– Поговорим о трагедиях. О трагедиях в искусстве. Про то, как человеческая глупость и холодность к искусству уничтожают единственное, что после нас остается.

– Буддийские статуи у подножия гор Гиндукуш! Взрывчатка. В две тысяча первом году. – Он говорил это так жестко и гневно, как будто эти статуи взорвали мы, а не талибы. После короткой и сухой, как в новостной повестке, исторической справки он выразительно помолчал и закончил: – ЮНЕСКО решила не восстанавливать статуи, потому что новый Будда будет практически полностью восстановленным, с оригинала – менее половины.

Тимур замолчал, кажется ожидая наших мнений или вопросов. Не дождавшись, он продолжил:

– Храм майя в Белизе возрастом две тысяча триста лет. Строители разобрали для дороги… Совсем недавно, арка в Пальмире… Что вызывает у вас эта информация? Сожаление? Горечь? А может быть, равнодушие? Только честно.

Глава 15. Владимир Маковский. «Пастушки»

Рано утром мы отправились в горы. Мы наконец-то прогулялись по всей левой стороне. Все, что мы видели в подробностях на предыдущих неделях там, – это поляна над пляжем и рядом бамбуковый навес, под которым мы медитировали и ели.

Территория не была похожа на нашу: у нас все домики стояли в ряд, а у них уходили в глубь джунглей, карабкаясь вверх по склону. За навесом была простенькая кухня на открытом воздухе: плита с двумя конфорками, раковина и стол для готовки. Далее – продолговатый домик, похожий на наши, но в несколько раз шире. Там жили те, кто остался после предыдущих школ. За домом был густой сад, не похожий на тропический лес, было заметно, что растения посадили люди. В глубь сада вела тропинка, выложенная темными камнями, как у нас на пляже. По тропинке мы вышли к еще одной поляне, совсем крошечной. На ней стояло четыре домика, а по камням выше, на выступе скалы, – пятый.

Лина шла, как будто бывала здесь каждый день. Снисходительно кивала, когда слышала наш шепот: «О, это дом Адама».

Мы послушно, не останавливаясь, прошли мимо него. Как же хотелось оказаться внутри. Посмотреть, как живет человек, для которого вся жизнь – произведение искусства. И доверить ему свою жизнь, чтобы он умелыми руками художника стер все ненужное, оставив только пульсирующий нерв, на который можно будет нарастить подлинный, больно-прекрасный сюжет.

От домика Адама в джунгли вела крутая тропа. Мы почти сразу же начали задыхаться. Минут через десять мы вышли к развилке. Если, стоя спиной к морю, повернуть налево, мы должны были выйти где-то в районе наших ворот.

Пока мы ждали отстающих Лёву и Леру, я думала, что мы пойдем к воротам, что это просто разминка. Но нет, как только ребята поднялись, не давая им шанса на передышку, Тимур повел нас направо по менее утоптанной тропе.

От пота щипало глаза, он был во рту, неприятно щекотал спину и живот. Волосы, майка и даже трусы были мокрыми. Так неприятно, просоленно мокрыми. Более-менее сухими оставались только джинсовые шорты.

Первый привал мы устроили только через полчаса – так сказал Тимур, мне казалось, что прошел час как минимум. Мы поднялись примерно на середину высоты окрестных гор и вышли на открытую площадку с панорамным видом на бухту.

– Наше секретное место, – умиротворенно улыбнулся Миша, сел на землю и прикрыл глаза.

Несмотря на усталость, мы все оценили вид. Наверное, поэтому они и устроили привал именно здесь. Красота зеленовато-бирюзового моря и темных островов-кочек отвлекала от усталости. Все как-то отстраненно и глуповато смотрели на искрящуюся от солнца воду и молчали.

Я не плавала в разбухших до непонятной формы мыслях, как обычно. Просто наслаждалась обилием кислорода в голове и молочной кислоты в мышцах. Так четко чувствовала, как дышу, как напряжены спина, бедра и икры. И вдруг, ощутив горячее солнце на плечах, сказала себе: «Я здесь. В мире с собой. И я счастлива». Улыбнулась самой себе, как любимому ребенку, и подумала, что никогда еще я не ощущала себя настолько собой, как в этот момент. Без вопросов: «А что будет дальше?», «Заслужила ли я этот прилив счастья?». Я просто любила себя и жизнь.

Сава с Ритой развлекались тем, что угадывали в очертаниях островков предметы и силуэты животных. Их разговор был похож на беседу двух маленьких детей:

– Вот тот остров похож на зевающего крокодила.

– Какой? Какой? Вон тот? Ой, да, точно!

Лера рвала нижнюю часть майки, чтобы завязать ее под грудью. Рвала медленно, видимо пытаясь найти себе помощника с сильными мужскими руками. Но все мужские руки были заняты более важными делами. Наученный жгучим опытом прошлых недель, Лёва густо мазался кремом от загара. Он не выпускал крем из рук, потому что постоянно вспоминал о каком-нибудь новом месте – от ушных раковин до пальцев ног. После него бутылка с питьевой водой выскальзывала из рук, а в воздухе витал аромат детского крема.

Миша раскладывал перекус по картонным тарелкам. Сузив глаза и что-то бормоча, он пытался положить всем поровну, по-математически поровну – до крупинки риса и ворсинки водоросли.

Тимур задумчиво водил пальцем по карте. Доводя маршрут до конца, он морщился, качал головой и начинал заново, чуть изменяя траекторию. Так и хотелось его спросить: он только начал планировать маршрут, и привал – это предлог для того, чтобы подумать, куда идти дальше? Антон что-то рисовал в блокноте. А Макс, похоже, не навравший о трекинге к базовому лагерю Эвереста и месяце в буддистском монастыре («Ко мне там прикоснулся сам лама, и я онемел. Буквально. Неделю вообще не разговаривал. И еще полгода не ругался матом. Вообще. Хотел выругаться, но язык как будто немел»), энергично разминался, давая советы в пустоту о том, как правильно дышать и распределять вес тела при подъеме.

Нашу резиденцию не было видно. Только две выступающие в море скалы, ограничивающие пляж. А соседняя бухта, расположенная под нашей обзорной площадкой, просматривалась хорошо. Пляж там был неухоженный: у деревянной лестницы были сломаны перила, на берегу темнели комья водорослей. Если встать к краю площадки, то можно было увидеть бунгало с прохудившимися крышами из пальмовых листьев и одно двухэтажное здание с окнами, похожими на пустые глазницы. Вроде бы постройка была без явных признаков разрушения, но при взгляде на черные окна по мокрому и горячему позвоночнику бежал холодок, а мышцы пресса на уставшем теле ощутимо сжимались.

– А что там, внизу? – спросил Макс, делающий растяжку прямо у обрыва.

– Был отель, – буркнул Тимур, не отрываясь от карты.

– А сейчас?

– А сейчас то, что видишь.

– Невыгодно?

– Видимо.

Оказалось, что Макс был прав: долго сидеть после подъема нельзя. Подниматься стало еще тяжелее, а тропа становилась все круче и круче. Местами мы поднимались, подтягиваясь за корни деревьев, и сдирали кожу на коленях, упираясь ими в камни. Лёва, поскользнувшись, пнул идущего за ним Мишу (он был замыкающим) в глаз. Лера ударила о камень большой палец на ноге – к вечеру под идеальным ноготком с прозрачным лаком запеклась кровь.

Через несколько часов (по ощущениям) мы оказались на вершине горы. С неширокой каменной площадки был виден почти весь хребет острова-дракона и далее, в послеполуденной дымке, – острова, острова, острова.

Лина с каким-то диким восторгом показывала свою рассеченную бровь, от чего Тимур почему-то поморщился, как от неприятного воспоминания. Большинство из нас распластались на камнях, судорожно дыша и вытирая лица от пота. Во рту был такой яркий вкус соли, что я думала – никогда не буду есть что-то соленое. Глаза пощипывало, на колени я даже боялась взглянуть.

– Пока вы еще не начали обрабатывать раны и не потеряли эйфорию. – Тимур поднялся на ноги, но дыхание его еще не восстановилось. Он сделал пару глубоких вдохов и, шумно выдохнув, продолжил: – По очереди. – Еще один глубокий вдох и выдох. – Встаньте сюда.

Тимур указал на самый край обрыва:

– И покричите. То, что волнует вас. Не обязательно в словесной форме. Просто поорите. Вот так.

Тимур подошел к обрыву, его пальцы ног, почерневшие за день, выходили за край площадки. Но он как будто бы кайфовал от этого.

С наслаждением закрыл глаза, подождал пару секунд, потом резко открыл, посмотрел в небо и заорал:

– Я ненавижу себя!

– Вот так. – Он улыбнулся нам истеричной улыбкой и элегантным жестом руки пригласил к обрыву Мишу.

Тот застенчиво улыбнулся и не спеша дошел до края.

– Ебал я этот гребаный мир!

Лину не требовалось приглашать. Как только Миша отошел от края, она сорвалась с места. Но Тимур резко дернул ее за локоть и оттащил назад:

– Мы тут не в смелости соревнуемся! Ты хочешь сорваться вниз?

Удивленно-испуганная Лина замотала головой и осталась стоять в паре шагов от обрыва.

– Только один шаг вперед, – сказал Тимур спокойным тоном, но видно было, что его до сих пор трясло: ноздри раздувались, а руки были сжаты в кулаки до побеления костяшек.

Она послушно кивнула, нервно сглотнула и сделала крошечный шажок.

– Можно поближе. – Он подошел к Лине сзади и похлопал ее ладошками по пояснице. Она сделала еще шаг.

– Нет, все-таки чуть-чуть назад, – Тимур уже смеялся.

На глазах Лины заблестели слезы, а нижняя губа задрожала. Она презрительно-вопросительно посмотрела на Тимура. Он кивнул. Лина набрала побольше воздуха в легкие и пронзительно завизжала, как будто из нее изгоняли демона.

Большинство последовало примеру Лины – мы орали как можно сильнее и протяжнее. У девочек выходило что-то похожее на визг из-за таракана, а у парней рев Тарзана.

Только Лёва прокричал слова:

– Я-ааааааа! Иду-уууууу в бой!

Коротко выплюнув последнее слово, он споткнулся не только на нем, но и как-то подвернув ногу, присел от бессилия. Тимур с Мишей дернулись к нему, но он вяло поднял руку вверх и, неуклюже поднявшись, отошел назад.

– Ой, а можно еще раз? – спросила Лина. – Я хочу прокричать свои стихи.

Тимур насмешливо кивнул.

 
– Убиваю себя каждой ночью
И являюсь к тебе во снах,
Оставляю одни многоточия…
 

Лина сделала несколько сбивчивых вдохов, но на последней строчке она кричала не одна.

– Черно-белую пленку в зернах. – Я, Рита и Сава прокричали вместе с ней.

А потом все переглянулись и рассмеялись. Я не одна в 14 лет была фанаткой Ангела Смертина.

– А давайте прокричим что-нибудь все вместе, чтобы весь остров нас слышал! – не успокаивалась Лина.

Следующие минуты мы выкрикивали строчки из манифеста, глупо хохотали до слез, а когда почти успокаивались, кто-нибудь обязательно говорил:

– Давайте вот это, про «разрушать себя» и перформанс.

И мы снова начинали орать и безумно смеяться.

Когда я, обессиленная, лежала на камнях, было ощущение, что я прорыдала сутки. Внутри было так просторно, а кончики пальцев будто пронзал ток. Казалось, что, стоит только прикоснуться ими к бумаге, они начнут создавать брызжущее искрами что-то самое искреннее. Только бы были силы поднять руку.

Наспех промыв раны и заклеив их пластырями, которые мы потом растеряем по дороге, мы стали спускаться. Это было еще сложнее подъема – часть участков мы проезжали на задницах, оставляя новые царапины на бедрах. Ногти почернели от грязи; приходилось постоянно искать руками, за что бы зацепиться, иначе ты просто врезался в другого человека. У нас это происходило с частотой в несколько минут. Но после того как мы прокричались на вершине, раздражаться не получалось. Все происходящее вызывало какую-то отрешенную реакцию, как будто я смотрю на себя со стороны. Вот я врезалась ногами в спину Макса, а он говорит что-то типа: «Я бы хотел видеть твои ноги на своих плечах, но не сейчас, детка». И я глупо смеюсь и шлепаю его по спине каким-то прутиком.

Грязные, расцарапанные, с дикими глазами и трясущимися ногами мы наконец-то спустились к основной тропе. Но вместо того чтобы идти направо, к той обзорной площадке и далее спуску к нашему пляжу, Тимур продолжил идти вниз.

И снова повторился адский спуск. Только мы с каждым оступившимся шагом и новой царапиной становились все безразличнее. Когда тропа стала более пологой, мы почти бежали вперед, спотыкаясь, как пьяные. А когда увидели тот самый заброшенный отель, то, не сговариваясь, бросились бежать с радостными воплями. Мимо двухэтажного корпуса, мимо миниатюрных бунгало – на пляж, в море! Майки, шорты, рюкзаки – все осталось беспорядочно лежать на песке. Мы были словно дети из «Повелителя мух» – одни на всем острове, упивающиеся свободой и собственной дикостью.

Сначала мы просто барахтались в воде, обрызгивая друг друга и безумно хохоча. Наглотавшись воды, мы попытались помыться. Вдруг вспомнили про свои царапины, которые ощущались жалящим жжением.

– Набесились? – спросил Тимур, когда последние из нас, Лера, Лёва и Макс, вылезли из воды.

– Сейчас бы еще в холодный душ… – начал Макс.

– Мы остаемся здесь на ночь.

– О! – только и сказал Макс.

– И где мы будем спать? – спросил Антон.

– После всего тебя волнует только этот вопрос?

– Просто здесь домики в аварийном состоянии и…

– И максимум, что может случиться, – это тебе на голову упадет пальмовый лист.

– А змеи? – взвизгнула Лера.

Несколько часов назад на тропе мы видели черную шкурку змеи.

– Точно так же змеи могут заползти к вам и на нашей территории, – Тимур раздражался.

Его предложения не ловились, как мячики лабрадорами (как было у нас с Адамом). Каждое предложение мы «разворачивали», как дети диковинную конфетку, и долго рассматривали, как будто облизывали и надкусывали, прежде чем съесть.

– Мы будем спать в палатке. Но домиками тоже воспользуемся, – хитро улыбнулся Миша. – Дождитесь темноты.

Чтобы мы не слонялись без дела, «растрачивая энергию», Миша нагрузил каждого поручениями: собирать ветки для костра, подмести пол в домиках, нарезать фрукты, собрать палатку.

– Будет что-то типа дионисийской оргии, – восторженно шептала Лина.

– Наверное, вечером придет Адам, – предполагали многие.

Нетерпение и какое-то испуганное желание горело в усталых мышцах, заставляя их работать дальше, несмотря на тяжесть.

В одном из домиков, поспешно выкинув мусор, я прислонилась головой к стене и почти задремала. Пытаясь дистанцироваться от тяжелого тела, я представляла, что окаменевшие мышцы и саднящие царапины – это не я. Мысли уже затуманились, когда я услышала обрывки чьего-то разговора.

– …не придет… точно…

– …придумай…

Я осторожно выглянула: Миша с Тимуром шли к двухэтажному корпусу. Я посидела в домике еще минуту и вышла на пляж, к ребятам. Лина с Лерой резали фрукты и возбужденно разговаривали. Слишком громко для шепота и слишком таинственно для обычного разговора.

– Будет как тогда, – сказала Лина, слизывая с ножа сок маракуйи. – Мы опять улетим.

– «Тогда» ты заблевала весь пляж.

– Mais après… Я видела такие сны. Помнишь, после я целый день писала стихи? Такое со мной было только дважды и оба раза здесь, на острове.

– Вы с Адамом тоже «улетели»?

– В каком-то смысле да… – Лина заметила, что я слушаю их разговор, и провела кончиком большого пальца по губе, облизывая сок. – Как ты думаешь, кто будет следующий? Может быть, домики как раз для этого?

– Он не придет, – сказала я тоном всезнающего мастера, добавив к нему скучающий взгляд, выбрала самый толстый кусочек манго и начала безразлично жевать. – Какое-то манго несладкое.

– Откуда ты знаешь? – спросили они хором.

– C’est un secret. – Я взяла крошечный банан и пошла за Ритой.

Моего французского хватало только на такие короткие фразочки (подозреваю, что Лина владела им так же) и произношение по всем правилам. Саша любил повторять, что ему не о чем общаться с людьми, которые хотя бы бегло не говорят по-французски («не чувствуют красоты в сложности французского») и не могут перечислить все «измы» в хронологическом порядке. Скорее всего, он говорил это, чтобы стимулировать мой интерес к искусству и языкам. Но я всерьез верила, что могу стать скучной для него, поэтому старалась минимум два раза в неделю заниматься французским и смотреть все видеолекции, которые он мне присылал. И хоть до чтения Артюра Рембо в оригинале мне было далеко, я мысленно поблагодарила Сашу.

Здесь закаты обычно проходили мимо нас. Солнце садилось за хребет позади резиденции, после четырех часов на пляж начинала опускаться тень, все становилось менее насыщенным, как будто регулятор яркости постепенно опускали до минимума.

Саша называл мою любовь к закатам слишком сентиментальной. Когда летними вечерами я звонила ему и говорила: «Пойдем смотреть самое красивое кино на пляж», он поддразнивал меня: «Ты имеешь в виду тот простоватый фильм с сюжетом, понятным каждому?» Но все-таки приезжал и заставлял меня каждый раз в новых прилагательных описывать вечерние краски облаков. Здесь мне не хватало этого медлительного и меланхоличного наблюдения. Ближе к шести вечера стремительно темнело – ни огненных шоу на небе, ни нежных розовых облаков. Нам оставались только редкие и неяркие всполохи оранжевого и грязно-розоватая дымка, превращавшиеся в серовато-туманный вечер и чернильно-черную ночь. Вечерами главным шоу были Адам, костер и наши беседы.

Миша вернулся к костру в рассеянной задумчивости. Он небрежно помешивал что-то в котелке. Тимур сидел на песке и смотрел на море. Его губы еле различимо шевелились. Казалось, он репетирует роль.

Уже почти стемнело, когда Миша произнес «Готово!» и снял котелок.

– Осталось только дать настояться.

– А что там? То же, что и в прошлый раз? – спросил Антон.

– Я – пас, – быстро сказал Лёва.

– Просто травяной настой, мы не обдолбыши какие-то, – пренебрежительно бросил Тимур.

– Тонизирующий напиток из трав, – успокаивающе сказал Миша. – Чтобы завтра вы были бодрыми.

– Пока напиток, – сказал Тимур, усиленно нажимая своим глубоким голосом актеров золотой эпохи Голливуда на «напиток», – настаивается, я предлагаю… Мы поиграем в одну игру. Когда мы только познакомились друг с другом…

– Это было в Питере, – шепнула нам Лина.

– Спасибо, Лина. Я подскажу Адаму, что тебя можно нанять в качестве биографа. Когда мы только познакомились друг с другом, эта игра помогла нам лучше узнать себя и других. Для нас, конечно, это не было игрой. Но когда мы вспоминали, что сделало нас нами – это… В общем, мы вспомнили, что… – Он прочистил горло.

Усиленно стараясь складно изложить мысль, Тимур перескакивал взглядом с нас на небо, потом на горы, потом на море и снова на нас.

– Тогда на вечеринках Адама собиралось много народу. Он сам не любил эти толпы, но кто-нибудь обязательно приводил друзей, а те друзей друзей. Вся питерская полубогема кочевала от одного подающего надежду к другому, надеясь хоть на секунду осветиться лучиком славы.

Миша вопросительно посмотрел на Тимура, почти незаметно нахмурил брови и сразу же их расслабил.

– Эти вечеринки – отдельная история. Как-нибудь я вам расскажу поподробнее, заходите ко мне. – Он быстро посмотрел на Леру и опустил взгляд. Потом посмотрел на темные горы и продолжил: – Мы прятались от толп в туалете. А туалет был очень маленький. Поэтому уходили по двое. И в темноте болтали на разные темы. Читали друг другу свои стихи, – он поморщился, – философствовали, делились мечтами и ранами из прошлого. Позже Адам назвал эти разговоры собеседованием. Так он нас нашел. «Мои бриллианты среди стекляшек». И мы узнали друг друга не постфактум. Когда он собрал впервые всех вместе, только нас, мы уже знали о прошлом каждого, о его болевых точках, творческом потенциале и самых дерзких планах. Теперь хотим предложить это вам.