Текст книги "Династия Одуванчика. Книга 2. Стена Бурь"

Дзоми ухватилась руками за вентиль и включила печку на самую большую мощность. Когда наверху взревело пламя, шар попытался взлететь.

– Уходите! Уходите! – жестами показывал Луан крестьянам.

Но те отказывались уходить, и тогда, выхватив у одного из них шест для переноски, он начал чертить на земле.

«Он даже не наклоняется», – подумала Дзоми.

Подъем шара резко остановился. Беседка со старейшиной Коми волочилась по земле и отказывалась от нее отрываться.

– Вес слишком велик! – взвизгнул перепуганный граф. – Отрежьте беседку!

– Нет! – заявила Дзоми. – Мы обязаны спасти старейшину. Лучше прикажи кому-нибудь из своих людей спрыгнуть! Они тяжелее Коми, да и на утесы способны взойти.

– Как ты смеешь… – начал было граф, но, сообразив, что без помощи Дзоми им не справиться с водоворотом атакующих шар встречных ветров, прикусил язык. – Уж не думаешь ли ты, что жизнь какого-то неотесанного деревенщины стоит дороже жизни одного из моих слуг?

– Тогда выброси кабаньи головы! Их шесть штук, и они наверняка весят больше, чем старик.

– Ни за что! Именно ради них я сюда приехал!

Граф многозначительно посмотрел на своих присных. Один из них проворно выхватил охотничий нож и перерезал веревки, которыми беседка крепилась к гондоле, а остальные тем временем держали Дзоми, чтобы она ему не помешала.

– Будь ты проклят! Я тебя у…

Один из слуг, оборвав поток гневных слов, отвесил девушке такую пощечину, что на миг в голове у нее помутилось.

Когда шар наконец устремился вверх, гондола бешено запрыгала. Дзоми пришла в себя и через щель среди рук, кабаньих голов и перекошенного от злобы лица графа посмотрела вниз. Старейшина Коми выбирался из путаницы ремней, а часть обитателей деревни спешила ему на выручку. Луан, стоящий все в той же позе, продолжал чертить шестом на земле, остальные селяне наблюдали за ним. Шест носильщика, чересчур длинный, вынуждал Луана вырезать логограмму широкими мазками, и даже с высоты в двадцать футов Дзоми могла разобрать, что он пишет.

Это была одна логограмма из трех компонентов:

«Текущая река. Вулкан. Стилизованное изображение пламени.

Поток. Красный вулкан, символ госпожи Каны, богини огня, пепла, кремации и смерти. Но „оболочка огня“? Что это может быть?»

– Мне нужно управлять шаром, – сказала Дзоми графу, а потом забилась в приступе кашля. Голос ее звучал испуганно.

Дым валил теперь так густо, что почти скрыл небо. Клубящиеся колонны свивались вместе в сложном узоре, свидетельствуя о хаотичности воздушных потоков, в которых гондолу раскачивало так, что людям графа приходилось цепляться изо всех сил.

Полагая, что девчонка взялась наконец за ум, Мэрисюсо кивнул своим людям, давая знак отпустить ее. Дзоми прикрутила немного вентиль, убавив пламя и замедлив подъем шара.

– Что ты делаешь? – спросил встревоженный аристократ.

– А разве не ясно? Разумеется, сражаюсь со свиньей. – Дзоми схватила одну из кабаньих голов и врезала ею графу по лицу, целя клыками в глаза.

Граф Мэрисюсо истошно завопил, его люди в гондоле вскочили, чтобы защитить господина, а Дзоми тем временем полностью открыла вентиль, отчего гондола резко подпрыгнула, и пассажиры попадали копошащейся кучей. Девушка проползла по ним, перевалилась через борт и полетела вниз.

– Мими! – крикнул Луан.

Хотя Дзоми старалась покатиться, когда коснулась земли, она услышала, как кость в левой ноге хрустнула, а миг спустя ощутила укол острой боли. Она была не в силах пошевелиться. Не могла даже дышать. Луан отшвырнул шест и бросился было к Дзоми, но нога его подкосилась, и он упал на землю. Сэджи и Кэпулу кинулись к девушке, сорвали с ее ноги бесполезный теперь каркас, проворно сложили сломанные кости и зафиксировали перелом лубком.

Дзоми наконец-то достаточно оправилась от падения, чтобы втянуть в легкие воздух. И закричала от боли.

В небе шар продолжал подъем, люди снаружи гондолы орали и из последних сил цеплялись пальцами за плетеные борта. Ругательства графа долетали до них, подобно раскатам грома, слабея по мере того, как шар устремлялся дальше вверх, раскачиваемый порывами горячего ветра.

На локтях и одном колене Луан подполз к Дзоми, волоча за собой онемевшую ногу.

– Ну зачем ты совершила такую глупость, спрыгнув с шара? Почему не послушалась меня?

– Потому что ты обманул меня! – простонала Дзоми. – Ты даже ходить не мог, а мне велел лезть в корзину и доставить эту свинью в безопасное место. А он все равно сбросил старейшину Коми!

Когда Луан усаживался, пытаясь обнять и утихомирить ученицу, она стучала кулаками по его груди, по плечам, по рукам.

– Долг образованного человека…

– Ты врал! Ты собирался отослать меня прочь и умереть здесь! Отец покинул меня, дабы выполнить свой долг, но я никогда не оставлю ради этого того, кого люблю, что бы там ни говорили моралисты. Не оставлю, и все тут!

Луан не пытался защититься от ударов, которые градом сыпались на него. Спустя какое-то время Дзоми обеими руками обняла его за шею и расплакалась.

– Ах, Мими-тика, упрямое мое дитя. – Луан погладил ее по спине и вздохнул. – Помнишь, что я рассказывал тебе про поточников? Поток – это неотвратимое течение вселенной. Чтобы прожить жизнь приятно, нужно принять его и наслаждаться каждым текущим мгновением. Как у любого путешествия бывает конечный пункт, так и каждая жизнь должна подойти к концу. Мы словно дираны в бескрайнем море, серебристые полосы, мелькающие одна за другой в водной бездне, а потому следует ценить отведенное нам время.

– Я отказываюсь вести жизнь столь пассивную!

– Принять Поток – это вовсе не значит быть пассивным. Это значит понять, что во вселенной существует определенный баланс, конечный предел.

Дзоми подняла глаза и увидела, что на лице Луана застыло торжественное выражение.

– Есть время для яростных призывов Каны к оружию и время тихого призыва Рапы ко сну. Мне предстоит умереть здесь сегодня, но тебе – нет.

– Но почему? Почему ты думаешь, что непременно умрешь?

– Однажды я дал королю совет совершить предательство, ибо в тот момент считал это правильным поступком, и никогда не прощу себе, что в результате погибли люди… С тех пор я жаждал искупления. Знаки сказали, что сегодня мой последний день.

– Раз уж ты так веришь поточникам, то почему бы не допустить, что мы должны окончить наше путешествие вместе?

– Но ты совсем еще молода! Это было бы неправильно.

– По какому праву ты утверждаешь, будто знаешь пути Потока?

Луан хмыкнул.

– Я никогда не считал себя особо хорошим поточником, и, как вижу, в дебатах мне с тобой не тягаться.

Он крепче прижал к себе Дзоми, а та сильнее обняла его в ответ.

К этому времени рев огня стал настолько громким, что казалось, будто они угодили в «глаз» тайфуна. От густого дыма и пышущего жара все вокруг выглядело дрожащим и расплывчатым, как во сне.

Но Дзоми не разделяла фатализма Луана: она отказывалась поверить, что Поток, что бы под ним ни подразумевалось, желает их смерти. Учитель наверняка способен придумать какой-то выход.

– Предательство со стороны графа может быть знаком, что нам вовсе даже еще и не время умирать, – сказала она.

– Правда? – На миг глаза Луана, в которых отражался подступающий огонь, блеснули. – Но что мы можем сделать?

– Этот вопрос следует задать тебе!

– Поскольку никто из нас на утесы взобраться не сумеет, надо поторопить селян: пусть оставят нас как можно скорее.

Но обитатели деревни отказались покидать как старейшину Коми, так и Луана с Дзоми, и казалось, что теперь все вместе обречены погибнуть в надвигающемся пожаре. Пламя подступило так близко, что только узкая полоска леса отделяла его от поляны, на которой находились дома.

Крестьяне и старейшина Коми уселись полукругом близ Луана и Дзоми в позе мипа рари.

– Тиро, тиро, – провозгласил старейшина с умиротворенной улыбкой на лице.

– Тиро, тиро, – подхватили остальные и сцепили руки, образовав стену из плоти.

Поскольку Луан и Дзоми были гостями, жители деревни считали своим священным долгом защищать обоих, даже если их жертвоприношение могло замедлить огонь всего лишь на секунду.

Учитель и ученица склонили головы.

– «Все люди братья перед лицом сурового бескрайнего моря и яростных извергающихся вулканов», – сказал Луан, цитируя древнюю максиму моралистов.

Дзоми снова подняла глаза и обнаружила в небе «Любопытную черепаху». Так как она была сильно перегружена, то поднималась чрезвычайно медленно, хотя горелка и работала на полную мощность. Шар висел всего футах в пятидесяти над землей, и его сносило в сторону пламени.

– Подозреваю, что господин Киджи, повелитель ветров, не очень доволен подлым графом и его присными, – заметила девушка. – Он буквально толкает их в огонь. Они не смогут подняться достаточно высоко, чтобы не поджариться.

Луан бросил взгляд на шар и покачал головой.

– Может, господин Киджи на него и сердится, – возразил он, – но с годами я привык все меньше полагаться на богов. Я руководствуюсь принципом, изложенным На Моджи: «Поскольку точно определить волю богов невозможно, то намного проще – и куда более правильно – объяснять происходящее при помощи известных науке явлений».

– Разве ты не сын авгура? А это… это звучит скорее как речь атеиста!

– Лучший способ почитать богов – это перекладывать на них как можно меньше ответственности. Они могут направлять и учить людей, когда им хочется, но я предпочитаю думать, что вселенная познаваема. Снос шара легко объяснить. Нагретый пожаром воздух делается легким и подвижным, он поднимается, оставляя за собой вакуум, который норовит заполнить холодный и тяжелый воздух, поступающий извне охваченной огнем территории.

– Это как когда мы наполняем шар горячим воздухом? Тогда холодный воздух тоже устремляется внутрь, подпитывая пламя?

Луан кивнул и улыбнулся:

– Именно. – Он приложил ладони ковшиком ко рту и крикнул: – Бросайте якорь! Вы не успеете достаточно подняться. Но еще есть время уйти через утесы!

Однако люди на шаре не ответили.

– Возможно, они слишком далеко, – проговорил Луан. – Можешь покричать им? У тебя голос выше, и, быть может, его легче будет услышать через шум пламени.

Дзоми замотала головой:

– Я не стану их спасать.

– Но это же аморально…

– Мне все равно! Я забочусь только о тех, кто мне близок.

Луан вздохнул и снова крепче прижал девушку к себе, пока сильные порывы горячего ветра проносились мимо них. Он обнял ее и ничего больше не сказал. Оба молча наблюдали, как «Любопытная черепаха» исчезает в облаке густого дыма над ревущим огнем.

С той стороны вроде бы доносились крики, но шар находился слишком далеко, чтобы быть в этом уверенным.

Дзоми неожиданно зашевелилась и высвободилась.

– Учитель! Мне кажется, я знаю способ!

* * *

Пока Луан и Дзоми оставались на месте, жители деревни вбежали в свои дома и вышли обратно, неся банки с маслом и целебными жидкостями, ветошь, одеяла, маленькие столы и детские люльки.

Создавалось ощущение, что, передумав приносить себя в жертву ради спасения гостей, селяне приготовились бежать, поспешно схватив все ценное, что могли унести. Старейшина Коми стоял посреди деревни, размахивал руками и отдавал приказы.

Но вместо того чтобы направиться к утесам, люди принялись ломать деревянную мебель и обматывать концы палок промасленными тряпицами. Потом они разделились на две группы. Первая зажгла самодельные факелы и запаслась охапками дров и кувшинами с маслом, тогда как вторая вооружилась большими и маленькими лопатами. После чего все направились к бушующему огню, подступающему к деревне.

Жар был плотным, как невидимая стена. Некоторые селяне оступались, падали, но снова поднимались и шли дальше. Тряпки, пропитанные растительным настоем, которыми они закрывали рот и нос от ожогов, позволяли дышать в удушающем дыму. Иные особо бесшабашные пожевали травку, от которой ум тупеет и способен поверить всему. «Пожара нет. Нет никакой опасности», – твердили они сами себе и двигались вперед.

Эти бегущие крестьяне в своих развевающихся на ветру бедных одеждах напоминали стайку мотыльков, летящих на пламя.

К тому времени, когда выносить жар стало невозможно, а продвинуться дальше хоть на дюйм просто немыслимо, обитатели деревни успели добраться до кустарника и молодой поросли на опушке леса. Пожар, похожий на сбежавшего из клетки дикого зверя, готовился преодолеть тонкую завесу и вырваться на поляну для финального пиршества.

Сэджи выкрикнула приказ, и люди дружно принялись за работу. Крестьяне из первой группы рыли неглубокую траншею, удаляя траву, осыпавшуюся листву и верхний слой почвы. Действуя расторопно и ловко, они быстро выкопали оборонительный ров по опушке леса. Но разве могла помочь мелкая канава против неистового пожара? Огонь должен был с легкостью перескочить через нее и пожрать поселок.

Другой отряд тем временем рассредоточился и стал кучками раскладывать с наружной стороны от выкопанного рва зажигательные материалы. Крестьяне полили дрова маслом и настойками из бутылок и подожгли их.

Таким образом, перед фронтом одного пожара они устроили другой.

Как мог бы предположить сторонний наблюдатель, отчаяние натолкнуло несчастных на безумную мысль, что если уж им суждено умереть от огня, то пусть лучше это будет огонь, разведенный их собственными руками.

Селяне упорно продолжали работу, уводя ров и дугу пламени в оба конца, очевидно намереваясь опоясать деревню кольцом.

Молодой огонь крепчал, делался ярче и громче. Вскоре пламя вздымалось уже в человеческий рост, а затем в два и в три роста. Малиновые языки лизали деревья на краю леса.

Как ни странно, вместо того чтобы перепрыгнуть через мелкую и по виду совершенно бесполезную канаву, новая стена огня побежала по направлению к бушующему в лесу главному пожару, напоминая ребенка, спешащего прильнуть к матери. Ветер, ставший еще сильнее, бешено раздувал молодое пламя.

Деревья на опушке занялись, и огненная дуга восторженно взревела, слившись в объятиях с большим пожаром на противоположной стороне, пожирая все, стоявшее у нее на пути: подлесок, упавшие стволы, живые деревья, густой слой полусгнивших листьев. Трещали сучья, зеленые листья скручивались и вспыхивали яркими искрами, клубы дыма смешивались и густели.

Селяне, с опаленными волосами и пересохшими глотками, стягивались обратно на опушку. Выпестованная ими стена огня охватывала все расширяющуюся полосу земли, на которой не оставалось ничего, способного гореть.

Огонь, гонимый порожденным лесным пожаром ветром, сам лишил себя топлива.

* * *

– Смелый ход, – произнес Луан голосом, полным восхищения.

– Сие, конечно же, всецело заслуга преподанной тобою науки, – сказала Дзоми, подражая говору старика. – После того как я объединила знания о свойствах огня, почерпнутые у философов-воспламенистов, а также сведения о свойствах ветра, в соответствии с основными постулатами школы Модели, оставалось только прибегнуть к уверенности и изяществу учения о Потоке, дабы разработать план, достойный истинного моралиста.

Луан воззрился на нее, разинув от изумления рот.

– Что-то я сомневаюсь в подобной интерпретации… э-э-э…

Серьезное выражение сошло с лица Дзоми, и она залилась звонким хохотом. Луан покачал головой и вздохнул.

– Ты очень умна, Мими-тика, – заключил он. – Но боюсь, ты слишком скользкий комок воска, чтобы я сумел с ним управиться.

Дзоми схватила учителя за руку и постаралась унять смех.

– Ну признайся, что это произвело на тебя неизгладимое впечатление.

– Да уж! Мне что, приходится играть на цитре перед упрямым теленком?

– Ну ладно, ладно. Прости, что подшучивала над тобой, – примирительно произнесла Дзоми. – Но если честно, то надоумил меня именно ты.

– И каким же образом?

Дзоми указала на логограмму, которую Луан начертил на земле шестом носильщика.

«Текущая река. Вулкан. Оболочка огня».

– Это выраженная в единственной логограмме эпиграмма Ра Оджи, – пояснил Луан. – Она говорит о спокойствии перед лицом пожирающей все смерти, о готовности отдаться Потоку.

Дзоми покачала головой:

– Я прочла ее совсем не так. – Она стала указывать на элементы по очереди, называя их: – «Бегущее течение». «Гора как стена». «Огонь снаружи».

– Но на самом деле она читается…

Девушка не дала ему закончить.

– Мне все равно как полагается ее читать. Я перестроила компоненты твоей логограммы в новую идею-механизм, служащий новой цели. Вместо того чтобы смириться пред лицом смерти и утешаться доводами рассудка, я попыталась сохранить жизнь, поставив себе на службу силу разрушения.

– Ты воистину Жемчужина Огня, – объявил Луан. – Он порылся в корзинах, которые оставили рядом с ним Сэджи и Кэпулу, и достал ярко-красные ягоды дзоми. – Сама судьба привела нас сегодня к этим ягодам, и пусть ум твой всегда остается таким же острым, как их аромат, а воля крепкой, словно их скорлупа.

Пока наставник и ученица сидели, нанизывая бусины-ягодки на шнурок и делая ожерелье, к ним подошли поселяне с кувшинами прохладной воды из источника. Лесной пожар вдалеке уже слабел, пожирая сам себя, бессильный ворваться в эту мирную гавань.

* * *

Несколько лет учитель и ученица странствовали по островам Дара.

Иногда они путешествовали на шаре, иногда верхом на лошадях. Они проводили летние вечера, дрейфуя по заливу Затин в маленькой рыбачьей лодке, изучая и классифицируя рыбу и водоросли, извлеченные из воды. Зимним утром они скользили на запряженных собаками санях по заснеженным лесам Римы и взбирались на зеркальные ледники горы Фитовэо.

Однажды они парили в небе над потаенными долинами в горах Висоти на двух воздушных змеях без бечевы, а охотникам, случайно поднявшим головы, казалось, что они видят парочку описывающих круги орлов.

Пока эти двое изучали в пути великую книгу природы, Луан не забывал давать Дзоми классическое образование, настолько фундаментальное и глубокое, что с ним не могли сравниться даже хваленые академии Хаана. Он познакомил девушку с сохранившимися фрагментами из диалогов Аруано Законодателя; с эпическими легендами о подвигах героев Илутана и Сэрака в годы войн Диаспоры; с трактатами Кона Фиджи и комментариями к ним других философов-моралистов; с язвительными эпиграммами и баснями Ра Оджи и его последователей-поточников; с принципами и лучшими практическими навыками инженерного искусства, изложенными На Моджи и дополненными в произведениях мыслителей школы Модели; с политическими и юридическими эссе Ги Анджи, развитыми и углубленными Таном Феюджи и Люго Крупо; с лирической поэзией великих поэтов, писавших на классическом ано, таких как Накипо и Лурусен; и даже с избранными местами из трудов Ста школ, например с военной стратегией Пэ Гонджи, язвительной критикой Худзо Туана и воспоминаниями Митаху Пиати о жизни в Риме в ранние годы периода Тиро.

Постепенно движения писчего ножа и кисти Дзоми становились все более уверенными и выразительными.

– Искусство каллиграфии – это для ума то же самое, что танец для тела, – не уставал повторять Луан.

Теперь Дзоми умела вырезать логограммы с резким, простым рельефом на одноцветном воске, подобно древним ано, которые изначально прибыли на острова и оставили свои истории на торчащих среди руин каменных стелах. Она научилась писать в цветистом стиле поэтов Аму, где каждый край или кромка скошены, каждый угол закруглен и отполирован, а вольный выбор цвета оттенков для выражения смыслов и ударений сам по себе является искусством. Освоила она и отстраненный, лиричный стиль писцов Кокру, полный сокращений и упрощенных логограмм, чьи прямые линии и грубые поверхности наводили на мысль о танце мечей воинов Кокру, и овладела уникальным умением инженеров Ксаны чертить простыми мазками кисти: сочетая буквы зиндари и едва прорисованные плоские проекции логограмм ано, они создали шрифт, приносивший богатство языка в жертву точности и элегантности чисел. Дзоми выучила тысячу и один семантический корень, пятьдесят одну группу мотивационных модификаторов, все фонетические адаптеры, модуляционные символы, техники подъема тонов, позволявших грамотному человеку при помощи ножа и кисти превращать логограммы ано в сложные механизмы-идеи, способные служить целям убеждения, описания, объяснения и эстетического удовольствия.

Время от времени они посещали города и деревни, чтобы пополнить запасы провизии и отдохнуть. Однако надолго путешественники там не задерживались, потому что Луан предпочитал уединение глуши шуму и сложностям современной жизни. Но однажды вечером, прогуливаясь по пляжу близ одного городка в Хаане после долгого плавания вниз по реке Миру в плоскодонке с целью изучить устройство водяных мельниц, Луан и Дзоми остановились полюбоваться удивительным зрелищем.

Тысячи крошечных детенышей черепах появлялись из гнезд. Малыши ползли по песку, а потом, остановившись на какое-то время и повертев головами, неуклюже направлялись к белой полосе прибоя, где ритмичный плеск волн обещал встречу с обширным водным миром, в котором ласты дадут им свободу движений.

Луан бросил взгляд на пристань вдалеке и понял, где находится. Ему вспомнилось прохладное утро много-много лет назад, когда он нырнул с этого пирса в ледяное море, чтобы достать старые рыбацкие башмаки. Прямо как юный черепашонок, впервые окунающийся в воду.

«Быть может, это знак».

Луан в задумчивости повернулся к Дзоми. Ростом она теперь была с него самого, уже больше не ребенок.

– В этом месте мой учитель встретил меня и здесь же со мною попрощался, – сказал он.

– Это было давно? – спросила девушка.

– Да, очень давно, – ответил Луан, и на миг вид у него сделался печальный. – Приходит время, когда детеныш черепахи готов уйти в море, а ученик готов сказать «прощай» своему наставнику.

Дзоми смутилась:

– Но мне еще так многому нужно научиться!

– Как и мне. Но разве ты не слышишь, Мими-тика, как большой мир зовет тебя? Всегда будет множество книг, которые нужно прочесть, но мне кажется, ты уже готова совершать поступки, о которых когда-то напишут.

– А как же ты? Если я уйду, кто будет вечерами готовить тебе чай? Кто станет спорить с тобой за обедом? Кто спросит у тебя…

– Со мной все будет хорошо, дитя. – Луан рассмеялся. – К тому же я подумываю о новом приключении. Те загадочные обломки кораблекрушения, обнаруженные нами во время путешествий, наводят на мысль о неких новых мирах за морем.

– Это те штуковины, которые ты мне показывал? С изображением странных зверей, снабженных крыльями и плавниками? Я ведь рассказывала тебе, что мы с матерью находили их, когда я была еще совсем маленькая.

Луан кивнул:

– Я собираюсь попросить у императора помощи в поиске этих новых миров. В моей душе вечно гнездится некое беспокойство, с которым я не могу совладать.

– Тогда возьми меня с собой!

– Я вполне доволен, странствуя по миру на воздушном шаре или на лодке, позволяя Потоку нести меня по своей воле. Но я-то старая черепаха, а вот ты, напротив, еще не готова принять жизнь поточника. Как волны накатывают на песок, так империя Дара влечет мужчин и женщин, наделенных талантами. В следующем году состоится Великая экзаменация, и тебе непременно следует себя показать. Тебе нужно укрепить дух и исполнять свой долг.

Он протянул руку и погладил ожерелье на шее Дзоми. Ягоды давно высохли, а постоянное соприкосновение с кожей и одеждой отполировало их до мягкого блеска, хотя ярко-красный цвет не сделался ни на йоту более тусклым.

– Завтра поутру мы отправляемся в Дасу, чтобы ты могла принять участие в Городской экзаменации – это будет твой первый шаг к морю власти.

– Учитель, я хочу попросить тебя об одолжении.

– Все, что угодно.

– Не страшно, если до сдачи экзаменов я не стану признаваться, что я твоя ученица?

Луан удивился:

– Но почему?

– Если я преуспею, то хочу, чтобы это случилось благодаря моему таланту, а не твоему имени, как, например, в тот раз, когда императорский чиновник в Дасу дал хорошую цену за мое зерно. А если вдруг провалюсь, то не оставлю пятна на твоей репутации, заставляя людей думать, будто ты плохой наставник, тогда как на самом деле это я была слишком упрямой, чтобы хорошо учиться.

– Ох, Мими… – Луана тронуло сочетание в ней гордости и скромности. – Поступай как хочешь. Но я знаю, что никогда у меня не было и не будет более способного ученика, чем ты. Я с нетерпением жду дня, когда ты воспаришь так высоко, что мне и не снилось.

Дзоми промолчала, боясь не сдержаться, потому что глаза ей вдруг застили слезы, а к горлу подкатил ком. И вместо того чтобы заговорить, она наклонилась и стала чертить на песке логограммы.

Воздух-над-сердцем. Мужчина. Ребенок.

Сердце-в-мужчине. Сердце-в-ребенке. Открытая-ладонь-сжатый-кулак.

Вода-над-сердцем.

На языке ано слово «учитель» имеет буквальное значение «отец ума», а что такое любовь, как не обмен сердцами?

Луан обнял ее, и так они стояли, пока ветер высушивал воду сердца на их лицах, а безмолвная музыка звезд убаюкивала их души.

Аки Кидосу приготовила любимые блюда дочери: омлет с сушеными гусеницами, жаркое из свежих грибов, приправленных весенними травами и горькой тыквой, пирожки из липкого риса с начинкой из фасоли и лотоса. Денег, чтобы купить свинины, не было, но гусеницы как раз набрали вес и были особенно вкусными.

Мими наелась от души.

– Как же я по всему этому скучала! – Было так здорово оказаться дома после стольких лет. – Гусеницы такие ароматные. Они напомнили мне стихотворение:

 
Белые капли меж белых горошин,
Красные палочки меж красных губ.
Семечки лотоса девушки лущат,
Суденышки стройные в море плывут.
 

– Это из народной оперы? – спросила мать. – Я вроде такой не видела.

– Это… это из стихотворения принцессы Кикоми из Аму, – пояснила Мими, смутившись. – Не обращай внимания.

Они с Луаном Цзиа любили обмениваться цитатами из поэзии. Заставить древние строфы сказать что-то новое было хорошей тренировкой для ума инженера, которому зачастую необходимо заставить старые детали служить новым целям. Но здесь, в простой лачуге, где она выросла, где стены покрыты трещинами и голый земляной пол не застелен циновками, казалось неуместным произносить слова мертвой принцессы из государства Тиро, в высшей степени олицетворяющие идеалы элегантности и утонченности.

– Попробуй горькую тыкву! Она с нашего огорода.

– Мм! Ну до чего же вкусно!

За угощением Мими подмечала, что волосы на висках у матери поседели, спина стала еще более согбенной, и сердце девушки сжалось при мысли о том, что бедняжка вынуждена была в одиночку тянуть все хозяйство и платить налоги.

Тут Мими заметила, что мать, до этого с удовольствием поглощавшая липкий рис с ладони, застыла и изумленно посмотрела на дочь.

Мими тоже остановилась; одинокая палочка, на которой она ловко держала кусок рисового пирога, неуклюже застыла в паре дюймов от ее губ.

– Ты ешь, как дочь магистрата, – сказала Аки. И сложно было понять, что именно слышится в ее тоне: осуждение или восхищение.

– Просто привычка, – поспешила оправдаться Мими. – Учитель и я… нам нравилось иногда обсуждать детали особенно неясных логограмм за обедом, и это было проще, если на пальцах нет жира… Да и Кон Фиджи говорил, что…

Дзоми осеклась, смутившись. Сперва она декламировала перед матерью поэзию Аму, а теперь еще и собирается цитировать Кона Фиджи. Девушка решительно сняла кусок рисового пирога с конца палочки, не обращая внимания, что он липнет к пальцам, и положила в рот. Опустив палочку, Мими намеренно положила ее так, чтобы она, вопреки всем правилам этикета, легла поперек своих товарок на столе.

Мать кивнула и продолжила есть, но движения ее стали неловкими и неуверенными, как если бы она восседала вместе с дочерями господина Сэкру Икигэгэ, их землевладельца, за символической новогодней трапезой, которой хозяину полагалось почтить своих арендаторов. Дочери богача постоянно насмехались над грубыми манерами бедных крестьян.

Мими замечала новые морщины на лице матери и новые заплаты на ее платье, и сердце дочери сжималось.

«Как могу я поехать на Городскую экзаменацию и бросить ее тут одну? Нет, я навсегда останусь с мамой».

Девушка попыталась продолжить разговор. Но когда Аки дипломатично отклонила ее комплименты угощению («Ах, я уверена, что тебе в иных местах доводилось едать и получше») и попытку поинтересоваться здоровьем матери («В этом мешке с костями осталось еще много лет жизни»), все темы оказались исчерпаны. После многих лет застольных бесед с Луаном Цзиа о философии, инженерии, поэзии и математике Дзоми совсем позабыла, как разговаривать с мамой.

Девушке стало ужасно стыдно.

– Почему бы тебе не вздремнуть после еды? – спросила Аки, нарушив неловкое молчание. – Я взбила подушки и постелила чистое белье. – Судя по ее тону, она говорила с Мими как с гостьей, как с дочерью магистрата или ученого.

– Я не хочу спать, – заявила Мими. – Я могу помочь тебе на огороде или по дому. Что нужно сделать?

Мать улыбнулась:

– О, тебе эта работа покажется скучной. Мне нужно идти в дом господина Икигэгэ и помочь его старшей дочери вырезать бумажных бабочек к ее свадьбе.

– Разве невесте не самой полагается это делать?

– Ну, у нее слишком толстые пальцы. Хотя она и всячески старается похудеть к великому дню.

Мать и дочь захихикали. На миг показалось, что вернулись старые деньки, но потом Аки продолжила:

– Я уже опаздываю. Если не приду в ближайшее время, хозяин добавит к моей плате еще пять медяков.

У Мими застыло лицо.

– Но разве Икигэгэ может так поступать? Размер аренды ведь установлен договором.

Аки сложила посуду в таз и начала мыть ее потрескавшимися пальцами, которые плескались в воде, как чешуйчатые рыбки.

– Господин Икигэгэ говорит, что регент поднял налоги по приказу императора Рагина. Поскольку налоги отдельно в договоре не определены, всем арендаторам придется совместно платить их.

Мими отказывалась это понять. Как может император, которому положено заботиться о народе, увеличивать налоги для беднейших из бедных?

Вытирая тарелки, Аки продолжила:

– Но господин Икигэгэ щедр, он предложил уменьшить мою долю налогов, если я стану помогать ему по хозяйству. Я исполняю в его доме обязанности служанки, поэтому ему нет необходимости нанимать ее, а я хотя бы в силах заплатить за аренду.

При мысли, что мать вынуждена батрачить на хозяина, Мими сделалось дурно.

– Мамуля, отдохни. Я теперь дома и схожу вместо тебя. Прости, что меня не было так долго, но отныне тебе больше нет нужды страдать.

«Это ведь правильный поступок, да? Уверена, Кон Фиджи одобрил бы его».

Но Аки сложила тарелки в стопку и покачала головой.

– У тебя теперь новое имя – Дзоми Кидосу. Ты больше не дочка простого рыбака.

– Что ты такое говоришь, мама?

Аки повернулась и положила руки на колени.

– Помнишь историю про золотого карпа, который перепрыгнул через водопады Руфидзо и обратился в дирана с радужным хвостом? Ты тоже перепрыгнула через водопады, Мими-тика. У тебя есть будущее, но оно не здесь. Не со мной.