Текст книги "Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы"

Глава 3. Обреченные на поиски смысла

Из дневников Трейи

Внезапно я просыпаюсь. Встревоженная, потерянная. Сейчас, должно быть, три-четыре часа ночи. Случилось что-то очень-очень плохое. Рядом Кен, он глубоко и ровно дышит. Ночь темна и тиха, через окошко в потолке видны звезды. Невыносимая боль пронзает сердце, сжимает горло. Это страх. Страх чего? Я вижу: на правой груди лежит моя рука, она трогает повязки, ощущает швы под ними. Вспоминаю. Нет, нет. С силой зажмуриваю глаза, лицо искажается гримасой, горло перехватывает от ужаса. Да, я вспомнила. Я не хочу вспоминать, не хочу знать об этом. Но это правда. Рак. Рак разбудил меня в тиши этой темной ночи, пятой по счету после моей брачной ночи. У меня рак. У меня рак груди. Всего несколько часов назад из моей груди удалили твердый узелок. Оказалось, опухоль не доброкачественная. У меня рак.

Все это – на самом деле. Это происходит со мной. Я лежу в кровати, парализованная страхом и неверием, а мир покоится вокруг. Рядом Кен, от его присутствия веет теплом и спокойной силой. Но я вдруг чувствую себя страшно одинокой. У меня рак. У меня рак груди. Я верю, что это правда, и одновременно не верю, не могу впустить в себя это знание. Но именно оно разбудило меня посреди ночи, оно сжимает мое горло, капает из глаз, заставляет сердце бешено колотиться. Такой громкий звук для этой тихой спокойной ночи с Кеном, который глубоко дышит у меня под боком.

Да, вот он, свежий шрам на моей груди. Его нельзя не заметить, нельзя отрицать. Нет, я не могу спать. Слишком сильна боль в горле и груди, слишком крепко я зажмурилась, чтобы защититься от правды, которая мне известна, но которую я не могу принять, слишком плотно обступил меня чудовищный страх неизвестности. Чем заняться? Я поднимаюсь, осторожно переползаю через Кена. Он шевелится, а потом снова погружается в беспокойный сон. Вокруг смутные, хорошо знакомые очертания. В доме холодно. Я отыскиваю свою розовую махровую сорочку, закутываюсь в ее знакомый уют. Сейчас декабрь, а в нашем доме на берегу Тихого океана нет центрального отопления. Я слышу, как где-то внизу накатывают волны, эти ночные призраки. Я не развожу огонь – просто закутываюсь в одеяло, чтобы согреться.

Теперь я проснулась, безнадежно проснулась. Я один на один с моим потрясением и ужасом. Чем заняться? Есть не хочется, медитировать не могу, читать бессмысленно. Неожиданно я вспоминаю о пачке материалов, которые дала мне медсестра в Учебном центре по заболеваниям груди. Конечно же, конечно. Вот что я почитаю. Я понимаю, что это спасение; это правильное чтение, оно успокоит, уменьшит невежество, которым подпитывается мой страх.

Я сворачиваюсь на кровати, крепче закутываюсь в одеяло. Вокруг очень тихо и спокойно. Я думаю о том, сколько других женщин так же проснулось этой ночью с тем же страшным знанием. А сколько прошлой ночью, а сколько проснется следующими ночами? У скольких женщин это слово – «РАК» – стучит в голове, как бесконечная барабанная дробь, беспокойная и беспощадная? РАК. РАК. РАК. Это слово не отменить, не стереть. РАК. Вокруг меня поднимается облако из голосов, картинок, представлений, страхов, случаев, фотографий, рекламных объявлений, статей, фильмов, телепередач – мутное, бесформенное, но плотное и зловещее. Все это – истории, которыми моя культура окружила то, что начинается на букву «р». И все эти голоса, рассказы, образы, которые меня обступили, наполнены страхом, болью и беспомощностью. Эта штука на букву «р» очень скверная. Большинство людей от нее умирает, часто долго, мучительно, жутко. Я не знаю подробностей. Я вообще очень мало знаю о раке, но истории свидетельствуют, что это вещь страшная и причиняющая боль, неподконтрольная, загадочная и могущественная; особенно могущественная из-за своей загадочности. Никто не может его объяснить – это клеточное образование, которое выходит из-под контроля. Нет никаких способов остановить его, обуздать или, на худой конец, локализовать. Дикое, слепое новообразование, которое в конце концов своей прожорливостью уничтожает и себя, и своего хозяина. Слепое, саморазрушительное, зловещее. Его никто не может объяснить, никто не знает, как оно начинается и как его остановить.

Это то, что растет в моем теле. У меня начинается мелкая дрожь, я крепче закутываюсь в одеяло, заворачиваюсь в кокон, чтобы укрыться от кошмара. Но оно тут, внутри меня, и было там все это время. Все то время, что я прекрасно себя чувствовала; все то время, что я пробегала по двенадцать миль (19 км) в неделю; все то время, что я ела здоровую пищу – салаты из свежих продуктов и вареные овощи; все то время, что я регулярно медитировала, училась, вела размеренную жизнь. Кто это объяснит? Почему сейчас, почему я, почему не кто угодно другой?

Я сижу на кровати, закутавшись в одеяло, а на моих коленях грудой свалены бумаги и брошюры. Я обращаюсь к ним, мне не терпится узнать как можно больше. Есть ли что-нибудь еще, кроме тех историй, которые рассказывает моя культура? Может быть, да. Я знаю, что мой страх питается незнанием; облако вокруг меня становится еще больше. Поэтому я читаю. Читаю про женщину, которая обнаружила свою опухоль, когда та была размером с яблочное зернышко. Моя – размером в два с половиной сантиметра, почти в дюйм. Читаю о детях, больных лейкемией, – как же так вышло, что дети так страдают? Читаю о разновидностях рака, о которых ничего не знала раньше; они прежде просто отсутствовали в моем мире. Читаю о хирургическом вмешательстве, химиотерапии и облучении. Читаю о процентах выживших – как важны они для раковых больных! За этими цифрами люди – такие же, как я. По прошествии пяти лет такой-то процент выживает, такой-то умирает. Где буду я? В какой колонке? Я хочу знать это немедленно. Мне не перенести неведения, этого пути впотьмах, на ощупь, этой дрожи в ночи. Я хочу знать немедленно. К чему мне готовиться? К жизни или смерти? Никто мне не расскажет. Они могут предоставить мне цифры, но этого мне никто не расскажет.

Я глубже окунаюсь в слова, рисунки, цифры. Они занимают мой разум, не дают ему разворачивать собственные устрашающие картины. Я рассматриваю цветные фотографии, где пациенты лежат под огромными аппаратами или на операционных столах, консультируются с обеспокоенными докторами, позируют с родственниками, улыбаются перед объективами. Скоро это буду я. Совсем скоро я стану пациентом, а в конце концов – раковой статистикой. Все это будут делать со мной, как делали до того со многими другими. Я не одна: все фотографии свидетельствуют об этом. Многие, очень многие вовлечены в эту «войну против рака», которая будет вестись теперь в моем теле.

Чтение успокаивает. Этой ночью информация становится для меня спасением от бессмысленного страха и тревоги, лучшей терапией. Позже я убедилась, что так происходит всегда. Чем больше я знаю, тем увереннее становлюсь, даже если узнаю что-то дурное. Незнание пугает – знание успокаивает. Самое страшное – если ты чего-то не знаешь… Да-да, самое страшное.

Я снова забираюсь в кровать, прижимаюсь к теплому телу Кена. Он не спит, он молча смотрит на окошко в потолке. «Ты ведь знаешь, что я тебя не брошу». – «Знаю». – «Я серьезно думаю, что мы справимся, детка. Надо только понять, что же, черт возьми, нам делать…»

Как поняла Трейя, проблемой номер один был не рак. А информация. И первое, что ты выясняешь, когда сталкиваешься с этой проблемой, – то, что достоверной информации нет.

Объясню вкратце. Если речь идет о любой болезни, человеку приходится сталкиваться с двумя совершенно разными явлениями. С одной стороны, вы имеете дело с нарушением в работе организма – сломанной костью, гриппом, сердечным приступом, злокачественной опухолью. Назовем этот аспект болезни заболеванием. Например, рак – это заболевание, конкретная болезнь, обладающая конкретными медицинскими и научными параметрами. Оно более или менее нейтрально с ценностной точки зрения: оно не может быть истинным или ложным, хорошим или плохим, а просто есть. Это как гора, которая не бывает хорошей или плохой, она просто есть.

Но, с другой стороны, человеку приходится сталкиваться с тем, как интерпретируется заболевание в его обществе и культуре: со всеми суждениями, страхами, надеждами, мифами, историями, оценками и смыслами, которые каждое общество ему придает. Назовем этот аспект болезни недугом. Рак – это не просто заболевание, не просто конкретный научный и медицинский феномен, а еще и недуг, явление, обремененное культурными и социальными смыслами. Наука рассказывает о том, как начинается и каким образом протекает заболевание, а конкретная культура или субкультура – о том, как начинается и развивается ваш недуг.

В этом нет ничего особенно плохого. Если культура относится к определенному заболеванию с позиций сочувствия и просвещенного понимания, недуг может рассматриваться как вызов, кризис здоровья с возможностью исцеления. В этом случае он не проклятие и не повод для морального осуждения, а элемент общего процесса исцеления и восстановления. Если недуг рассматривается в позитивных терминах, укрепляющих дух больного, шансов излечить заболевание становится намного больше, а возможный побочный результат – духовный рост и нравственное обогащение человека в процессе исцеления.

Мужчины и женщины обречены на поиски смысла, на то, чтобы сотворять значения, оценки, мнения и суждения. Мне недостаточно знать факт, что я болен определенной болезнью, что у меня есть некое заболевание, мой недуг. Мне также нужно знать, почему я болен определенной болезнью. Почему именно я? Что это значит? Что я сделал не так? Как это произошло? Иными словами, мне надо снабдить заболевание тем или иным смыслом. И в том, что касается его, мы в первую очередь и сильнее всего зависим от общества, всевозможных историй, оценок и мнений, в которые наша культура обряжает конкретную болезнь. В отличие от болезни, недуг во многом создается обществом, культурой или субкультурой, в рамках которых мы существуем[31]31
  В более поздних работах автор, развивая свой интегральный подход, вводит понятие квадрантов. Очевидно, что описываемое здесь понятие физического заболевания (illness) может быть отнесено к проявлениям болезни во внешних, «объективных» квадрантах, а недуг (sickness) – к проявлениям во внутренних квадрантах («субъективном» и особенно, что касается культурных установок, «межсубъективном»). Прим. науч. ред.


[Закрыть].

Возьмем, например, гонорею. Как заболевание она вполне ясна: это инфекция, прежде всего слизистой оболочки мочеполового тракта, распространяющаяся путем сексуальных контактов и легко излечимая с помощью антибиотиков, особенно пенициллина. Вот что такое гонорея как заболевание, медицинское явление. Но наше общество добавляет огромное количество суждений и толкований к ней как недугу: обществу есть много что сказать об этой болезни и ее носителях; кое-что из этого истинно, а многое неверно и жестоко. Якобы те, кто болен гонореей, нечисты, извращенцы или моральные дегенераты; гонорея – моральная болезнь, которая сама по себе становится суровым наказанием; те, кто болен ей, заслужили это своей нравственной неполноценностью и т. д.

И даже когда пенициллин уничтожит само заболевание, недуг своими суждениями и проклятиями еще долго после этого может разъедать душу человека так же, как бактерия когда-то разъедала его тело. «Ах, какой я испорченный, какой дурной, как плохо я поступил…»

Таким образом, благодаря науке мы находим объяснение своего заболевания (в данном случае это инфекция мочеполовой системы, вызванная бактерией Neisseria gonorrhoeae), а наше общество помогает нам в поисках смысла этого недуга: что он означает? (В данном случае – нравственную ущербность больного.) К какой бы культуре или субкультуре мы ни принадлежали, она всегда будет предоставлять нам целый набор оценок и смыслов наших недугов, и в той степени, в какой мы находимся внутри данной культуры, эти оценки и смыслы живут внутри нас, становятся неотъемлемой, внутренне усвоенной частью самого устройства того, как мы осмысляем себя и свои недуги. А главное, что толкование недуга – негативное или позитивное, снисходительное или безжалостное, сочувственное или обвинительное – может оказать мощное влияние на нас и на ход нашей болезни: часто оно оказывается более разрушающим, чем само заболевание.

Самый неприятный факт заключается в том, что, когда культура расценивает недуг как дурной, воспринимает его негативно, она почти всегда делает это исключительно из страха и невежества. До того как выяснилось, что подагра – наследственное заболевание, ее причину искали в моральной слабости. Невинное заболевание превратилось в греховный недуг из-за элементарного отсутствия грамотного научного знания. Схожим образом до того, как стало известно, что туберкулез вызван бактериями, он воспринимался как чахотка – когда человек со слабым характером постепенно чахнет. Бактериальное заболевание превратилось в недуг, свидетельствующий о слабохарактерности. А еще раньше эпидемии и голод воспринимались как прямое вмешательство мстительного Бога, наказание за общие грехи того или иного народа.

Обреченные на поиски смысла, мы намного легче принимаем вредоносные и негативные толкования, чем вообще отсутствие таковых. И в какой бы момент болезнь ни поразила нас, общество всегда тут как тут с готовым набором суждений и мнений, с помощью которых человек стремится осмыслить свой недуг. А если оно на самом деле ничего не знает об истинных причинах болезни, невежество подпитывает страх, который, в свою очередь, подпитывает негативные суждения об особенностях человека, который имел несчастье слечь из-за конкретной болезни. Человек не просто болен, он страдает от недуга, причем в определении общества последний слишком часто становится самоисполняющимся и самоподкрепляющимся пророчеством: почему именно я заболел? Потому что ты дурной человек. А откуда известно, что я дурной человек? Так ведь ты заболел.

В общем, чем меньше известно о подлинных медицинских причинах заболевания, тем больше у него шансов превратиться в недуг, окруженный обрывочными мифами и метафорами, и тем выше вероятность, что его станут воспринимать как недуг, причина которого – слабость характера или нравственная ущербность больного; тем сильнее оно осмысляется как болезнь души, дефект личности, нравственная неустойчивость.

Конечно, существуют и случаи, когда нравственная слабость или слабость воли (например, невозможность бросить курить) или индивидуальные факторы (например, депрессия) напрямую влияют на заболевание. Умственные и эмоциональные факторы явно могут играть важную роль в случае с некоторыми заболеваниями (мы увидим это позже). Но тут совершенно иной случай, чем с заболеваниями, основные медицинские причины которых из-за невежества и недостатка информации в корне неверно понимаются как знак моральной ущербности или слабости. Там все очень просто: общество пытается понять болезнь, прокляв душу больного.

Что касается рака, то это заболевание, о котором в реальности известно очень мало (и уж совсем ничего не известно о том, как его лечить). В силу этого рак – болезнь, которая обросла колоссальным количеством мифов и историй. Как о заболевании о нем известно очень мало. Как недуг он приобрел невероятные масштабы. И если рак как заболевание – очень тяжелое явление, то как недуг он абсолютно ошеломляющ.

Первое, что тебе приходится выяснить, когда ты заболеваешь раком, – то, что практически вся информация, которую ты можешь получить, представляет собой мифы. И поскольку медицинской науке до сих пор не удавалось дать полноценное объяснение причин возникновения и способов лечения рака, медицинский истеблишмент сам оказался заражен большим количеством мифов и фальсификаций.

Приведу всего один пример. Национальная ассоциация по лечению рака утверждает в своей общенациональной рекламе, что отныне излечивается половина всех видов рака. Факт же состоит в том, что за последние 40 лет вообще не было никаких заметных изменений в коэффициентах выживаемости больных раком, – и это несмотря на шумную кампанию «войны против рака», несмотря на появление сложных методик облучения, химиотерапии и хирургии. Все это вообще не оказало никакого ощутимого влияния на процент выживших. (Единственное счастливое исключение связано с двумя разновидностями рака крови – болезнью Ходжкина и лейкемией, – которые хорошо поддаются химиотерапии. Жалкие два процента – или что-то в этом роде – увеличения числа излеченных появились только благодаря ранней диагностике, вся остальная статистика не сдвинулась буквально ни на сантиметр.) А что касается рака груди, то здесь статистика выживших даже ухудшилась![32]32
  New York Times, 24 апреля 1988 г.: «Обнародованная недавно статистика свидетельствует, что, вместо того чтобы выигрывать в “войне против рака груди”, мы скорее отступаем… Женщины в возрасте после пятидесяти живут при этой болезни не дольше, чем десять лет назад, а женщины младше пятидесяти в 1985 г. показывают на 5 % большую статистику смертности, чем в 1975 г.». Прим. авт. [По данным Американского онкологического общества, с 1991 г., то есть с момента написания и публикации книги «Благодать и стойкость», когда в США наблюдался пик смертности от раковых заболеваний, ситуация улучшилась: смертность от рака снизилась на 30 %. См. Siegel R. L. et al. Cancer Statistics // CA: A Cancer Journal for Clinicians. Vol. 71. Issue 1. 12 January 2021. Pp. 7–33. Прим. науч. ред.]


[Закрыть]

Кстати, врачам это известно. Они знакомы с этой статистикой. И в редких случаях можно найти медика, который это признаёт. Питер Ричардс, к его чести, поступил именно так с Трейей и со мной: «Если вы посмотрите на раковую статистику за последние четыре десятилетия, то убедитесь, что никакие наши способы терапии не увеличивают число вылечившихся пациентов. Это выглядит так, будто на раковых клетках, как только они появляются в организме, написана дата [имеется в виду дата твоей смерти]. Иногда нам удается продлить период, во время которого симптомы болезни не проявляются, но передвинуть дату смерти мы не в силах. Если на раковых клетках написано “пять лет”, значит, мы можем сделать так, что эти пять лет ты будешь жить и функционировать относительно нормально, но никакие медицинские процедуры не смогут отодвинуть этот пятилетний срок. Вот почему почти за сорок лет статистика вылечившихся не стала лучше. Нужен по-настоящему серьезный прорыв в биохимии и генетике, чтобы начался реальный прогресс в лечении рака».

Что же делает среднестатистический врач? Он понимает, что медицинские средства воздействия – хирургическое вмешательство, химиотерапия, облучение – по большому счету не слишком эффективны, но ведь что-то он обязан сделать. И происходит следующее: поскольку врач не в состоянии контролировать развитие заболевания, он пытается контролировать развитие недуга. Иными словами, он пытается дать толкование смысла болезни, внушая пациенту то, что он должен думать о раке, а именно что доктор разбирается в его болезни и может излечить ее медицинскими средствами, а все остальные подходы бесполезны или даже вредны.

На практике это означает, что доктор порой будет назначать, например, химиотерапию, даже если знает, что она не поможет. Это стало для нас с Трейей настоящим шоком, но такова распространенная практика. В очень солидном и авторитетном труде о раковых заболеваниях – книге «Своенравные клетки»[33]33
  Richards V. Cancer: The Wayward Cell. Its Origins, Nature & Treatment. 2^nd edition. Berkeley & Los Angeles: University of California Press, 1978. 1-е издание, вышедшее в 1973 г., получило национальную книжную награду в категории «Наука». Прим. науч. ред.


[Закрыть] доктора Виктора Ричардса (по иронии судьбы – отца Питера Ричардса) – автор представляет долгое обсуждение того, почему при стечении самых разных обстоятельств химиотерапия не помогает, и вслед за этим утверждает, что при тех же обстоятельствах ее необходимо прописывать. Почему? Потому, по его словам, что это «поможет сориентировать пациента на правильный медицинский авторитет». Скажем то же откровеннее: это отнимает у пациента возможность искать исцеление в другом месте, помогает удержать его в русле ортодоксальной медицины, безотносительно того, насколько она эффективна в данном конкретном случае.

Собственно, это лечение не заболевания, а недуга. Это попытка контролировать то, как пациент воспринимает свою болезнь и, следовательно, какие способы лечения он будет выбирать. Суть в том, что способы лечения могут ощутимо не воздействовать на заболевание, но будут влиять на недуг, иными словами – на то, как пациент интерпретирует свою болезнь: к каким авторитетам он будет прислушиваться, какие виды лекарств сочтет приемлемыми.

Одна наша хорошая приятельница, которая была больна раком на поздних стадиях, получила от своих докторов очень настойчивые рекомендации пройти еще один курс химиотерапии повышенной интенсивности. Мол, если она сделает это, то с наибольшей вероятностью проживет еще двенадцать месяцев. В конце концов ей пришло в голову спросить: а сколько с наибольшей вероятностью она проживет, если не будет проходить химиотерапию? Ответ был таким: четырнадцать месяцев. И при этом доктора рекомендуют пройти химиотерапию. (Людям, которые никогда не сталкивались с чем-то подобным, трудно понять, что похожие случаи происходят постоянно, и это лучшее свидетельство того, насколько серьезно мы воспринимаем предлагаемые ортодоксальной медициной интерпретацию болезни и способ ее «лечения».)

Трудно обвинить в этом докторов: по большей части они просто беспомощны перед отчаянием их пациентов. Я ни разу не встречал ни одного врача, который вызывал бы подозрения в намеренной манипуляции пациентами. В подавляющем большинстве они – люди невероятной честности, делающие все возможное в невыносимых обстоятельствах. Просто они так же беспомощны, как и мы. Дело в том, что если заболевание – абсолютно научный феномен, то недуг – религия. Поскольку рак-заболевание в значительной степени не поддается лечению, докторов вынуждают лечить рак-недуг, и в этот момент им приходится выполнять скорее функцию священников, чем ученых, – роль, для которой они плохо приспособлены и которой плохо обучены. Но в демократии больных по результатам голосования «верховными жрецами» признаются именно врачи.

Здесь мы возвращаемся к тому, с чего я начал: практически вся информация, которую ты можешь получить от честных докторов, состоит из мифов просто потому, что они вынуждены действовать не столько как медики, сколько как священники – манипуляторы смыслами твоего заболевания. Они транслируют не столько научную, сколько религиозную информацию. Соглашайся на лечение, которое назначают они, – и обрящешь спасение; обратись за лечением куда-нибудь еще – и будешь проклят.

Итак, с первой страшной недели, прошедшей с того момента, когда был поставлен первоначальный диагноз, до начала лечения Трейи, – и на всем протяжении последующих неумолимых пяти лет, – мы снова и снова сталкивались с необходимостью отделить рак-заболевание от рака-недуга. И пытались найти лучший способ вылечить заболевание и самый здравый способ осмыслить недуг.

В том, что касается заболевания, мы с Трейей предприняли отчаянный экскурс в онкологию. Начиная с той самой роковой ночи, когда был поставлен диагноз, мы прочитали буквально все, что смогли раздобыть. К концу недели в нашем арсенале было больше трех дюжин книг (в основном медицинские тексты и несколько популярных изложений) и столько же журнальных статей. Мы хотели получить как можно больше чистых данных. К сожалению, большая часть научной информации о раковых исследованиях либо неубедительна, либо приводит в уныние; кроме того, она меняется с устрашающей скоростью.

А еще мы начали тщательное исследование всех доступных способов альтернативного лечения: макробиотика, диета Герсона, лечение энзимами по Келли, методика Бертона, Буржинского, психическая хирургия, исцеление верой, Ливингстон-Уилер, Хоксли, амигдалин, мегавитамины, иммунотерапия, визуализация, акупунктура, аффирмации и т. д. (многие из них я опишу позже). И там, где научная медицинская информация была в основном либо неубедительной, либо откровенно пессимистичной, большая часть информации из альтернативных источников либо представляла материал лишь отдельных случаев, либо казалась неправдоподобно оптимистичной. Читая литературу по альтернативной медицине, начинаешь испытывать головокружительное чувство, будто все, кого лечит ортодоксальная медицина, умирают, а все, кто лечится с помощью альтернативных методов, выживают (за исключением тех, кто имел неосторожность перед этим воспользоваться услугами ортодоксальной медицины, – они все тоже умирают). Вскоре начинаешь понимать, что, какими бы ни были природные преимущества альтернативной медицины в лечении рака-заболевания (а их, как мы увидим в дальнейшем, немало), по большей части она занята лечением рака-недуга, предлагая позитивные смыслы, моральную поддержку, а прежде всего – давая надежду всем, кто поражен этой болезнью. Другими словами, проповедники альтернативных методов действуют по большей части в сфере религиозности, а не медицины, – вот почему буквально вся их литература не содержит вообще никаких научных данных, зато изобилует сотнями личных историй.

Итак, у нас была первая задача – перелопатить всю эту литературу, и ортодоксальную, и альтернативную, и попытаться выудить хотя бы небольшое количество фактов (а не пропаганды), на которые можно было бы положиться.

Второй задачей, с которой нам пришлось столкнуться, была необходимость разобраться с раком-недугом, осознать всевозможные смыслы и толкования, которые наши разнообразные культуры и субкультуры накладывают на это заболевание, – все это «облако из голосов, картинок, представлений, страхов, случаев, фотографий, рекламных объявлений, статей, фильмов, телепередач… мутное, бесформенное, но плотное и зловещее… наполненное страхом, болью и беспомощностью», говоря словами Трейи.

И все эти смыслы накладываются не просто обществом в целом. Мы с Трейей были причастны к нескольким различным культурам и субкультурам, и у каждой из них было на этот счет свое мнение. Вот лишь некоторые из них.

1. Христианство. Фундаменталистское послание: в целом болезнь – Божья кара за тот или иной грех. Чем тяжелее болезнь, тем страшнее прегрешение.

2. Движение нью-эйдж[34]34
  Нью-эйдж (New Age, букв. «новая эра») – общее название совокупности духовно-философских и оккультно-мистических течений в культуре, религии, философии и науке. Зародилось после Второй мировой войны и достигло расцвета в 1970–80-е. Предшественники: теософия, спиритизм, антропософия и другие оккультные течения конца XIX – начала XX вв. Основные черты: вера в единство религий, в реинкарнацию и кармическую причинность, апелляция к высшему, трансцендентному «я», утверждение личной ответственности за свою жизнь, общегуманных и духовных ценностей (просветление, реализация, нирвана, самадхи). Будучи крайне разношерстным и неоднородным, нью-эйдж подвергается критике (а иногда бойкоту) с разных позиций: научно-рациональной – за глубокую субъективность многих положений, их неповторяемость и непроверяемость, а также попытки придания наукообразия построениям; религиозных традиций – за отсутствие глубины и преемственности, многие представители традиционных конфессий подозрительно относятся к нью-эйдж, опасаясь коммерциализации, популяризации, профанации тысячелетиями накопленных знаний; представителями культуры и философии – за поверхностность, бессистемность и популизм, отчего более тонкие и глубокие учения оказываются в тени и не развиваются. В этой книге Трейя и Кен также неоднократно критикуют нью-эйдж; глава 15 практически полностью посвящена этому. Прим. пер.


[Закрыть]. Болезнь – это урок. Ты налагаешь на себя болезнь, потому что есть некий важный урок, который тебе необходимо усвоить, чтобы продолжить свой духовный рост и эволюцию. Только разум создает болезнь, и только он может исцелить ее. Это постмодернистская «яппи-версия» христианской науки[35]35
  Христианская наука (Christian Science) – американское религиозное течение, основанное в 1879 г. Мэри Бейкер Эдди (1821–1910) на основе либерального протестантизма. Согласно этому учению, материальный мир – иллюзия, а реальность имеет сугубо духовную природу. Болезни интерпретируются как ошибки ума, а не физические недуги. Исцеление должно происходить в результате молитвы, исправляющей в индивидууме убеждения, которые отвечают за «иллюзию болезни». Прим. науч. ред.


[Закрыть].

3. Медицина. В общих чертах болезнь – нарушение, возникающее под воздействием биофизических факторов (вирусов, травм, генетической предрасположенности, дурного влияния окружающей среды). Не следует думать о психологических и духовных методах исцеления, ведь они в основном неэффективны и могут воспрепятствовать своевременному медицинскому вмешательству.

4. Карма. Болезнь – результат негативной кармы; иными словами, греховные поступки прошлого теперь начинают приносить плоды в виде болезни. Болезнь «плоха» в том смысле, что она свидетельствует о дурном прошлом, но «хороша» в том, что она свидетельствует: это прошлое «сжигается», «очищается»; болезнь – своего рода чистилище.

5. Психология. Как сформулировал Вуди Аллен, «я не злюсь, вместо этого я выращиваю опухоли». Основная идея – по крайней мере, в представлении популярной психологии – в том, что болезнь вызвана подавленными эмоциями. В крайней форме это желание собственной смерти.

6. Гностицизм. Болезнь – это иллюзия. Вся явленная вселенная – сон, тень, и индивид может быть свободен от болезни, только если он неподвластен всем этим иллюзиям в целом, если очнется от сна и откроет для себя реальность Единого, запредельную явленной вселенной. Дух – единственная реальность, в его царстве нет болезней. Радикальная и кое в чем весьма неуравновешенная версия мистицизма.

7. Экзистенциализм. Сама по себе болезнь лишена смысла. Следовательно, она может обрести любой смысл, который я придаю ей по моему выбору, и за этот выбор отвечаю только я. Люди смертны, и адекватным ответом на это будет принять болезнь как элемент нашей конечности, даже если мы при этом приписываем ей какой-то личный смысл.

8. Холистический взгляд. Болезнь – продукт физических, эмоциональных, интеллектуальных и духовных факторов, ни один из которых не может рассматриваться отдельно от остальных, ни один нельзя игнорировать. Лечение должно затрагивать все указанные аспекты (правда, на практике это часто приводит к воздержанию от лечения методами обычной медицины, даже когда они могут помочь).

9. Магическое мышление. Болезнь – это возмездие. «Я наказан, потому что пожелал, чтобы такой-то и такой-то умер». Или: «Мне лучше не выделяться, а то со мной случится что-нибудь плохое». Или: «Если со мной случится много хорошего, то потом обязательно произойдет что-то плохое». И так далее.

10. Буддизм. Болезнь – неизбежная составляющая явленной вселенной; спрашивать, почему существует болезнь, – примерно то же, что спрашивать, почему существует воздух. Рождение, старость, болезнь и смерть – признаки нашего мира; для этих феноменов характерны непостоянство, страдание и отсутствие самости. Только в просветлении, в чистом сознавании нирваны болезнь может быть превзойдена, ведь в этом состоянии происходит превосхождение (трансценденция) и всего явленного мира вообще.

11. Наука. Чем бы ни была болезнь, она вызвана определенной причиной или набором причин. Некоторые из них можно определить, остальные случайны. В любом случае никакого смысла в болезни нет, есть лишь случай или причинно-следственная связь.

Все люди необходимо и неизбежно плавают в этом океане смыслов, в котором мы с Трейей чуть было не захлебнулись. Поток этих смыслов хлынул на нас в первый же день, когда мы возвращались домой на машине, и почти задушил Трейю.

Из дневников Трейи

Каков же символический смысл для меня, именно для меня в том, что во мне появилась такая клетка, а теперь уже большой набор клеток в правой груди? Это единственное, о чем я могла думать, пока Кен с решительным видом вел машину. Быстро растущее образование внутри меня, которое само не ведает, когда и как оно остановится. Образование, питающееся за счет соседних тканей. Такое, которое может отправить клетки в путешествие по моей лимфатической или кровеносной системе, а те – стать семенами других таких же образований, если иммунная система почему-то не начнет их обезвреживать. Оставшись незамеченными, они обязательно убили бы меня. Нет ли здесь скрытой жажды собственной смерти? Может, я была слишком строгой к себе, слишком много осуждала и критиковала себя, и эта скрытая ненависть к себе и привела ко всему этому? Или я была слишком мягкой, запрещала себе выражать злость и свои суждения, так что эти запреты в итоге проявились как физический симптом? Может, таким образом я наказана за то, что в жизни мне было дано слишком много: по-настоящему прекрасная семья, ум и хорошее образование, привлекательная внешность, а теперь прекрасный до невероятия муж? Может быть, стоит кому-то получить так много, как за этим должна последовать какая-то напасть? Может, я заслужила это как карму за свою прошлую жизнь? Или я должна пережить это как урок, который мне нужно усвоить? Или это толчок, необходимый для моего духовного развития? Или дело в том, что после всех этих лет, проведенных в беспокойных поисках моего жизненного предназначения, я пришла к встрече с раком как тем, что содержит семена этого самого предназначения, и мне лишь нужно распознать это?

Нам предстояло вновь и вновь возвращаться к этой теме: каков смысл ракового заболевания. У каждого была какая-то своя теория на этот счет, эта тема всплывала везде, она всегда висела в воздухе, стала нежеланной, но неизбежной доминантой наших жизней, рядом с которой очень многое блекло и тускнело. Лечение рака-заболевания занимало в среднем несколько дней каждый месяц; лечение рака-недуга превратилось в работу, занимающую все время: он вторгся во все сферы нашей жизни, в работу и в досуг; он заполонил наши сны и не позволял забывать о себе; по утрам он приветствовал нас улыбкой, на банкетах скалился усмешкой мертвеца; они были постоянным напоминанием – эти своенравные клетки, которые вторглись в ее тело, клетки, на которых написана дата.